Иванов – бывший прапорщик, сторож автобазы.
Иванова – пенсионерка.
Человек в очках.
Марк – банкир.
Наташа – фотомодель.
6 поваров.
Небольшая кухня Ивановых: газовая плита, рядом с ней стол-тумба, уставленный кастрюлями, рядом раковина, над ней сушилка для тарелок, в углу маленький холодильник. Посреди кухни – круглый стол, накрытый клеенкой, на котором Иванова месит тесто; она в домашнем платье с засученными рукавами и в фартуке. Рядом на табуретке сидит Иванов и читает газету. Он в клетчатой байковой рубахе, заправленной в кальсоны, которые, в свою очередь, заправлены в серые шерстяные носки.
Иванова (с силой месит тесто). Во как… во как… и во как…
Иванов (не отрываясь от газеты). А?
Иванова. Во как мнется.
Иванов. А что?
Иванова. Да на молоке-то во… как…
Иванов. На молоке?
Иванова. Ага… на молоке-то… воно оно как…
Иванов. А ты на молоке нынче?
Иванова. А как же…
Иванов (шелестя газетой). Вот и погода опять тово…
Иванова. Обещают?
Иванов. Ага. Вот… метели и заносы. А к ночи 26 градусов.
Иванова. Ух ты. Надо капусту от двери прибрать. А то померзнет.
Иванов. В бочке-то? Да ты что! Накрыть мешками, и все дела.
Иванова (качает головой). Примерзнет. Так прихватит, потом топором колоть придется…
Иванов. Да чего ты дергаешься. Говорю, не примерзнет.
Иванова. Примерзнет… хоть отодвинуть.
Иванов. Правильно. Отодвинем да накроем.
Иванова. Накроем-то накроем, а как ветром проберет…
Иванов. Да что ты заладила! В прошлую зиму не пробрало.
Иванова. То-то не пробрало. А в эту – кто знает.
Иванов. И в эту обойдется.
Иванова. Обойдется, не обойдется, кто знает…
Иванов. Обойдется.
Иванова. Во… во как… приладилася…
Иванов (просматривая газету). Вишь… судили.
Иванова. Кого?
Иванов. Да взятки брали.
Иванова. Кто?
Иванов. А вот… начальник облторга В. П. Соколов… и этот… щас… заведующий овощебазой И. И. Арефьев.
Иванова. Судили?
Иванов. Судили… Соколову восемь лет, а этому… Арефьеву пять. С конфискацией имущества.
Иванова. Во… доигралися… во, и не липнет…
Иванов. Доигрались. Жадность фраера сгубила.
Иванова (смеется). Да.
Иванов. Зарылись ребята.
Иванова. А как же. Деньги-то вон как…
Иванов. Денежки все любят.
Иванова. А то как же.
Иванов. У нас вон Молоканов тоже с бензином: раз, раз – и налево. А потом – хвать и ку-ку. Рвачи, вот и попадают.
Иванова. А теперь всюду рвачи.
Иванов. Конечно. Чего им.
Иванова. Всюду рвут, где можно… где можно, там и рвут…
Иванов. Так чем шире рот, тем больше хочется.
Иванова. Ууу… рот-то у них вон как… рот-то. Рты у них вон какие.
Иванов. Ты работай, сторожи, а они воруют.
Иванова. Воруют, а после учат, как да что… да ты еще и виноватый.
Иванов. А потому, что дураков-то много. Нет чтоб заявить да пойти куда следует. Пойти и заявить.
Иванова. Кто ж заявит-то? Заявить-то некому… вишь, вишь, что-то текста многовато… во…
Иванов. Порядок-то, он ведь везде нужен. Чтобы было все как следует. А тут везде воруют, никто не следит.
Иванова. Следить-то… ууу… следить. Их следить… не выследишь…
Иванов. Да следить можно, просто следят не за тем. У нас в части особисты вон какие были, все толстомордые. А повара воруют, кладовщики воруют, начальство ворует. А виноваты прапора. А следить они умеют, коль заставят.
Иванова. Многовато чего-то… ну-ка…
Берет со стола-тумбы скалку.
Так и останется…
Иванов (складывает газету, зевает). Аааах… ох… чего-то…
Иванова. Зубы болят?
Иванов. Да нет… чего-то ломит…
Иванова (раскатывая тесто). Ууу… точно останется.
Иванов (кладет газету на холодильник). С утра-то ничего. Морозец-то вон по ревматизму…
Трет поясницу.
Иванова. Настоялся вчера за водкой, вот и прихватило.
Иванов. Вчера не холодно было.
Иванова. Да, не холодно. Как же… так не холодно… а потом будет… ля-ля…
Иванов. Да это ж… Разве ж мороз такой? Вон под Архангельском – минус сорок по два месяца. А из бани выскочишь да на снег.
Иванова (проворно орудуя скалкой). Во… ненормальные…
Иванов. Петренко, замполит наш, тот каждый раз. И хоть бы насморк… Водки врежет и спать. А тут разве мороз?
Иванова. Мороз-то… он мороз… Мороз всегда мороз… а здоровья не вставишь…
Иванов. Мы вон в пятьдесят пятом в больнице лежали с Ященковым, а санчасть не отапливалась совсем. Да и палата. Отопление не работало.
Иванова (гладя и расправляя раскатанное тесто). Ух ты… простыня прямо… куда ж девать-то…
Иванов. Скоро лепить?
Иванова. Лепить-то… погоди лепить…
Иванов. Вот сыплется.
Иванова (берет со стола-тумбы рюмку, переворачивает и начинает, надавливая, вырезать из теста кружки). Вот… и так. А лепить сейчас… лепить еще успеется…
Иванов. Я лепить мастак.
Иванова. А как же…
Иванов. Много будет?
Иванова. Теста-то вон сколько… куда уж…
Иванов. А фарш?
Иванова. Фарш тебя дожидается. В холодильнике миска с мясом.
Иванов. Еще не молола?
Иванова. Когда ж мне молоть-то? Я вон делаю.
Иванов. А чего ж молчишь? Я б промолол давно.
Иванова. Так вот и мели.
Иванов. Я-то сижу, думаю, щас лепить будем.
Иванова. Лепить! Тут вон полдела еще…
Иванов. И главное – молчит. Ну ты даешь… голова.
Иванова. Тут руки-то одни.
Иванов. Где мясорубка?
Иванова. Внизу там.
Иванов. Так…
Достает из стола-тумбы мясорубку, прикручивает к столу, вынимает из холодильника миску с нарезанными кусками мяса.
Иванова. Нашел?
Иванов. Тут все?
Иванова. А чего ж?
Иванов. Так. Все сразу?
Иванова. А как же… все сразу…
Режет рюмкой тесто.
Иванов. Куда молоть-то?
Иванова. А… там возьми кастрюлю… внизу… зеленую…
Иванов (достает кастрюлю, подставляет под мясорубку). Так.
Иванова. Там чеснок-то уже в мясе, чистила уже.
Иванов. Ясно. Вон промок…
Начинает молоть. Минут пять они работают молча.
Иванова. Вот как.
Ставит рюмку на стол-тумбу.
Иванов. Прими, собью.
Иванова (отодвигая рюмку подальше). Ага…
Иванов. Маловато…
Иванова. А что ж… костистое было…
Иванов. Течет.
Иванова. Вот как, на весь стол…
Расправляет на столе кружочки теста.
Иванов. А больше нет?
Мелет, заправляя мясо в мясорубку.
Иванова. У меня вон теста девать некуда…
Иванов. Мясо вроде ничего.
