Примерно через неделю я, вернувшись домой, обнаружил Меган, которая сидела на ступенях веранды, уткнув подбородок в колени.
Она встретила меня со своей обычной бесцеремонностью.
– Привет! – сказала она. – Вы, наверное, думаете, что я явилась к обеду?
– Конечно, – сказал я.
– Если там отбивные или что-нибудь подобное и на всех их не хватит, вы мне скажите сразу, – предупредила Меган, пока я огибал дом, чтобы известить Патридж, что за столом нас будет трое.
Мне показалось, что Патридж фыркнула. Она, по обыкновению, без слов умудрилась выразить, что не слишком-то высокого мнения об этой мисс Меган.
Я вернулся на веранду.
– Все в порядке? – озабоченно спросила Меган.
– Вполне в порядке, – ответил я. – Ирландское рагу.
– О, это вроде кормежки для собак, да? Я хочу сказать, что это в основном картошка и приятный запах.
– В этом роде, – согласился я.
Мы молчали, пока я курил свою трубку. Это была в высшей степени приятельская тишина.
Меган разрушила ее внезапно и эгоистично:
– Я полагаю, вы думаете, я такая же ужасная, как все.
Я был настолько поражен, что у меня трубка вывалилась изо рта. Это была пенковая трубка, весьма приятного цвета, – и она разбилась.
Я сердито сказал Меган:
– Смотрите, что вы натворили!
Это странное дитя, вместо того чтобы расстроиться, откровенно усмехнулось:
– Я поступаю, как вы.
Ответ ее прозвучал яростно. Можно вообразить, что так ответила бы собака, умеющая говорить, – хотя это может оказаться заблуждением относительно собак. Мне пришло в голову, что Меган, несмотря на свое сходство с лошадью, имеет собачий характер. И уж конечно, она была не вполне человеком.
– Что вы сказали перед тем, как она разбилась? – спросил я, тщательно собирая осколки заветной трубки.
– Я сказала, что полагаю – вы считаете меня ужасной, – повторила Меган, но уже совсем другим тоном.
– Почему бы я должен так считать?
Меган серьезно объяснила:
– Потому что я ужасная.
Я резко сказал:
– Не будьте дурочкой.
Меган тряхнула головой:
– Все точно. Я не дурочка. Хотя многие так обо мне думают. Они не знают, что я прекрасно понимаю, чего они хотят, и что я постоянно ненавижу их.
– Ненавидите их?
– Да, – отрезала Меган.
Ее глаза – недетские грустные глаза – смотрели на меня пристально, не мигая. Это был долгий, внимательный взгляд.
– Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были похожи на меня, – сказала она. – Если бы вы были нежеланны.
– Вам не кажется, что вы слегка нездоровы? – спросил я.
– Да, – сказала Меган. – Это самое говорят все, когда слышат правду. А это правда. Меня не хотят видеть в доме, и я понимаю почему. Мамуля ничуть не любит меня. Я думаю, я напоминаю ей отца, а он был жесток с ней, ужасно жесток, судя по тому, что я слышала. Только матери не могут сказать, что им не нужны их дети, и сбежать от них. Или съесть их. Кошки ведь съедают тех котят, которых не любят. Мне кажется, это благоразумно. Ни пустой траты времени, ни неприятностей. А вот человеческие матери не оставляют своих детей, даже присматривают за ними. Пока я жила в школе, все было не так уж плохо, но вы же видите, что мамуле хотелось бы остаться с моим приемным отцом и мальчиками.
Я медленно произнес:
– Мне все же кажется, что вы нездоровы, Меган, но если допустить, что кое-что из того, что вы говорите, – правда, то почему вы не уедете и не начнете жить самостоятельно?
Она улыбнулась мне странно, не по-детски.
– Вы хотите сказать, заняться делом? Зарабатывать на жизнь?
– Да.
– Чем?
– Я полагаю, вы могли бы чему-нибудь научиться. Стенографии, машинописи, книжной торговле…
– Не уверена, что могу. Я мало понимаю в делах. Зато…
– Ну?
Она перед этим отвернулась от меня, а сейчас медленно повернула голову. Ее лицо покраснело, на глазах были слезы. И когда она заговорила, детство вновь звучало в ее голосе:
– Почему я не уезжаю? Или хотя бы не попытаюсь это сделать? Они меня не хотят, но я останусь. Я останусь, и пусть они об этом пожалеют. Пусть они все об этом пожалеют! Ненавистные свиньи! Я ненавижу всех в Лимстоке! Они все думают, что я глупая и безобразная. Я им покажу! Я им покажу! Я…
Это был детский, необычайно трогательный гнев.
Я услышал шаги по гравию за углом дома.
– Быстро! – свирепо рявкнул я. – Бегите в дом через гостиную! Пойдите в ванную. Умойтесь. Быстро!
Она неловко вскочила на ноги и мгновенно забралась в дом через окно, пока Джоанна огибала угол.
Я сказал ей, что к обеду пришла Меган.
– Хорошо, – кивнула Джоанна. – Мне нравится Меган, хотя я все-таки думаю, что она немножко слабоумная. Ребенок, подброшенный на порог феями. Но она интересная.
Похоже, я до сих пор не уделил внимания преподобному Дан-Кэлтропу и миссис Дан-Кэлтроп.
А ведь оба они, викарий и его жена, были оригинальными персонами. Дан-Кэлтроп, наверное, был самым далеким от жизни человеком, какого я когда-либо знал. Его существование заключалось в его книгах и ученых штудиях. Его жена, напротив, отличалась тем, что всегда все знала. Хотя она редко давала советы и никогда ни во что не вмешивалась, она все же взывала к совести жителей деревни, словно олицетворяя самого Господа.
Миссис Дан-Кэлтроп остановила меня на Верхней улице на другой день после того, как Меган приходила к обеду. Я, как обычно, изумился – потому что миссис Дан-Кэлтроп двигалась так, словно она не гуляла, а гналась за кем-то, и оттого приобретала потрясающее сходство с борзой; а поскольку ее взгляд был постоянно сосредоточен на горизонте, вы были уверены, что ее цель находится в полутора милях отсюда.
– О! – сказала она. – Мистер Бартон!
Она произнесла это немного торжествующе, тоном человека, разрешившего особо хитрую загадку. Я подтвердил, что я действительно мистер Бартон, и миссис Дан-Кэлтроп, оставив в покое горизонт, попыталась сосредоточить свое внимание на мне.
– Для чего, – спросила она, – я хотела вас увидеть?
Я ничем не мог ей помочь. Она стояла, хмуря брови, пребывая в глубоком замешательстве.
– Что-то очень гадкое, – сказала она.
– Прошу меня извинить за это, – пораженный, сказал я.
– А! – вскрикнула миссис Дан-Кэлтроп. – Анонимные письма! Что за историю с анонимными письмами вы привезли к нам?
– Я не привозил ее, – возразил я. – Это здесь уже было.
– Никто ничего подобного не получал, пока вы не приехали, – сказала миссис Дан-Кэлтроп обвиняюще.
– Письма приходили и до нас, миссис Дан-Кэлтроп. Этот ужас начался давно.
– О боже! – сказала миссис Дан-Кэлтроп. – Мне это не нравится.
Она помолчала, и ее взгляд вновь убежал вдаль. Потом она сообщила:
– Я не могу избавиться от чувства, что это нечто дурное. Мы не такие здесь. Зависть, конечно, и злоба, и мелкие стычки с давних пор, – но я не думала, что есть некто, способный на такое. Да, никогда не думала. И это огорчает меня, видите ли, потому что я должна была бы знать.
Ее прекрасные глаза вернулись с горизонта и нашли меня. Во взгляде было беспокойство и искреннее замешательство.
– Почему вы должны были бы знать? – спросил я.
– Я всегда все знаю. Я просто чувствую, что это моя обязанность. Кэйлеб проповедует правильные идеи и отправляет требы. Это обязанность священника, но я думаю, что обязанность его жены – знать, что думают и чувствуют люди, даже если жена ничего не может сделать. А я не имею ни малейшего представления, чей ум оказался…
Она внезапно прервала свою речь, уклончиво добавив:
– К тому же это очень глупые письма.
– А вы… э-э… вы тоже что-то получили?
Я задал вопрос с известной долей робости, но миссис Дан-Кэлтроп ответила совершенно естественным тоном, лишь ее глаза стали чуть шире:
– О да, два… нет, три. Я забыла, что именно в них говорилось. Что-то очень глупое о Кэйлебе и школьной учительнице, так, кажется. Совершенная ерунда, потому что Кэйлеб не имеет склонности к флирту. Он никогда этим не занимался. Он вполне доволен церковной работой.
– Конечно, – сказал я. – О, конечно.
– Кэйлеб стал бы святым, – сказала миссис Дан-Кэлтроп, – если бы не был слишком уж умным.
Я оказался не в состоянии подобрать ответ на подобную критику, но это было и ни к чему, так как миссис Дан-Кэлтроп продолжала говорить, непостижимым образом вновь перескочив от своего мужа к письмам:
– Существует ведь множество вещей, о которых могло бы говориться в этих письмах, но этого нет. И это весьма странно.
– Я бы вряд ли сказал, что они страдают избытком сдержанности, – бросил я резко.
– Да, но не похоже, чтобы автор знал что-нибудь. Что-нибудь реальное.
– Вы полагаете?
Прекрасные блуждающие глаза обнаружили меня.
– Да, конечно, ведь у всех нас есть множество прегрешений, какие-то постыдные секреты. Почему этот сочинитель не использует их? – Она помолчала, а потом внезапно спросила: – Что говорилось в вашем письме?
– Там утверждалось, что моя сестра мне не сестра.
– А она вам сестра?
Миссис Дан-Кэлтроп задала вопрос с непринужденным, дружеским интересом.
– Конечно, Джоанна мне сестра.
Миссис Дан-Кэлтроп кивнула.
– Это как раз и подтверждает то, что я имела в виду. Осмелюсь сказать, существует другое…
Ее чистые, нелюбопытные глаза смотрели на меня задумчиво, и я внезапно понял, почему весь Лимсток побаивается миссис Дан-Кэлтроп.
В жизни каждого есть нечто тайное, и каждый надеется, что об этом никто никогда не узнает. Но я почувствовал, что миссис Дан-Кэлтроп действительно знает все.
И в этот раз я испытал истинное наслаждение, когда сердечный голос Айми Гриффитс прогудел:
– Привет, Мод! Рада, что наконец-то вас встретила. Я хочу предложить изменить день распродажи рукоделий. Доброе утро, мистер Бартон.
Она продолжала:
– Я должна сейчас заскочить к бакалейщику, оставить заказ, потом я пойду в институт, вам это подходит?
– Да-да, это будет просто замечательно, – ответила миссис Дан-Кэлтроп.
Айми Гриффитс вошла в лавку.
Миссис Дан-Кэлтроп сказала:
– Бедняжка!
Я был в недоумении. Неужели она жалеет Айми?
Она тем временем продолжила:
– Знаете, мистер Бартон, я действительно боюсь…
– Вы об этих письмах?
– Да, видите ли, в них есть намерение… в них должно быть намерение… – Она замолчала, сбившись с мысли, прищурилась. Потом заговорила медленно, словно решая загадку: – Слепая ненависть… да, слепая ненависть. Но даже слепой человек может попасть кинжалом в сердце, если ему выпадет шанс… И что случится тогда, мистер Бартон?
Мы узнали это еще до того, как закончился следующий день.
…Патридж, которая просто-таки наслаждалась разного рода трагедиями, в очень ранний утренний час вошла в комнату Джоанны и со всеми подробностями сообщила, что миссис Симмингтон накануне днем покончила жизнь самоубийством…
Джоанна, стряхнув остатки сна, села в постели, мгновенно и окончательно проснувшись.
– О Патридж, какой ужас!
– Действительно ужас, мисс. Безнравственно лишать себя жизни. Хотя тут, конечно, не без того, что ее довели до этого, бедняжку.
Джоанна поняла намек. Ее едва не затошнило.
– Нет… – Ее глаза задавали Патридж вопрос, и Патридж кивнула.
– Именно так, мисс. Одно из этих грязных писем.
– Как это отвратительно! – сказала Джоанна. – До жути отвратительно! И все-таки я не понимаю, почему она должна убивать себя из-за подобного письма.
– Если только написанное в нем не было правдой, мисс.
– А что в нем было?
Но этого Патридж не могла или не хотела сказать. Джоанна вошла ко мне, бледная и потрясенная. Все это казалось тем более страшным, что мистер Симмингтон был не тем человеком, с которым хоть как-то можно связать представление о трагедии.
Джоанна высказала мысль, что мы должны предложить Меган переехать к нам на день-два. Элси Холланд, сказала Джоанна, может быть, и хороша для детей, но это такая особа, которая почти наверняка доведет Меган до сумасшествия.
Я согласился. Я представил Элси Холланд, произносящую пошлость за пошлостью и предлагающую бесчисленные чашки чая. Доброе создание, но совсем не то, что нужно Меган.
Мы поехали к Симмингтонам после завтрака. Мы оба немножко нервничали. Наш приход мог выглядеть как явное и отвратительное любопытство. К счастью, мы встретили Оуэна Гриффитса, возвращавшегося от Симмингтонов. Он приветствовал меня вполне сердечно, и его обеспокоенное лицо прояснилось.
– О, привет, Бартон, рад вас видеть. Я боялся, что это произойдет рано или поздно. И вот это случилось. Проклятое дело!
– Доброе утро, доктор Гриффитс, – сказала Джоанна тем голосом, каким она обычно говорила с нашими глухими тетушками.
Гриффитс подскочил от испуга и покраснел.
– О… о, доброе утро, мисс Бартон.
– Я подумала, – пояснила Джоанна, – что, может быть, вы меня не заметили.
Оуэн Гриффитс покраснел еще гуще. Его охватило отчаянное смущение.
– Я… извините… я сосредоточился… нет, это не так.
Джоанна безжалостно продолжила:
– В конце концов, это я, собственной персоной.
– Ну просто несносная кошка, – рассерженно бросил я в ее сторону. И сказал, обращаясь к Гриффитсу: – Мы с сестрой, Гриффитс, хотели бы знать, хорошо ли будет, если Меган переберется к нам на пару дней. Как вы думаете? Мне бы не хотелось бесцеремонно вмешиваться в чужие дела – но все это чересчур мрачно для бедного ребенка. Как Симмингтон к этому отнесется, вы не знаете?
Гриффитс минуту или две обдумывал услышанное.
– Полагаю, это было бы превосходно, – произнес он наконец. – Она странная, нервная девочка, и для нее было бы неплохо отвлечься от всего этого. Мисс Холланд творит чудеса, у нее прекрасная голова на плечах, но у нее больше чем достаточно дел с двумя детьми и с самим Симмингтоном. Он совершенно разбит… сбит с толку.
– Это было… – я колебался, – самоубийство?
Гриффитс кивнул.
– О да. Никаких сомнений. Она написала: «Я не смогу…» – на клочке бумаги. То письмо, должно быть, пришло вчера, с дневной почтой. Конверт валялся на полу возле ее стула, а само письмо было смято в комок и заброшено в камин.
– Что… – Я замолчал, ужаснувшись собственной бестактности. – Извините, – сказал я.
Гриффитс печально улыбнулся.
– Не стесняйтесь спрашивать. То письмо будет прочитано при дознании. Оно не вызывает ничего, кроме сожалений. Оно такое же, как все прочие, и составлено в таких же отвратительных выражениях. В нем в особенности нажимается на то, что второй мальчик, Колин, – не сын Симмингтона.
– Вы думаете, это правда? – воскликнул я недоверчиво.
Гриффитс пожал плечами.
– Я не имею никаких оснований для выводов. Все то время, что я их знал, Симмингтоны были безмятежной, счастливой парой, людьми, преданными друг другу и своим детям. Верно лишь то, что мальчик действительно не похож на родителей – у него яркие рыжие волосы, например, – но ведь дети часто бывают похожи на дедушку или бабушку.
– Но как раз отсутствие сходства и могло породить это обвинение. Подлый и внезапный удар наугад.
– Но он попал в цель, – сказала Джоанна. – В конце концов, иначе-то она бы не стала убивать себя, правда?
Гриффитс сказал с сомнением в голосе:
– Я не совсем в этом уверен. Миссис Симмингтон очень беспокоило здоровье в последнее время – нервы, истеричность. Я лечил ее, старался привести ее нервы в порядок. Я думаю, это возможно: потрясение от письма, составленного в подобных выражениях, могло привести ее в состояние паники, упадка духа, и она решилась покончить с жизнью. Она могла разжечь в себе уверенность, что муж ни за что не поверит ей, если она начнет отрицать написанное, и стыд и возмущение могли нахлынуть на нее с такой силой, что она впала в умопомешательство.
– Самоубийство как результат больного воображения, – сказала Джоанна.
– Совершенно верно. Я думаю, именно эту точку зрения я изложу на дознании.
Мы с Джоанной вошли в дом.
Входная дверь была открыта, и просто войти показалось нам проще, чем звонить, тем более что мы слышали внутри голос Элси Холланд.
Она говорила с мистером Симмингтоном, который, лежа в кресле, выглядел совершенно ошеломленным.
