Потом, ясен пень, он взял себя в руки, собрал всю волю в кулак и успешно пописал – с высоты ста метров с небольшим.
Несказанное удовольствие, незабываемое.
Тем не менее – действенно помогло, без обмана.
Вторую часть спуска Ник уже вполне терпимо перенёс: холодным потом почти не обливался, не блевал, сознания не терял…
После окончательного «приземления» полежал на камушках минут десять, пока голова не перестала кружиться, поднялся на ноги, отстегнул карабин от кольца своей упряжи, слегка шатаясь, отошёл от скалы метров на сто, успокаивающе помахал рукой товарищам, внимательно наблюдавшим за ним из-за края обрыва.
После чего – уже с удовольствием – перекурил, вволю напился холодной воды из зелёной алюминиевой фляги, вытащил из кобуры браунинг, автоматически щёлкнул предохранителем и осторожно, короткими перебежками, достаточно бодро направился к избе.
Входная дверь была сработана из толстых, тщательно оструганных сосновых досок, соединённых между собой с помощью широких кованных металлических полос. Имелась на двери и стандартная чугунная ручка в виде длинной скобы, а вот замка, в чугунных же петлях, не наблюдалось.
Казалось бы, чего проще: дерни за ручку, дверь и откроется, если, конечно, не заперта изнутри на какую-нибудь задвижку или крючок.
– Как же, дёрни, – пробурчал Ник себе под нос. – Нашли хронического идиота. Хрен дождётесь, паскуды. Плавали – знаем…
Он взял в руки двухметровый сосновый дрын, валявшийся рядом с дверьми, вставил его конец в ручку-скобу, отошёл в сторону, опёрся дрыном о дверной косяк, потянул, используя принцип рычага…
Разбухшая дверь с трудом поддалась, медленно пошла, а потом неожиданно резко распахнулась настежь. Прогремел выстрел, крупная картечь защелкала по стволам ближайших деревьев, словно бритвой срезая тонкие ветки.
«Ничего хитрого, обычное дело», – подумал Ник. – «Ушёл куда-то Синица по своим важным делам, а для непрошенных гостей приготовил сюрприз-самострел. Предусмотрительный клиент попался, всего-то и делов…».
Ник ещё раз посмотрел наверх, подал Банкину условный знак: мол, ничего страшного не случилось, сам справлюсь, оставайтесь на прежнем месте.
В избе явственно пахло затхлостью и хроническим безлюдьем, под ногами противно скрипел высохший мышиный помёт.
Поскольку снаружи дом был необычным, то и внутри Ник ожидал увидеть нечто особенное и странное. Но ожидания не оправдались: внутри всё было убого, пошло, мерзко и омерзительно грязно.
Каменные блоки – светло-коричневые, практически кремовые снаружи, здесь были серыми и склизкими, покрытыми толстым слоем сажи с белыми узорами вездесущего грибка.
Большая печь, сложенная из дикого камня со вставленной в неё широкой трубой непонятного металла, двухъярусные широкие нары, заваленные старыми вонючими матрасами и одеялами, самодельный неуклюжий стол, на котором вольно громоздились разнокалиберные кастрюли и миски, несколько толстых берёзовых чурбаков, заменяющих стулья, – вот и всё убранство, собственно говоря.
Ах да, ещё на гвоздях, вставленных в щели между каменными блоками, висели разномастные ватники, бушлаты, телогрейки и ватные штаны, на полу были разбросаны в художественном беспорядке унты и разноцветные валенки – вперемешку с кирзовыми и резиновыми сапогами.
Абсолютно ничего интересного, разве что старинная двуствольная берданка, привязанная к толстой ножке стола, от курка которой к внутренней дверной ручке змеилась крепкая бечёвка. Солидная вещь! Ник взял оружие в руки, прочёл надпись, выгравированную на бронзовой табличке, закреплённой на деревянном ложе: – «Тула, 1837 год».
Судя по толстому слою пыли, покрывающему пол, хозяин покинул избу ещё ранней осенью.
