Касторка - читать онлайн

Ольгерт Васильев отворил дверь и вступил в кабинет Гарольда Борисовича Смершева, которого Исполнители зачастую звали просто Шефом – вот так, с прописной буквы.

– Шилды-шивалды, Шеф! – приветствовал он начальника на арго Исполнителей, что являлось одной из немногих его привилегий.

– Шилды-шивалды, дружок! – Шеф окинул Ольгерта придирчивым взглядом и полуобернулся к окну. – Полагаю, видок тебе нравится?

За огромным, почти во весь простенок, окном на чёрном домино Вселенной безмолвно горели звезды. Пространство, грандиозное и щемяще прекрасное, пробуждало в душе самые высокие чувства и в то же время ужасало неизрекаемыми размерами и вечным молчанием.

– Нет ничего прекраснее картины звёздного неба, – объявил Ольгерт с наигранным пафосом.

Шеф медленно вернулся в исходное положение и вновь изучающе воззрился на подчинённого. Он совершенно спокойно восседал спиной к окну. Говорят, человек инстинктивно старается расположиться в помещении так, чтобы видеть дверь. Ну а если у него с одной стороны дверь, а с другой – сама Вселенная? Нелегкий выбор, не правда ли? А вот Шеф, похоже, давно сделал его и сейчас показывал Вселенной спину.

– Нет ничего прекраснее нашей работы, – желчно усмехнулся он, протягивая полиартритные пальцы к сигаретнице. – Садись, чемпион среди ёрников, рекордсмен среди фигляров!

Ольгерт был некурящим и не одобрял курение. Разогнав ладонью канцерогенный туман, он спросил:

– Не понимаю, как можно восседать спиной к Вселенной?

На какое-то время Смершев перестал быть Шефом и превратился в обыкновенного человека – уставшего от жизни и вдобавок больного. В его мутноватых серых глазах промелькнуло нечто потустороннее. Полуприкрыв их отяжелевшими от груза ответственности и прожитых лет веждами, он продекламировал в пространство:

Ольгерт – не лыком шит – быстро нашёлся:

Шеф приоткрыл глаза, приподнял брови и взглянул на фигляра с пробуждающимся интересом.

– Начинай вострить лыжи, – сказал он. – Завтра утром пойдёшь в научно-исследовательский институт химии европия, радиохимии и радиофизики – так называемый НИИХЕРАД.

– К высоколобым, что ли? – улыбнулся Ольгерт. – Рад ли я этому, Шеф?

– Ты хоть знаешь, что такое европий, дурачок?

– Конечно. Это распространяемый в европейских странах опиум для народа.

Шеф акцентированно раздавил в пепельнице длинный окурок, которому бы ещё тлеть и тлеть.

– Нет, нет и нет! Европий – химический элемент, наиболее редкий из группы лантанидов. Но ты прав: дурацкая аббревиатура НИИХЕРАД имеет весьма отдаленное отношение к тому, чем на самом деле занимаются вовсю химичащие там физики. Одного из химичащих зовут Григорий Михайлович Колобов – вот его-то ты и навестишь. Доктор неведомых нам наук Колобов предупреждён о твоем визите и готов к откровенному интервью. Он расскажет тебе о бывшем сотруднике НИИХЕРАД Адольфе Ивановиче Грязнове, несколько лет назад исчезнувшем из института и вообще с российского горизонта.

Твоя первая задача – найти и ликвидировать Грязнова, по слухам, продавшего ядерные секреты интернациональной группе террористов.

И вторая задача. Если у них на руках имеется ядерное устройство, ты должен будешь либо выкрасть его, либо обезвредить, либо уничтожить – по твоему усмотрению.

– На моё усмотрение я бы хоть сейчас свалил в отпуск, – откровенно поделился с Шефом Васильев своими несбыточными планами. – Маразм не оргазм – быстро не кончается.

Смершев лишь мрачно хохотнул.

– Когда-то у меня был любимый дядя по материнской линии. Он не уставал повторять: «Тебе надо хорошо кушать и быть тактичным мальчиком, Гарольд!»… Над нами нависла реальная угроза теракта с применением ядерного оружия. Мы должны предотвратить теракт во что бы то ни стало. Ты должен его предотвратить. Выполнишь задание – прощу тебе любые бестактности по отношению к террористам и даже по отношению ко мне. Полагаю, последнее станет для тебя мощнейшим стимулом.

– Ох и нравится мне такая работёнка! Я счастлив ощущать кровное родство с миллионами двуногих тварей, пахающих не за кое-как отмытые рубли, а за чистый интерес, не замутнённый фантомами золотого тельца.

– А я безмерно счастлив за тебя, – свинячьим способом отбрил Васильева Смершев. – После того как проинтервьюируешь Колобова, отправишься в подземелье к Лаврентьеву. Он тебе «откинет мозги на «дуршлаг»… Не кривись, не кривись! Знаю, технология не доведена до ума, но надо же кому-то и когда-то начинать! Сия дырчатая чаша тебя не минует – выцедишь её до дна.

– Человеческая личность есть невоспроизводимый и неповторимый феномен, – улыбнулся Ольгерт. – Особенно моя.

На арго Исполнителей «откинуть мозги на «дуршлаг» означало переписать с головного мозга некоторое количество скопившейся там информации. Полное сканирование человеческой личности никому ещё не под силу, но кое-что сохранить для истории можно. Всё это «духовное богатство» аккуратно складируется в специальном брэйн-архиве Медицинского Отдела. Как говорится, бережёного Бог бережет, а небережёного конвой стережет.

Краткая аудиенция завершилась. Не сговариваясь, Шеф и Ольгерт одновременно поднялись и по такому же негласному уговору подошли вплотную к начинавшемуся от уровня пола окну. Оба молча уставились в усеянное звёздами пространство. Тишину нарушало лишь сипловатое от бесчисленного количества выкуренных сигарет дыхание Смершева. Вселенная равнодушно взирала на двух пигмеев с их мелкотравчатыми делишками. Её холодный, отчуждённый взгляд ассоциировался со взглядом свысока – да так оно на самом деле и было.

– Послушай! – нарушив молчание, тихонько окликнул Ольгерта старикан. – Это дело может оказаться пустышкой. Но ежели, паче чаяния, ты почувствуешь настоящую игру, не лезь на рожон и не стесняйся приводить противников к полному финишу.

– Буду приводить противников к финишу превентивно, – пообещал Ольгерт. – А игра будет, чую своим собачьим нюхом. И будет она крупной.

