Всегда открытой калиткой в другой мир была железнодорожная станция. С тех пор, как жена оставила его, ОН практически перестал ею пользовался. Теперь же, убедив себя, что «под лежачий камень вода не течёт», и в надежде, что Большой город подскажет ему какую-нибудь идею, решил съездить туда «проветриться». Но ОН уже стал таким домоседом за годы своего затворничества, что под разными предлогами долго откладывал поездку.
Из дома его буквально вытолкнул теле-анонс об открытии в столице выставки картин Микеланджело Караваджо. Его знакомство с биографией и творчеством этого средневекового итальянского живописца было случайным. Что-то в жизни художника и в ее трактовке биографами было интригующим, и ОН посетил с помощью Интернета несколько европейских музеев, демонстрирующих его полотна. Картины произвели на него сильное впечатление своим беспощадным натурализмом, эмоциональной аффектацией чувств, мощным колоритом, насыщенностью контрастов, творческой трактовкой библейских событий.
На Московской выставке ОН ожидал увидеть воочию эти шедевры. Но был сначала немного разочарован. Публике были представлены всего 11 картин и не все они его захватили при более раннем знакомстве с ними. В тот день освещение в зале было приглушенным. Видимо, устроители выставки хотели ещё резче выделить яркие фигуры на полотнах. Но ОН не почувствовал того эффекта, который ими ожидался, так как фоны картин Караваджо итак часто были темными и очень темными, резко контрастировали с изображением.
ОН давно заметил эту характерную особенность работ Живописца. И пришёл к выводу, что сплошной тёмный фон был призван не только оттенять яркость изображения. Художник прятал за ним окружающий интерьер. Караваджо, в отличие от большинства средневековых художников, всегда помнил, что изображает события полутора тысячелетней давности. О ландшафтах и интерьерах той эпохи он мог только догадываться. Сам он никогда не бывал на Ближнем Востоке, если вообще где-нибудь бывал за пределами родной Италии, и природы Палестины не видел. Но он отличался скрупулёзной точностью в деталях своих произведений и, не желая давать лишний повод своим многочисленным оппонентам для критики, использовал тёмные фоны в своих работах, скрывая детали интерьеров прошлого. А помещать своих героев в современную ему средневековую обстановку, чем злоупотребляли его соратники по ремеслу, Художник, по возможности, избегал.
ОН не стал задерживаться у «эротического» типа полотен, таких как: «Юноша с корзиной фруктов», «Спящий амур», юный «Иоанн Креститель». Они писались Художником в основном по заказам для украшения будуаров и спален во дворцах римской знати. Нередко он сам себе и позировал, используя зеркало. Он был очень недурён собой. А натурщики стоили дорого.
Вдоль этого ряда картин перемещалась живописная группа молодых людей, юношей и девушек, слышны были приглушенные смешки и итальянская речь: «Ступэндо, мэравильозо, мистэриозо, фаволзо, магнифико, пэрфэтто» и тому подобные восклицания. На них шикали смотрительницы зала, но они делали вид, что не понимают, отвечали: «си, коса, нон каписто, ва бэнэ, чэртэ».
Но ОН пришёл на выставку ради других картин. Его интересовала живописная интерпретация библейских сюжетов, образы Христа. Особенно ТА картина! И состояние возбуждения, с которым он вошёл в выставочный зал, всё больше и больше давало о себе знать.
В своё время, начиная заниматься живописью, ОН задумал серию, иллюстрирующую более или менее исторически достоверные события, описанные в Библии. И частично осуществил идею. ОН вспомнил об этом, разглядывая «Поклонение пастухов», «Обращение Савла», «Бичевание Христа» – сюжеты, некоторые из которых и сам когда-то разрабатывал. И с удовлетворением отметил оригинальность своих композиций и смысловых трактовок. Но ОН подавил в себе этот проблеск самолюбования, вспомнив насколько примитивны были те первые его картины с точки зрения технического исполнения.
Однако тут же в памяти всплыло давнее и уже подзабытое приятное событие, когда ОН впервые представил свою библейскую серию на суд профессионального искусствоведа. К тому времени ОН уже оставил библейскую тематику и, сделав смартфоном с десяток фотографий картин, убрал их в дальний угол. В канун очередной Пасхи, проходя мимо Выставочного зала в Подольске, ОН увидел анонс о демонстрации постеров русских икон и зашел в зал. ОН присоединился к экскурсии, а по окончании подошел к миловидной женщине, ее проводившей, с вопросом, касающимся одного из сюжетов демонстрируемых копий икон. Женщина, обладавшая голосом с удивительным приятными для его слуха тембром и интонационными модуляциями, оказалась штатным искусствоведом Выставочного зала, и в ходе разговора с ней у него возникла мысль показать ей снимки своих картин. ОН уже достал было смартфон из кармана, но, крайне невысоко ценя свои работы, так и не решился сделать это. Только попросил разрешения как-нибудь на днях показать свои любительские опыты. Она с улыбкой, показавшейся ему обворожительной, охотно согласилась и предложила не откладывать надолго. То, с каким изяществом она повернулась, собираясь уходить, и как плавно понесла свое тело в проем двери ее кабинета, доконали его. Очень, очень давно женщины так не волновали его кровь. Многолетнее затворничество и половой аскетизм дали чувственную течь, которую ОН, казалось бы, никак не мог ожидать от себя.
И на следующий день, не в последнюю очередь ради того, чтобы вновь окунуться в ее голосовой океан чувственного звука, ОН вернулся и в крайнем смущении показал искусствоведу свои фотографии. ОН демонстрировал свои картины лишь для того, чтобы узнать мнение профессионала о своих любительских самоделках, а получил предложение устроить его первую персональную выставку, показать все, что успел сделать к тому времени. Сам ОН был невысокого мнения о своих работах и никак не ожидал, что искусствовед «положит глаз» на его «Правду дочерей Лота» и попросит продать картину. Конечно, ОН просто подарил ей это полотно. И совсем уж не ожидал, что ей захочется впоследствии приобрести еще и картину «Недоумение плотника Иосифа», которую сам считал одной из самых неудачных….
Эти воспоминания тут же улетучились, как только ОН увидел издалека громадное полотно Караваджо: «Положение во гроб». Подходя к нему, ОН разминулся с двумя девушками, отходившими от картины.
– Такое впечатление, – говорила одна из них, – что «качки» хоронят «кореша».
– И я ни в жизнь не поверю, – отвечала другая, – что Христос занимался бодибилдингом.
– А этот, справа, что за ноги держит. Это ж ноги коня тяжеловеса, борца или штангиста….
– Или грузчика, – хохотнула, догнавшая подруг третья девушка.
Но ОН был так сосредоточен на предстоящей встрече воочию с ТОЙ картиной, что эта грубая её оценка недалёкими детьми новой эпохи прошла мимо его сознания.
Это полотно гипнотизировало его ещё с экрана монитора. По натуре ОН был очень впечатлительным человеком, с легко откликающейся на эмоциональную неординарность нервной системой. А за годы затворничества эта его слабость приобрела едва ли не гипертрофированный характер. Даже случайный разговор с незнакомыми людьми мог привести к резкому повышению у него давления и к тахикардии.
В тот вечер, когда ОН впервые рассматривал картину «Положение во гроб», ему пришлось глотать анаприлин. Пульс просто сошёл ума, строчил как пулемёт, настолько ОН ни с того ни с сего, казалось бы, разволновался. И сам не понимал – почему? ОН переходил к просмотру других картин Караваджо на сайте, но раз за разом возвращался к этой. Нашёл в Интернете других «Мёртвых Христосов», созданных немцем Гансом Гольбейном Младшим и французом Филиппом де Шампень. Но особых, неординарных, эмоций и чувств не испытал. Хотя, конечно, не мог не задержать взгляда на работе Гольбейна «Мёртвый Христос во гробе». Её сюжет являлся как бы логическим продолжением сюжета Караваджо «Положение во гроб». Хотя Гольбейн создал своё полотно значительно раньше, почти за век до появления работы Караваджо.
ОН сразу же вспомнил дневники Анны Достоевской – жены Фёдора Достоевского. Она описала состояние эмоционального возбуждения, продолжительного ступора, который испытал писатель, стоя рядом с картиной Гольбейна. О том, что впечатление, действительно, было очень глубоким, свидетельствует включение Достоевским этой картины в одну из важных сцен его «Идиота».