За весь сентябрь не произошло никаких значительных событий. Лука все чаще стал ощущать приливы неприкаянной тоски и в один из таких вечеров позвонил Жанне. Она согласилась встретиться, хотя и без прежней радости. Ее вполне можно было понять – ведь он не приглашал ее на свидание вот уже три месяца.
Они поужинали в городе, прогулялись по темнеющей аллее, ведущей к Оперному театру, а потом поехали к Луке домой. Поначалу ощущалась некоторая напряженность, Жанна все-таки обижалась, но мало-помалу тучи рассеялись. То ли вино размыло барьеры, то ли она сама решила взять себя в руки и не портить вечер, но общаться стало легко и приятно. Дома она окончательно расслабилась, они вместе много смеялись, пили коньяк, и Жанна осталась на ночь.
Утром он испытал знакомое чувство раздражения. Так было всегда, со всеми женщинами без исключения. Ночью все было прекрасно, Жанна была желанна – ее кожа, запах – но утром он хотел как можно скорее остаться один. Не хотел видеть, как она хозяйничает на его кухне, варит кофе, потом расчесывает волосы и надевает чулки, красит губы перед зеркалом… Она была ему дорога, он был к ней привязан. Очень ценил ее трогательное отношение, ее надежность, честность, неженское здравомыслие. С ней было хорошо.
Но утром он всегда хотел остаться один.
Она знала об этом, и это ранило ее больше всего. Она уже не раз давала себе клятву не принимать его редкие приглашения, но каждый раз шла на попятную. Она не была глупой и прекрасно понимала, что он не стремиться к большему. Нескольких свиданий в год вполне хватало. Память о них быстро улетучивалась, и на работе он иногда бывал с ней резок. С ним она попусту теряла время, это лежало на поверхности и не требовало никаких доказательств. Ей хотелось семьи, детей, любящего мужа, а циничный адвокат Войнович на эту роль никак не подходил. Но несмотря на это, она каждый раз как дурочка надеялась, что рано или поздно что-то изменится. Фундамент для выстраивания отношений существовал, она убеждала себя в этом, но после свиданий ощущала себя девкой, которой попользовались, а потом без зазрения совести выставили вон. Грызла себя, бесконечно корила, упрекая в бесхарактерности, но ничего не могла с собой поделать.
Осень еще оставалась теплой, когда в начале октября в Тернаву прибыла первая тяжелая техника. Экскаваторы, самосвалы, бульдозеры заполонили все село, приведя в ужас его неискушенных обитателей. Стройными рядами машины двинулись к Кроличьей Балке, на ходу сминая подлесок вдоль пешей тропы.
Пани Бронислава позвонила Луке во вторник, среди недели. Так она поступала лишь дважды на его памяти: когда у Синьоры случились сильные колики, и когда прорвало систему отопления. Она взволнованным голосом сообщила, что у них начался конец света. Явились несметные орды поляков, пригнали с собой страшные машины, а это значит, что скоро, по всей видимости, начнется очередная война.
Услышав новости, Лука хотел было сразу нестись в Тернаву, но потом успокоился и позвонил сэру Найджелу в Лондон.
– Ну что ж, прекрасно, мой мальчик, – бодро ответил тот. – Началось движение и скоро все прояснится. Сиди спокойно и не дергайся. Думаю, в Тернаву есть смысл поехать в выходные.
До выходных Лука не дотянул и приехал в пятницу после обеда. Едва он успел захлопнуть дверцу мерседеса, как к нему бросилась пани Бронислава и увлекла в дом, засыпая подробностями невиданных событий. Она очень переживала, и рассказ получился скомканным и невнятным.
Какие-то люди затеяли в Кроличьей Балке грандиозную стройку. Уже начали прокладывать дорогу и для этой цели привезли специальную технику из Польши. Целыми днями там шум и гвалт, валят лес, роют какие-то траншеи, что-то ухает, громыхает, ревет – просто кошмар! Строители, поляки, понаставили в лесу домиков, как их называют, с виду как вагончики… ах да, бытовки! Штук, наверное, с десять. И все так быстро, неожиданно. В селе говорят, что спокойной жизни пришел конец.