– В этой великой игре мы одновременно игроки, карты и ставка, – с деланным пафосом и явно с чужих слов пропел Шеф, с наслаждением отслеживая реакцию подчинённого на изрекаемый плагиат. – Никто не продолжит её, если мы уйдём из-за стола!

Если это и не был нокаут, то уж точно нокдаун, тем более что очнулся Ольгерт только при счёте «девять» в скользящем вниз лифте.

На следующее утро «понтиак жар-птица» Васильева, вырвавшись из едва ли не герметически закупоривших улицы пробок, принялся совершать медленно сужающиеся круги вокруг института, выискивая место для парковки. Такового на ведомственной стоянке не оказалось, и недолго думая Ольгерт запарковал машину рядом с кафе «У Большого Взрыва», превращённого учёной братией в некое подобие недорогого, а точнее, дешёвого клуба по интересам.

Отсюда до НИИХЕРАД было минут восемь-десять неторопливой ходьбы. Собирался дождь, но Ольгерт с удовольствием прошёлся пешком, исподволь наблюдая за вечно спешащими штатскими «мешками». Народ до краёв заполнял неширокий тротуар. Взойдя на горбатый мостик через давно высохшую речушку. Ольгерт мимоходом осознал, как же много нас, двуногих заносчивых и агрессивных тварей, расплодилось на и без того задыхающейся от перенаселённости Хомо сапиенсами матушке Земле.

В подтверждение этого банального вывода Ольгерта основательно затолкали в толпе, а одна дородная матрона впопыхах заехала своим жёстким локтем под его бочковатые ребра с такой неожиданной силой, что парень рефлекторно едва не нанёс ей сокрушительный ответный удар в мясистую переносицу, осёдланную непроницаемыми даже для нейтрино тёмными очками, напрочь отгораживающими дамочку от поганой действительности. Ольгерту вдруг подумалось, что лучшего места для убийства исподтишка (его давняя институтская подружка писала: «из-под тишка»), чем вот этот мостик с его суматохой, сутолокой и толчеёй, невозможно вообразить.

НИИХЕРАД располагался в большом угловом доме неподалёку от печально знаменитой Плешки – неплохое прикрытие для наглухо закрытой научной конторы. Здание аж в целых четыре этажа. Грязно-жёлтого цвета стены. Никаких следов доски или хотя бы скромной таблички с названием. К входным дверям вёл короткий лестничный марш, снабжённый сплошными бетонными перилами. Наша Вселенная, которую якобы здесь изучают, вроде бы расширяется и непрерывно эволюционирует, а этот странный институт, похоже, намертво застрял в позапрошлом веке.

В сумрачном тихом вестибюле пространство напротив дверей занимали стойки, стенды и щиты с непонятными штатским «мешкам» диаграммами, графиками и таблицами.

Диаграмма Герцшпрунга-Рессела.

Троянские группы планетоидов.

Упрощённая инфляционная модель расширяющейся Вселенной.

Принципиальная схема маятника Этвеша.

Простой и надёжный мнемонический способ запоминания спектральных классов звезд O, B, F, G, K, M:

1. O, Be A Fine Girl, Kiss Me! (О, будь славной девочкой, поцелуй меня!)

2. Один Бритый Англичанин Финики Жевал Как Морковь.

3. О, Борис Александрович, Физики Ждут Конца Мучений!

Обойдя стенды справа или слева, можно было попасть на лестницу, ведущую на верхние этажи. Запах в вестибюле стоял, как в слесарной мастерской, где притирают детали с керосином и абразивной пастой. Вполне возможно, благоухание исходило от таблиц и диаграмм. Странный институт.

Обогнув стол-шлагбаум, Ольгерт подошёл к окошку, за которым притягательно маячила ведающая пропусками роскошная блондинка. При взгляде на такую диву наверняка свихнулся бы не только Герцшпрунг, но и Рессел, а троянские группы планетоидов непременно сошли бы с накатанных орбит.

– O, be a fine girl, kiss me! – проблеял записной фигляр Васильев, просовывая в окошко лохматую головушку. – Мне нужен пропуск в вашу таинственную контору.

Оторвавшаяся от созерцания ногтей девица окинула придурка оценивающе-раздевающим взглядом.

– Вы не очень похожи на бритого англичанина, склонного к меланхоличному жеванию фиников.

– Согласен, – сказал Ольгерт, предъявляя «сурьёзный тугамент». – Но если согласитесь пообедать со мной, я постригусь и побреюсь. А пока я вместе с вашим Борисом Александровичем ожидаю окончания мучительной процедуры оформления пропуска.

Блондинка кокетливо передёрнула плечами.

– Я обедаю как англичане – после шести.

– Поздновато кончаете, – сморозил Васильев.

– Я кончаю быстро, – пооткровенничала девица без комплексов. – Но, повторяю, после шести.

– Очень жаль! – театрально закручинился Ольгерт. – На седьмой забег меня обычно не хватает, хотя я ем не только финики, но и, по примеру бритых и небритых англичан, разговляюсь фунтовыми бифштексами.

Красивое личико девицы искривилось в лукавой улыбке.

– Людей, как баранов, считают по слабым местам: учёных – по членам, неучей – по головам. – Она выложила на «прилавок» исчерченный витиеватыми иероглифами кусок плохого картона. – Можете возноситься на третий этаж к своим родственным душам!

Обогнув стенды и диаграммы, Ольгерт нос к носу столкнулся с притаившимся в глубокой тени якобы вахтёром – молодым человеком в предательски потрескивающим во швах сером костюме и мягких туфлях на микропорке. «Не многовато ли понапихано наших сотрудников в сугубо научный институт? – весело подумал он. – Или они крутятся тут постоянно?»

– Профессор Колобов, третий этаж, комната № 319, – возвращая пропуск, бесстрастно растолковал лжевахтер и прозрачно намекнул: – Если по истечении часа вы не сдадите пропуск, вас выведут отсюда силой.

Ольгерт подарил серопиджачному церберу обворожительную улыбку и начал возноситься на третий этаж, медленно воспаряя в восходящих потоках плотного керосинового запаха.

Стены устланного ковровой дорожкой плавно загибающегося коридора третьего этажа украшали не таблицы, графики и диаграммы, а намалёванные под копирку портреты знаменитых ученых. Гиппарх и Птолемей, Ломоносов и Коперник, Ньютон и Пуанкаре – это были имена! На стенах хватило места и для современников: ближе к концу портретной галереи обнаружился запечатлённый в масле благородный лик профессора Колобова. Однако уже в следующую секунду Ольгерт сообразил, что видит его тезку и однофамильца – одного из пионеров космологии.

