"Когда на Чусовой резко меняется погода, остерегайтесь числа три. Возвращайтесь лучше домой – от греха подальше".
– Ну что, поворачиваем? Возвращаемся на станцию?
– Это ж долго!
– Долго не долго, а тут оставаться – околеем. На станции хотя б люди живут.
Шум реки Чусовой, вдоль которой путники прошагали двадцать километров от захолустного полустанка, давно стих позади – за снежной стеной.
Апрель месяц. Теплая солнечная погода давно устоялась, так что четверо старых друзей наконец собрались в пеший поход, о котором вели разговоры последние три года. Из Перми выехали за полночь. Подремали в одной электричке, потом в другой. Вышли в отправном пункте пешего маршрута – на станции Рыбье Болото. Добрались до Чусовой и двинули вдоль русла вниз. Так ни карта, ни навигатор не нужны – идешь себе и идешь; главное, чтоб река оставалась на виду – тогда точно не заплутаешь.
К наступлению темноты планировали добраться до покоса у камня-бойца Хултум, где раньше была деревня с тем же названием. Там поужинать консервами с хлебом, выпить водки, потрещать за нелегкую семейную жизнь, заночевать, а наутро двинуться восвояси.
Димон, Леха, Саня и Петька – четверо тридцатилетних мужиков. Офисный работник, ремонтник-самоучка, дизайнер-фрилансер и университетский преподаватель экологии. Учились когда-то в одном классе. Не бросали друг друга все годы после выпуска.
Петька – бородатый эколог, опытный по части походов – сам спланировал путешествие, выбрал маршрут. К слову, раньше ему здесь хаживать не доводилось, но опасаться, мол, нечего, раз весь путь лежит вдоль Чусовой.
Шагать было весело и легко. Сальные шуточки с крепким матом сыпались, словно из волшебной сумы. Вокруг ни души. Вовсю светило ласковое апрельское солнце, заливались радостно птицы.
Только вот до Хултума путники так и не добрались.
Около четырех пополудни откуда ни возьмись налетел злой колючий ветер, а небо затянула необъятная свинцово-серая, почти черная туча. Повалил крупный снег.
Тут-то веселье и поутихло.
Еще с час они молча брели вереницей по тропе, которую все сильнее заметало. Температура стремительно падала. Обманули синоптики, черти! Ни в одном прогнозе не намекнули на такой поворот событий. Оделись путешественники тепло, но все же совсем не для зимы.
Около пяти пополудни, когда тропу основательно замело и повсюду выросли сугробы, Петька стал что-то сосредоточенно искать на бумажной карте, которую свирепый ветер норовил вырвать из рук. Электронным навигаторам Петр не доверял: бесовская это, мол, хреновина – всегда врет и заводит не туда; лучше, дескать, по старинке.
– До Хултума по такому снегу не дойдем, – удрученно признал он. – Еще целых десять километров. Можем свернуть вот сюда, – отряхивая снег с густой бороды, он указал на ответвление от прибрежной тропинки, уходившее в лес. – Через километр – деревня Пять Сычей. Полсотни домов. Попросимся на постой.
Коренастый Леха – ремонтник – с присущей ему практичностью попытался возразить: не стоило бы, мол, от Чусовой отходить так далеко, особенно в лес; по такому-то снегу и заблудиться недолго; на метр впереди ни зги не видать. Но остальным так хотелось согреться, поесть и нагрузиться водкой, что они и слушать не стали.
Они тащились растянутой цепью по занесенной снегом лесной тропе, отмахали намного больше обещанного Петькой километра, а деревня Пять Сычей так и не показалась. Только снег, валуны уральских предгорий да потрескивающие от внезапного мороза деревья. Ветер выл, хлестал снегом в лицо, ослеплял.
– Ну что, поворачиваем? – предложил толстый Саня. – Возвращаемся на станцию?
– Это ж долго! – воскликнул щуплый Димон.
– Долго не долго, а тут оставаться – околеем. На станции хотя б люди живут.