Иванова (оборачиваясь к нему). Смолол?
Иванов. Еще немного.
Иванова. Давай смелю.
Иванов. Да чего уж. Я доделаю.
Иванова. Посолить надо…
Иванов. Готово…
Отходит от мясорубки и вытирает руки о фартук Ивановой.
Иванова. Что ж ты, новый ведь… поди вымой.
Иванов. Да ладно, мать, не жлобись. Пойду посру.
Уходит.
Иванова (усмехаясь). Иди, иди… черт, фартук мне выпачкал…
Смотрит на фартук, потом, ополоснув белые от муки руки, начинает месить фарш.
Иванов (входя минут через пять). Ну и как?
Иванова. Готово. Давай лепить.
Иванов (садится к столу). Давай, давай, а то жрать хочется.
Иванова. Давай.
Подвигает другой табурет и садится рядом.
Иванов. Тебе за мной не угнаться.
Иванова (смеется, лепя пельмени). Да уж где нам!
Иванов (лепит). Я лепить мастак. Мать-покойница как лепить, так меня кричит… Куда класть-то?
Иванова (суетясь). А… вот сюда прямо… вот с краю… клади вот сюда…
Иванов. Ты перцу всыпала?
Иванова. А как же. Всыпала, куда ж ему деться.
Иванов. Без перцу это не пельмени…
Иванова. Сразу всыпала.
Иванов. Без перцу это говно, а не пельмени.
Иванова. Я без перцу не делаю. Я всегда с перцем делаю.
Иванов. Мне вон Соловей с женой подсунули без перцу. Так это хуже, чем что… без перцу…
Иванова. Чеснок, да перец, да посолить как следует, а как же.
Иванов (любуясь слепленным пельменем). Во. Лепим лучше всякой бабы.
Иванова (улыбаясь). А как же…
Иванов. Я лепить мастак.
Иванова. За тобой прям не угонишься.
Смеется.
Иванов. Во… мальчики мои…
С удовольствием лепит.
Иванова. Теста останется.
Иванов. Во, новобранцы! Кру-гом!
Иванова. Фарша-то меньше…
Иванов. Раз, два… и в дамки…
Иванова. Надо воду ставить.
Иванов. Лысенькие…
Иванова (встает, наливает в кастрюлю воду, ставит на плиту, зажигает газ). Коль, ты с юшкой будешь?
Иванов. Оп… годен к нестроевой…
Иванова. Коль. С юшкой?
Иванов. А как же! Как же без юшки? Без юшки, мать, в столовке подают.
Иванова. Там подадут, а как же…
Иванов. Там напоят кислым квасом… говна намешают, только ешь…
Иванова (соля воду и бросая в нее лавровый лист). У нас и сметанка свежая, на той стороне брала.
Иванов (продолжая с увлечением лепить пельмени). Оп… и оп…
Иванова. А я без юшки люблю…
Садится к столу и продолжает лепить.
Иванов. Лепить надо уметь…
Иванова. Мука посыпалась.
Иванов. Воду поставила?
Иванова. А как же.
Иванов. Давай, давай, мать. А то жрать хочется.
Иванова (смеется). Щас закипит.
Иванов. Оп… годен к нестроевой…
Иванова. Погоди, тут уж много…
Иванов. Ничего, я вместительный. Съедим все…
Иванова. В морозилку тогда.
Иванов. Все съедим, мать, врагу не достанется!
Иванова. Заработался!
Иванов. Ни шагу назад! Оп…
Иванова. Погоди, Коль, закипает…
Иванов. Сколько уже?
Иванова. Хватит, хватит уж.
Иванов. Давай я класть буду.
Иванова. Я, я положу, сиди уж…
Иванов. Давай.
Иванова (ссыпает пельмени в кипящую воду). Вот…
Иванов (достает из холодильника бутылку водки и начинает распечатывать). Пельмешки – это хорошо…
Иванова (замечая, качает головой). Коль, не пей.
Иванов. Ладно, мать, вари, вари…
Иванова. Коль, ну не пей. Плохо же будет.
Иванов. Вари, вари.
Иванова. Нажрешься опять, будешь что зря делать.
Иванов (бросая в угол крышечку от бутылки). Ладно, не пизди. Давай стаканы.
Иванова. Я не буду.
Иванов. Будешь, будешь. Давай.
Иванова. Не буду.
Иванов. Давай! Я что, алкаш, чтоб один пить?
Иванова. Не буду я.
Иванов. Давай стаканы!
Иванова. Господи…
Подает два стакана.
Иванов (наливает себе полный, а жене четверть стакана). Другое дело.
Иванова. Может, не надо, Коль?
Иванов. Отставить разговорчики. Дай капусты.
Иванова. Сейчас…
Берет тарелку и выходит из кухни.
Иванов (залпом выпивает свой стакан). Ой бля… не могу…
Нюхает рукав и вновь наполняет стакан.
Иванова (входя с тарелкой квашеной капусты). На-ка, вот.
Иванов. Давай, мать…
Руками берет капусту, сует в рот.
Иванова (всполошившись). Иии… уж разварилися…
Подходит к плите.
Иванов (жуя капусту). Что, готовы?
Иванова. Уж повсплывали…
Берет половник, глубокую тарелку и накладывает в нее пельменей.
Иванов. Мне юшки побольше.
Иванова. А как же… На вот.
Передает ему тарелку.
Иванов. Ага…
Ставит тарелку перед собой.
Иванова (накладывая себе пельменей). Сметану достань.
Иванов (достает из холодильника банку со сметаной). Ну-ка…
Иванова (выключает газ, ставит свою тарелку на стол). Погодь, дай тесто приберу.
Убирает тесто в холодильник, стирает тряпкой со стола остатки муки.
Иванов (поднимая стакан). Ну, мать, служим Советскому Союзу!
Иванова (садится, поднимает свой стакан). Ой, не пил бы ты…
Иванов. Разговорчики!
Выпивает залпом, закусывает капустой.
Иванова (отпивая немного из своего стакана). Фу…
Иванов. Хорошо пошло.
Кладет в тарелку с пельменями сметану, размешивает, пробует.
Нормалек.
Иванова. Ничего?
Иванов. Отлично. Выражаю вам благодарность.
Иванова. Соли хватит?
Иванов (наполняя свой стакан). Нормалек.
Иванова (дуя на пельмени, пробует). Вроде хороши…
Иванов. Молодец, мать. Давай по второй.
Иванова. Коль, хватит, не пей.
Иванов. Отставить. Давай, давай, а то ты не пьешь совсем. Ну-ка.
Иванова (отмахивается). Не буду я.
Иванов. Пей! Ну-ка!
Иванова (нехотя берет стакан). Господи, вот глот…
Иванов. Давай. За мирное небо.
Выпивает.
Ой бля…
Иванова (пригубив). Горесть наша…
Иванов. Ох, в кость пошла…
С аппетитом ест пельмени. Некоторое время они едят молча.
Иванов (выливая в свой стакан оставшуюся водку). Ну-ка, давай, мать.
Иванова. Ты что ж, уже бутылку выпил?
Иванов. А что ж! Мы пскопские, мы прорвемся! Давай.
Иванова. Коль, хватит. Ешь лучше.
Иванов. Давай, давай!
Иванова. Плохо будет. Будешь опять…
Иванов. Ну-ка! Ну-ка! Артиллерия – бог войны! Давай!
Иванова. Ой, право…
Иванов. Будем!
Чокается с ней и выпивает.
Иванова. Ой!
Ставит свой стакан на стол.
Иванов. Хороши пельмешки.
Едят молча.