Двери большинства рабочих комнат были почему-то распахнуты настежь. Среди незатейливых интерьеров тускло маячили уныло-сосредоточенные землистые физиономии сотрудников института – бесплотнее их могли быть только тени. Дверь в комнату № 319 тоже была открыта.

Стоявший у книжных стеллажей высокий худощавый человек в дешёвом костюме заметил Васильева и приглашающе улыбнулся:

– Заходите!

– Ольгерт Васильев, увы, «сотрутник» компетентных органов, – представился Исполнитель.

– Григорий Михайлович Колобов, – назвал себя профессор.

Правильные черты лица, спокойные глаза, несуетливые манеры. Колобов сразу вызвал у Ольгерта симпатию.

– Это не вашего ли предка имел я честь лицезреть в галерее славы?

– Я унаследовал внешний облик моего знаменитого отца, а с наследованием серых клеточек дело обстоит несколько хуже, – сказал Колобов и тут же предложил: – Не перейти ли нам в конференц-зал? Меня сковывают как свои, так и чужие кабинеты. Давайте создадим некое подобие нейтральной территории. Не возражаете?

В конференц-зале хозяин и гость уселись подальше от входа, у самых окон, и Ольгерт сразу взял быка за рога:

– Я читал заявление изобретателя нейтронной бомбы Сэма Коэна о том, что «красная ртуть» (КР) существует. По Коэну, в ядерном центре США (национальная лаборатория Сандия, Нью-Мексико) КР исследуется как высокосильное взрывчатое вещество, называемое «баллотехническим».

– Было такое заявление, – не стал отрицать Колобов. – А создатель термоядерной бомбы Эдвард Теллер сказал: «Я не стал бы держать пари, что КР не существует. КР может быть важнее ядерного синтеза». От себя добавлю: «красная ртуть» – это поп-музыка ядерной физики. Слава КР скандальна.

– Я впервые разговариваю с человеком, который может внятно объяснить, что же такое пресловутая «красная ртуть», – сказал Олгьерт улыбаясь. – Так что же это такое?

– Я чувствую, вы тоже находитесь под обаянием «ядерной попсы», – улыбкой на улыбку ответил Колобов. – Не надо преувеличивать значения КР. Думаю, террористы изготовили – или где-то заполучили – ядерные устройства, так сказать, традиционного типа.

– Не имеете права говорить о «красной ртути»?

Колобов вперил в Васильева устало-ироничный взгляд.

– Да ради Бога. Это вещество известно под названием «Красная ртуть 20:20». Представляет собой соединение окислов ртути и сурьмы (Hg2Sb2O7) вишнёво-красного цвета и полужидкое (желеобразное). Это желеобразное соединение названных окислов образуется при двадцатидневном облучении в ядерном реакторе. Впервые КР была получена в 1965-м году на циклотроне в Дубне и, по словам одного нашего шибко засекреченного в те времена учёного производилась в Свердловске, Красноярске и Пензе в количестве примерно шестидесяти килограммов в год как компонент нейтронного оружия М-1975 – имеется в виду гаубичный артиллерийский снаряд калибром 240 миллиметров.

В КР содержится в сотни, в тысячи раз больше энергии, чем в тротиле. Нейтронная бомба с КР может быть не больше апельсина и иметь следующую конструкцию: корпус; внешний слой из обычного взрывчатого вещества с детонаторами; третий слой – «красная ртуть»; и в центре – тритий. Энергии небольшого количества КР, в отличие от ВВ, достаточно, чтобы сжать тритий и вызвать цепную нейтронно-ядерную реакцию. Такой «апельсин» уничтожит всё живое в радиусе шестисот метров.

Перспектива использования КР как для получения дешёвой энергии, так и для совершения терактов, заставляет отнестись к проблеме внимательно. – Колобов вновь обратил на Ольгерта взгляд умных и спокойных серых глаз: – Ну что, теперь вы удовлетворили своё «попсовое» любопытство? Поймите, дело вовсе не в «красной ртути». Это просто отвлекающая игрушка – как для маленького ребёнка голубой мячик. Профессор Грязнов занимался традиционными ядерными зарядами и ему по силам создать бомбу как на основе «красной ртути», так и без КР. Что он, как я твёрдо уверен, уже сделал. Не будем обманывать друг друга: бомба у террористов есть.

Колобов поднялся, подошёл к окну и отрешённо уставился в пространство. Васильев тихонько присоединился к профессору. Вчера вечером они со Смершевым вот так же переминались с ноги на ногу у окна его кабинета. Теперь за мутноватым стеклом вместо чарующего звёздного шатра виднелась мокрая брусчатка мостовой, серые унылые дома, семимильный многолапый виадук и плавно ныряющая под него пешеходная улица, несколько минут назад приведшая Ольгерта в странный институт. Сыпал нудный мелкий дождь. Там и сям беззвучно раскрывались спасительные парашюты разноцветных зонтов.

Колобов первым нарушил молчание.

– Несколько лет назад профессор Грязнов шумно расплевался с ведущими специалистами нашего института и, в частности, с вашим покорным слугой, которого он, кстати сказать, настойчиво приглашал к сотрудничеству вне стен НИИХЕРАД, и с гордо поднятой головой ушёл на вольные хлеба. Вскоре Грязнов выпал из поля нашего зрения. – Колобов бросил на Ольгерта быстрый взгляд. – А из вчерашний беседы со Смершевым я понял, что и из вашего поля зрения тоже.

– Охарактеризуйте Грязнова, – попросил Ольгерт.

– Адольф Грязнов – типичный честолюбец и неистощимый генератор неожиданных идей, – без раздумий ответил Колобов. – Он неподражаемый эксцентрик, далеко не безобидный шутник, желчный насмешник, мистификатор и бесстрашный авантюрист. Голова у него удивительная. Мощная голова. Но самое, пожалуй, главное: Грязнов – закоренелый мизантроп. Он ненавидит людей и презирает их. Поэтому при таком махровом букете… – Колобов прищурился, словно пытаясь проникнуть в прошлое, пронизав серую пелену нудного дождя. – Помните старый фильм, где лежащий на смертном одре старик незаметно поджигает газету у читающей ему сиделки?.. Это вылитый профессор Грязнов. Адольф Иванович способен на всё и не остановится ни перед чем. Терять ему по большому счёту нечего. Когда Грязнов уходил из института, ему было уже далеко за шестьдесят и он тяжело болел.

– От какой печки посоветуете пуститься в пляс? – спросил Ольгерт.