– Смотрите-ка! – воскликнул Петька, указывая пальцем вперед. – Я что-то вижу, – он сорвался с места и побежал трусцой. Остальные – следом.
Эколог остановился у торчавшего из земли деревянного столба с неопрятной табличкой на кривом ржавом гвозде. Надпись было не разобрать – краска почти стерлась.
– Это Пять Сычей! – обрадовался Петька и улыбнулся во всю ширь своей бороды. – Точно Пять Сычей!
– А почему на карте они показаны на километр раньше? – засомневался Леха.
– Значит, карта неточная, – быстро нашелся эколог. – Место ведь глухое. А может, в последние годы хаты, что стояли ближе к реке, опустели и исчезли.
– Исчезли, – тупо повторил Димон.
– Ладно, пойдемте, нам в эту сторону, – позвал Петька.
– А ты почем знаешь? – спросил Саня. – Тут тройная развилка. Дороги-то, поди, скоро совсем заметет. Потом и вернуться не сможем, если что. Заблудимся к хренам.
– Видишь, куда стрелка показывает?
Остальные пригляделись: табличка, оказывается, была не просто табличка, а вырезанная из щербатой доски стрелка-указатель. Если считать с левой стороны, то идти нужно было по третьей дорожке из трех.
На лес опустился полумрак. Ребята замерзли как додики. Под носами наросли сосульки.
Среди деревьев показался просвет. На небольшом холме виднелись три дома. Если считать слева, то лишь третий выглядел жилым. Первый стоял заколоченным, у среднего провалилась крыша.
– Это и есть твои полсотни домов? – усмехнулся толстый Саня.
– Ну, карта старая, советская, – оправдался Петька. – Давайте к третьему дому.
Пока пробирались к жилищу, утопая в снегу по щиколотку, вдали раскатился эхом низкий, утробный отрывистый рев.
– Что это?! – перепугался Димон.
– Кажись, человек, – отозвался Леха – не то в шутку, не то всерьез.
– А мне думается, не станет человек так реветь, – сказал Петька. – Медведь, верняк.
– Медведь ниже ревет.
– Ладно, харэ сиськи мять, пойдемте в дом.
Петька громко постучал в дверь. Затем еще раз. Потом Леха отодвинул его, схватился за ручку и дернул на себя.
Дверка открылась. Изнутри хлынуло тепло с прелым запахом деревенского жилья.
Четверо переглянулись.
– Заходим, заходим, – поторопил Леха. – Тепло не выпускаем.
Они ввалились, последний плотно закрыл за собой дверь.
Тесные темные сенцы. Чугунные горшки в углу. Старые кирзовые сапоги. Одинаковые серые фуфайки на вбитых в стену гвоздях.
– Э-э-э-э-эй! – позвал Петька. – Есть кто?
– Видать, хозяин отошел.
– Хорошо, если не в мир иной.
Петр приоткрыл дверь в комнату. Внутри – грубо тесаный стол, три табуретки, похожая на лагерные нары кровать. На полу – вытертый половик.
На столе в тарелках – хлеб и сало. Свежие.
Натопленная глиняная печь чуть слышно гудела жаром. Леха приоткрыл заслонку, заглянул.
– Дровишки-то почти прогорели. Наверное, хозяин в лес отправился.
– Есть идея, – сказал Петька. – Давайте-ка его найдем, объясним ситуацию. А то вернется, увидит четверых пришлых лбов у себя в хате, испугается и убежит.
– Давайте, – откликнулся Леха.
– Я за, – поддержал Саня.
– А я бы лучше тут остался, – пошел на попятную щуплый Димон. – Что-то мне, ребят, совсем лихо. Замерз. Вы теплее меня одеты – вот и идите.
– Ишь ты, какой хитрожопый черт! – завозмущался Саня. – Нет уж, если идти, то всем!
– Да ладно, пусть остается, – великодушно разрешил Петька. – Ты глянь на него. Весь посинел. Втроем справимся. Пошли.
Оставшись в одиночестве, Димон уселся за стол, поудобнее пристроил голову на изгибе локтя и уснул сном младенца.