Тем не менее, Ник решил порыться в этом хламе, надеясь найти хоть что-нибудь полезное для дела. Зря, что ли, столько километров отмахали до этого странного места?
По истечении двадцати минут тщательный обыск, всё же, увенчался долгожданным результатом. На столе, под грудой грязной посуды, обнаружился антикварный кожаный скоросшиватель, забитый по самое не могу разномастными бумагами и бумажонками, исписанными разными, на первый взгляд, почерками.
Ник раскрыл скоросшиватель на последнем листе, в смысле – на первом, если считать по мере его наполнения.
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Былой отваги времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет времени река,
И на пустые берега
Пришла хозяйка Ночь.
И никого со мной в ночи.
Кругом – лишь сизый дым.
И в мире нет уже причин
Остаться молодым.
«Вот он кто, оказывается, этот Синица», – подумал Ник. – «Впечатляет. Непросто, должно быть, всё тут было – после этой революции грёбаной…».
Он вышел наружу, устроился на старенькой скамье, расположенной рядом с двумя могилами, в изголовьях которых стояли деревянные, серые от времени кресты, и занялся тщательным изучением содержимого скоросшивателя.
Во-первых, очень уж спёртым и противным был воздух в избе, а во-вторых, пусть его орлы видят, что у командира всё в порядке, он жив-здоров, и не нервничают понапрасну.
Перед глазами Ника чередой чёрно-белых картинок проходила непростая история простой человеческой жизни.
Родион Михайлович Синицын, из захудалых тамбовских дворян, поручик лейб-гвардии, в 1915 году по собственному желанию был переведён в пехотный полк, бои, окопы, Георгиевский Крест, ранение, лазарет, ранение, лазарет, тиф…
Всем сердцем принял Февральскую революцию, Октябрьскую – не принял. Почему? Его право – в конце-то концов, не нам судить. Сражался с красными под командованием разных знаменитых белогвардейских генералов. В конечном итоге судьба занесла на Кольский полуостров, где он, помня о бесценном опыте Дениса Давыдова, пытался организовать партизанский отряд, но был взят в плен красноармейцами. Бежал, добрался до Сейдозера, там и осел, беспочвенно надеясь в этой глуши пересидеть смутные времена. Стал охотником-промысловиком, подружился с саамами, это они дали ему прозвище «Синица», взял в жёны молоденькую саамку. Во время родов, которые он сам и принимал, жена умерла, ребёнок последовал за ней в Долину Теней через месяц…. В 1922 году на берега Сейдозера пришла первая экспедиция Барченко. Работал проводником, показал дорогу к древнему капищу. Барченко обещал выправить документы, помочь перебраться за рубеж. Саамы, узнав, кто показал экспедиции дорогу к капищу, перестали с ним общаться. Годы одиночества. Новая экспедиция Барченко, новые надежды, новые обещания. В 1936 году познакомился с иностранцем, пришедшим вместе с экспедицией. Иностранца звали Александром. Опять одиночество…
Было видно, что прожитые годы отразились на психике Родиона Синицына далеко не лучшим образом.
Косой убористый почерк, которым были исписаны первые листы, постепенно становился расплывчатым, буквы плясали на бумаге, наклоняясь в разные стороны, на последних страницах уже полностью властвовали корявые, плохо читаемые каракули.
Вот, и последний лист: клочок промасленной обёрточной бумаги с непонятными значками, нарисованными (по-другому и не скажешь), простым карандашом.
Минут десять Ник пытался понять смысл последнего послания Синицы.
Получилось примерно следующее: «Не могу больше оставаться здесь. Волки постоянно воют. Одни волки кругом. Ухожу на Облямбино. Прощайте все! Сентябрь 1939 года».
«Что это ещё за Облямбино такое?», – возмущённо сплюнул в сторону Ник. – «Может, Вогул знает? А если не знает?»