Колобов надолго задумался. Прошумел по виадуку поезд, потом ещё один. И ещё. В проплешинах ромашкового моря разноцветных зонтов тускло поблёскивала намокшая брусчатка; дождь лил не переставая.

– Получайте вашу печку! – повернулся к гостю Колобов. – Если правда, что в детективных романах действие обычно завязывается в отеле, ночном клубе или баре, то вот вам презлачное местечко, где этого «добра» пруд пруди. Я имею в виду расположенный в свободной экономической зоне город Энск.

Ольгерт непроизвольно присвистнул.

– Вы там бывали? – по своему истолковал реакцию парня Колобов.

– Будь моя воля, я бы прикрыл все эти чересчур свободные экономические зоны и ублюдочные силиконовые долины а ля рюсс, – сказал Ольгерт, так и не ответив на вопрос. – Наш с вами детектив завязывается не в гостинице, не в ночном клубе и не в баре, а в тихом омуте НИИХЕРАД, в котором, как я подозреваю, водятся очень страшные черти.

– Частица чёрта в нас заключена подчас, – процитировал Колобов, улыбаясь одними умными глазами. – Влачащие нищенское существование сотрудники нашего института играючи могут подняться на сокрытые от большинства людей ослепительные вершины обобщений и абстракций. Но низкооплачиваемых прирождённых космологов и физиков-теретиков, как и в прежние времена, заставляют делать оружие.

Ольгерт принялся засыпать профессора вопросами. Вернее, осыпать, поскольку ощущал себя профессиональным боксёром, несмотря на все старания не могущим завалить физически маломощного хлипака-мозгляка. Он заходил справа и награждал Колобова тяжёлыми хуками по корпусу. Он смещался влево и наносил ему хлёсткие свинги в голову. Он стремился достать чисто выбритый подбородок профессора лихим нокаутирующим аперкотом. Он потрясал его мощными прямыми в грудь и подлыми и коварными под дых – на грани фола. Но Колобов, хоть и по очкам, но выигрывал бой.

С распухшей головой и отекшим лицом Васильев повис на канатах, услужливо сплетённых Колобовым из своей предупредительности и деликатности, и, вконец измолчаленный, сдавленным голосом прохрипел:

– Сдаюсь! Вы убедили меня в реальности находящегося в руках террористов ядерного устройства. Теперь надо выбить его из этих рук.

– Это уже хлебушек вашего, м-мм, департамента, – слегка улыбнулся Колобов. – В утешение замечу, что стоящие перед террористами проблемы ничуть не легче наших. Но как бы там ни было, Адольф Грязнов затеял крупную игру, и нам волей-неволей приходится поднимать брошенную им перчатку. Поднимая её, надо помнить, что в этой великой игре мы одновременно игроки, карта и ставка.

«Ай да Шеф, ай да плагиатор!» – весело подумал Ольгерт и с непроницаемым лицом озвучил уже известный ему отзыв на изящный пароль, имеющий широкое хождение среди учёных-космологов, которых при всех режимах всегда заставляют делать бомбу:

– Никто не продолжит её, если мы уйдем из-за стола!

Ольгерт и профессор посмотрели друг другу в глаза и от души расхохотались.

Затем собеседники вернулись в комнату № 319, где на рабочем столе возвышались кипы писчей бумаги, лежали хорошо отточенные простые карандаши и большой одинокий ластик.

– Неужели вы выходите один на один с Мирозданием с таким незатейливым реквизитом? – искренне удивился Васильев, выкладывая на стол кусочек благоухающего духами блондинки картона.

– Реквизит предельно прост, – утвердительно кивнул Колобов. – Бумага, карандаш и ластик – наши вечные спутники и лучшие друзья. Как бриллианты для девушек. – Он протянул Васильеву отмеченный пропуск. – Вот, пожалуйста!

– Проще некуда, – забирая документ, подхватил Ольгерт с видом закоренелого провокатора. – Проще только у философов. Говорят, им даже ластик не нужен.

Под иссякающим мелким дождем Васильев дошагал до автомобильной стоянки. Здесь его ожидал сюрприз – не из приятных. На боку «жар-птицы» нагло сияла длинная свежая царапина.

Ольгерт рефлекторно почесал потылицу. Поверить в то, что царапина появилась случайно, могли бы разве что какие-нибудь безлошадные штатские «мешки».

Ольгерт медленно обвёл взглядом автостоянку, отделённую от безлошадной части общества дикого капитализма сетчатой изгородью. Автомобилей здесь было четырнадцать, не считая его «жар-птицы». То есть не «его», а служебного: кишка у Васильева была тонка прикупить такую тачку, и с этой удручающей анатомической особенностью своего организма он ничем не отличался от безлошадных штатских «мешков».

Все машины уже находились тут до момента приезда Ольгерта, произошедшего примерно часа полтора назад. Повредивший чужую машину вандал давно уже унёс ноги, буде потерпевший не выдернул их из его задницы. Разыскать автомобильного вандала – задача ещё более трудная, чем найти профессора Грязнова и якобы созданное им ядерное устройство.

Васильева вдруг обдало свирепым «бодяжно-водочным» перегаром, и вслед за тем над его ухом проскрипел жизнерадостно-развязный голос:

– Баков на триста царапинка, как полагаешь, приятель?

Ольгерт обернулся и встретился взглядом с хитро ухмыляющимся старикашкой, с интересом разглядывающим свежий шрам на теле несравненной «жар-птицы».

– Твоя доля пока – пять рублей, – сказал он, протягивая заросшему щетиной бродяге пятирублевую монету. – Видел кого-нибудь?

– Швартовался тут один пижон на «буревестнике», – утвердительно кивнул старичок, благодарно принимая денежку и с ловкостью фокусника буквально растворяя её в живописных лохмотьях, заменявших ему одежду. – Покрутился минут десять-пятнадцать, потом вскочил в седло – и только пыль столбом.

– И куда же он навострил свою большую птицу?

– Слышь, приятель! – вместо ответа заговорщически проскрипел старикашка. – Подкинул бы ты мне пару червончиков – и я бы тоже был на коне. Понимаешь, пиво у меня закончилось. Просто совсем иссякло. Как бензин на автозаправках, когда его придерживают на складах перед повышением цен… А?

Переборов острый приступ жлобства, Ольгерт вытащил две смятые десятки и неохотно протянул попрошайке.

Старичок ловко свернул банкноты в трубочку и засунул ее в большую волосатую ноздрю.