Вскинулся, когда стемнело. Он все еще был в доме один. Поднес к глазам часы, включил подсветку, посмотрел время. 20:34. Выходит, ребята отсутствуют больше двух часов.
Глянул в окно. Похмуревший день догорал последними отблесками. За вечер намело немерено. Буря поутихла, но снег не перестал, а ветер выл раненым зверем.
Димон достал из кармана мобильник, посветил на потолок. Ни лампочки, ни даже торчащего провода. Деревня без электричества.
Зато на столе стояло блюдце с огарком свечи. Димон поднес к фитилю зажигалку, как вдруг…
… снаружи донесся рев, отдаленно похожий на человеческий крик боли. Низкий, яростный, короткий.
Димон остолбенел.
Вот снова! Очень близко к дому. Совсем рядом.
Что это? Скрип свежего снега под ногами? Или под лапами?
Так и есть! Шаги. Приближаются.
Димон отпрянул от окна, вжался в угол между теплой печкой и стеной.
Существо обогнуло хибарку и оказалось у двери. Димон с ужасом вспомнил, что не стал запирать засов, когда ребята уходили. Клятая беспечность!
Дверь отворилась. Послышалось старческое кряхтение. Пришедший обил снег с сапог о порожек, плотно закрыл за собой. Стал снимать верхнюю одежду в сенцах.
Соображай, мать твою, соображай! Делай что-нибудь, иначе он тебя с испуга пристрелит!
– Не стреляйте! – крикнул Димон.
Возня за закрытой дверью прекратилась.
– Мы заблудились, замерзли, оказались у вашего дома! Было не заперто. Мы просто хотели погреться. Только не стреляйте!
Шаркающие шаги. Распахнулась дверь. Во мраке проема выросла сгорбленная низкорослая фигура. Человек подошел к столу, достал из кармана коробок спичек, чиркнул, зажег огарок свечи. Комната наполнилась тусклым теплым светом.
То был старик лет восьмидесяти. Высохший, маленький. С густой, неухоженной бородой. Жилистый. Живчик – помирать явно не торопился.
– Здравствуйте, – поздоровался Димон, поднимая руки и выходя из угла.
– Сдаешься? – усмехнулся хозяин. Голос был сухой, как прошлогодняя осенняя листва.
Димон опустил руки, виновато улыбнулся дрожащими губами. Ружья при старике не было.
– Дык чаво ты там говорил? – спросил дед.
Димон сбивчиво рассказал, как они с друзьями отправились в поход, как внезапно повалил снег, как они набрели на домишко, как ребята отправились искать хозяев.
– Это ведь деревня Пять Сычей? – спросил Димон.
– Хо-хо-хо! – рассмеялся дед. – Вы с развилки по какой дороге пошли?
– По третьей слева.
– А надо было по первой – тогда бы попали в Пять Сычей. Там-то народу поболее. А тут-то я один остался.
– Как мне к вам обращаться?
– Чаво?
– Как вас звать?
– Тимофей Иваныч я.
– Дмитрий, – он протянул руку для пожатия, но собеседник проигнорировал жест вежливости.
Тебе тут не рады.
– Вы ребят не встречали в лесу?
– Не, никого не видал, – повернувшись к гостю спиной, дед рылся в тряпье на подоконнике у стола.
– Их уже два часа нету. Даже больше. Что делать?
– Ни хрена. Ждать.
– А вдруг они в беде?!
Старик по-молодецки развернулся и заглянул непрошеному гостю в глаза.
– Ты тут-то не ори, сынок. Не люблю, когда орут у меня в хате. Слух покамест хороший, слава богу.
Димон смутился.
– Ты, братец, не суетись, – дед положил сухую ладонь Димону на плечо и стал совсем другим – добрым, гостеприимным. – Сядь подкрепись. Вот сало сопсного приготовления, хлеб – тож, из печки. Поешь. Небось голодный. Лучку, правда, нету, только к лету будет, тут уж не серчай…
При упоминании о еде Димон понял, что зверски голоден. Второго приглашения не понадобилось. Он сам отрезал ломоть хлеба, положил сверху сала, стал откусывать большие куски, жадно жевать.