Иванова. Добавки хочешь?
Иванов (поднимает голову и пристально смотрит на жену). А?
Иванова (испуганно смотрит на него). Что ты?
Иванов. Ты делала?
Иванова. Коль, что ты?
Иванов. Чего ты тут…
Иванова. Господи, опять… Коля…
Иванов (все так же пристально смотрит на нее). Чего ты…
Иванова (всхлипывая). Коля…
Иванов. Чего ты размудохалась? Чего сидишь?
Иванова. Коля, Коленька… не надо…
Начинает плакать.
Иванов. Хули ты… чего ты тут…
Иванова (боязливо поднимается и идет к двери). Господи…
Иванов (резко встает, отчего его тарелка переворачивается на стол. Пельмени оказываются на столе, бульон течет со стола на пол). Стоять!
Иванова замирает, подносит руки ко рту и беззвучно плачет.
Иванов (подходя к ней вплотную, долго смотрит ей в глаза, потом показывает на окно). Там делала?
Иванова. Что?
Иванов. Ты чего?
Иванова (плачет). Не надо, Коля.
Иванов (показывает на табуретку). Сюда иди.
Иванова. Не надо… Коля, я пойду.
Иванов. Сюда иди. Сюда иди.
Иванова (садится на табуретку). Господи…
Иванов (облокачивается руками на стол и, стоя, смотрит на Иванову). Ты что делала?
Иванова. Я ничего не делала, Коля.
Иванов (смотрит на нее). Ты зачем?
Иванова (плачет). Коля, зачем ты пьешь?
Иванов (вздыхает). Мне что… опять?
Иванова. Коля, Коля…
Иванов. Сидеть, сидеть. Сидеть, сидеть.
Иванова (плачет, закрываясь руками). Коля… Коля…
Иванов (зачерпывает со стола горсть пельменей и, медленно размахнувшись, бросает в голову Ивановой). На!
Иванова (закрывается руками, плачет). Не надо, Коля…
Иванов (опершись о стол, смотрит на Иванову). Ну…
Иванова, плача, вытирает фартуком лицо.
Иванов. Поняла… понятно.
Снова зачерпывает лежащие на столе пельмени и бросает в жену.
Иванова (загораживается). Коленька, прости…
Иванов. Сука ебаная…
Тянется к ней рукой через стол.
Иди…
Иванова (отводя его руку). Коленька, не надо, Коленька, не надо!
Иванов. Иди… сюда иди…
Иванова (уклоняясь от его руки). Коленька, не надо!
Иванов. Сюда иди… сюда иди… падло…
Иванова. Коля… Коленька, прости меня… прости меня…
Иванов (хватая ее за руку, тянет к себе). Ну… падло…
Иванова (борется с ним под столом). Коля… Коленька, прости меня, прости меня, Коленька, не надо!
Иванов (тянет ее к себе). Сюда иди…
Иванова (плачет). Ну не надо, Коленька!
Иванов (размахивается, бьет ее по голове, но не точно). Сука…
Иванова (причитает высоким срывающимся голосом). Не надо! Не надо! Не надо, Коленька, я все расскажу!
Иванов (бьет ее, вцепившись в левую руку). Стерва…
Иванова. Коленька, миленький, не надо! Я расскажу, я скажу, как надо!
Иванов (продолжая наносить удары). Падло… подсидела меня…
Иванова. Коля! Коленька!
Уворачивается от ударов.
Иванов. Гада… гада… ну…
Бьет.
Иванова. Коля! Коля! Коля!
Иванов. Падло…
Иванова. Коля! Я скажу! Я скажу, как надо! Коля! Как надо!
Иванов (тянет ее к себе). Гада…
Иванова. Коленька! Я все скажу! Коля! Я как надо! Не надо!
Иванов. Ты делала все… делала, падло…
Иванова. Коля, не надо! Я расскажу! Не надо только!
Иванов. Гада… гада… ты… вот что…
Толкает ее, Иванова отшатывается назад, а сам Иванов падает грудью на стол, сбивая тарелку жены на пол.
Иванова (кричит). Коля! Коля! Коля!
Иванов (тяжело ворочаясь на столе). Делала мне… плохо…
Иванова. Коленька, я все скажу, все расскажу!
Иванов (поднимаясь со стола, стирая с лица бульон и сметану). Я тебе что сказал… Я что сказал…
Иванова. Коля, я скажу, я все скажу! Только не надо!
Иванов (смотрит на нее, покачиваясь и опершись на стол). Что…
Иванова. Прости меня, Коленька!
Иванов. Сюда… сюда…
Иванова. Хочешь, я сейчас? Хочешь, я скажу?
Иванов (манит ее пальцем). Сюда иди… по форме…
Иванова (умоляюще подносит руки к груди). Я здесь, Коля. Можно я здесь?
Иванов. Сюда иди… рвань…
Иванова. Коленька, я отсюда. Можно? Можно?
Иванов. По форме… все по форме…
Иванова. Можно? Можно?
Иванов. По форме…
Иванова. Можно?
Иванов (кивает головой). Вольно… вольно… вольно…
Иванова. Ну, Коля!
Иванов. Слушаю… быстро… автобиографию… быстро…
Иванова (облегченно вздохнув, начинает ровно, без запинки). Я, Пробкова Спичка, родилася в ведре, потом росла в старом месте, опосля окончила в сорок шестом году банку из-под говна. А потом работала возле плинтуса в грязном углу, а в пятьдесят седьмом году переехала в Пашкину кружку, где устроилася мандавшой.
Иванов (кивая головой). Ну…
Иванова (продолжает). А там я встретила хорошего человека Иванова Николая Ивановича, и он меня пригрел на груди, и я поправилася. И меня люди стали уважать, хоть я и мандавша. А Николай Иванович обо мне заботится и…
Иванов (стучит кулаком по столу, так что брызги бульона и сметаны летят во все стороны). Стоять! Стоять! Стоять!
Иванова. Коленька… Коля…
Иванов (икая). Где твой дед?
Иванова (с готовностью). Мой дед в ящике.
Иванов. А… это… где Люба?
Иванова. Люба работает на аптеку.
Иванов. Где Николай и Жорка?
Иванова. Они сидят на насесте.
Иванов. Кто такой Кораблев?
Иванова. Кораблев – это говно.
Иванов (кивает головой, молчит, опершись о стол). Так… так… А это… деревня? Почему там деревня?
Иванова (быстро). Потому что их бомбили.
Иванов (кивая). Так… это мы знаем. А вот… какая у нас погода?
Иванова. Погода с шишками.
Иванов (удовлетворенно кивает). Так… это мы знаем… теперь… теперь…
Икает.
…теперь скажите нам, товарищ рядовая, где ваша пилотка?
Иванова. Моя пилотка… мою пилотку обменяли на водку.
Иванов. Ясно… А где стол?
Иванова. Стол здесь, Коленька.
Иванов. Как ваша фамилия?
Иванова. Пробкова.
Иванов. Так… так… а вы имеете… это…
Иванова. Что, Коля?
Иванов. Я…
Тяжело вздыхает и садится на табурет.
А…
Иванова (осторожно). Что, Коленька?
Иванов. Это…
Трет ладонями лицо.
…ты… ты кто?
Иванова. Я Пробкина.
Иванов. Так… значит… а ты помнишь…
Иванова. Что, Коленька?
Иванов. Помнишь… это… когда резина…
Иванова. Резина?
Иванов. Резина была…
Трет лицо.
Иванова (кивает головой). Была, была.
Иванов (тоже кивает). Да… да. А ты Пробкина?
Иванова. Пробкина, Пробкина.
Иванов. Я это… ссать хочу.
Иванова. Я сейчас, Коля…
Выходит и вскоре возвращается с эмалированным горшком.
Вот…
Иванов. Ага… вольно…
Мочится.
Иванова. Вот, Коля…
Показывает ему горшок.
Иванов (кивает). Да… надо…
Иванова. Здесь, Коля?
Иванов (сосредоточенно шевеля губами). Здесь… да.
Иванова (ставит горшок на стол). Я готова, Коленька.
Иванов. Ты знаешь… лучшее. Вовсе, вовсе…
Иванова (кивает). Да, Коля.
Иванов (передергивает плечами). Были ребята! Были ребята!
Иванова. Да, Коля.
Иванов. Класть поровну… ты слушай.
Иванова. Да, Коленька.
Иванов (вскрикивает). Били!
Иванова. Коленька.
Иванов. Не понял первый, а надо полное. Слышишь? Полное!
Иванова. Понятно, Коля, все понятно.
Иванов (кричит). Лучшее дело!!! Лучшее!!! Лучшее!!!
Иванова. Коленька! Коленька!
Иванов. И руки хорошо… чтобы было правильно… и надо… отбой, отбой, отбой.
Иванова. Отбой.
Иванова передает горшок мужу. Иванов, прижав горшок к груди, долго смотрит в него. В это время Иванова опускается перед мужем на колени. Еще некоторое время посмотрев в горшок, Иванов берет его за ручку и выливает на голову жены.
Иванов. Отбой.
Ставит пустой горшок на стол, встает и без всяких признаков опьянения спокойно вытирает руки и лицо висящим возле раковины полотенцем. Иванова встает с колен и молча выходит в дверь. Сразу за ней выходит Иванов. Они оказываются в небольшом помещении, чем-то похожем на больничную подсобку: кафельный пол, кафельные белые стены, на потолке светильник дневного света; в углу ведра и швабры, рядом старое зубоврачебное кресло, на котором лежит синий газовый баллон; у стен старые железные койки, шкаф, стулья, большая красная трибуна с позолоченным гербом Советского Союза, телевизор на ножках и различные мелкие предметы. В комнате супругов Ивановых встречает человек средних лет в свитере, джинсах и больших роговых очках. Встав со стула и бросив окурок в большую пепельницу, он подходит к Ивановой.
Человек в очках. Все хорошо, Танюш, все прекрасно. Только слегка дожать, и все здорово.
Иванова (устало усмехается, вытирая на ходу лицо ладонями). Фуу… ну, я мыться пошла…
Человек в очках. Давай, давай…
Иванова скрывается за белой дверью с цифрой 8.
Иванов (садится на стул, протягивает человеку в очках ногу). Там они вырезку, по-моему, прошивали… геноссен…
Человек в очках (торопливо снимает с ноги Иванова шерстяной носок). Все будет, Левочка, все будет. Я говорил тогда Кораблевой, она не послушалась, стала самовольничать, Витька поддержал… Все, все оттянется, только мех и дети…
Сняв носок, вынимает из него несколько резинок, сует в карман, а носок держит в руке.
Иванов (морщась, протягивает другую ногу). Ой. Так круглое надломили, жирное там…
Человек в очках (с готовностью стаскивает носок с ноги Иванова, роется в нем). Так… так… Лев, а что… где?
Иванов (снимая кальсоны). Я там сам доделал. Все в норме.
Человек в очках. Отлично.
Подходит к шкафу, открывает его, достает черный дипломат, открывает, кладет в него носки.
Все будет окей, Лев, все. Только надо как можно побольше оттянуть по механике, по детскому. Все будет хорошо. Я договорился, так что вам нечего беспокоиться. Главное – Витюша по густоте нормально, так что беспокоиться нечего.
Подходит с чемоданчиком к Иванову, который, сняв кальсоны, снимает байковую рубаху.
Человек в очках (берет кальсоны, убирает в саквояж). Я же тогда, помнишь, пришел, поднялся, все мы устроили, и густота была в норме, хоть Кораблиха, как всегда, со своими серыми, а я – раз, раз, все устроил, Витек поддержал. А чего нам эти серые, что она в них нашла… уперлась, как корова…
Иванов (протягивает ему рубаху). На. Порядковые там тоже были…
Человек в очках (запихивает рубаху в дипломат, понимающе кивает головой). Были, а как же! Они тогда про это говорили целый день. Будто это тяп-ляп – и готово… умники… Так.
Закрывает дипломат, ставит его рядом со стулом Иванова, потом достает из шкафа синий костюм, белую рубашку и сероватый галстук.
Все устроим, Лев, ты только скажи мне прямо – есть коробки?
Иванов (встает, берет из рук человека в очках рубашку, надевает, потом, молча и вздыхая, повязывает галстук, задумчиво проговаривает). Коробки? Да есть…
Человек в очках (радостно вздрагивает, поправляя очки). Ну и слава богу!
Смеется.
А то я как дурак с утра – по трубам прошелся, потом Хартману звонил! Ой, я же ботинки забыл!
Кладет пиджак и брюки на трибуну, возвращается к шкафу, вынимает черные ботинки, подает Иванову.
Носки там внутри.
Иванов (повязав галстук, натягивает носки, потом со вздохом принимается за брюки). Да… Вера тоже хороша… пришла, не сказала толком…
Человек в очках (успокоительно машет рукой). Да не волнуйся ты! Это их проблема, в конце концов. Они нам ведь маленькие должны, так что – плюнь…
Иванов (надевает ботинки). Плюнуть можно. Легче всего – плюнуть…
Человек в очках. Ну и плюнь! Подумаешь – взяли семерку!
Дверь № 8 открывается, входит Иванова. Она в форме полковника, в руках у нее – красный фен.
Иванова (с усмешкой). Ну вот, мужчины всегда опаздывают.
Включает штепсель фена в розетку, находящуюся рядом с трибуной, и, облокотившись на трибуну, просушивает свою совсем короткую седую стрижку.
Человек в очках. Танюш, мы не опаздываем.
Помогает Иванову надеть пиджак.
Все готово.
Иванов. Тань, мы вот про Веру тут… я все беспокоюсь…
Иванова. Что ты беспокоишься?
Иванов. Ну, знаешь, разговоры пойдут…
Человек в очках. Ну какие там разговоры! Что ты как ребенок! Я же говорю – это их проблема! Почему мы должны отвечать за обрезку?!
Иванова. Конечно. Обрезка, седьмые – это же не занятия…
Иванов. Да я понимаю. Но все-таки… знаешь…
Иванова (смеется). Ты сегодня чего-то какой-то решительный!
Иванов (усмехаясь, поправляет галстук). Да уж…
Человек в очках (тем временем, порывшись в шкафу, достает зеленую папку с какими-то бумагами). Так… это есть…
Открывает папку, быстро просматривает бумаги.
Иванова. Вить, сделай мне сзади…
Иванов. Ага.
Подходит к ней, берет фен и сушит ей волосы на затылке. Человек в очках тем временем что-то пишет в бумагах.
Иванова. Не торчит сбоку?
Иванов. Нет. Тут торчать-то нечему. Стрижка как у рекрута.
В молчании проходит несколько минут, потом человек в очках подносит папку Ивановым.
Иванова (выключая фен). Хватит, все сухо…
Человек в очках. Танюш… вот здесь…
Иванова (листает страницы бумаг, лежащих в папке). Так… это, значит, все по Ваське и по седьмым…
Человек в очках. Не только, Танюш. Тут вот там… посмотри… вот, видишь.
Показывает ей в папке.
Иванова. Ну… это не наши дела. Это посох.
Иванов (подходит, смотрит в папку). Посох? А мы при чем?
Человек в очках (волнуясь). Ребят, ну мы же тогда, в январе, обсуждали… посох идет по третьему, Танюша у нас доверенное лицо, значит…
Иванова (перебивает его). Значит, можно мне совать чужое?
Человек в очках. Как чужое? Танюша! Это же обсуждалось! Я тогда спросил Реброва – как быть с совместителями? Он сказал – Румянцева берет слово обратно. Ты не помнишь разве?
Иванова. Ничего не помню!
Достает из кармана ручку и подписывает документы по очереди.
По Ваське я подпишу… по седьмым подпишу… семеновскому подпишу… обрезку подпишу… а с посохом, дорогой, разбирайся сам.
Человек в очках (в сильном волнении). Как – сам?! Как сам?! Танюш! Это же…
Иванова (раздраженно). Что – Танюш! Как подписывать, так сразу – Танюш! А как фонды – так товарищ Николаева!
Иванов. Наташа права, Виктор Петрович. В прошлом месяце мы к тебе два раза ходили. И что? Ничего. А как вам приспичит – так вынь да положь.
Иванова. Мы вон с Борисом Иванычем тогда три часа просидели, ждали, когда этот ваш Морозов соизволит появиться. Сидим как дураки! А сейчас я почему-то должна брать на себя ответственность. Морозов-то не спешил с Магнитогорском! Тянули, тянули до осени, а в октябре уже и надобность отпала…
Иванов. Точно. Тянут, тянут, а нам потом на коллегии париться.
Человек в очках. Ребята! Но при чем здесь Морозов?! Я же не с ним составлял, а с Коломийцем! Я же…
Иванова (резко). Да! С Коломийцем! А он потом по обрезке нам так подгадил, Люба вон всю неделю не спала, с черными глазами ходила, все пересчитывала! Коломиец! Он Боброву подсунул решение, а сам – в санаторий и тютю! Пиши, губерния! Коломиец мне еще при Крылове пакостил, а Андрееву улыбался как ни в чем не бывало! Не подпишу! Из принципа не подпишу!
Передает папку человеку в очках и отходит к стене.
Человек в очках. Танюша! Танюша! Ребята! Вы что – серьезно?!
Иванова. Абсолютно!
Иванов (усмехаясь). Серьезнее некуда…
Человек в очках. Ребята! Ну что мы с вами – бюрократы?! Из-за паршивой подписи торговаться будем?!
Иванова. Ничего себе – паршивая подпись! Да из-за посохов Крыленко сняли – и не пикнул никто! Я подпишусь, а через полгода, когда седьмой, пустят меня с Борисом Иванычем в мясорубку?! И прощай тогда и Васькины разработки, и серийный, и отчисления! Здорово! А ты, голубчик, руками разведешь и скажешь Серегину: “Алексей Иваныч, а я тут при чем! Это Николаева подписывала: с нее и спрос!”
Иванов. Точно…
Человек в очках. Да что ты говоришь, Танечка, как ты можешь?..
Иванова. Могу! Я двадцать три года с Коломийцем работаю и знаю, что говорю. Подписывать чужую ведомость – преступление.
Человек в очках. Но это же не чужая ведомость! Коломиец – свой человек, он поймет! У меня же безвыходная ситуация!
Иванова. У меня тоже. Сережа меня поймет и сердиться не будет. А ты не кричи. Безвыходных ситуаций не бывает.
Человек в очках (в отчаянии бросает папку на пол). Поймите вы! Если сегодня не подписать, вся наша затея полетит к черту! Поймите!
Иванова. Не наша, а твоя.
Человек в очках. Зачем же тогда ты обещала?! Обещать – это честно, по-твоему?! Честно?!
Иванова. Я обещала, когда ты просил за большие! Вот когда я обещала. Больших теперь не видно! Ты меняешься – тебе можно, а мы должны ваши дела своей грудью закрывать!
Иванов. Во-во… как Матросов на амбразуру…
Человек в очках. Да я же не сам зарубил большие! Не сам! Это Лохов с Бобровым! Не я же!
Иванова. Да какая разница мне, кто зарубил?! Ты понимаешь, что я как коммунистка подписывать чужое распоряжение не имею права?!
Человек в очках. Но я же тоже коммунист. Таня! Я тоже отвечаю за седьмой и за семеновскую! И за посохи не только вы себя подставите, но и я. Я!
Иванова (нетерпеливо машет рукой). Слушай, мне надоело! Я сказала: не подпишу, – значит, не подпишу. Точка.
Человек в очках. Ну и что мне делать?!
Иванова. Подожди Алексеева. Он подпишет.
Человек в очках. Но Алексеев будет только через неделю!
Иванов. Ну что же мы можем, мы же не можем его поторопить.
Иванова. Я лишь могу завизировать по третьему у Бориса Иваныча. Вот все, что я могу в этой ситуации…
Человек в очках (в отчаянии). Но ведь это же свинство!
Иванова. Это все, что я могу. Все.
Иванов. Она же не Алексеев, в конце концов…
Человек в очках. Но это же свинство! Чистое свинство!
Иванова (резко). Вот что! Хватит орать! Я и так с этими ведомостями из кожи лезу ради тебя и твоей лавочки! Я сказала: не подпишу, – значит, не подпишу! Все! Вопрос закрыт!
Человек в очках. Постой… Таня! Нельзя же так! Ну подумай, как так можно! Мы же друзья, в конце концов!
Иванова. Друзья! Друзей так за горло не берут!
Иванов. Друзей, брат, не подставляют…
Человек в очках. Да кто вас подставлять собирается?! Я же за все отвечаю! Я! Я!
Иванова. Хватит! Надоело! Я сказала – вопрос закрыт! Все!
Человек в очках. Как все? Как все?!
Иванова. Вот так! Или жди Алексеева, или иди к Коломийцу с докладной. А меня оставь в покое. Все!
Иванов. Ну действительно, старик, ну что ты навалился на Танюшу, как медведь? Подпиши да подпиши! Во-первых, она все-таки женщина. Что она, должна на эту банду с голыми руками идти? Такое говно, как Коломиец, просто так не объедешь. Она подпишет, а потом – на плаху, да?
Человек в очках. Но мы же все ее поддержим! Все! И я, и Серегин, и Александров! И Алексеев тоже поддержит, я с ним поговорю.
Иванова. Вопрос закрыт! Все! Хватит! Я тебя не слышу!
Человек в очках. Танюш, ну погоди…
Опускается на колени.
Ну хочешь, я тебе чего-нибудь сделаю… поцелую тебя… куда-нибудь?
Иванова. Ты что, совсем спятил?
Иванов (смеется). Ты, брат, уж совсем того…
Человек в очках. Ну подождите, погодите…
Голос его дрожит.
Иванова. Чего ждать-то? Прошлогоднего снега?
Иванов. Нам, брат, ждать нечего. У нас дел по горло. Вздохнуть некогда.
Человек в очках. Я вам денег дам. Много денег. Я дачу продам.
Иванова. Совсем со страху спятил!
Хочет уйти.
Человек в очках (хватает ее за ноги). Умоляю, не уходи! Умоляю! Танечка! Только не бросай меня!
Иванов. Ну что ты… не знаю прямо…
Человек в очках. Не уходите, ребята! Прошу вас, умоляю! Не бросайте меня!
Иванова. Раньше надо было думать.