– Вон туда пижон поехал, вон туда! – истово затряс он немытой головой, словно опасаясь, что ему не поверят. – Ты, паря, принимай всё как есть. Лучше поцарапанная «жар-птица» в руках, чем новехонький «буревестник» в небе, – обнажая прокуренные зубы, неумело пошутил он и, в восторге от собственного дешёвого остроумия, обозначил мнимый успех шутки мелким дребезжащим смехом.

– Свободен! – мрачно отрезал Васильев, глядя сквозь бомжа, и когда тот отвалил, снова повернулся лицом к автостоянке.

Незанятых мест было всего четыре, и все они казались одинаково мокрыми. Либо дождик успел увлажнить оставшееся под «буревестником» сухое пятно асфальта, либо тачка въезжала на уже мокрый прямоугольник, либо… либо бродяга соврал.

Васильев выбежал из ограждённого сеткой «рабица» автозагона в глупой надежде проследить путь попрошайки и при случае наградить его если не крепким тумаком, то хотя бы щелбаном с оттяжкой, но бомж как в воду канул. Ольгерт заглянул в две-три щели и два-три тупичка и незаметно очутился у входа в кафе. Заскочил на минутку в притон для учёных мужей. Орлиным взором просканировал помещение. Бродягой здесь и не пахло, да его навряд ли пустили бы в «У Большого Взрыва». Растягивая удовольствие, Васильев медленно осушил у стойки бара стакан марочного виноградного сока «Жемчужина Востока» и направился к выходу.

Откушав сока, Васильев поехал в родную контору, располагавшуюся в чахнущем лесном массиве ближнего пригорода. Дождевые тучи обошли одну из мыз спецслужб стороной, что вполне объяснимо: их, по выражению Шефа, «институцию» обходили за версту и не такие крутые «тучки».

Передав поцарапанную машину технарям, Ольгерт взгромоздился на электросамокат и покатил на территорию Медицинского Отдела. Здание МО имело множество входов. Васильев оставил самокат у вмурованной в подобие бетонного ДОТа массивной двери и спустился метров на тридцать ниже уровня земли в хозяйство Эдуарда Лаврентьева. Набирая комбинации на шифр-замках и нажимая кнопки оповещения, он добрался до совмещённой с раздевалкой приёмной, куда уже выпархивал Лаврентьев.

– Шилды-шивалды, дипломированный белохалатный коновал!

– Шилды-шивалды, инвалид труподельного труда! – привычно парировал Эдуард. – Снимай куртку и обувь, надевай наши тапочки и пошли!

– Помню ваши гнусные порядки, изверг! Я в твоём душном склепе не первый раз.

Васильев сбросил куртку, вбил ноги в тапочки и, миновав несколько тамбуров, вступил в просторное помещение, куда выходило множество дверей. Здесь был шершавый, нескользкий пол и минимум мебели, если таковой можно назвать пару кресел и стоящий посередине массажный центр. Тонко пела вентилиция, с потолка лился ровный успокаивающий свет. Было очень тепло.

– После визита к Колобову мои мозговые извилины закрутились в обратном направлении, – шутливо посетовал Ольгерт. – Как бы твой «дуршлаг» не коротнул!

– Не бойся, бродяга, не коротнёт, – сверкнул очками в золочёной оправе Лаврентьев и указал на одну из дверей: – Топай в ванную!

– А цирюльник где? – с деланным равнодушием поинтересовался Ольгерт.

– Ха-ха, – потешаясь, хохотнул Эдуард. – Не так мандражируешь перед «дуршлагом», как боишься, что тебе обреют твой давно не мытый волосатый череп?.. Когда ты в последний раз осквернил эти стерильные стены своим хамоватым присутствием?

– Примерно год назад.

Лаврентьев самодовольно ухмыльнулся.

– Уже полгода обходимся без парикмахера. Аппаратура новая, поэтому твой полупустой калганчик обривать не нужно. Да я тебя, пуделёк нестриженный, и сам могу наголо обрить, если что!

– Ну ты и садист!

– Ты тоже в издевательствах далеко не девственник. Клизму сам сделаешь или лаборантку звать?

– Попробую справиться сам. А вот спинеус мне потереть пришли девицу. Только брюнетку не присылай, лады?

– Перебьёшься. Советую купить электроспинотёр. Видел вчера в магазине. Машина – зверь. И цена не кусается – всего четыре тысячи шестьсот рублей. Правда, это без мочалки.

Эдуард исчез в «операционной», а Ольгерт заперся в большой ванной комнате, где имелся также унитаз. Здесь было приготовлено свежее белье его размера и роста, стопка полотенец и прочие туалетные принадлежности.

Ольгерт поставил себе клизму, опорожнил мочевой пузырь и кишечник, принял душ и, напялив чистые плавки и стерильные сандалии, прошествовал в «операционную».

Во вместительной комнате, разделённой надвое прозрачной перегородкой, за которой хлопотали безликие техники в белых халатах, было полутемно. Эдуард предложил Ольгерту лечь на ковшеобразное ложе, стоявшее боком к перегородке. Стену напротив украшали хитрые часы в белом корпусе, имевшие фосфоресцирующий циферблат, разбитый на сорок восемь делений, каждое из которых соответствовало одному часу.

Ольгерт нарочито шумно устроился на ложе, и действо началось.

Смазливая ассистентка подала Лаврентьеву тяжеленный, весь в дырочках, клеммах и пупырышках, шлем. Это и был «дуршлаг». Эдуард занялся подключением к устройству проводов и кабелей, затем осторожно напялил шутовской колпак на многострадальную голову Исполнителя.

– Телефонную оснастку обмотать вокруг шеи, подсоединить к члену, и тогда фарфаркумоль достигнет рубадабдуду, – подмигнув коновалу, процитировал Ольгерт Энтони Бёрджеса.

Пока белохалатный коновал Лаврентьев возился с «дуршлагом», полногрудая девица старательно обклеивала все остальные, не закрытые шлемом участки тела Васильева целым ворохом датчиков с длинными вермишелинами разноцветных проводов, оканчивающихся блестящими разъёмами. К удивлению и разочарованию Ольгерта, к пенису и тестикулам никакой оснастки не приклеили.

Он уже умиротворился и, как и полагается в подобных случаях, настроился заснуть. И был близок к этому, когда над ним прозвучал одобрительный возглас Лаврентьева:

– Хорошо расслабляешься, молодец!

Они с ассистенткой подключили разъёмы датчиков к ответным частям, вмонтированным в выдававшиеся из разделительной перегородки щиты и панели.

Минуты через две Лаврентьев вновь склонился над Ольгертом.