– Во, другое дело, – похвалил Тимофей Иваныч, усаживаясь напротив. – Соткуда сами?
– С Перми, – ответил Димон с набитым ртом.
– Погулять прибыли, значит?
– Вроде того. В поход с ночевкой.
– Эх, ребяты! Зря вы так рано. В походы самое оно ходить в мае, июне. А то у нас тут так часто. Вроде в апреле, кажись, уж почти лето, а тут – херак! – и снегопад – вот как нынче.
– Первый раз такое вижу.
– Потому что в городе живешь. В Перьми-то небось тепло щас. А вы забрались к черту на рога.
"Странно, – подумал Димон. – Не такое уж большое расстояние, чтоб настолько разнилась погода".
– Ты кушай, кушай. Мне не жалко. У вас-то пожрать есть чаво с собой?
– Тушенка.
Старик поморщился.
– Дрянь-то какая… Тута у меня все свое. Я по весне порося завожу, откармливаю, а по первым снегам закалываю. На всю зиму хватает. А весной уж утки дикие идут, куропатки. Не бедствую. Хлеб тож сам пеку. Много все равно не ем. Оно с возрастом, знаешь, уж и не нужно-то много.
– Хорошо вам тут одному, наверное, – разговорился Димон, наевшись. – У меня вот мечта – подзаработать, уехать в деревню. Подальше. Чтоб вокруг ни души… Вам, смотрю, и деньги-то не особенно нужны.
– Пенсию получаю, покупаю кой-чаво. Спички, всякое по мелочевке. Хватает… Вкусное сало?
– Еще какое!
– Во-о-о-о-о-о-от! Дед Тимофей умеет!
– А что за животное тут ревет постоянно? – сменил тему Димон.
– Вот это? – спросил дед. Снаружи донесся рев – как будто по команде старика.
– Ну да, – растерянно отозвался Димон.
– А, не знаю, – отмахнулся Тимофей Иваныч, отводя взгляд в сторону. – Зверь какой-то ходит. Бывает, спать мешает.
– Не нападал на вас?
– Не. На глаза не показывается. Мал клоп, да вонюч, как говорится… А ты своим друзьям по етому свому… как его… сотовому звонить не пробовал?
– Тут сети нет. Не ловит.
– Хреново дело, браток. За три часа уж сто раз бы вернулись, кабы могли.
У Димона внутри росло черное отчаяние. Вот бы распахнулась дверь, и на пороге появились друзья – все трое. И нашлось бы какое-нибудь смехотворно простое объяснение их долгому отсутствию…
– А как эта деревня называется? – поинтересовался Димон.
Тимофей Иваныч выдержал паузу.
– Три Лица.
– Странное название.
Старик пожал плечами.
– На Урале таких пруд пруди. Вон, Пять Сычей – не странное?
– Не знаете, почему так называется?
– Знаю, конечно! Я ж тута коренной. У меня и мать с отцом, и дед, и прадед – все сотсюда. С Трех Лиц. Я последний. Все померли да поразъехались. – Казалось, старик хотел увильнуть от ответа на вопрос.
– Так почему Три Лица? – настаивал Димон.
Тимофей Иваныч зыркнул исподлобья.
– Снегопад кончился, – вкрадчиво произнес хозяин, покачивая головой. – Самое время поискать твоих ребят.
– Расскажите все-таки сначала про Три Лица, – попросил Димон подрагивающим голосом. Он тянул время. Даже мысль о том, что его друзья попали в беду, не смогла подавить желания отсидеться до утра в теплом домишке. Выходить в колюче-холодную тьму – туда, где ревело неведомое животное, – нет уж, дудки!
