Кандидат - читать онлайн

Глава I. Пентарра

Пустота космоса была абсолютной.

Крошечные искры доступных опознанию физических объектов отсвистывали своё, разворачиваясь веером характеристик, и снова исчезали во мраке небытия. Косой треугольник опорных светил Системы, таких далёких и холодных теперь, превращал патрулирование в математическую задачу – лоция выворачивала субъективное пространство-время наизнанку, выстраивая столбцы курсовых коэффициентов, которые сознанию ничего не говорили. Он висел в пространстве, покуда ему навстречу шёл пустой космический дождь, опасно близкий и одновременно бесконечно далёкий.

Позади же него царила всепорождающая, всепоглощающая тьма.

Сектор Керн был расположен в самой удалённой от Ядра области Рукава Ориона, наиболее заселённой человечеством области Галактики, здесь само пространство меж редких звёздных систем было пронизано одиночеством. Можно лететь вперёд годы и столетия, приближаясь своим упрямством к безысходному одиночеству полёта светового луча, и ничего на своём пути так и не встретить. Потому квадранты пространства в направлении проекций основных виртуальных трасс здесь нуждались в сетях спасательных бакенов, непрерывно сканирующих эту звенящую пустоту в поисках искры жизни, нештатно вышедшей в «физику» – жизни, нуждающейся в помощи.

Бакены были гениальным творением человеческой инженерной мысли, связка из сотен тысяч машин в режиме строжайшей экономии могла без обновления ресурса, на голом саморемонте, просуществовать сотни лет, однако и они ломались, в последний миг издавая в пространство зов о помощи. Если успевали издать. Потому это пространство регулярно патрулировалось одиночками, такими как он, «номерными пилотами», накручивающими по Сектору петли своих бесконечных траекторий.

Полубесконечных, напоминал себе он старую присказку патруля.

Тральщик-ремонтник бортовой номер 7328, порт приписки База «Керн», уже второй месяц рвался навстречу пространственному дождю. Изо дня в день по расписанию и без оного погружаясь в пилотажный транс, он становился своим кораблём, утлым судёнышком посреди пустоты, но ничуть этими не тяготился. Большое или малое, здесь было неважно, он засыпал условными вечерами по корабельному времени, беспокоясь только о подтверждении расчётных координат выхода на контакт, в остальном его жизнь была тиха и монотонна, как это чёрное пространство вокруг.

Перед тем, как покинуть узкую, зажатую между двух излучателей поля кабину пилотирования, он напоследок по заведённому ритуалу делал две вещи.

Следуя акцентированному сдвоенному движению напряжённых пальцев, утопленных в сенсорной «ловушке» управляющих контуров, навигационная секция издавала короткий недовольный гудок, но потом, словно смирившись, подавала на его зрительные нервы реальный сигнал.

Голое, пустое пространство разом становилось яркой, ослепительной сферой, пронизанной переплетением разноцветных огней.

Таково было настоящее, неотфильтрованное сенсорами космическое пространство внешней части Галактики. Где-то за спиной струились жгуты скрученного воедино света миллиардов солнц чудовищного звёздного скопления. На таким масштабах – лишь бесполезной красоты фон для реальности, ничуть не изменившееся на протяжении всей прошедшей человеческой истории начиная с первого костра и заканчивая освоением россыпи пригодных для жизни планетарных систем. Некоторые могли бесконечно любоваться этим великолепием щедро растраченной впустую энергии, его интересовало нечто иное.

То, на что сейчас был направлен его взгляд. Почти такую же, как раньше, мёртвую пустоту. С одним отличием – эта чернота жила своей, недоступной ничьему пониманию жизнью. Внешнее, свободное пространство Войда. Миллиарды таких же Галактик, рассеянных в пространстве щедрой рукой нарождавшейся Вселенной. То, куда рвалась его душа.

Флот ГКК за время его скучного вояжа по утлым бакенам снова отправится туда, в очередную экспедицию. Нет для жителя Пентарры большей чести, чем принять участие в одной из них. Когда-нибудь, лет через пару сотен, он тоже поведёт один из кораблей к неизведанным просторам чужих Галактик. Пока же нужно просто служить… и сожалеть, что этот раз – не твой.

Однако он не был бы плоть от плоти пилотом патруля, если бы стал нетерпелив. О таких как он ходили байки, что их жизнь удлиняется не благодаря релятивистским скоростям, на которых они тянули свои субъективные полётные человеко-годы, а банально потому, что в действительности проживают они от силы слабую толику отведённого им времени, как если бы их регулярно упрятывало по старинке в свои объятия холодное нутро криогенных камер. Если люди их эпохи жили две сотни стандартолет, иногда больше, патрульные же могли похвастаться и десятком веков от роду, отрешённые от самого понятия жизнь.

Это их выбор.

А теперь – последнее, без чего не сможешь ни поесть толком, ни заснуть.

Свистнули верньеры наведения, пересчитались сотый раз координаты, и громадная чёрная линза телескопа упёрлась в одной автоматике известный квадрат южной гемисферы. Скоро она совсем скроется из виду, желтовато-зелёная капля, постепенно ставшая точкой даже в для самых чувствительных приборов. Пентарра.

Этот свет невозможно ни с чем спутать. Свет родной планеты. Многие покидают свои миры, свободно странствуя по Галактике, находя себе дом по душе там, где их талантам и темпераменту найдётся лучшее место. Где им самим будет тепло и уютно. Но оттенок неба родного мира забыть нельзя. Даже потерявшись навсегда в этом прозрачно-чёрном шаре космоса.

«Отключить».

Образ погас, как обычно, мгновенно и без следа. В процессе того, что пилотам заменяло обычное зрение, глаза не участвовали, а значит, нечему было хранить пятна негативов ослепительных образов живого, обнажённого Пространства. И к этому тоже привыкаешь. Что это не сон, а реальность, порой приходилось себя уговаривать.

Выбираясь из биококона, он проводил взглядом зелёные россыпи огней контрольной секции, и лишь после этого согласно процедуре замкнул контуры в режим самоподавления. Бортовые системы тотчас забыли о его скромном существовании, принимаясь с дотошностью влюблённого самостоятельно рассматривать складки и извивы любимой своей пустоты.

Теперь можно было отдохнуть, просмотреть догнавшие его субпространственные информационные пакеты с Базы, послушать новостные сводки, пролистать приказы, весь этот бытовой мусор огромной космической крепости, настигавший его и здесь, в его добровольном заточении.

Размеренное скольжение строчек текста, в нём было что-то домашнее, как будто попиваешь сок у себя на балконе, выходящем на царство ночи почти у самой вершины жилой башни густонаселённого сектора Полиса. Будто это всё не оторвано от тебя световыми месяцами прямого пути, а здесь, рядом, протяни руку и почувствуешь прикосновение. Только пилоты ГКК, пусть и такие неопытные как он, могут рассказать, насколько на самом деле бездонно это пустое пространство, и насколько оно на самом деле опасно.

После прыжка дом становился для тебя ничуть не ближе, чем эти далёкие галактики. А потому – лучше об этом и не думать.

Он распечатал рекомендованный ему на сегодня продуктовый набор, вдыхая горячий пар чего-то мясного, помахал в воздухе никак не застынущей гелевой посудиной, заменявшей пилотам в зависимости от химического форм-фактора и тарелку с чашкой, а заодно и скатерть, дабы не пачкать стерильный стол кают-компании. Он усмехнулся. Какая уж тут компания. Тральщик-ремонтник мог вместить экипаж до трёх человек в активном состоянии и неизвестно сколько в виде капсул, однако летали на таких в одиночку, людей всегда не хватало, техники же на центральной Базе Корпуса всегда было вдосталь.

Фыркнув всосавшем недоеденное утилизатором, он активировал «свой» ложемент, как обычно оставив остальные два неизвестно для кого. Можно было оставшиеся до положенного полётным графиком сна три часа почитать что-нибудь, или даже посмотреть что-то из личных запасов эрвэ-иллюзий, а может спектакль какой – здесь не Изолия, но прекрасных актёров и на Пентарре было довольно.

Но в тот условный корабельный вечер ему хотелось чего-то иного, что хоть как-то разнообразило бы монотонный полёт. Выбор пал на музыку, которую он в общем-то не любил, так как богатством слуха природа и родители его наделить забыли. Однако в небогатой для гурмана, но вполне солидной для обычного человека бортовой библиотеке отыскалась коллекция кого-то из классиков двухтысячелетней давности, в меру ритмичная, в меру шумная музыка счастливо одарила его настроением азартной бесшабашности. Он даже немного, для виду, попрыгал по каюте, разминаясь, вволю побоксировал с силовым экраном, заменявшим ему при случае нормальные физические тренажёры, потом нырнул под душ, и уже после этого, довольный и усталый, увалился на ложемент, неподобающе задрав ноги на полого изгибающуюся стенку бежевой смарт-краски.

Хорошо.

Музыка отчего-то стала громче и уже отчётливо бухала по ушам, напоминая что-то жутко знакомое… болевой импульс в висках заставил его выключить звуковой фон. За которым уже буквально визжал, заходясь, тревожный сигнал. Автоматика исчерпала возможности звуковой головки и перешла к более эффективным средствам – прямому воздействию на мозговые центры. Отключив какофонию чиркающим жестом ладони, он ринулся в кабину, на ходу сдирая с себя ещё не просохший после душа халат. Ему нужно попасть обратно в кокон.

Журнал регистрации события мерцал красной пометкой инородного объекта неизвестной природы. Открытый космос – царство крошечной случайности, тут может столетиями ничего не происходить, но если произойдёт – закончится скорее всего печально. Так их учили в академии ГКК. И оспаривать эту сентенцию отчего-то совсем не хотелось. Как не хотелось стать и её подтверждением. Раз он жив, значит, ничего особенного не произошло. Шальной метеорит, или спонтанно промелькнувший вдоль сенсорных сетей корабля, развёрнутых в пространстве на сотни тысяч вокруг, когерентный пучок вещества-поля, который не удалось идентифицировать небогатым корабельным библиотекам, это же не исследовательская «Сирена» с её лабораторным комплексом. Однако проверить всё-таки нужно.

Спешно откопированный в сторону по сигналу тревоги массив информации, полученной с внешних сканеров корабля, был заново пущен в работу и теперь его погружённому в подвеску «кокона» оставалось лишь пристально наблюдать за трассировками фильтров подобия, бегущими перед его незрячим взором. Кажется, в те мгновения он даже прекратил мыслить, окончательно слившись с корабельными системами, став их придатком.

Но планировщик уже прозвенел окончание работ, а лоток с выходными данными был по-прежнему пуст, лишь продолжала мерцать пометка инородного тела. Событие смазало целую группу сенсоров, но понять, что это было, бортовому церебру было не под силу. Значит, придётся разбираться в инциденте уже на Базе. Отключив взведённые по тревоге аварийные системы, он сделал пометку в бортовом журнале и снова дал приказ на выход.

Событие повторилось спустя восемь минут двадцать одну и шесть десятых секунды после первичной активации сигнала тревоги.

И на этот раз корабль сумел распознать угрозу.

По воле сработавшей в недрах бортовых интеллектуальных систем программы включилась на полную мощь стартовая последовательность генераторных воронок, был в доли секунды отстыкован мешавший манёвру внешний грузовой ремонтно-буксировочный модуль, а в направлении Базы отправлен упакованный пучок тревожного сигнала с параметрами контакта.

Он тоже делал всё, что от него зависело в подобной ситуации.

Забит в командный стек код прыжковой последовательности. Выбраны маркеры входа-выхода. Поставлена задача поиска оптимальной траектории достижения точки-импульса входа. Подана максимальная мощность на ворота накопителя.

«Это они… мне нужно было сразу…»

Он был хорошим пилотом, он почти успел спасти свой корабль. Однако получить ответ срывающего генераторы в форсаж пилотажного модуля он уже не успел.

«Сигнал не сумел покинуть физику».

А значит, импульс теперь достигнет Системы Керн лишь долгие световые месяцы спустя.

То, что уничтожит его корабль, окажется там гораздо раньше.

В тот миг он не жалел себя. Не рассуждал о долге. Не думал о других. Он работал. До конца.

Серебристый шпиль Немезиды возносился на двенадцатикилометровую высоту, достигая вершинами пусковых шахт границ стратосферы, так что в час, когда над Полисом проносилось невидимое крыло ночи, в небе ещё долго продолжал сиять кинжал ослепительного солнечного света, окружённый зыбким гало остаточной флуоресценции силовых полей. Словно сияющая тропа вела в небо, не давая продохнуть, маня своей удивительной близостью.

Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский, лётный капрал Планетарного корпуса обороны, тридцати лет отроду – Рэдди. Каждый раз после двухмесячного дежурства на орбите он не мог отказать себе в удовольствии вот так постоять здесь, у самого подножия, вслушиваясь в биение собственного сердца, чувствуя, как всё его существо наполняется осмыслением ценности самого его существования в этой Вселенной. Здание Немезиды олицетворяло собственную вновь исчерпавшуюся в эти секунды причастность к Галактике. Отчего-то именно это было важнее всего.