– Спи, моя радость, усни, – вполне серьёзно приказал он, затем медленно повторил заменяющий снотворное «слоганчик» ещё несколько раз.

И Ольгерт отключился.

Ольгерт проснулся, как просыпаются утром, правда, чувствуя себя несколько ошарашенным. Несмотря на удобное ложе, тело его затекло и устало. Очень хотелось есть и особенно пить.

Пока он едва ли не в буквальном смысле слова брал себя в руки, приятная полутьма сменилась ровным нараздражающим светом. Хитрые часы показывали сорок шесть часов тридцать одну минуту с секундами. Всё верно: процесс «откидывания мозгов на «дуршлаг» длится около двух суток – довольно приличный срок, чтобы проголодаться и устать.

Появился Лаврентьев со свеженькой ассистенткой, ещё более симпатичной и сексапильной, нежели прежняя, двухсуточной давности, красоточка. Они вдвоём принялись осовобождать бестолкового со сна Ольгерта от липучек, присосок и электродов, а в завершение Эдуард бережно снял с его натруженной головы пропотевший насквозь «дуршлаг».

Ольгерт продолжал расслабленно возлежать в глубоком, как огромная суповая тарелка, ложементе, всем своим видом выказывая крайнее отвращение к грубой реальности «эвридэйного» рутинного бытия.

– Подъём! – раздалась над его головой повелительно-насмешливая команда Лаврентьева. – Как самочувствие?

Ольгерт потянулся на осточертевшем одре с таким отчаянно громким хрустом, что до икоты испугал молоденькую ассистентку. Вкусно зевнув, пробурчал в потолок:

– Чувствую себя немного не в своей тарелке.

– Ну ещё бы! – покровительственно хмыкнул Эдуард. – Корыто, в котором ты продрых без малого двое суток, является имуществом Медицинского Отдела, а конкретно – собственностью нашей брэйн-лаборатории. В общем, это тарелка моя, а не твоя… – Он похлопал Ольгерта по впалому животу: – Не наблюдаю резкого подъёма!

Васильев самостоятельно выбрался из гробоимитатора, ощущая себя невовремя разбуженным спящим красавцем, которому кретины в белых халатах поломали вечный кайф, и вдругорядь с наслаждением потянулся, едва не проткнув кончиками жёстких пальцев низкий потолок.

– Не спеши убегать! – предупредил его Эдуард, жестом отсылая ассистентку. – Сейчас я тебя отмассирую. Скоро должен брякнуть Шеф. Он уже справлялся о тебе, дураке. Жаждет переброситься парой слов перед твоим выходом на задание.

Услышав это, Васильев насторожился. «Предрасставательная» слезливость не была присуща Шефу. Стареет старикан, стареет!

– Всё нормально, Эдик?

– С тобой-то всё нормально, – избегая вопросительного взгляда Исполнителя, озабоченно проронил Лаврентьев.

– А с кем тогда ненормально, господин докторишко Исцелися Сам?

Оставив вопрос без ответа, Эдуард повлёк Ольгерта в массажную и предложил прилечь на топчан.

– Пролежни ведь будут! – пробурчал Ольгерт, вновь переходя в горизонтальное положение.

Сняв очки, Эдуард стал массировать его, постепенно наращивая интенсивность движений. Он не отвлекался на болтовню, а пыхтел и потел – работу работал, в общем.

– Ты, часом, не заделался ли педиком за эти двое суток? – попробовал Ольгерт растормошить корифея массажа. – Уж больно хорошо у тебя поглаживания получаются.

– Заткнись, мёртвая голова! – прерывистым голосом прошипел Эдуард и мстительно переключился на болезненные щипки.

Минут через пять он велел перевернуться Ольгерту на живот и продолжил массировать фигляра. Тут прозвучал звонок спецтелефона. В Конторе никто не пользовался сотово-мобильным дерьмом – любого рода информация протекала исключительно по защищённым кабельным каналам. И это было правильно.

Эдуард рукавом халата промокнул взопревший лоб, взял трубку и протянул её Васильеву.

Звонил, конечно, Шеф.

– Ну как ты?

– Процедура пройдена. Лаврентьев уже массирует меня. В смысле, реабилитирует, только сам не знает, от чего. Скоро закончим, приведу себя в порядок, перекушу – и в путь. Стартую часа в четыре.

– Город Энск, конечно?

– Он самый.

– Остерегайся тамошних минетчиц!

– Слушаюсь, Шеф!

Смершев помолчал, посопел в трубку, будто на что-то решаясь. Потом нехотя сказал:

– Колобов заболел.

– А эти недоноски научатся когда-нибудь ловить мышей?! – взорвался Ольгерт.

– Не горячись, не то отправлю на скамью запасных.

– А что с ним?

– У него что-то с животом, с желудком… Думаешь, его «заболели»? – услышав яростное сопение Исполнителя, предупредил Шеф естественно вытекающий из ситуации диагноз.

– Не сомневаюсь. Эти «мешки» спят на ходу. Колобов сейчас в нашем госпитале?

– Пока нет, но я уже распорядился.

– Когда он почувствовал себя плохо?

– Вскоре после встречи с тобой он отправился перекусить в кафе «У Большого Взрыва». Это за пешеходным мостиком, рядом с автомобильной стоянкой.

– В тот день я дважды проходил по этому мостику. Только не говорите, что бедняге подсунули в тошниловке отравленный эклер.

– Эклеры тут ни при чём. Видимо, Колобова подстерегли на пути в кафе. По его словам, на мосту он столкнулся с каким-то недотёпой со сложенным зонтом в одной руке и с портфелем в другой. Народа на улице было пруд пруди – в большинстве учреждений по соседству с НИИХЕРАД начался обеденный перерыв. Тот чудак, по утверждению Колобова, легонько задел ему ногу зонтом и с полминуты рассыпался в извинениях. Затем каждый пошёл своей дорогой, и больше Колобов его не видел.

– Чудака с зонтом надо было задержать! Как он выглядел?

– Ничего приметного. Ты когда-нибудь видел галечную россыпь на морском берегу?

– Понятно… Значит, эти ублюдки не вели съемку?

– К сожалению, нет. – Шеф тяжело вздохнул. – Мы начали розыск.

– Приблизительно в это же время какой-то неопознанный вандал надругался над моей «жар-птицей» на парковке возле кафе «У Большого Взрыва», – помедлив, сообщил Ольгерт.