С собой он прихватил только раритетный скоросшиватель с дневником поручика Синицына и старинную берданку. Вернулся обратно к скале, защёлкнул карабин на кольце, подёргал за толстый шнур, проорал что было мочи, задрав голову к бездонному небу:
– Поднимайте, обормоты, так вас и растак! Поднимайте своего командира!
Подъём прошёл на удивление спокойно, даже голова почти не кружилась.
Ник вылез на край обрыва, крепко уцепившись за протянутую Банкиным руку, присел на корточки, опершись руками о тёплые, нагретые солнцем камни, отдышался.
– Ох, ты, Боже ж мой! – ненаигранно восхитился Вогул. – Это же моего деда ружьецо. Пропало очень много лет тому назад. Подари его мне, начальник! Подари, по-честному отслужу!
Ник рукой изобразил широкий жест:
– Забирай, какие дела. Шаман шаману – друг, товарищ и брат…. Кстати, ты знаешь, что такое есть – Облямбино?
– Облямбино? Как не знать, начальник, это озеро такое. Тут недалеко. Плохое место. Очень плохое. А зачем, начальник, ты про него спросил?
– Да вот надо, чтобы ты нас туда отвёл. Синица по осени ушёл к этому Облямбино, значит, и нам надо попасть к этому озеру…. Далеко отсюда до него? Доведёшь?
– А может, Синица только хотел уйти? – забеспокоился Банкин. – В том смысле, что на выходе из каньона волки же караулят. Может, они его того, сожрали, оставив только косточки?
Вогул нахмурился, присел на красно-коричневый валун, поросший разноцветным мхом, раскурил свою трубочку. Весь его вид говорил о том, что мысль о предстоящем вскоре походе к озеру – со странным именем Облямбино – его совсем не вдохновляет.
– Не тяни, друг мой шаманский, рассказывай, – задушевно попросил Ник.
Вогул сердито выбил трубку, постучав ею об колено, и заговорил, заинтересованно разглядывая носок своего старого кирзового сапога:
– Вот – обувка прохудилась. Новая напасть подоспела…. Тьфу! А Синица ваш – он точно живой. Что ему сделается? Волки его не трогают, за своего, однозначно, принимают. Одичал он совсем. Волосами оброс – сразу во всех местах. Не мылся несколько Больших Солнц. Диким зверем от него пахнет, всегда…. А Облямбино – очень плохое озеро. Там живёт страшный Злой Дух. Непонятный. У него – голова змеи. Сам очень большой, как пять оленей вместе…. Что улыбаешься, начальник, не веришь? Я сам видел, как Дух годовалого лосёнка под воду утащил. Вынырнул, схватил зубами за ногу и уволок. Страшное это место, однако…
Вогул ещё долго и самозабвенно рассказывал истории-страшилки, связанные с этим странным местом.
Если резюмировать, то складывалась следующая картина.
Облямбино – небольшое, почти круглое озеро, диаметром километра два с половиной, с востока окружённое неприступными горными хребтами. Обычное озеро, с первого взгляда: достаточно глубокое, с чистой прозрачной водой, но почему-то совершенно, не считая мая месяца, безрыбное. Обычное озеро? Да нет, есть и некоторые особенности, кардинально отличающие его от всех прочих озёр Кольского полуострова.
Во-первых, вода в Облямбино достаточно тёплая: в зимний период лёд на нём устанавливается на три недели позже, чем на соседних водоёмах, а по весне, соответственно, сходит на три недели раньше.
Во-вторых, в мае месяце на Облямбино ловится невиданно-крупная для этих мест рыба: плотва – до двух килограммов, окунь – до трёх, язи, и вовсе, до десяти. Причём, только в мае. В остальное время и стограммовые полосатые окуньки здесь – редкость невиданная.
Старые лопари рассказывают, что под горными хребтами существует пещера, заполненная водой, по которой рыба из большой озёрной системы, расположенной за этими хребтами, заходит в Облямбино, отъедается, а потом уходит обратно. Хотя, и в этих больших озёрах такой крупной рыбы не ловили никогда…
В-третьих, в Облямбино, по утверждению многих уважаемых лопарей, обитает ужасное чудище: то ли гигантская змея, то ли не менее огромная ящерица.
Как бы то ни было, но местные охотники и рыбаки это озеро не любят и стараются обходить его стороной.
– Так, когда мы дойдём до Облямбино? – уточнил Ник, невежливо перебив увлечённого собственным рассказом Вогула.
– Упрямый ты, начальник, – неодобрительно покачал головой шаман. – Плохо это…. А может, наоборот, хорошо? Кто знает…. Ладно, я всё понял. К завтрашнему полудню, если Бог даст, добредём…
Нику выпало дежурить в предрассветное время. «В час волка» – как принято говорить в современных остросюжетных романах.
Ночь выдалась тёплой, ветер дремал где-то между покатых склонов сопок, звёзды кружились в нескончаемом хороводе всей своей дружной командой.
В метре от небольшого костра, изредка постреливающего во все стороны яркими угольками, стоял походный котелок, полный крепкого чая, в который были добавлены веточки брусники и морошки.
Короче говоря, присутствовали все необходимые условия для успешного мыслительного процесса.
«Итак, начнём, пожалуй», – приступил к размышлениям Ник, доставая из портсигара с профилем Александра Сергеевича Пушкина крепко набитую беломорину. – «Вольф Мессинг…. Что мне известно о нём? Родился, кажется, в 1899 году. Одиннадцати лет от роду сбежал из дома и уехал в Берлин. Голодал, заболел, попал в больницу. В больнице его случайно заметил профессор Абель, знаменитый в те годы невропатолог. Вернее, даже не заметил, а реально убедился в том, что этот маленький мальчик умеет читать мысли других людей. Что документально и подтвердил. После этого Мессингу была уготована судьба юного Моцарта: гастроли по всей Европе и некоторым странам Азии, аншлаги, сеансы гипноза, чтение мыслей на расстоянии, предсказывание судеб, чтение прошлого. В совсем ещё юном возрасте Вольф Мессинг встречался с Фрейдом и Эйнштейном, а затем в Индии – с Махатмой Ганди, и еще со многими видными людьми тех лет, на которых он, в свою очередь, произвёл неизгладимое впечатление…. В 1939 году Мессинг бежал из захваченной немцами Польши. Он перешел границу СССР и сразу же был принят Сталиным, который, как это ни странно, признал способности Мессинга. Признал, пригрел и, так сказать, облагодетельствовал…. Хотя некоторые историки утверждают, что Мессинг состоял в переписке с Иосифом Виссарионычем ещё с 1929 года, а в тридцатых годах несколько раз тайно посещал СССР. Достоверно известно и документально подтверждено, что Мессинг ещё в 1941 году правильно предсказал День Победы над фашизмом, предвидел гибель космонавтов Владимира Комарова и Юрия Гагарина, многие другие события. Все его предсказания неизменно сбывались. Много работал с дельфинами, по сведению очевидцев – общался с ними на дельфиньем языке…. Что ещё? Пожалуй, что и всё. Личное дело Мессинга хранится в архивах ФСБ под грифом «секретно» и вряд ли когда-нибудь будет рассекречено. Что это мне даёт? Ровным счётом ничего…. Надо обязательно лично встретиться с Мессингом и поговорить обо всём. Обо всём! Легко сказать – надо повстречаться…».
Банкин, тащивший на поводке облезлого оленя, на котором сидела раненая Мэри Хадсон, первым забрался на нужный перевал, после чего разразился восторженными воплями:
– Мать его так и разэтак! Ну, и ни фига же себе! Командир, греби сюда скорее! Тут такая хрень – офигеть и не встать!
Рядом с ним аналогичный текст – только на английском языке – так же возбуждённо лопотала Мэри, резво соскочившая со своего смирного оленя.
Ник сбросил с плеч рюкзак и налегке рванул вверх по распадку: кто его знает, что там, вдруг, что-то важное? Больно уж дурацкий вид был у Гешки, да и глаза Мэри от удивления увеличились вдвое.
Открывшийся его взгляду пейзаж по-настоящему поражал: вся котловина озера, вплоть до горных серо-голубых хребтов, серьёзной стеной поднимающихся на востоке, была покрыта толстым чёрно-бурым шерстяным ковром. Ковёр местами топорщился и тут же безвольно опадал, перекатываясь волнами с севера на юг, вслед за лёгким шаловливым ветерком…
Ник стоял в полном обалдении, не зная, что и думать по поводу увиденного. До озера оставалось метров шестьсот, но подходить к нему ближе совершенно не хотелось.
В голове упорно и настойчиво пульсировала мысль о пришельцах и инопланетном разуме – давали знать о себе стереотипы, почерпнутые когда-то из глупых голливудских фильмов.
Отдуваясь, на перевал выбрался Вогул в сопровождении вьючных оленей.
– Что это с вами случилось? – поинтересовался. – Чего-то не того съели на завтрак? Дурака валяете, как у русских заведено? Это же обычные комары. Красный мотыль со дна всплывает, в комаров превращается. Только много его очень. Такое только на Облямбино и можно увидеть. Поэтому и рыба крупная сюда в мае месяце заходит. По подземной пещере, заполненной водой. Чтобы жир нагуливать…
Они вышли на берег озера. Беспрестанно копошащиеся комары покрывали воду неровным слоем, толщина которого в отдельных местах достигала двадцати сантиметров. Вокруг стоял громкий неприятный гул, ноющий в ушах одной неизвестной нотой. Отдельные насекомые поднимались от общего слоя вверх сантиметров на сорок и тут же падали обратно. А ещё сквозь гул было слышно, как кто-то громко и часто чавкает. Присмотревшись к комариному ковру повнимательней, Ник сразу же установил и источник «чавка». Это крупная рыба, всплывая к поверхности воды, жадно поедала незадачливых насекомых, всасывая их десятками и сотнями за один раз.
То тут, то там на чёрно-бурой поверхности образовывались большие и маленькие воронки, сопровождаемые громкими чавкающими звуками.
– Жирует рыбёха. Отъедается за голодную зиму, – подтвердил Вогул догадку Ника.
– Меня же комары любят, – дрожащим голосом протянул Банкин. – Что же будет, если вся эта банда взлетит? Они же меня на части мелкие порвут. Не нравится мне здесь. Давайте побыстрей найдём этого мерзкого поручика и свалим отсюда…. Где этот гад?
– Ерунда это всё, – шаман в сотый раз раскурил свою трубку. – Видишь, как олени себя спокойно ведут? Это мирные комары, они только ночью воду покидают. Утром встанешь, а озеро чистое. Улетели все куда-то в тундру. К полудню новая порция поднимается со дна. И так – две недели. Потом всё прекращается, ни комаров, ни крупной рыбы. Что до этого Синицы… Тут всего одна избушка имеется, где зиму можно пересидеть. Там его и найдём. Если не помер уже, конечно…
Старая избушка пряталась в густом неполовозрелом ельнике, метрах в пятидесяти-шестидесяти от берега необычного озера.
Когда-то давно это была крепкая изба-пятистенок, но время безжалостно. Сейчас брёвна этого покосившегося строения почернели и местами прогнили насквозь, на крыше, поросшей зелёным мхом, шумели на ветру своими пока ещё голыми ветками несколько взрослых берёз и осин. На нижнем венце можно было с трудом разобрать вырубленные некогда топором цифры: – «1852».
– Древность-то какая, – восторженно прошептал Банкин и легко прикоснулся пальцем к бревну рядом с отметкой о дате постройки избы. Палец легко и беспрепятственно погрузился в древесину…
Было видно, что Синицын попытался как-то обновить и утеплить избушку: местами стены были обмазаны толстым слоем глины, местами – обложены свежим дёрном. Окон не было вовсе, зато дверь была практически новая, сколоченная из ошкуренных стволов молоденьких сосёнок.
Ник осторожно постучал. Банкин замер за дверным косяком, держа браунинг двумя руками стволом вверх.
– Да нет там его, – лениво зевнул Вогул. – Я же говорил, что Синица в зверя превратился. Зверь и есть. Мы ещё только на перевал вышли, а он нас уже почуял и спрятался где-то…
Ник осторожно потянул за сыромятный ремешок, прибитый гвоздём к двери и заменявший, по-видимому, дверную ручку. В нос шибанул такой сильный запах, что Ник тут же опустился на четвереньки и, спрятав нос в воротник ватника, максимально быстро отполз метров на пятьдесят в сторону, борясь из последних сил с рвотными позывами.
Воняло как на хорошей звероферме, где разводят всяких норок и ондатр, только сейчас эта вонь была возведена в квадрат, в куб или даже в десятую степень.
Рядом раздались звонкие хлопки – это мужественный Банкин отвешивал потерявшей сознание мисс Хадсон лёгкие целебные пощечины.
– Слабаки вы, русские, всё же, – презрительно процедил Вогул и переступил через порог избушки.
Наружу, впрочем, он выбрался уже секунд через сорок, поспешно отошёл в сторону и начал жадно ловить ртом свежий воздух.
– Что теперь делать будем? – спросил Ник у товарищей минут через пять, когда отошли от коварной избы на безопасное расстояние.
Гешка и Мэри, переглянувшись, синхронно пожали плечами, демонстрируя тем самым полное отсутствие дельных предложений.
– У меня, начальник, есть план, – подал голос Вогул. – Знаешь, как щуку ловят на живца? Вот, и здесь тоже – нужен живец…
Предложенный план Нику понравился: всё логично, стройно, нетривиально и даже с выдумкой. Влюблённый Банкин, ясен пень, был категорически против. А вот Мэри, как это и ни странно, сразу же на всё согласилась.
«И зачем ей это надо?», – недоумевал Ник. – «Знает ведь, что рискует, да и плечо раненое. Уже не говоря о том, что холодно ещё совсем…».
Десять часов утра, полное безветрие, гладь озера чиста и светла: вчерашняя комариная армада ночью поднялась на крыло и отбыла в неизвестном направления, а новая армия поднимется на поверхность воды не ранее, чем через полтора часа.
Солнышко, словно записавшись на этот день в верные союзники, грело от души, щедро разбрасывая во все стороны ласковые лучи.
Это было просто превосходно: Мэри не стоило застужать свою рану, да и вообще, организм у неё был очень ослаблен, так и до воспаления лёгких – рукой подать.
Ник с карабином в руках залёг на перевале, рядом с ним расположились Банкин и Вогул, чуть ниже по склону паслись освобождённые от груза олени.
По словам шамана, ближе к озеру не стоило подходить, чтобы не спугнуть осторожного зверя – по прозванью Синица.
– Он уже – точно не человек. Зверь настоящий, – уверял шаман. – Опасность за версту чует. Где-то во временном логове отлёживается. Не вспугнуть бы…. Ещё бы подальше отойти, да некуда уже. А выманить его из логова только одним способом можно. Самку ему предложить. Молодую, здоровую. Тогда он точно забудет об осторожности. Обо всём на свете забудет. Выскочит, побежит, бросится. Здесь мы его и возьмём. Не получится по-другому…
На том и порешили: мисс Мэри Хадсон, желательно – в неглиже, прогуливается по песчаной косе вдоль озера, изображая из себя беззаботную курортницу, а остальные прячутся в засаде. Одичавший Синицын выпрыгивает из кустов и устремляется к девушке, Ник из карабина стреляет ему в ногу, Банкин и Вогул бегом устремляются к обездвиженному поручику, связывают его, перевязывают рану. Всё, романтическая игра сыграна. Дальше начнётся скучная проза: допросы, угрозы, кнуты и пряники. Нормальный план, тем более что для хорошего нарезного карабина с приличной оптикой, к которому прилагается неплохой стрелок, пятьсот метров – не вопрос.