– Ну, раз просишь, – нехотя согласился дед. – В общем, Три Лица – это вроде как местный злой дух. Есть про то старый уральский сказ – еще с древних времен. Когда еще русские сюда не то что не явились порядки свои скотские наводить, а знать не знали про такое место – перьмь. Три Лица – огроменная толстая баба в шубе из лоскутов человечьей кожи. У ней одна большущая башка, а лица целых три – тех, кого она сожрала последними.
– Сожрала? – отупело повторил Димон.
– Ага. Если трое путников забредут в ее логовище в чащобе, она их сожрет, кости дочиста обглодает. Если больше или меньше – не тронет. Мне бабка моя сказывала маленькому, как трое ейных подружек в лес пошли. Дело было в пору бабкиного детства. По ягоды, значит, собрались. И бабка моя с ними должна была. Да не пошла – по дому мамке надобно было помочь. Девки пропали, сгинули. Искали их всей деревней. А потом мамка да папка одной вернулись домой какие-то пришибленные да разговаривать совсем перестали. Месяц молчали, а потом языки у них все ж развязались. Сказали, будто встретили они в тот день в лесу огроменную бабу в шубе из голой кожи. Она к ним башку повернула – а там три лица. То были лица пропавших девок. Баба на родителей шестью мертвыми глазьями зыркнула, развернулась да исчезла. Вот так-то. А еще – это уже на моей памяти – в тридцать седьмом была история. Тута ж у нас, в Перьмском-то краю, одна сплошная зона. Лагеря, лагеря, лагеря. Беглых зэков тьма тьмущая. Вот так трое с ближней зоны сбегли да дотопали до тутошних мест. Зашли в деревню нашу. Хотели обобрать одну старуху, да та прикинулась – мол, ей их жалко. Сама отдала все съестное, что у ней было, тряпки какие-то тож, пожитки. И указала, какой дорогой идти. Знала, ведьма, где баба Три Лица живет. На следующий день пошла в лес – вернулась с узелком, что сама собрала беглым зэкам. Вот. А еще лет эдак тридцать назад забрели сюда трое туристов – два парня да девушка. Комсомольцы, энтузиасты, студенты, мать их налево, тьфу! Место для большого слета, говорят, разведывать. Ну, их кто-то в шутку и послал по тому ж маршруту, что бабка отправила беглых зэков. Никто их больше и не видал с тех-то пор. Нашли только вещички в крови. Видать, угодили прямиком в логовище бабы Три Лица. Во как бывает.
– А вы сами в эту бабу Три Лица верите? – спросил Димон, нервно сглотнув.
– Да кто ж знает, есть она или нет, – уклончиво ответил Тимофей Иваныч. – Я-то сам не видал… Ну что, пошли твоих искать? – он встал из-за стола, взял старую фуфайку и швырнул Димону. – На, надень, а то замерзнешь. И топор вот возьми. Ежели какой опасный дикий зверь – промеж глаз ему садани, не тушуйся. Крупных тута быть не должно. Волки, медведи – все перевелись давно уж. Мож, собака какая, не знаю. У меня-то руки уж слабые, я не замахнусь как надо. А ты молодой, потянешь. Пошли.
Димон кое-как напялил на себя фуфайку и удивился, увидев на ней грязный, вытертый номер лагерного заключенного.
Взял топор.
Тучи рассеялись, взошла луна. Неземной свет отражался от полотняно-белого снега. Лес, пригорки, валуны – все подернулось пленкой синеватого свечения.
Издали послышался отрывистый рев.
– Вот видишь, – сказал Тимофей Иваныч. – Та зверюга нас сама боится как огня. Аж вон куда ноги унесла. Пошли.
Они двинулись по просеке. Лес молчал. Только хрустел под подошвами свежий снег, хрипло дышал старик, да безответно звал друзей Димон. Рев тоже временами слышался, но с каждым разом все дальше.
Они долго брели, утопая в снегу, – пока местность не пошла под уклон. Лес сгустился. Просека превратилась в едва заметную тропку.
– Вот, видать, где-то тута они и заплутали, – сказал Тимофей Иваныч. – Если ты не местный и очутился в такой чащобе, сразу назад повертывай. Эт я тут каждую травинку знаю, а вы… – он махнул рукой, гневно сплюнул в снег. – Э-э-э-э-эх! Дрочилы городские!
Вскоре в чащобе показалась поляна, посреди которой громоздился серый валун в шапке из снега. Его окружили несколько елей – стояли как язычники вокруг идола.
– Давай-ка наверх взлезем, – промолвил старик. – Соттуда окрест получшей видать.
Они обогнули валун, за которым прятались еще два помельче; взобрались по уступам наверх. На самом высоком месте росла одинокая ель. Снег под ней был в брызгах свежей крови. Повсюду – дочиста обглоданные кости и ошметки одежды.
– Вот те раз, – озадаченно брякнул старик.
– Что это?! – воскликнул Димон. Внутри у него снежным комом росла паника.
– Друзья твои – вот что, – сварливо бросил Тимофей Иваныч.
– Кто… кто мог…
– Да я почем знаю.
Димон задыхался. Его захлестнула волна животного страха.
– Дай-ка топорик сюды, – приказал дед. Димон, словно робот, протянул ему топор.
Тимофей Иваныч подошел к ели, уселся на корточки спиной к спутнику и принялся что-то делать. Димон тупо глядел перед собой. В голове не было ни одной внятной мысли.
– Трое их было, говоришь? – произнес дед, не оборачиваясь.
– Трое, – бесцветным голосом ответил Димон.
– Эт зря. На какую тропинку, говоришь, вы у развилки свернули, ежели слева считать?
– На третью.
– В какой дом, ежели считать слева, заглянули погреться?
– В третий.
– Сколько тут валунов?
– Три.
– Сколько я табе историй нынче рассказал?
– Три, кажется.
– Твоя правда, малец.
– И что?! – паника уступила место раздражению. – Не верю я в эти ваши хреновы сказки! Вы ЗНАЕТЕ, кто их убил!
– Хе-хе! – недобро усмехнулся дед.
– Чего смеетесь?!
Димон сжал кулаки и двинулся к старику. Тот поднялся на ноги – словно пружина распрямилась.
– Ты погоди, сынок, – сказал Тимофей Иваныч, все еще не оборачиваясь. В руке он сжимал топор. – Не торопись. Некуда табе торопиться.
Димон остановился в растерянности: дедов голос звучал слишком спокойно. Настолько невозмутимо, что пугал.
– Я табе не сказал кой-чаво про бабу Три Лица. Когда ей надо, она может человеком прикинуться. Легче легкого. Ну и на всякие другие чудеса горазда.
Старик стал расти, разбухать – пока не сделался почти в два раза выше Димона, а заодно и в несколько раз шире. Раздался тугой щелчок. То лопнула дедова обескровленная оболочка. Кучей тряпья и сухой кожи она упала на снег.
Великан, одетый в шубу из желтоватого материала, стоя спиной к Димону, издал отрывистый рев – тот самый. Повернулся неспешно.
Из отороченного выдранными с корнем человечьими волосами капюшона выглядывал кусок красного мяса, а из него высунулись три лица. То были лица убитых друзей – посинелые, мертвые. Три рта одновременно раскрылись, словно приводимые в движение внутренним механизмом.
– Вот и ты попался, – произнесли в унисон три жутких голоса.
– Вы… ты же… ты же сказал… сказала, что… – Димон тщетно пытался собрать в кучу расползающиеся слова.
– Что нападаю на путников, только когда их трое? Так то ж в сказе. А так-то и на одного могу. И на пару. И на четверых… А ты, никак, по правилам захотел? – с усмешкой полюбопытствовала баба.
Не в силах выдавить ни звука из пересохшего горла, Димон закивал – авось пронесет.
Баба Три Лица подняла топор, казавшийся в багровой лапище детской игрушкой, и произнесла своими леденящими кровь тремя голосами:
– Что ж, уболтал. Будь по-твоему. Топориком немножечко поработаю – станет тебя не один, а трое. Тогда и съем. Все по правилам. По сказу. Как ты просил. Тут уж не серчай.