– Чёрт подери! – рявкнул Шеф, но тут же понизил тон: – Всё это весьма интересно и, вероятно, стоит в едином ряду событий. Но ты уже на задании. Не отвлекайся и начинай делать своё дело. Между прочим, тебе выдан Абсолютный Сертификат. Как говорится, кесарю кесарево, а асу асово. АС действителен на всех доступных и пока недоступных нам территориях. Ты меня понял? У меня всё.

Васильев понял. Абсолютный Сертификат – нечто вроде абсолютной лицензии на убийство. Он дает право завалить кого угодно, хоть заместителя самого Смершева, не говоря уже о прочих мелких сошках с погонами и без.

– Привет Колобову! – бодро прокукарекал в амбушюр Исполнитель, хотя дело двигалось явно не к рассвету.

– Хорошо, фигляр, хорошо. Ни пуха тебе ни пера!

– К чёрту!

Эдуард, всё это время тихонько сидевший в напряжённой позе, поднялся и отобрал у Ольгерта трубку.

– Ты знаешь? – спросил его Ольгерт.

– Знаю, бродяга.

Приведя себя в божеский вид и попрощавшись с Лаврентьевым, Ольгерт вознёсся из инфернальных глубин брэйн-бункера на поверхность земли. Перекусил в столовой МО и направился к своей «жар-птице». Как и два дня назад, собирался дождичек.

– Принимай свою красавицу! – вместо приветствия сказал молодой, весь как на шарнирах, техник. – Тачка в полном порядке. Нам и возиться-то с ней почти не пришлось. Царапина не в счёт.

Васильев от души поблагодарил парнягу, который напоследок поинтересовался с лукавой улыбкой:

– Куда направляешься?

– Да здесь, недалеко, – сделав неопределённый жест, отвечал Ольгерт. – Мужика одного бить.

– Ну, тогда до скорого! – подмигнул техник.

– Увидимся, аллигатор!

Ольгерт забрался в машину, устроился в «анатомическом» кресле и, произнеся традиционное «Вперёд – и выше!», рванул с места в карьер. Как всегда в момент выхода на задание, им овладело чувство легкой тревоги. Под ненавязчивый аккомпанемент форсированного движка он принялся тихонько напевать старую песенку, незатейливую и наивную, которая заменяла величественную прощальную симфонию:

До места назначения Ольгерт добрался вечером следующего дня. Проезжая на малой скорости по бесконечно тянущимся пригородам, он ощущал себя прибывающим к станции допотопным паровозом из классического киношедевра братьев Люмьер. За несколько километров впереди сверкал не по-Прометеевски расточительными огнями довольно большой город. Это и был печально известный Энск.

За два с небольшим года, прошедшие с момента последней командировки Ольгерта в соперничающий с «мамой Одессой» отнюдь не за право называться мегаполисом областной центр, Энск обзавелся роскошной телебашней. Эта бетонная «дылда» должна была стать второй по высоте телевышкой в России. Старый битломан, Ольгерт немедленно присвоил башне прозвище Long Tall Sally – Долговязая Салли. Открытие ещё не состоялось (шли бесконечные внутренние отделочные и прочие работы), поэтому башня казалась безжизненной. Зуб мудрости, уже при рождении гнилой насквозь. Впрочем, слово «мудрость» плохо ассоциируется с российским телевидением – как со столичным, так и с провинциальным.

Ольгерт запарковал машину на платной стоянке неподалеку от гостиницы «Южная ночь», вклинившись между фургонами одной марки, отличавшимися только цветом кузова. На одном из них белела надпись «Сахар», другой не имел приметных опознавательных знаков. Рядом с «сахарницей на колесах» парковался одновременно с Ольгертом ещё один гигантский фургон с роскошным логотипом «Компьютеры «Формоза».

Собирающий мзду парняга слишком пристально всматривался в лицо отслюнивающего денежки Ольгерта.

– Увидел звезду у меня во лбу? – беззлобно поинтересовался Ольгерт.

Парняга осклабился в заискивающей и одновременно наглой улыбке.

– Заруби себе на носу, приезжий незнакомец: у нас принято давать на чай. Не слишком много – десять процентов. Но обязательно. По мне уж лучше отстегнуть десятину, чем получить сто в гору…

Ольгерт смерил хамоватого молодца изучающим взглядом.

– Похоже, хроническое безделье превратило тебя в настоящего короля философов!.. Вон на том постоялом дворе много таких, как ты?

Стоеросовая физиономия «налогосборщика» искривилась в высокомерной гримасе.

– «Южная ночь» – неплохой отель, – развлекаясь, сообщил он язвительно. – Но есть и подешевле. Правда, некоторые залётные жлобы ночуют в своих тачках.

– Ещё один неотфильтрованный байт информации из твоего поганого рта – и ты заночуешь прямо на асфальте! – сурово пообещал уставший с дороги Ольгерт.

Малый подумал немного и предпочел заткнуться. Повернувшись к нему спиной, Ольгерт сделал первые шаги по негостеприимной земле Энска. Здешний воздух был тёплым, влажным и обогащённым массой специфических запахов и примесей. Со всех сторон била по голове, резала слух, слепила глаза, сушила кожу и хватала за рукава световая и звуковая реклама, сказать про которую «назойливая» значило сделать ей комплимент.

В гостиницу Васильева не пустили – видимо, швейцару с повадками обколовшегося кикбоксера не пришёлся по вкусу непрезентабельный вид «пришлеца».

– В бар есть вход с улицы, – пожалел чудака конопатый детина-абориген, которого можно было ошибочно принять за славянский шкаф без тумбочки с изъеденным древесными жучками внушительным фасадом.

На дверях бара красовалась намалёванная от руки табличка:

Ольгерт толкнул дверь и зашёл.

Заливался пропившим голос соловьём музыкальный автомат. Прокуренная до кишок полутьма лениво колыхалась под вялым напором больших потолочных вентиляторов, время от времени коротивших по причине повышенной влажности. Гвалт кругом стоял такой, что если кому-нибудь вздумалось бы возникнуть, никто бы этого не заметил.

Сыщик из Ольгерта был никудышний. Но… если черти занесли его в злачное место, значит, зачем-то им это нужно! Ольгерт не представлял, с чего начинать поиски профессора Грязнова. Вряд ли Адольф Иванович любил сиживать в кабаках и тошниловках. Но было известно, что во время приездов в Энск он останавливался в местных гостиницах. По крайней мере, так было раньше – давно и неправда.

Ольгерт зашёл в телефонную будочку – выгородку в метр с небольшим высотой, отличающуюся от прочих кабинок наличием телефона и телефонной книги. Он устроился в кресле и, поместив книгу в оранжевый круг света от настольной лампы, отыскал нужную рубрику и приступил к так называемым пассивным и до предела наивным «розыскным мероприятиям».

