Пепелище на месте деревянных строений, выжженная поляна, обугленные деревья на опушке леса. Что-то в этом роде и ожидал увидеть Севастьян. Не только сарай сгорел, но и все стоящие рядом деревянные сооружения. И лес загорелся.
– Пожарные здесь работали, – сказал Шепенков, разглядывая поднятую с земли головешку. – Если бы они труп нашли, это бы по сводкам прошло.
– Так не видно трупа, – покачал головой Севастьян.
Пожар был сильным, но вряд ли его силы хватило, чтобы сжечь труп дотла. Череп должен был бы остаться, фрагменты костей, но ничего такого на пепелище не наблюдалось… Или все-таки дотла тело Мелихова сгорело, а прах смешался с пеплом?..
– Или сгорел, или вывезли. Скорее второе.
– Сама бы Стоянова с этим не справилась.
– Не справилась бы, – согласился Шепенков.
Наружность у него невзрачная, такие люди легко теряются в толпе. Но личность он незаурядная. И голова у него умная, и хватка железная, и работу свою любит. Если бы начальство по достоинству оценило его заслуги, он бы уже был как минимум полковником.
– Сообщник у нее был, – подсказал Севастьян.
– Наверняка.
Время уже позднее, начало одиннадцатого – темнеет. Поэтому Шепенков повернул к машине. Ему домой надо: у него семья. Это Севастьян беспризорный, но ведь и ему не мешало бы отдохнуть. Что ни говори, веселый сегодня денек выдался.
– Завтра группу пришлю, – сказал напоследок Шепенков. – Может, мы что-то не так поняли.
Стоянова подробно нарисовала схему – асфальтовый завод, заброшенные склады в непосредственной близости от него. Кирпичные склады вплотную подступали к заводу, их эксплуатировали, а деревянные находились в некотором отдалении. Они давно уже пришли в негодность, ими никто не пользовался, но и сносить их пока не торопились. К этим складам с внешней их стороны примыкал сарай, в котором Стоянова и держала Василису.
Сарай и примыкавшие к нему склады сгорели, но Стоянова об этом ничего не сказала, хотя наверняка знала о пожаре. Может, и сарай она не тот показала. Может, труп Мелихова находился в одном из сгоревших складов…
А может, и нет ничего, и именно поэтому Стоянова не побоялась показать свой схрон, знала, что там все выгорело дотла, вот и сделала признание.
– Значит, Стоянова девчонку от отца-извращенца прятала? – усмехнулся Шепенков, усаживаясь в машину.
– И попробуй докажи, что это не так, – в тон ему отозвался Севастьян. – У Василисы посттравматическая амнезия, плюс угнетенность центральной нервной системы от наркотиков. Одноклассников она вспомнила, учительницу вспомнила, а как убивали отца, помнит очень смутно. Потому что под дозой находилась… Как ее Стоянова с вечеринки увозила, вспомнит, как ее укололи, тоже может вспомнить. А что дальше? Воспоминания в наркотическом тумане? Человек какой-то был, растекающийся, как сливовое желе. Про кого она это говорила? Про Стоянову? Или про ее сообщника?
– Ну, может, она и Стоянову вспомнит, и сообщника…
– Может, и вспомнит… Тим его зовут, сокращенно, от Тимофея. Фамилию его Стоянова якобы не знает.
– Узнаем.
– И фамилию узнаем, и его самого найдем. А вот сможем ли привлечь? Ну, если Василиса его не опознает. Стоянова баба неглупая, она понимает, что Василиса может ее опознать. Тогда она и Тима своего сдала бы, если Василиса смогла бы его опознать. Могла, но не сдала…
– Все правильно, за групповое похищение больше дают.
– Всего на два года. До десяти лет вместо восьми…
– Но ведь она как бы и не похищала Василису. Она ее спасала…
– А кто Мелихова убил? Она же не отрицает, что его убили…
– А где труп? Сказать все, что угодно, можно…
– Я думаю, она знает, где труп.
– Я тоже так думаю, – кивнул Шепенков.
– Колоть Стоянову надо… И за Василисой наблюдать. А вдруг она все-таки видела этого Тима? Может, Стоянова не только за себя боялась, когда Василису пыталась убрать, но и за него… Как бы он к ней в больницу не пришел, – вслух подумал Севастьян.
– Да нет, до этого навряд ли дойдет, – как-то не очень уверенно произнес Игорь Семенович.
– Все не так просто. Стоянова говорит, что Мелихов на криминал серьезно завязан. Что, если правда? Что, если Стоянова со своим Тимом из той же среды? Вдруг там какие-то внутриклановые разборки произошли, Тим пошел против Мелихова, выкрал у него дочь, тот узнал об этом, вышел на него… Стоянова говорила, что Мелихова убил киллер. Может, Тим и был киллером, и это межклановые разборки. Тим заманил Мелихова в ловушку с помощью его дочери, там и расправился с ним…
– Слишком сложная схема, – покачал головой Шепенков. – Если Стоянова была заодно с киллером, она бы сама разобралась с Мелиховым. Есть масса смертельных, но безопасных для отравителя ядов…
– Значит, здесь что-то другое.
– Корысть. Обыкновенная корысть. Я думаю, Стоянова собиралась получить за Василису выкуп.
– Тогда почему она засветилась?
– Не знаю. Может, случайно. А может, она вообще не собиралась возвращать дочь отцу живой… В любом случае произошло похищение, и Стоянова должна за это ответить. А Мелихова подадим в розыск…
Севастьян почему-то не сомневался в том, что вина Стояновой будет доказана. Но что же дальше будет с Василисой? Мать погибла, отец, похоже, тоже, родные о себе знать не дают. Осиротела девчонка. И еще, возможно, ей угрожает опасность.
Может, и не связан был дружок Стояновой с мафией, и потому не представлял собой никакой опасности, но из ОВД, куда привез его Шепенков, Севастьян прямым ходом отправился к Василисе.
Девушка находилась в палате интенсивной терапии, и Севастьяна пропустили к ней не сразу. Ему пришлось объяснить дежурному врачу, что девчонке угрожает опасность не только от интоксикации, только тогда его впустили в палату, где он и остался с больной до утра.
Палец выдвинулся откуда-то со стороны и прилепил к глазку видеокамеры жвачный шарик.
Это было сделано вчера. Перед тем, как Стоянова вместе с Василисой вышла из подъезда. Потому и не смогла засечь ее видеокамера в момент, когда она выходила из подъезда и садилась в свою машину.
А видеокамера как будто нарочно размещалась на такой высоте, что наклеить жвачку на ее глазок мог даже школьник. Руки бы таким техникам-установщикам поотрывать…
С видеокамерой понятно, но кто-то же должен был отвлечь и консьержку, которая могла увидеть Василису в компании со Стояновой.
Севастьян сидел в консьержной комнатке, просматривая вчерашнюю запись. Нашел нужный ему фрагмент, промотал его до момента, в котором какая-то женщина отдирала жвачку.
– Кто это? – спросил он у консьержки, которая сидела рядом и с интересом наблюдала за происходящим на экране.
– Лариса Дмитриевна это, она вчера дежурила, я ее сегодня сменила.
Вид у Ларисы Дмитриевны был недовольный, она еще и ругнулась, с брезгливостью отбрасывая жвачку.
– То есть вас, Антонина Евгеньевна, вчера здесь не было?
– Нет, не было.
– И как Ольга Сергеевна Стоянова выходила из дома, вы не видели?
– А кто это такая?
– Она работала няней у Василисы Мелиховой, в тридцать шестой квартире.
– У Василисы? Ну, как же знаю… Няней, говорите, работала? А я думала, что она хозяйка квартиры. Важная вся такая, нос до потолка, – осуждающе покачала головой маленькая, будто высохшая женщина. Лет семьдесят ей, не меньше.
Севастьян показал фотографию, снятую им с мобильника Стояновой. На одном из нескольких снимков она красовалась в одиночестве – волосы распущены, рот широко растянут в белозубой улыбке, ворот блузки щедро распахнут… Что ни говори, а выглядела она очень соблазнительно – как на фото, так и в жизни.
– Она?
– Она.
– А это кто? – Севастьян предъявил фотографию парня, которого Стоянова запечатлела на фоне фонтана «Дружба народов» на ВВЦ.
Лет двадцать пять ему на вид, может быть, чуть больше. Роста чуть выше среднего, не сказать, что атлетического сложения, но плотный, тяжеловесный. Черты лица грубые, угловатые, как будто лобзиком выпилены, но правильно подобранная прическа, казалось, сглаживала эти внешние дефекты. Приталенный пиджак поверх модной рубашки, стильные джинсы. Он явно следил за собой, но на пижона не походил. Взгляд у него не простой – не то чтобы мудрость в нем, но какой-то жизненный опыт, познать который дано далеко не каждому. Он улыбался, но выглядел при этом очень серьезно.
– Ну, видела я такого… – кивнула консьержка. – Ходил тут.
– К кому ходил?
– Ну, в тридцать шестую квартиру и приходил. Я его хорошо запомнила. Видный парень, улыбчивый, комплименты мне говорил, – зарделась вдруг она.
– К Ольге Сергеевне приходил?
– Ну да, кажется, к ней…
– Комплименты говорил?
– Ну, не то чтобы комплименты, но говорил со мной уважительно…
– Знакомиться не пытался?
– Как же без этого! – улыбнулась женщина и раскрыла рабочий журнал. – Вот, тридцать шестая квартира, четырнадцатое июля, Сорокин Тимофей Алексеевич.
– Тимофей Алексеевич? – удивленно посмотрел на нее Севастьян.
Не думал он, что ларчик откроется так просто. Этот Тимофей и в телефоне у Стояновой засветился, и фамилию свою консьержкам выдал. Или в этой простоте какой-то подвох заключен, или этому парю нечего скрывать от правосудия. Стоянова вроде не знала его фамилию, а тут пожалуйста.
– Он сам вам это сказал или вы в паспорт смотрели?
– Ну, как же без паспорта? У нас тут, конечно, не политбюро живет, но все равно люди серьезные.
– Место регистрации вы, конечно, не записываете?
– Прописку, что ли? Ну, на прописку мы смотрим. Москвичу, оно доверия больше. Но нет, адрес не записываем… Но прописка у него московская. Я тут крестиком отмечаю, если московская…
– Крестик поставили, но адрес не записали… Ладно, разберемся. Значит, он двенадцатого июля в первый раз появился?
– Ну да, тут записано. Раньше я его не видела…
Двенадцатого июля Мелихов был уже мертв, и Сорокин мог беспрепятственно гостить у него дома. Или даже устроиться на постоянное место жительства.
– Точно, раньше не видели?
– Не видела. Я бы такого запомнила… Он ведь и потом приходил. Пройдет, улыбнется…
– А Лариса Дмитриевна ничего вам про него не говорила? Ну, может, вчера его видела?
– Не знаю, не говорила… Да вы сходите к ней, я вам адрес дам, она сейчас дома должна быть. Тут недалеко.
Лариса Дмитриевна действительно была дома. И Сорокина она вспомнила. Оказалось, что этот парень появился вчера как раз в то время, когда Стоянова выводила из дома Василису. Завел с женщиной разговор, отвлек ее внимание, после чего поднялся в тридцать шестую квартиру, но вскоре вернулся. Оказалось, Ольги не было дома, о чем Сорокин и сообщил консьержке. А та даже не знала, что сказать, потому как прошляпила и Стоянову, и ее пленницу…
Севастьян позвонил Шепенкову, рассказал про Сорокина, поделился своими соображениями, после чего отправился в больницу к Василисе.
Не нравился ему Сорокин. Судя по всему, этот тип умел влезть без мыла в любую щель. Значит, он мог играючи проникнуть и в палату к Василисе, со всеми отсюда вытекающими…