Человек в очках. Танюша… ну… хочешь, я тебе свою жену отдам? Или сестру? У меня сестра Надя, ей 42 года!
Иванов (смеется). Сестра! Нашел, что предлагать!
Человек в очках. Она хорошая, она очень хороший, порядочный человек, ребята, с ней можно делать все, что захотите! Она на все согласна! Ей можно лить мед за ворот… или палкой бить по спине! Можете ей в жопу чего-нибудь засунуть! Очки, например!
Ивановы переглядываются.
Иванова. Ты что? Действительно с ума сошел?
Иванов. Может, тебе доктора позвать?
Человек в очках. Да нет… не надо.
Плачет.
Танечка… ну… подпиши… ради Христа… подпиши…
Иванова. Вот-вот, Христа еще вспомни. Как меня подставлять – не помнил Христа, а теперь вспомнил!
Человек в очках. Танечка! Ну прости меня за все! Я исправлю все! Подпиши, я все исправлю! Коломийца я возьму на себя, я его убью, гада ебаного, только подпиши!
Иванова. Все, до свидания.
Человек в очках. Нет! Нет, нет! Не бросайте меня! Умоляю! Умоляю!
Ивановы уходят.
В помещении появляются шесть поваров в поварских колпаках. Они хватают человека в очках, раздевают его, связывают, затыкают ему рот толстой морковью. Затем замешивают тесто, раскатывают его огромной скалкой, насвистывая веселую мелодию. Голый человек в очках лежит на полу и стонет. Повара подсоединяют газовый баллон к громадной газовой плите, ставят на нее чан с водой, кидают в воду соль и лавровый лист. Затем обмывают человека в очках из шланга, солят его, перчат и закатывают в тесто. Получается громадный пельмень. Когда вода закипает, повара опускают пельмень в чан. Пельмень варится. Затем повара вынимают его, кладут на серебряное блюдо, укрепленное на изящной тележке, снимают свои фартуки и колпаки, надевают белые перчатки и везут тележку по длинному коридору, насвистывая все ту же мелодию. Коридор кончается, упираясь в красивую дверь в стиле ампир, повара открывают ее и ввозят тележку в небольшой, но богато отделанный зал. Посередине стоит стол, роскошно сервированный на двоих. Марк в белом фраке и Наташа в вечернем платье.
Шеф-повар. Марк Сергеевич, горячее.
Марк. Подавайте.
Повара режут пельмень и подают к столу.
Наташа. Как красиво! Что это, Марк?
Марк. Русский пельмень.
Наташа. А с чем?
Марк. С нашим общим знакомым.
Наташа (непонимающе). С каким еще знакомым?
Марк (поварам). Вы свободны.
Шеф-повар. Марк Сергеевич, когда прикажете подавать десерт?
Марк. Я позвоню.
Повара выходят.
Марк (наливает Наташе и себе водки). Под пельмени лучше всего пить что?
Наташа. Водку, конечно… но погоди, я не поняла насчет общего знакомого.
Марк. Попробуй, тогда поймешь. Давай выпьем.
Наташа. Марк, ну скажи сначала.
Марк. Угадай.
Поднимает рюмку.
За твои прелестные губки, которыми ты не говоришь ни по-русски, ни по-английски. Чтоб они цвели, как майская роза, чтоб они были всегда свежими, как устрицы из Лозанны, и… и… чистыми, как помыслы младенца.
Наташа. Хулиган.
Чокаются, пьют.
Наташа (вздрагивает). Ой! Знаешь, каждый раз после водки я… это, просто умираю!
Марк. Почему?
Наташа. Даже не знаю почему! Адский напиток!
Марк. Тебе не нравится водка “Абсолют”?
Наташа. Ты же знаешь – водка не мой напиток.
Марк. Дорогая, но шампанское к пельменям – все равно что ликер к устрицам.
Наташа. С тобой невозможно спорить.
Марк. Ты не спорь, солнышко, а ешь.
Наташа (пробует). Ммм… Что-то необычное… с чем этот пельмень?
Марк. Я тебе говорю – попробуй получше и сразу угадаешь.
Наташа (ест). Там внутри не фарш, а куски какого-то зверя. Правильно?
Марк. Молодец! Остается только угадать, какого зверя. Давай по второй.
Наливает водки.
Наташа. Теленок?
Марк. Ну, солнышко, я не настолько банален, чтобы кормить мою любовницу телятиной.
Поднимает рюмку.
Твое здоровье, дорогая.
Чокаются, пьют.
Наташа (после выпитой рюмки машет ладонью перед ртом). Ооооо! Какая все-таки это гадость – водка! Какой мудак ее изобрел?
Марк. Не могу ответить точно. Но уверен, что он был достойным человеком.
Наташа. Я б его повесила… или нет, закатала бы в бочку с водкой и бросила в море!
Марк. Какая ты у меня кровожадная.
Наташа. Ну правда ведь каждому дураку понятно, что лучше и красивей шампанского в мире нет ничего!
Марк. Ладно, Бог с тобой, пей свое шампанское.
Наливает ей шампанского. Чокаются, пьют, едят.
Наташа. Да, сейчас я чувствую, что это не теленок.
Марк. А кто?
Наташа. Косуля?
Марк. Нет.
Наташа. Кабан?
Марк. Нет.
Наташа. Олень? Лось?
Марк. Не олень и не лось.
Наташа. Марк, ну кончай придуриваться, скажи: кто это?
Марк. Я могу лишь тебе подсказать – это наш общий знакомый.
Наташа. Собака?
Марк. Нет.
Наташа. О боже! Это мой жеребец?! Гурам?! Я тебя убью!
Марк. Успокойся, твой жеребец спокойно жует свой овес на конюшне.
Наташа. О Боже мой…
Вздыхает.
Ты хочешь меня угробить сегодня. Не буду я ничего отгадывать! Сам скажешь. Дай закурить.
Марк. Кури на здоровье.
Дает ей закурить.
Наташа (встает, идет по залу). А здесь уютно. И часто ты водишь сюда своих любовниц?
Марк. У меня нет любовниц. У меня есть жена и есть ты.
Наташа. Все новые русские так говорят!
Марк (встает, подходит к ней, берет ее за запястья). Я – не все.
Наташа (с улыбкой). Правда?
Марк. Я не все. Запомни это, Наташа. Я единственный.
Наташа. Мне больно.
Марк. Я очень прошу тебя – запомни.
Наташа. Ну больно же… отпусти!
Марк отпускает ее.
Наташа. Иногда мне кажется, что ты сумасшедший.
Марк. Давай еще выпьем. С тобой всегда как-то удивительно хорошо пьется.
Наташа. А еще что со мной хорошо делается?
Марк (наливает ей шампанского, себе водки). Ну, об остальном я вообще молчу.
Чокаются.
Марк (после долгой паузы). Я люблю тебя, Наташа.
Они целуются.
Наташа. Ты действительно очень странный.
Марк. Почему ты не носишь мое платье?
Наташа. Как не ношу? А позавчера?
Марк. Надевай его каждый раз. Каждый раз.
Наташа. Ну… милый… если я буду его надевать каждый раз, я быстро надоем тебе.
Марк. Ты никогда не надоешь мне.
Наташа. Знаешь… это глупо, но с тобой себя чувствую как девочка.
Марк. Это хорошо.
Наташа. Не знаю, хорошо это или плохо. Но у меня раньше такого не было. Ни с кем.
Марк. У меня тоже не было ни с кем, как с тобой.
Наташа. За что выпьем?
Марк. Чтоб всегда быть вместе.
Наташа. Давай.
Пьют.