Делать ему было больше нечего, как только маяться подобной дурью. Имелся, наверное, лишь один шанс из тысячи, что Грязнов, буде он жив, находится сейчас в Энске. Чисто механически, рефлекторно, Ольгерт набирал номер за номером, попадал в очередной постоялый двор и получал вежливый однотипный ответ:

– Адольф Грязнов у нас не зарегистрирован.

В седьмой или восьмой по счёту гостинице под названием «Русский юг» после затянувшейся паузы дежурный клерк в ответ на лобовой вопрос Васильева вкрадчиво осведомился:

– Профессор Грязнов, говорите? А кто его спрашивает?

– Это его старый приятель Григорий Колобов, – наигрывая беззаботность пополам с уверенностью, нахально представился Васильев.

Амбушюр на другом конце провода, видимо, отстранили ото рта или прикрыли ладонью. Однако Ольгерт успел расслышать озадаченное хмыканье. Затем клерк развязно бросил в трубку:

– Секундочку!

Невнятные шорохи, приглушённые голоса, какие-то щелчки – и после ступенчатого изменения уровня и характера фона в ухо Ольгерта проскользнула артикулированная жирным голосом фраза:

– Повторите, пожалуйста, ваше имя.

Что-то нехорошее почудилось Исполнителю в невинной просьбе. Он медлил с ответом, а тем временем скрытая пружина интуиции выбросила его из кресла. Не отстраняя трубки от лица, Ольгерт медленно обводил глазами помещение. Никто не обращал на него внимания, да и с чего бы вдруг? Пауза затягивалась, и Ольгерт уже не столь уверенно повторно отрекомендовался:

– Меня зовут Григорий Колобов.

И тут взгляд Васильева наткнулся на одного из трех барменов за стойкой – самого заметного из них. Противный толстопузый детина с поросячьими глазками и сделавшими бы честь моржу усами разговаривал по телефону. Он застыл в напряжённой позе, и только его гниловатый невидящий взор отрешённо блуждал по продымленному залу в точности так, как несколько секунд назад делал это взгляд Ольгерта. Как и секундой ранее Ольгерт, бармен выдерживал паузу, озабоченно собирая в складки лоснящуюся от пота нечистую пористую кожу залысого лба. На мгновение их взгляды встретились, соприкоснулись – и в голове Ольгерта будто взорвалась небольшая атомная бомба: он понял, что в данный момент разговаривает именно с этим усатым боровом!!!

Васильев медленно отвернулся, удачно изобразив на лице безразличие, рассеянность и скуку, продолжая удерживать бармена в поле периферического зрения и готовясь к развитию диалога, но из мембраны уже звучали прощальные аккорды:

– Профессор Грязнов у нас не останавливался. Желаем удачи в поисках!

Бармен опустил трубку на аппарат и занялся своими прямыми обязанностями, а из трубки в руках Ольгерта всё ещё доносились щелчки, курлыканье и неразборчивые хрипы. Наконец на другом конце провода всё стихло. Ольгерт возвратил трубку на рычаги и опустился в кресло.

– Мне надо позвонить, приятель! – в кабинку просунулась пьяно болтающаяся на небритой шее плешивая голова.

Ольгерт освободил кабинку, и ноги сами понесли его к стойке, где вислоусый бармен лениво переругивался с потягивающим пиво из бутылки малым. Малым был водителем сахаровоза, припарковавшегося рядом с машиной Ольгерта. Из-за травмирующей барабанные перепонки музыки и пьяного гула почти ничего не было слышно, но тренированный слух Исполнителя всё-таки разобрал слово «детонаторы». Или он прочитал его по губам бармена?

Когда Васильев угнездился на табурете подле барной стойки, собеседники прервали разговор, и бармен предупредительно наклонился к Ольгерту:

– Что будете пить?

– Марочный виноградный сок, – заказал Ольгерт свой любимый напиток.

– Это ещё что! – сочувственно подмигнул бармену незаметно подваливший к стойке типчик с маслено поблёскивающими глазками. – Видели бы вы лохов, что горбатятся на меня почти задарма!

Бармен разразился язвительным жирным смехом, типчик поддержал толстопузого виночерпия заменявшим смех лягушачьим кваканьем.

– Ну что же, пойду подслащу пилюлю этому тупоумному лоху! – с загадочным видом объявил водитель «сахарницы» и поспешил на выход.

«Чёрт побери, уж не мерещится ли мне всё это?» – подумал вдруг Ольгерт, на секунду ощутив себя расслабленно возлежащим в ложементе брэйн-бункера с «дуршлагом» на голове.

– Ваш сок! – примирительно произнес бармен, выставляя перед Ольгертом наполненный до краёв высокий стакан, и обратился к типчику:

– А вам что сварганить?

Асимметричное лицо типчика расползлось в протухшей ещё вчера «ослизлой» улыбке.

– Я-то виноградный сок не закажу! Вбейте «двойной колышек»!

Бармен одобрительно фыркнул и нацедил типчику двойное виски.

Типчик смерил Васильева победным взглядом:

– Твоё психическое здоровье, новичок!

Ольгерт сделал пару-тройку глотков и сказал:

– То, что вы заказали, называется «пег», не так ли?

– Точно! – подтвердил удивлённый типчик. – Значит, ты не новичок?

Ольгерт промычал в ответ что-то нечленораздельное и приложился к бокалу. Виноградный сок в этой гнусной забегаловке был неисправимым многоженцем.

Бармен отошёл и принялся протирать сделавшийся притчей во языцех стакан. Время от времени он отрывался от рутинной процедуры, чтобы осчастливить порцией спиртного очередного страждущего. Изредка он бросал на Ольгерта такие странные взгляды, что парень уже начал подумывать, будто они с барменом давно знакомы.

Тем временем у другого конца стойки назревала драка. Вскоре очередной гнойник прорвался, и все три бармена переместились поближе к театру «военных действий». Никто не бросился разнимать дерущихся. Неизвестно, кому из бойцов нужно было оказать помощь живой силой и техникой, а кому добавить сто, а то и все двести в гору. Сам Господь Бог запутался бы в определении того, кто здесь возник первым. Когда драка начала выдыхаться и приобретать явные маразматические черты, протиснувшийся к стойке разбитной парняга с всклокоченной шевелюрой потребовал у бармена стакан водки и в ожидании заказа поделился с облепившими стойку выпивохами той ещё новостёнкой-настёнкой: