Зимнее утро. Снег хрустит, как сахар. Едкий мороз.
Арбузно-алый рассвет за чёрной лентой лесополосы.
Поликлиника стоит на краю города. Приземистое здание из бетонных плит с замызганными плитками на главном крыльце. Оно похоже на школу, тюрьму и канцелярию одновременно. Его строили в конце восьмидесятых и очень спешили – был близок, может быть, распад Союза, а может, конец света. Строили быстро, скорее как временное пристанище, пока не будет готова большая железнодорожная больница, что на Кижеватова. И вот прошли десятилетия, больница на Кижеватова так и стоит с пустыми чёрными окнами. Сюда идут с конечной остановки на Копище, мимо домиков, проваливаясь в снег по колено.
За поликлиникой – накрытое снегом поле. За полем – чёрная лента лесополосы. Здесь город уже закончился. Наверное, это должно обеспечить чистый воздух и покой. Но пока только старушки ругаются, что поликлиника неведомо где.
Возле входа – ларёк. Это небольшая будочка из утеплённой фанеры. Несколько лет на нём висела бумажка «КСЕРОКСА ЗДЕСЬ НЕТ». Потом с владельцем что-то случилось, и у будочки появился новый хозяин. Он перекрасил ларёк, повесил новую решётку, а табличка сменилась на: «УСЛУГИ КСЕРОКОПИЯ ТОЖЕ».
Ксерокопировать пациентам приходится много, так что бизнес процветал.
Сейчас, утром, здесь не было ни души. Только одинокий прохожий в чёрной куртке и низко надвинутой шапке хрупал по снегу от остановки автобуса.
Он подошёл к ларьку, спустил рюкзак на землю. Достал свёрнутую бумагу и постучался в окованное железом окошко ларька.
Изнутри показалось лицо молодого китайца. Он торопливо открыл окошко, другой рукой включил ксерокс. Взял бумагу, развернул, кивнул, выключил ксерокс и поднялся, чтобы открыть дверь.
С внутренней стороны двери был уже знакомый узор из металлических лент. Паутина блеснула, отражая малиновый огонь восходящего Солнца.
Прохожий вошёл, отодвинув занавес из деревянных бус. Уселся, снял шапку. Это был Шоно.
– Нихао, – улыбался молодой китаец. Он уже включил плитку и ставил чайник.
– И вам сайн байна, – с достоинством ответил Шоно. Шапку он положил на стол и теперь стягивал вязаные перчатки. – Где отец?
– В поле. Тайцзицюань занимается.
– А, точно. Прости. Я потерялся во времени.
– Что с вами произошло?
– Только что убили госпожу Туровскую. Старшую.
Мрачный Шоно смотрел в стену.
– Кто убил? Могуи?
– Я думал, это будет акула, – произнёс Шоно, – они часто атакуют из унитазов. Но всё хуже. Ещё хуже. Её убили люди, представляешь? Люди!
– Они хотели грабить?
– Нет. Они знали, что она из охотников. И застрелили её по-человечески. Из автомата. Они не стали даже заходить. Стреляли прямо сквозь забор и стену дома.
– Это неосмотрительно, – заметил китаец, – автомат легко искать.
– Даже если найдут, ничем не поможет. Понимаешь, здесь не Китай. Допустим, найдут этот автомат, проверят. Окажется, что автомат пропал в Азербайджане в 1992 году. Выдан правительством отрядам народной самообороны и с тех пор пропал без вести.
– Они видели вас?
– Нет.
– Я слышал, сейчас часто арестуют торговцев оружием.
– К вам тоже приходили с обыском?
– Мы не торгуем оружием.
– Это и я знаю. А что с товаром?
– Есть товар.
– Больше стало?
– Приносят.
– Понимаю. Коммерческая тайна.
Из чайника вырвалась белая струйка пара.
– Меня поили кофе, – сообщил Шоно, – можешь себе такое представить? Меня – кофе… Вот такая польская интрига. Уверен, что даже в Варшаве не подают хороший чай. У меня теперь ветра не на месте. Надо пить чай, как можно скорее. Если пьёшь чай, то никогда не ошибёшься.
Струя, шипя, упала в заварочный чайник.
– Хорошая здесь вода? – спросил монгол.
– Очень хорошая, – сказал китаец. – Лучше, чем в Минске была и Запорожье.
– В Минске вода как мел… – Шоно оглядывал заставленные баночками стены. Под потолком медленно поворачивались амулеты. – Какой-нибудь новый товар бывает?
– Приходил человек незнакомый, предлагает, – китаец заглянул в гроссбух на столе, – какое-то “одламки кальварийские”. Не понимаю, что это.
– Это Черепки Голгофы, – Шоно откинулся на спинку стула и тяжело дышал, – по-польски они так называются. Кальвария – так на латыни называется Голгофа. В Минске есть Кальварийское кладбище, там метро Пушкинская. Когда доберёмся, я тебя туда свожу.
– Голгофа? Я слышал, но не понял.
– На древнем еврейском языке это слово значит «Череп». Так называли холм, где распяли Иисуса Христа. В тех странах, где Библию читали на латыни, это место зовут по-латински – Кальвария. Например, в Польше. И в Англии.
– У вас в христианстве очень сложная мифология.
– Ты быстро освоишь польский, – продолжал Шоно, не отводя взгляд от амулетов с танцующими иероглифами. – Польский язык отличается от русского не больше, чем тяньцзиньский говор от пекинского. И это очень мелодичный язык. Ты только послушай, как красиво звучит – w Szczebrzeszynie chrząszcz brzmi w trzcinie, i Szczebrzeszyn z tego słynie!
Китаец слил первую воду и снова наполнил чайничек.
– У меня кое-что для тебя есть,– произнёс Шоно. – Но мне нужны не деньги.
– Вам нужны Черепки Голгофы?
– Нет. Мне нужно знать про тех, кого привезли из-под Тарасово. Я уже знаю, – Шоно поднял руку, – что с ними случилось. Я хочу знать, сколько их. И кто платит за их лечение.
– В этой стране лечат бесплатно. Мне так сказали.
– Только граждан страны. Мне очень надо знать, кто за них платит и почему их лечат здесь, по соседству с обычными больными. Почему их не спрячут? Почему их вообще приняли?
– Почему ты думаешь, что я это знаю?
– Хранитель Востока всегда узнаёт такие вещи, – отозвался Шоно. – И я не думаю, что он скрыл это от сына. Вы живёте возле больницы и видите всё. У вас отличный семейный бизнес. Сидите на краю земли и скупаете добычу у местных охотников. То же самое, чем занимались ваши прадеды в Уссурии.
Китаец наполнил пиалку и подал гостю.
– Хранитель Востока знает много вещей, – произнёс он. – Хранитель Востока также хранит много вещей. Но это не значит, что он раздаёт их бесплатно.
– Мне есть чем заплатить.
– Старые запасы или новая добыча?
– Всего понемногу. И кое-что из наследства Ядвиги Туровской.
– Ты уже нашёл себе угодья?
– Я ищу ответы, а не угодья.
– Мы можем узнать то, что ты просишь.
– А как же могуи?
– Мы не повелеваем могуями.
– Если я буду знать, что здесь происходит, их будет легче остановить.
– Это не твоя работа. И не наша.
– Это радость акулы, – произнёс Шоно, – когда весь мир окажется под водой.
– Шоно, послушайте. Огонь в бумагу не завернёшь. А кто ближе к огню, тот первым и сгорает. Вы – охотник, а не царь леса. Мы готовы покупать у вас всё, что вы приносите. Но перебить могуев вы всё равно не сможете. Начались золотые времена, я согласен. Охотники ликуют, если их не съели. Но не надо пытаться охотиться на людей. Цапля не ест мясо цапли.
– Я тоже цапель не ем, – был ответ, – просто расследую. Надо найти, кто убил старую Ядвигу.
– Посмотри лес по дороге на Щитники, – сказал китаец, – говорят, там завелось что-то странное. Попробуй там поохотиться. Это не больница. Можно стрелять – никто не приедет. Это лучше, чем искать убийц с автоматами. Или вы мне не верите?
– Насчёт этого не сомневайтесь, – ответил Шоно. – Если я сомневаюсь в человеке, то не веду с ним дел. А если я с кем-то веду дела – значит, не сомневаюсь.
Он отхлебнул остывший чай. По вкусу фирменный китайский пуэр напоминал дёготь.
В двери зашоркалось. Казалось, её кто-то царапает перочинным ножом.
– Я думаю, – прошептал Шоно, – кто-то слишком уверен, что мы ещё спим.
Китаец полез под прилавок и достал бейсбольную биту с выжженными иероглифами.
Послышался металлический щелчок. Замок поддался, и дверь приоткрылась.
Они успели разглядеть мальчишку школьного возраста в тяжёлой бесформенной куртке, низко нахлобученной шапке и красным от мороза носом. За спиной – большой неповоротливый портфель. Видимо, с утра он отправился в школу, что в квартале отсюда, но решил, что ограбить ларёк интересней.
Шоно с китайцем едва успели его разглядеть. Школьник сунул голову в ларёк сквозь деревянные шторы – и тут одна из верёвочек соскользнула и бусы скользнули по щеке. Вспыхнула белая молния, и запахло горячим асфальтом.
Китаец уже замахивался битой, но Шоно оказался проворней – он швырнул нож с лезвием, оплетённым монгольскими письменами, как ниндзя из японского боевика швыряет сюрикен. Нож вошёл прямо в шею. Школьник схватился обеими руками за рукоять, отступил на шаг и рухнул в снег.
Его плоть таяла грязно-белым дымом, обнажая серые кости скелета. Запах горячего асфальта сделался невыносим.
– Ещё один могуй, – заметил Шоно, втаскивая останки в ларёк.
– Половина – ваша, – отозвался китаец.
– Половина чего?
– Всего, что получится добыть.
Шоно прикрыл дверь и усмехнулся:
– Вы что, думаете, они успокоятся? Видите, они уже к вам в ларёк лезут.
– Раньше людей было меньше, – заметил китаец, – а могуев ещё не запирали. Они жили в лесах, степях, реках, на проклятых горах. Но человечество уцелело.
– Интересно, – произнёс Шоно, – он уже успел понять, что перестал быть человеком?
– Некоторые из могуев, – ответил китаец, – не смогут понять этого никогда.
Фасад школы – куб из белого силикатного кирпича с прямоугольными арками. Во дворе пусто, из спортзала слышались крики.
Шоно дожидался возле ворот. Казалось, что тяжёлые полуботинки вросли в снег и его не сдвинет даже удар кувалдой.
В воздухе ощущалась вонь. Запах был пока ещё слабый, к такому привыкаешь и перестаёшь замечать за несколько минут. Но если ты только что из чистого Копища, то замечаешь и едкий запах, и зыбкую сизую дымку.
К нему приближались трое. На фоне покрытого снегом двора они казались неразличимыми тёмными силуэтами. Когда они подошли ближе, оказалось, что они в лучшем случае ему по плечо.
Это были местные ученики. И, судя по мрачным лицам, едва ли у них были большие успехи в учёбе.
Тот, что шёл впереди всех, миновал ворота, подошёл к Шоно и уставился прямо на него.
– И чего ты высматриваешь, узкоглазый?
Здесь, в Пограничье, азиатские лица были редкостью.
Шоно не стал тратить время на ответ. Он схватил наглеца за капюшон и швырнул в сугроб. Потом прыгнул сквозь снежные брызги, схватил ещё одного и бросил вслед за первым. Третий попытался убежать, но Шоно прыгнул на него, и они покатились по хрустящему белому снегу.
Через двор к ним бежал взрослый мужчина в шапке из фальшивой лисы.
– Что здесь происходит?
Шоно откатился в сторону и посмотрел на учителя снизу вверх. Тот казался перевёрнутым вверх ногами.
– Они напали на меня, – прохрипел Шоно, – начали бить. Все трое, толпой. Они хулиганы, закоренелые. Посмотрите! – Шоно раскинул руки. – У меня нет никакого оружия.
Учитель отступил на шаг. Шоно начал подниматься, с трудом сгибая ноги.
Троица горе-налётчиков тоже выбирались из сугробов.
– Расходитесь, – наконец произнёс учитель.
Он зашагал в сторону школы, поминутно оглядываясь. Троица уныло потянулась прочь от ворот.
Шоно прислонился к чёрному столбу и стал вытряхивать снег из-за отворота. Там его и обнаружила Марина – она шла с уроков, окружённая стайкой одноклассниц.
– Он, кажется, меня ждёт, – произнесла Туровская-младшая.
– Ого! – послышалось из толпы.
– Мы вместе работаем, – пояснил Шоно.
– Интересно, что это за работа такая? – спросила одноклассница с тощим личиком и серыми глазами навыкате.
– Вас на неё не возьмут. Вы даже «Волчий дождь» не смотрели.
После небольшой заминки Марина всё-таки пошла с ним. Вслед им слышались перешёптывания.
– Завтра про это будет говорить вся школа, – заметила Марина.
– А послезавтра перестанет.
– И что мне сказать подругам, когда они спросят, кто ты такой?
– Скажешь им, что я твой приятель-антиквар, который помогает с наследством твоей бабушки.
– Думаешь, они поверят?
– А что им остаётся.
– Они скажут, что тоже смотрели «Горца».
– Это достаточно близко к истине, чтобы быть правдой. Надеюсь, ты им не рассказала о том, как умерла твоя бабушка?
– Они не знают даже о её существовании.
– Видишь, как хорошо. Теперь узнают.
Они шли пустыми, вымороженными дворами многоэтажек. Вокруг не было ни души, словно случилась ядерная война.
– В милиции думают, что бабушку с кем-то перепутали, – сказала Марина больше для того, чтобы нарушить молчание.
– Это разумно. Про меня спрашивали?
– Им это не очень интересно.
– Угу.
– Ты собираешь мне хоть что-нибудь объяснять?
Шоно остановился и принюхался.
– Ты знаешь, чем это пахнет? – спросил он.
– Пахнет неприятностями.
– Я про обычные запахи.
– Понятия не имею.
– Что говорят про это в школе?
– Я не слушаю те глупости, которые говорят в школе.
– Кажется, что-то горит.