Конечно, с такого расстояния коленную чашечку не прострелить, но попасть в нижнюю часть тела можно запросто. Главное, не убить наповал. Даже если рана окажется серьёзной, то это может ещё и дополнительно помочь следствию: болевой шок, как известно, иногда способствует прояснению замутнённого рассудка…
Карабин у Вогула был первостатейным, бельгийским, пятизарядным. На плохую стрельбу Ника никто до сих пор не жаловался.
Мэри – походкой манекенщицы – вышагивала по песчаной косе: сто пятьдесят метров в одну сторону от заранее снятых кирзовых сапог, сто пятьдесят – в другую. Вот девушка здоровой рукой расстегнула тугую пуговицу и сбросила с плеч бушлат (вторая рука из-за раны не была продета в рукав), и ногой отбросила его далеко в сторону, продемонстрировав всем любопытствующим белизну бинтов на перевязанном плече и не менее белоснежный лифчик. Рядом с Ником учащённо задышал Банкин.
Мэри так же элегантно расстегнула брючный армейский ремень с неизменной пятиконечной звездой, после чего стащила со своих стройных ножек грубые штаны защитного цвета.
Банкин тут же жалобно замычал и принялся шёпотом материться, возмущённо фыркая после каждой законченной фразы, словно изображал из себя рассерженного сибирского кота.
Мисс Хадсон ещё пару раз продефилировала туда-сюда и нерешительно остановилась, явно раздумывая, какую из двух оставшихся частей одежды снимать первой…
Краем глаза Ник отметил какое-то шевеление в зарослях ольхи, отмечавших границы берега крохотного ручейка, впадающего в Облямбино, и срочно направил карабин в ту сторону.
Расстояние от этих кустов до беззаботно разгуливающей по дикому пляжу ослепительной курортницы-стриптизёрши едва превышало сто метров, шутки заканчивались.
Синицын стартовал мгновенно. Ветки ольховника разлетелись в стороны, и нечто, обросшее длинными волосами и одетое в какие-то немыслимые лохмотья, понеслось – стрелой – по направлению к беззащитной девушке.
Ник выстрелил через мгновенье, Банкин и Вогул тут же сорвались с места и что было сил побежали к озеру, стараясь не оказаться на линии огня. Бывший поручик упал на землю, схватился руками за простреленную голень правой ноги и страшно завыл – так пронзительно и громко, что у Ника по спине тут же побежали мелкие и частые мурашки, а на голове зашевелились волосы.
Однако, буквально через три-четыре секунды, Синицын поднялся с земли и достаточно быстро, лишь слегка прихрамывая, целенаправленно продолжил своё движение к заветной цели.
Мэри, похоже, окончательно потеряла самообладание и впала в транс. Она опустилась на песок, безвольно вытянула руки и с немым ужасом уставилась на приближавшегося к ней монстра.
Ник выстрелил во второй раз, всё ещё целясь бывшему поручику в нижнюю половину туловища.
На этот раз Синицын от души покатался по земле секунд шесть-семь, после чего двинулся вперёд по-заячьи, отталкиваясь от кочек и валунов непропорционально длинными руками, приземляясь на колени и не обращая внимания на боль от полученных ран. Банкин и Вогул явно не успевали.
Нику стало по-настоящему страшно, мерзкий холод тяжёлой волной прокатился по всему телу – от макушки до самых пяток: между смертельно-испуганной Мэри Хадсон и Родионом Синицыным было уже метров десять, не больше.
Стараясь ни о чём не думать, он трижды выстрелил – уже на поражение, стараясь попасть в голову или грудь…
Ник поднялся на ноги, смахнул со лба крупные капли холодного пота и, закинув карабин за спину, прогулочным шагом пошёл в сторону озера. Некуда было торопиться. Мифический Синица мёртв, допрашивать уже некого, следовательно, тайна Чаши Святого Грааля не будет раскрыта никогда…