– Нет, в самом деле, мистер Симмингтон, вы должны проглотить хоть что-то. Вы ничего не ели утром, уж не говоря о настоящем, плотном завтраке, и вы ничего не ели вчера вечером, и из-за этого потрясения и всего остального вы сами заболеете, а вам понадобятся все ваши силы. Доктор тоже так говорил перед уходом.
Симмингтон ответил монотонным голосом:
– Вы очень добры, мисс Холланд, но…
– Выпейте горячего чая, – сказала Элси Холланд, настойчиво протягивая ему чашку с напитком.
Лично я дал бы бедняге крепкого виски с содовой. Он выглядел так, словно сильно нуждался в выпивке. Как бы то ни было, он согласился на чай и взглянул снизу на Элси Холланд.
– Я не в силах отблагодарить вас за все, что вы сделали и делаете, мисс Холланд. Вы действительно великолепны.
Девушка покраснела; она выглядела польщенной.
– Вы очень добры, говоря так, мистер Симмингтон. Вы должны мне позволить делать все, что я могу, чтобы помочь вам. Не беспокойтесь о детях – я за ними присмотрю, и я успокоила слуг, и если есть еще что-нибудь, что я могла бы сделать – отпечатать письмо или позвонить, – непременно скажите мне.
– Вы очень добры, – сказал Симмингтон.
Элси Холланд, обернувшись, заметила нас и торопливо вышла в холл.
– Разве это не ужасно? – сказала она чуть слышным шепотом.
Я, глядя на нее, подумал, что она и в самом деле очень милая девушка. Добрая, образованная, практичная в критической ситуации. Веки ее великолепных голубых глаз покраснели, подтверждая, что она настолько отзывчива, что проливает слезы из-за смерти хозяйки.
– Можем мы с вами поговорить минутку? – спросила Джоанна. – Мы не хотели бы беспокоить мистера Симмингтона.
Элси Холланд понимающе кивнула и повела нас в столовую, по другую сторону холла.
– Для него это ужасно, – сказала она. – Такое потрясение! Кто бы мог подумать о чем-либо подобном? Но, конечно, я теперь понимаю, что в последнее время миссис Симмингтон выглядела подозрительно. Ужасно нервная и слезливая. Я думала, это из-за нездоровья, хотя доктор Гриффитс часто говорил, что у нее нет ничего серьезного. Но она была взвинченной и раздражительной, и в иные дни невозможно было понять, как с ней обращаться.
– Мы, собственно, зашли затем, – мягко перебила Элси Джоанна, – чтобы узнать, не можем ли мы пригласить к себе Меган на несколько дней – если, конечно, она этого захочет.
Элси Холланд выглядела сильно удивленной.
– Меган… – произнесла она с сомнением. – Не знаю, право. Я хочу сказать, это очень мило с вашей стороны, но она очень странная девочка. Никогда нельзя угадать, что она скажет или о чем она думает.
Джоанна сказала весьма нейтральным тоном:
– Мы подумали – а вдруг это как-то поможет?
– О, конечно, если она согласится. Я имею в виду, что мне надо смотреть за мальчиками (они сейчас с кухаркой) и за бедным мистером Симмингтоном – он нуждается в присмотре, как никто, – и столько всего нужно сделать и за стольким присмотреть! У меня действительно нет времени, чтобы уделить его Меган. Я думаю, она наверху, в старой детской. Она, похоже, никого не хочет видеть. Я не знаю, как…
Я быстро выскользнул из столовой и пошел по лестнице.
Старая детская была на верхнем этаже. Я открыл дверь и вошел. В комнатах нижнего этажа, выходящих окнами в сад за домом, шторы никогда не задергивали. Но в этой комнате, выходящей окнами на дорогу, шторы были благопристойным образом закрыты.
В тусклом сером полумраке я увидел Меган. Она скорчилась на диване, стоявшем у дальней стены, и я сразу вспомнил прячущихся испуганных зверюшек. Меган окаменела от страха.
– Меган! – окликнул ее я.
Я шагнул вперед, и совершенно бессознательно мой голос приобрел тот тон, которым говорят, желая успокоить напуганное животное. И я всерьез удивился тому, что у меня в руках нет морковки или кусочка сахара. Мои чувства требовали чего-то в этом роде.
Она пристально взглянула на меня, но не шевельнулась, и выражение ее лица не изменилось.
– Меган! – повторил я. – Джоанна и я интересуемся, не хотите ли вы побыть у нас немного.
Ее голос прозвучал глухо в мутных сумерках.
– Побыть у вас? В вашем доме?