Наташа (возвращается к столу, ест стоя). Марк, ну не будь врединой, скажи, с чем этот пельмень?
Марк. С твоим отцом.
Наташа. Правда?
Марк. Правда.
Наташа. Не верю. Перекрестись.
Марк крестится. Наташа смотрит на него, бросает тарелку на пол и с визгом кидается Марку на шею.
Наташа (восторженно, смеясь). Марк! Марк! Ой, Марк!
Марк. Вот тебе и Марк!
Наташа. Ой, я не верю! Все-таки ты врешь! Скажи, что врешь!
Марк. Ну что мне – второй раз креститься?
Наташа. Врешь, врешь, врешь!
Марк освобождается от ее объятий, подходит к пельменю, берет большой нож, примеривается и отрезает угол от пельменя; снимает тесто, под которым оказывается голова человека. Марк поднимает голову серебряной лопаткой и ставит на пельмень. Наташа подходит и смотрит на голову.
Марк. Ах да. Он же очки носил.
Вынимает из кармана стильные очки в золотой оправе и надевает на переносицу мертвеца.
Вот. Золотых у твоего отца не было, но это непринципиально.
Наташа. Теперь верю. Это папаша. Марк! Блядь! Как ты любишь сюрпризы!
Марк. Моя слабость.
Наташа. Погоди… ой… я же съела уже два куска!
Марк. Что, тебе плохо?
Наташа. Не пойму…
Марк. Тошнит?
Наташа. Вроде… нет.
Марк. Ну и слава Богу. Давай еще закусим.
Наташа. Подожди…
Икает.
Ой, блядь!
Смеется.
Марк, я с ума сойду с тобой!
Марк. Не сойдешь. Ты сильная.
Наташа. Тебя надо изолировать от общества!
Марк. Только вместе с тобой, солнышко.
Целует ее.
Наташа. Ой, это полный пиздец!
Смотрит на голову.
Папаша!
Смеется.
Папаша, блядь! Третьего дня со мной по телефону говорил: “Наташка, привези мне картошки. И молочка”.
Марк (целует ей руки). А ты что, рыбка?
Наташа. А я Любке перезвонила, говорю: Любаня, ты младшая сестра, у тебя ноги постройнее, грудь потверже, так что дуй на рынок папе за картошкой.
Марк. А она?
Наташа. Отвезла. Налей мне шампанского.
Марк наливает шампанского.
Марк. Силь ву пле, мадам!
Наташа (смеется). Наташка, привези картошки! Не могу! Привези молочка!
Расплескивая шампанское, садится на пол.
Марк, я обоссусь от смеха! Картошки! Ха-ха-ха! Я умираю! Ха-ха-ха! Молочка! Ха-ха-ха!
Ложится на пол.
Марк (садится рядом с ней). Тебе смешинка в рот попала.
Наташа. Марк! Ну это же пиздец! Марк!
Марк. Смотри, воздухом подавишься.
Наташа. Марк! Марк! Ха-ха-ха!
Марк. Рыбка, ты простудишься.
Наташа. Ха-ха-ха!
Марк. Наташенька, побереги себя.
Наташа. Ой, дай мне руку. Ха-ха-ха!
Марк помогает Наташе встать.
Наташа (берет со стола салфетку, прикладывает к глазам). У меня уже тушь потекла. Досмеялась… Ха-ха-ха!
Марк. Ты так классно смеешься.
Наташа. А плачу?
Марк. Тоже классно.
Наташа (успокоившись, смотрит на голову отца). Да. Сказали бы мне, школьнице, что я съем своего папу.
Марк (трогает ее ноги). Жаль, что я не знал тебя школьницей. Очень жаль.
Наташа. Я бы тебе точно не понравилась. Я была такой серой мышкой. Вообще все мое детство какого-то серого цвета. Как северное небо зимой.
Марк. Ты жила на севере?
Наташа. Да. В военном городке. С папашей прапорщиком.
Марк. А мать?
Наташа. Умерла, когда мне было три года. От почечной недостаточности. Так что меня воспитывали папа и Родина.
Встает.
Серое, серое. Все серое. Папаша перегородил комнату платяным шкафом, и я спала за этим шкафом. А он водил к себе баб. Жен летчиков их полка. Летчики уходили в ночные полеты, а жены еблись с моим папашей. Я этого не понимала сначала.
Марк. Что?
Наташа. Ну, мой папаша был довольно невзрачным мужиком. А бабы его любили. Симпатичные бабы. Жены классных летчиков, которые летали как боги. А мой папа заведовал в полку постельным бельем. И менял этих жен летчиков, как наволочки. Странно. А потом мне все объяснила одна девчонка, дочка летчика. Оказывается, когда летчик на современном истребителе набирает высоту, у него сразу встает хуй от перепада давления. А если он резко преодолеет звуковой барьер – может сразу кончить.
Марк. Первый раз слышу.
Наташа. Да, да. Ее мать каждый раз спрашивала отца после полета: ну что, опять с небом Родины трахался? Стирать трусы?
Марк. Класс!
Наташа. То есть у жен летчиков была серьезная проблема. Их мужья трахались с небом, а своих жен не удовлетворяли. И жены бегали к прапорщикам, бензозаправщикам, техникам. Мой папа умел ебаться. А я за шкафом лежала и слушала.
Марк. Ты ласкала себя?
Наташа. Нет. Я ковыряла шкаф ногтем. Узоры на дереве. До сих пор помню эти узоры. Один был похож на розу. Другой – на велосипед. А третий – на дерущихся водолазов.
Марк. А я любил дрочить. Представлю себе больницу. Будто девочек кладут на операционный стол и осматривают. А они плачут. Меня мать однажды застукала в ванной. Потом взяла тюбик резинового клея, выдавила мне в штаны, вытолкала меня на улицу и сказала: “Иди, Марк, и хорошо подумай о своем будущем”.
Наташа. И ты подумал?
Марк. Подумал, но дрочить не перестал.
Наташа (смеется). С тобой не соскучишься!
Марк. Я рад, что тебе весело. Но выпить все-таки хочется.
Наташа. Давай, давай выпьем. У меня тост есть.
Марк снова наливает ей шампанского.
Наташа. Давай за тебя.
Марк. Почему за меня? Нет, рыбка, давай за тебя.
Наташа. За меня уже пили. За тебя. За твою… за твой…
Марк. Хуй?
Наташа. Юмор!
Марк. Спасибо, милая. Я очень тронут.
Чокаются, пьют.
Марк. Пока еще горячее, давай еще по кусочку.
Наташа. Давай.
Марк. Кстати, ты же не попробовала соус. Знаешь, как он называется? “Бетельгейзе”.
Наташа. Это что?
Марк. Самая большая звезда во Вселенной. Ее диаметр больше орбиты Марса. Представляешь?
Наташа. Не очень.
Марк. Главное – это очень вкусно.
Кладет ей кусок, поливает соусом.
Наташа (пробует). Вкусно.
Марк. Еще бы!
Наташа. Не знаю, может, я не права, но мне кажется, что…
Марк. Что, милая?
Наташа. Ты не обидишься?
Марк. Я не обижусь, даже если ты убьешь меня.
Наташа. Ну… мне кажется, что мой отец вкуснее твоей матери.
Марк. Возможно. Во-первых, он моложе на три года. Во-вторых, моя мать страдала ревматизмом. А в-третьих…
Наташа. А в-третьих, я люблю тебя.
Марк. Я обожаю тебя, рыбка.
Целуются, не переставая жевать.
Наташа. Тебе грудинка попалась?
Марк. По-моему, это плечо.
Наташа. А у меня… даже не знаю, что это за часть.
Показывает.
Что это?
Марк. Трудно сказать, милая. Наверно, шея.
Наташа. Наверно. Вот позвонки… а может, спина… ммм… а с соусом правда вкуснее.
Марк. Естественно.
Едят молча.
Наташа. Странно все-таки.
Марк. Что, милая?
Наташа. Отец мой был таким говном, а мясо вкусное.
Марк. Так часто бывает… Кстати, милая, чтоб не забыть. Звонил Петя, приглашал на уикенд к ним. Я ему пока не ответил.
Наташа. Да ну… не хочу я к ним. У него жена трещит, как пулемет.
Марк. Мне Петя нравится. Умный парень. Веселый.
Наташа. Он-то умный, а жена глупа, как пробка. Да ну их.
Марк. Поехали тогда к Хохловым на дачу.
Наташа. Опять кокаин нюхать?
Марк. Тебе не понравилось разве?
Наташа. Нос заложило, как при гайморите. И трахаться хочется.
Марк. Это плохо, по-твоему?
Наташа. Хорошо. Но я и без кокаина хочу трахаться.
Марк. Я знаю, киса.
Наташа. И потом… этот Хохлов… странный парень.
Марк. Почему странный?
Наташа. Зачем ему японский сад вокруг русской дачи?
Марк. Это успокаивает.
Наташа. Он что – японец? У него морда вполне русская. Чего ему успокаиваться.
Марк. На него было покушение.
Наташа. Ну и что? На кого из новых русских не было покушений? На тебя же тоже было, но ты не заводишь японского сада!
Марк. На меня было два покушения. А на Хохлова – только одно. Это большая разница.
Наташа. Почему?
Марк. Страшно становится после первого. Люди удваивают охрану, садятся на кокаин. Заводят японский сад. Часто ходят в церковь. А после второго покушения страх пропадает. Совсем.
Наташа. А после третьего?
Марк (смеется). Я таких не встречал!
Наташа. Марк, хорошо, что тебе не нужен японский сад. И ты ничего не боишься.
Марк. Как говорил один мой друг, в русском бизнесе есть два пути: либо ты боишься, либо ты работаешь. Правда, сам он уже полгода лежит на Крестовском кладбище.
Наташа. Он боялся?
Марк. Нет. Он работал.
Наташа (вздыхает). Ну вот… опять мы про кладбище заговорили.
Хлопает в ладоши.
На хуй! На хуй! На хуй!
Смеется.
Ой, слушай, я же тебе забыла рассказать! Я видела сегодня классную сцену! Дико классную! Я сегодня была в парикмахерской.
Марк (целует ее). Я это заметил.
Наташа. Подожди… вот, и пока меня Танечка стригла, я смотрела в окно. У них оно такое большое, улица видна, как в кино. А на улице какой-то кретин на синем мерседесе въехал в грузовик. Или, может, грузовик в него въехал, я не знаю. Грузовику ничего, а мерседес слегка помяло, ну и лобовое стекло разбилось. Грузовик уехал, кретина увезла куда-то милиция, а мерседес остался стоять на улице. И вот здесь-то и началось кино! Откуда-то прямо из-под земли появились люди, которые стали раздевать мереседес. Они делали это быстро и профессионально. Их было несколько групп, каждая со своей специализацией: одни снимали колеса, другие вынимали мотор, третьи чистили салон, и знаешь, что мне это напомнило? Я смотрела фильм про Африку, как львы охотятся на зебр. И вот они завалят зебру, выедят в ней лучшие куски и уйдут. А потом приходят гиены, съедают потроха, потом сразу налетают грифы, потом приползают муравьи… В общем, когда я вышла из парикмахерской, на улице лежал только кузов мерседеса. Как синий череп. И пошел снег. И было так красиво. Этот пустой синий череп под снегом был такой… такой…
Вздыхает.
Все-таки как хорошо, что в России иногда встречается что-то по-настоящему красивое.
Марк. Да.
Молчит.
И все-таки, киса, куда мы поедем на уикенд? К Пете ты не хочешь?
Наташа. Не хочу.
Марк. Значит, к Хохловым ты тоже не хочешь? Куда же мы поедем?
Наташа. Поехали в Вороново.
Марк. В этот бардак? Неужели тебе понравилось?
Наташа. Там лес хороший. Я на лыжах каталась.
Марк. Рыбка, но там куча народа, и все какое-то быдло…
Наташа. Мне плевать на народ.
Марк (с улыбкой). Правда?
Наташа (с улыбкой). Ага.
Марк. Ну, тогда поедем в Вороново. Сауна там ничего.
Наташа. И бассейн. Хотя бассейн… знаешь… там, когда входишь, дно такое скользкое и холодное… так ногам холодно и сразу это… хочется…
Марк (настороженно). Что, милая?
Наташа. Хочется, чтобы… это… чтобы…
Замирает.
Марк. Что, милая? Что?
Наташа (внимательно смотрит на него). Ты кто?
Марк (сильно бледнея и теряясь). Я… милая… я Марк…
Наташа. Кто?
Марк (дрожащим голосом). Марк… Марк… милая… Марк…
Наташа (встает со своего места). Какой Марк?
Марк (тоже встает). Милая… милая…
Наташа. Какой Марк?
Марк. Милая… не надо… Наташенька…
Наташа. Какой Марк?
Марк. Наташенька… я скажу… я все скажу… не надо…
Наташа (кричит). Какой Марк?
Марк (опускается на колени). Милая, не надо! Я скажу! Я скажу!
Наташа. Ты хочешь, чтоб в тебе мыши завелись?
Марк (дико кричит). Нет! Нет! Неееет!
Наташа. Какой Марк? Какой Марк?
Марк. Марк Сушеный!
Наташа. Где висит Марк Сушеный?
Марк. В чулане!
Наташа. Сколько лет висит Марк Сушеный?
Марк. 32 года и 6 месяцев!
Наташа. Кто повесил Марка Сушеного?
Марк. Плохие мальчики!
Наташа. Чего боится Марк Сушеный!
Марк. Мышей!
Наташа. Как бегут мыши?
Марк. Слева направо!
Наташа. Как качается Марк Сушеный?
Марк. Справа налево!
Наташа. Куда рвутся мыши?
Марк. Марку в ягодицы!
Наташа. Кто поможет Марку Сушеному?
Марк. Святая Преподобная Великомученица Варвара!
Наташа. Как она поможет ему?
Марк. Отгонит мышей, намочит ягодицы!
Наташа. Как попросит ее Марк?
Марк (делая странные движения). Помоги мне, Великомученица Варвара, во имя Господа нашего!
Наташа поднимает платье, приспускает трусы, Марк приспускает брюки и, причитая молитвы, ложится на пол, ягодицами вверх.
Наташа (как бы отпугивая гениталиями невидимых мышей). Изыдите вон, окаянные! Изыдите вон, окаянные! Изыдите вон, окаянные!
Затем Наташа мочится на ягодицы Марка.
Марк. Аминь!
Марк, всхлипывая, ползет к двери. Наташа подтягивает трусы, опускает платье.
Наташа. Марк, я сомневаюсь, что у них есть душ.
Марк, не обращая на нее внимания, выползает за дверь.
Наташа (кричит ему вслед). Скажи, пусть десерт подают!
Она берет со стола бутылку коньяка, отпивает из горлышка, обливается; смеется, вытирает ладонью коньяк с груди, нюхает ладонь, задумывается, потом смотрит на голову отца; подходит к голове, льет на нее коньяк из бутылки, затем подносит свечу; голова загорается.