Лука попытался выяснить, что рассказывают строители. Наверняка с ними кто-нибудь уже общался и расспросил, что именно будут строить. Но пани Бронислава заохала с новой силой. Эти поляки ничего не говорят, только кричат и всех отгоняют: отойдите, мол, в сторону! Если кого зашибем, не наша вина! А чья же тогда, скажите на милость? Не мы к ним понаехали со всей этой техникой, а они к нам! Нет, вы представляете? Что за времена настали!
Лука велел Ежику седлать Синьору. Он оставил возбужденную пани Брониславу, ушел к себе и быстро переоделся в костюм для верховой езды. Пристегнул кобуру, в которой так уютно и ладно размещался вальтер. Привычка носить с собой оружие осталась у него еще с войны; один из ее кое-как заживших, но еще чувствительных шрамов. Тогда, вернувшись из Иностранного Легиона, он первым делом оформил разрешение, купил вальтер и с тех пор брал его с собой на одинокие прогулки. Для верховой езды Лука заказал себе твидовый редингот, к которым пристрастился у сэра Найджела в Йоркшире, и тот отлично скрывал кобуру от посторонних глаз. Летом, правда, было жарковато, но он привык.
Во дворе сел на взволнованную, подрагивающую боками кобылу. Ее и так пугали эти несущиеся со всех сторон звуки, а уж идти прямо им навстречу ей и вовсе не хотелось. Но стоило Луке оказаться в седле, как Синьора волшебным образом успокоилась.
Еще в селе он понял, отчего так всполошилась пани Бронислава. Кругом царила непривычная для Тернавы оживленность, которая ощущалась в мелочах. У магазина стояли и курили два незнакомых дюжих хлопца в оранжевых комбинезонах. По дороге проехал груженый битым кирпичом самосвал. Неожиданно что-то громко ухнуло в лесу, затихло, снова ухнуло. Из-за заборов то и дело выглядывали любопытные лица селян. Вскоре они с Синьорой добрались до знакомой тропы, ведущей к Кроличьей Балке, но то, что открылось перед глазами, тропой назвать было уже нельзя. На месте узкой протоптанной дорожки теперь красовались первые метры гладкого черного асфальта. Через село пролегала трасса, считавшаяся не самой плохой, но такой идеальной, как эта новоявленная гладь, она не была даже при рождении. Там, где кончался асфальт, верхний пласт земли был аккуратно снят, и вдаль тянулась ровная полоса, засыпанная щебнем. Рядом стоял, испуская пар, современный асфальтоукладчик. Синьора прядала ушами и опасливо косилась на него. Деревья по обе стороны от дороги имели жалкий вид: иссеченные, с обломанными ветками и содранной корой. Это почему-то особенно задело Луку.
Не спешиваясь, он обратился к стоящему неподалеку рабочему.
– Что строить будут?
Рабочий во все глаза уставился на всадника, потом почесал затылок, и объявил на польском:
– Вроде дом какой-то. Или замок будут реставрировать. Хотя не знаю, что там реставрировать, камни одни. Но мы не по этим делам, мы дорогу кладем.
Лука слегка кивнул, и они с Синьорой зашагали по лесу вдоль бывшей тропы. Кобыла нервничала. Ее пугали резкие звуки, несколько раз она шарахалась в сторону, и приходилось успокаивающе похлопывать ее по шее. Наконец, они достигли моста через овраг. Полоса, засыпанная щебнем, сюда добраться еще не успела, но изменений и без того хватало. Лес возле моста вырубили, и образовалась круглая поляна, на которой громоздилась техника. Два самосвала, доверху наполненные битыми камнями, были готовы к отправке. Тут же стоял небольшой экскаватор и несколько строительных бытовок.