– Да.
– Вы хотите сказать, что заберете меня отсюда?
– Да, моя дорогая.
Внезапно она задрожала. Это выглядело пугающе и очень трогательно.
– О, заберите меня отсюда! Пожалуйста, заберите! Это так ужасно – быть здесь и чувствовать себя злой!
Я подошел к ней, и ее руки вцепились в рукав моего плаща.
– Я трусиха. Я и не знала, что я такая трусиха.
– Все в порядке, малышка, – сказал я. – Такие события расшатывают нервы. Пойдемте.
– Мы можем уйти сейчас же? Немедленно?
– Конечно, только вы должны взять кое-какие вещи, я полагаю.
– Какие вещи? Почему?
– Дорогая девочка, – сказал я, – мы можем предоставить вам кровать, и ванну, и отдых ото всех этих дел, но будь я проклят, если я одолжу вам свою зубную щетку!
Она робко, чуть слышно хихикнула, будто всхлипнула.
– Я поняла. Я думаю, я очень глупая сегодня. Вы не должны обращать на это внимания. Я пойду и соберу вещи. Вы… вы не уйдете? Подождете меня?
– Я получу хорошую трепку, если не дождусь вас.
– Спасибо. Огромное вам спасибо! Извините, что я такая дурочка. Но это так страшно, когда мама умирает…
– Я знаю, – сказал я.
Я ласково похлопал ее по плечу, она одарила меня благодарным взглядом и исчезла в спальне. Я спустился вниз.
– Я нашел Меган, – сказал я. – Она собирается.
– О, как это хорошо! – воскликнула Элси Холланд. – Это отвлечет ее. Она действительно нервная девочка, вы знаете. Трудная. Для меня большое облегчение – знать, что нет необходимости помнить еще и о ней, как обо всем прочем. Вы очень добры, мисс Бартон, я надеюсь, она не доставит вам неприятностей. О боже, телефон! Я должна ответить. Мистер Симмингтон не в состоянии…
Она торопливо вышла из комнаты.
Джоанна сказала:
– Какой заботливый ангел!
– Ты говоришь слишком зло, – заметил я. – Она хорошая, добрая девушка и, конечно, очень чувствительная.
– Очень. И сама это знает.
– Это недостойно тебя, Джоанна, – сказал я.
– Хочешь сказать: почему бы ей не делать свое дело?
– Именно так.
– Я никогда не могла спокойно смотреть на самодовольных людей, – сказала Джоанна. – Они пробуждают во мне самые худшие инстинкты. Как тебе показалась Меган?
– Сжалась в комок в темной комнате и была похожа на побитую газель.
– Бедное дитя. Она сразу согласилась перебраться к нам?
– Она подпрыгнула от радости.
Глухие удары тяжелого предмета об пол и о стену донеслись из холла, возвещая о приближении Меган и ее чемодана. Я пошел навстречу девушке и забрал ее ношу.
Джоанна настойчиво произнесла мне в спину:
– Уходим! Я не в состоянии дважды отказываться от хорошей чашки горячего чая.
Мы вышли наружу. Меня раздражало то, что чемодан к машине вытащила Джоанна. Я уже мог передвигаться с помощью лишь одного костыля, но еще не был способен к атлетическим подвигам.
– Садитесь, – сказал я Меган.
Она забралась в машину, я – следом за ней. Джоанна завела мотор, и мы уехали.
Мы прибыли в «Литтл Фюрц» и вошли в гостиную.
Меган упала на стул и залилась слезами. Она плакала, как ребенок, – всхлипывала и ревела во весь голос. Я вышел из комнаты в поисках лекарства. Когда дело касается чувствительных сцен, подумал я, от Джоанны проку больше, чем от меня.
Вскоре я услышал хриплый, задыхающийся голос Меган:
– Извините меня. Это выглядит по-идиотски.
Джоанна мягко успокаивала ее:
– Ничуть. Возьмите другой носовой платок.
Я пришел к выводу, что Меган нуждается совсем в иной поддержке. Я вернулся в комнату и протянул девушке наполненный до краев стакан.
– Что это?
– Коктейль.
– Коктейль? В самом деле? – Слезы Меган мгновенно высохли. – Я никогда не пила коктейлей.
– Всем нам приходится когда-то начинать, – сказал я.
Меган очень осторожно, маленькими глоточками попробовала напиток, потом лучезарная улыбка озарила ее лицо, она запрокинула голову и одним глотком проглотила все.