По мосту туда-сюда каталась маленькая машинка с огромным, больше чем она сама, ковшом. Ковш устрашающе торчал вперед и напоминал выпяченную челюсть. Машинка без устали возила мусор для самосвалов, для которых сам мост был слишком узким. На той стороне оврага, куда раз за разом ныряло это маленькое чудище, копошился пчелиный рой. Множество рабочих долбили камни, другие нагружали ковш, третьи выкорчевывали разросшееся мелколесье. Судя по всему, расчищалась строительная площадка, и работа кипела вовсю.
Среди деревьев Лука заметил молодого человека лет тридцати, обутого в резиновые сапоги. Прислонившись к стволу, он что-то сосредоточенно строчил на планшете. По виду он напоминал инженера или прораба. Лука обратился к нему с тем же вопросом, что и к дорожному рабочему.
Прораб недоверчиво поглядел на всадника, который походил на английского джентльмена, невесть каким ветром занесенного в эту непролазную глушь. Да, подумал он про себя, правы были коллеги: странный проект, и само место странное. Зато с финансированием все в порядке, а это все-таки главное.
– Боюсь, не в моей компетенции посвящать посторонних в замыслы заказчика, – сдержанно ответил прораб. – Извините, но ничем не могу помочь.
Лука выслушал эту вежливую отповедь, кивком поблагодарил молодого человека и тронулся прочь. Синьора продолжала волноваться, и он решил вернуться домой окружным путем, через лес. В душе бушевали противоречивые чувства.
С одной стороны, он так злился на пресловутого месье Лакруа, или кто он там на самом деле, что окажись тот рядом, Лука наверняка затеял бы ссору, как мальчишка. Его развалины, его уникальные, заповедные, спрятанные от всех руины, уже изменились до неузнаваемости! А что будет дальше? И как быстро они успели проложить дорогу! Кто же он, этот наглец, что посмел отобрать у него вотчину предков?
Но злость бушевала на поверхности, а в глубине души он ощущал иное. Это была светлая грусть, та, что обычно накрывает перед дальней дорогой. Грусть сладко давила на сердце, и Лука вдруг понял, что все это время с затаенным нетерпением ждал чего-то, а может быть, кого-то. С ним происходили необычные вещи. Такое сладостное ощущение, такое волнующее ожидание неизвестно чего он помнил лишь из детства, когда был безотчетно счастлив, глядя на мир глазами ребенка.
Только единожды ожидание сбылось и обрело конкретную форму. Это случилось в первый и последний раз, когда ему случилось познать такую любовь к женщине, перед которой все меркнет и теряет смысл. Тогда ему едва исполнилось восемь. Он полюбил девочку, одноклассницу, и чувство к ней жило в его сердце десять лет.
К чему он об этом вспомнил? Боже, какая ерунда лезет в голову…
Месье Лакруа, вот кто волнует его на самом деле. Тот, кто выкорчевывает его лес и вывозит на свалку камни родового замка. Лука опять стал думать о том, кто скрывается за этим именем и кого жители Тернавы должны благодарить за лишение покоя.
Домой они с Синьорой добрались, когда уже стемнело. Лука понял, что не в силах сейчас выслушивать причитания пани Брониславы и заперся в своей комнате. Она покрутилась вокруг, как лиса возле курятника, и отправилась, недовольная, на кухню. Нарочито громко гремела посудой, а потом постучалась в дверь и сухо спросила, когда подавать ужин. Лука лишил ее всяческой надежды, попросив принести еду в комнату. Вскоре она явилась с подносом и перед тем как уйти, спросила:
– Вы были в Кроличьей Балке?
Он, не сводя глаз с экрана ноутбука, рассеяно кивнул.
– И что там происходит?
Луке хотелось ответить грубостью, нечто вроде «сходили бы сами и посмотрели, если это вас так волнует», но он сдержался и промычал в ответ что-то неопределенное. Пани Бронислава сокрушенно вздохнула. Окончательно убедившись в том, что он не желает разговаривать, обронила на пороге:
– Не зря люди говорят, что Балка нехорошее место. Ничего путного там быть не может. Вся эта суматоха к добру не приведет, вот помяните мое слово!
Она назидательно подняла палец вверх и, довольная собой, захлопнула дверь. Хоть беседа и не состоялась, зато последнее слово осталось за ней.
Лука оторвался от экрана и возмущенно посмотрел на закрытую дверь. Нехорошее место… Да много ли они понимают, эти селяне! Считать Оранский замок нехорошим местом!
Все понятно, она имеет в виду ту давнюю историю. Еще до того, как отец купил в Тернаве дачу, на развалинах в Кроличьей Балке повесился какой-то пришлый студент. Ходили слухи, что причина самоубийства заключалась в несчастной любви. Будто бы девушка, предмет обожаний студента, отвергла его с какой-то особой жестокостью, и он, не вынеся душевных мук, решил свести счеты с жизнью. Почему он выбрал для этой цели именно Оранский замок, так и осталось загадкой. Уж сколько лет прошло, а местные жители до сих пор обходят развалины стороной. Эх, дикий народ! И память-то у них избирательная: жалкого самоубийцу помнят, а три века величия его предков не помнят совсем!
Все в селе знали, кто такой Лука Войнович и какое отношение он имеет к Кроличьей Балке. Знали с тех самых пор, как родители поселились здесь, и даже гордились, что среди них живут бывшие Оранские князья. Сначала предметом гордости был отец, а потом и сам Лука. Иначе, как князем, его за глаза и не величали, а пани Бронислава со свойственной ей энергией всячески поддерживала благородный имидж хозяина. Скорее всего, дело было в ее самооценке, ей лестно было жить и работать «у князя», а не просто у какого-то дачника. Несмотря на то, что Лука не водил в Тернаве близких знакомств, все селяне считали своим долгом раскланиваться с ним при встрече.
Когда же он купил Синьору и стал выезжать на ней в своем твидовом рединготе, его особенная репутация укрепилась еще больше. Первое время соседи чуть ли не пальцем тыкали, но постепенно привыкли. А потом Лука заметил, что относиться к нему стали еще более почтительно.
Он знал, что не одну пани Брониславу распирает жажда почесать язык. Он представлял себе, как в каждом доме ему перемывают кости, как они, эти неискушенные сельские жители, горячо обсуждают приход строителей, и недоумевают, кто прибрал к рукам Кроличью Балку вместе с Оранским замком. Ну что ж, пусть обсуждают, он не против. В Тернаве редко случаются из ряда вон выходящие события, и он готов выдержать натиск. В конце концов, ему все равно, что они о нем подумают, потому что он не думал о них вовсе.
На следующий день, в субботу, Лука взял себя в руки и постарался выкинуть Кроличью Балку из головы. Если поделать ничего нельзя, к чему изводить себя бесплодными измышлениями? И совершенно прав сэр Найджел – вскоре все само прояснится.
Он сам расчистил Синьоре копыта, чем вызвал тревогу у Ежика, который от вынужденного безделья беспокойно вертелся вокруг. Потом побродил по голому, словно мертвому саду, осматривая деверья и помечая ветки, которые нужно обрезать. Около часу дня с аппетитом пообедал, нахваливая кулинарное искусство пани Брониславы, а заодно заглаживая вчерашнюю размолвку. В ответ та расцвела и подобрела. Ей по-прежнему хотелось обсудить новости, но она благоразумно не стала распускать язык.
Уже вечером, когда Лука сидел перед пылающим камином в гостиной, вытянув ноги и глядя в огонь, опять подумалось о том человеке, который станет хозяйничать в Кроличьей Балке. На месте развалин выстроят целое поместье, башню-донжон снесут, возведут современный дом в неоклассическом стиле, эдакую несуразную громадину с пошлыми башенками и искусственной черепицей.
А вдруг дело все-таки не в месье Лакруа, а в ком-нибудь из своих? Да хоть в том же юристе! Кто знает, насколько далеко может завести человека зависть. Вдруг юрист сам решил прибрать к рукам его замок? Просто назло. Холодок пробежал по спине, когда он увидел, словно наяву, как юрист заявляется в Тернаву напыщенный, ощущающий себя коронованной особой, и здоровается с Лукой небрежным кивком… И еще его жена со стареющим, вечно недовольным лицом, высокомерно выглядывающая из машины. Интересно, есть ли у юриста жена? Общаясь, они никогда не касались личной жизни, хотя у Луки иногда складывалось впечатление, что юристу известно о нем гораздо больше, чем ему о юристе.
Так, главное, не заводиться. Подождем, посмотрим, прежде всего – выдержка. Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, он набрал номер сэра Найджела и вкратце изложил ему результаты визита в Кроличью Балку. По ту сторону слышались голоса, какой-то шум, будто собеседник находился в людном месте.
– Что там у тебя творится? – спросил Лука.
– Да вот, Рейчел затеяла прием, – приглушенно ответил сэр Найджел. В тоне чувствовалось раздражение. – В честь окончания Алексом Оксфорда. Помнишь Алекса, племянника Рейчел? Черт бы их всех подрал, этих гостей! Сбежалось полграфства, с обеда галдят, снуют. И сестра ее тут же, мамаша Алекса, та еще особа, доложу я тебе, а уж ее муженек-прилипала… Словом, кошмар.
– Да, сочувствую, – сказал Лука.
Он представил, как разодетый в смокинг патрон, злой, с покрасневшим затылком, светящимся сквозь белое облачко волос, поит бренди непутевого шурина.
– Да ерунда, переживу, – вздохнул патрон. – Ты лучше разузнай, что за фирма ведет работы. Ведь это не может быть тайной?
– Какие-то поляки.
– Ах, поляки! Ну, ничего, подождем еще. Только ты… будь там поаккуратнее, мой мальчик, ладно?
– Опять ты за свое! – воскликнул Лука, уже жалея, что позвонил.
– Ладно, не злись. Держи себя в руках и будь умницей. Ну, до вторника.
– До вторника.
Но ни во вторник, когда прилетел сэр Найджел, ни в следующий вторник, когда его уже не было во Львове, ничего не изменилось. Лука выяснил, какая фирма проводит работы, но кто является заказчиком по-прежнему оставалось тайной. Рабочие сами ничего не знали, а молодой прораб, с которым Лука поговорил еще раз через неделю, только насуплено отмолачивался. Его явно предупредили, чтобы он держал язык за зубами.
Строительство в Кроличьей Балке всколыхнуло все Тернаву.
Когда Лука приезжал на выходные, село гудело, как растревоженный улей. Сновали уже ставшие привычными грузовики, везде попадались рабочие, которые то выходили из магазина, то шли куда-то группами или поодиночке. Пару раз на улице Лука встречал компании местных жителей, которые что-то оживленно обсуждали. При его приближении всякие разговоры замолкали, а селяне только вежливо кивали. Он тоже кивал в ответ, и, удаляясь, демонстрировал им гордую спину. Селяне провожали Луку настороженными, полными любопытства взглядами.
Он не обращал внимания на пересуды. Его не тревожили глаза, внимательно следившие за ним, он был готов к этому. Пани Бронислава только сочувственно вздыхала, но больше тему строительства не поднимала, уяснив себе окончательно, что хозяину это неприятно.
В один из своих приездов он опять отправился в Кроличью Балку посмотреть, что изменилось. Осень стала больше походить на бесснежную зиму; ночами температура опускалась ниже нуля, и голый лес стоял мрачный и сырой. Казалось, солнце навеки заплутало среди облаков, задевающих серыми брюхами верхушки Карпат.
Однако строителей, судя по всему, близость зимы не пугала. Работы велись очень интенсивно, и асфальтовая дорога до моста была почти готова. Однако сами развалины, покрытые трудолюбивыми муравьями, были закованы в саркофаг тайны. Там рыли какие-то траншеи, потом их обратно закапывали, что-то долбили, устанавливали, то и дело приезжали какие-то люди, таскали оборудование – словом, движение не прекращалось ни на минуту. Чуть поодаль от башни-донжона, на расчищенной площадке возвели фундаментную плиту и стали выкладывать кирпичные стены.
Лука, сидя верхом на Синьоре, задумчиво смотрел, как каменщики деловито снуют верх-вниз по лесам. Кобыла уже привыкла к звукам стройки и стояла спокойно, давая хозяину возможность рассмотреть все вокруг.
Вдруг позади послышалась громкая французская речь. Он обернулся и увидел женщину, идущую прямиком к нему широким, решительным шагом. На ходу она обращалась к прорабу, который трусил рядом и еле поспевал. Женщина жестикулировала, что-то восклицала, и было очевидно, что она недовольна. На лице прораба застыло сосредоточенно-мучительное выражение. По-видимому, он плохо понимал по-французски, и прилагал все усилия, чтобы уловить суть претензий.
Женщине было около сорока. Очень живое, обезьянье лицо и короткие светлые волосы, которые торчали в разные стороны непослушными спиральками. Одета француженка была в просторную желтую куртку и резиновые сапоги.
Приблизившись, она без церемоний выпалила:
– Месье Войнович?
Он удивленно уставился на нее.
– Вы месье Лу́ка, так?
– С кем имею честь? – ответил он вопросом на вопрос, оглядывая незнакомку сверху вниз.
– Я Флоранс, архитектор.
Лука спешился. Как и несчастный прораб, он был несилен во французском, и тоже с трудом понимал напористую даму, и потому в одностороннем порядке перешел на английский.
– Откуда вы меня знаете?
– О, месье любопытен есть! – воскликнула она. Оказалось, что по-английски дама говорит не многим лучше, чем Лука по-французски.
– Я все знать, хозяин меня предупреждать.
– Вы архитектор этого проекта? – спросил Лука.
Он задал этот ненужный вопрос, просто чтобы оттянуть момент. Сердце забилось сильнее. Да, сейчас все прояснится.
– О да! Я есть тут главный во всем. – Она в своей характерной манере всплеснула руками. – Проект есть хорош, но строитель очень глупый, очень ленивый!
Гневный взгляд на прораба.
– Лучший строитель есть немец, а поляк и украинец работать не любить.
Прораб съежился, как провинившийся школьник. Он готов был сквозь землю провалиться. Да, дама явно умела командовать.
– Ваш заказчик знает меня? – спросил Лука.
– Я же сказала – он предупреждать, – и француженка без всякого стеснения уставилась ему прямо в глаза. Лука выдержал взгляд, и воцарилось неловкое молчание. Прораб удивленно глядел то на Луку, то на француженку. Она явно чего-то ждала от собеседника, но сама не намеревалась идти навстречу. Надо задавать правильные вопросы, если хочешь услышать ответы.
– Вы имеете в виду, вас обо мне предупредил месье Лакруа?
Она недоуменно моргнула.
– Месье Лакруа? О нет, я не иметь дела с месье. Я иметь дела с мадам. Меня предупреждать мадам Лакруа.
Теперь пришла очередь удивляться Луке. Какая еще мадам Лакруа?
– Конечно, – кивнул он, – мадам строит этот дом для себя?
– О да! – опять воскликнула француженка. Видимо, это был ее любимый способ выражать свои мысли. – Я строю для мадам прекрасный дом! Мадам хотеть иметь шато на землях своих предков!
Сказав эту фразу, она подхватила безвольного прораба под руку и устремилась прочь. Лука бросил ей вслед:
– Вообще-то это земля моих предков!
Француженка на ходу закивала головой:
– О, уи, месье Войнович! Меня предупреждать!
Лука с недоумением проводил ее глазами. Желтая куртка мелькала среди деревьев. Выходит, француженка знала, что Оранский замок когда-то принадлежал семье Луки Войновича. Следовательно, об этом ей сообщила мадам Лакруа.
– Мадам! Мадам Флоранс! – крикнул он и побежал за ней, бросив Синьору одну.
Француженка остановилась, отпустила прораба, который тут же с облегчением улизнул, и смерила Луку взглядом.
– Мадемуазель, – поправила она.
– Простите.
Синьора подошла и встала рядом с хозяином.
– Я хотел спросить у вас одну вещь. Мадам Лакруа собирается здесь жить?
Архитектор отстраненно пожала плечами.
– Я строить для нее дом, я не знать ее планов.
Потом неожиданно улыбнулась, отчего ее обезьянье лицо стало приветливым, и добавила:
– Да, мадам есть права. Много добра пропадать просто так.
– Что вы имеете в виду?
– Я иметь в виду, что вы очень красивый мужчина, месье Лука.
Не успел он и рта раскрыть, как она развернулась, сверкнув кудряшками, и быстрым шагом пошла прочь. Догонять такую решительную особу не имело никакого смысла.
Вечером перед камином он пил коньяк и слушал, как трещат в топке поленья. Пани Бронислава ушла в свою комнату и не подавала признаков жизни, чему он был несказанно рад. Дом погрузился в тишину и сумрак, один камин освещал гостиную.
Мысли в голове плавали тяжелые и неповоротливые. Он вспоминал лицо француженки, ее желтую куртку, мелькавшую среди деревьев… Все происходит по воле мадам Лакруа, которая много знает о нем. Мадам Лакруа, которая пожелала построить дом на земле его предков. Что же происходит на самом деле?
Неожиданно вместо ленивой апатии им овладело чувство, похожее на приступ паники: а что, если всем все давно известно, а он один в дураках? Поэтому все вокруг и перешептываются, и показывают на него пальцем. Флоранс, та точно в курсе, да и молодой прораб тоже. Наверняка, и рабочие знают, и пани Бронислава, и соседи. Вдруг все только и ждут отмашки от невидимого режиссера, чтобы насладиться концовкой пьесы? Ждут не дождутся, как он себя поведет, когда последним из всех откроет правду. Простофиля-муж, наконец узнавший о проделках жены, к которой ходит весь квартал. Вот умора, а самое приятное заключается в том, что мы-то не простофили, мы-то в безопасности, поскольку нам давно все известно.
Несмотря на всю дикость, мысль не показалась такой уж невероятной.
Лука ощутил себя в западне, в капкане, из которого не выбраться. Что-то клубилось вокруг, как туман над болотом, и помимо воли он погружался в эту трясину. Его затягивало все глубже, и душа, наивная и беззащитная птица, полнилась обреченностью. Он уже знал, что никакие это не нервы, к чему себя обманывать – просто все уже случилось. Поздно. Он ощущал это подобно тому, как животные всем существом чуют неотвратимую гибель. Остается только ждать, надеяться не на что. Воля к жизни отступила перед силой более могущественной. Его не испугала обреченность, родившаяся в сердце, как будто он ждал ее и даже стремился к ней. Ну и пусть. Пусть все будет, как будет.
Огонь в камине трещал, и Лука в оцепенении смотрел на веселые языки пламени. Поленья выгорали и распадались на полыхающие угли. Уже на грани сна, когда веки смежились, перед ним промелькнуло женское лицо, обрамленное буйными темными волосами. Лицо было прекрасным, как лицо ангела, только глаза казались какими-то неживыми. Он не помнил этой женщины, но вместе с тем ее образ был смутно знаком. Кто она? В этом крылось что-то интересное и бесконечно волнующее. Бокал с коньяком выскользнул из пальцев, ударился о каминную решетку и разбился вдребезги, но он уже погрузился в темные глубины и не заметил этого.
Он проснулся в предутренний час, разбитый, с затекшей спиной. Огонь давно догорел, камин чернел пустым зевом с багровыми вкраплениями среди золы. Он с трудом встал с кресла и побрел в спальню. Не раздеваясь, рухнул на кровать, но заснуть так и не смог.