Каждое соцветие переливающихся огней, из которых была соткана могучая конструкция, каждый выступ атмосферной погрузочной платформы, каждая шахта приёмного блока стратосферного канала, каждый чернильный провал заглушенного оборонительного модуля, все они вместе и по отдельности были грандиозным символом чего-то из совсем иной жизни, почти невозможное здесь, в тиши планетарного мирка. Последним сигналом возвращения – можно теперь успокоиться, застыть в этом ощущении удовольствия. Он вернулся домой.

Рэдди тряхнул головой и, более не оглядываясь, направился в сторону ближайшей транслинии, ведущей в восточный сектор Полиса. В этот поздний час желающих прокатиться в лёгком снаряде, стремительно проносящемся над вершинами деревьев, почти не было. Это было хорошо, Рэдди, известный их два-третьему Отряду под личиной Рэдди-Везунчика, некогда нахала, задиры и сердцееда, вдали от товарищей отчего-то жутко смущался своего тёмно-серого с серебром кителя пилота истребителя-заатмосферника.

Всё хорошо, когда уместно, и парадная форма хороша на построении посреди платформы ангара, а не здесь, внизу. Перед кем тут ею красоваться. Пентарру, которая хоть и была домом Галактического Корпуса Косморазведки, в основном населяли люди, отказавшиеся от карьеры, связанной с Галактикой, оставшиеся жить у себя дома, не затевая всех этих игр с бесконечностью пространства.

А кто такой он, Рэдди? Застрявший на полпути пилот ПКО, более чем рядовых кондиций и столь же невысоких надежд на будущее.

Усевшись в уголке, он погрузился в собственные мысли, убаюкиваемый окружившей его тишиной. Темно за окном, видны одни лишь неподвижные теперь звёзды.

О чём он думает. Какая Галактика, какие планы на далёкое и туманное будущее. В их распоряжении две недели. Оля, вот о ком тебе стоит думать.

В груди потеплело, словно он уже чувствовал биение её ласкового сердца. Оля – пепельного цвета волосы рассыпались по плечам, глаза распахнуты навстречу тому теплу, что может дать ей этот мир, и главное – навстречу ему. Маленькая милая девушка.

Золотой снаряд транслинии умчался дальше на восток, беззвучно рассекая ночной воздух. Тихая станция пятого радиуса. Полчаса лёта. Ну, и немного пешего ходу.

Здесь повсюду рос один из сортов той неприхотливой террианской сосны, которой любили населять свои миры люди без особых пристрастий к изысканной флоре. Стоило вдохнуть, грудь наполнилась густым настоем нагревшейся за день хвои. Рэдди немедля шагнул из освещённого круга, темнота разом захватила его, снова оставив наедине с лишними здесь звёздами, что вечно так мешали Рэдди остаться с собой наедине.

Прогулка была частью его собственного ритуала возвращения домой. Кто-то из его товарищей любил шумно ввалиться чуть не верхом на собственном истребителе, а потом до самого утра дружной компанией орать нетрезвым голосом дурные песни, благо отметить всегда было что и было с кем. Для Рэдди же дом с некоторых пор стал именно домом, уголком, где отдыхаешь от суеты, и где по соседству (пара километров – пустяки) его ждали.

Непременно ждали, хотя они с Олей, похоже, так ни разу и не разговаривали по-настоящему о собственных чувствах.

– Если это важно, то нужно обязательно… – отчего-то вслух ворчал он, сворачивая на едва заметную тропинку, которая должна была привести к дому.

Надо же, всего два месяца назад он отсюда вот так же уходил, что такое два месяца для его взбалмошной жизни? Вот, успел соскучиться.

Тропинка виляла из стороны в сторону, обходя стороной стволы деревьев, сверху сыпался всякий мелкий сор, верещали что-то сами себе страдающие вечной бессонницей маленькие рыжие белочки-эйси. Как это знакомо, как это ужасно глупо и как прекрасно. Он любил рукотворный в своей неловкости, чуть покосившийся дом и то, что его окружало. Некогда он сам, от первого до последнего бревна, построил его сруб. Пилил, строгал, с ругательствами извлекал двадцатую за день занозу, которые будто назло пробивались сквозь все перчатки, а вечерами выпивал с друзьями-помогальщиками на развалах строительного мусора. Пять лет с тех пор прошло. Рэдди успел привыкнуть к мысли, что его настоящий дом – здесь. А тот, другой, постарался забыть.

Поднимаясь на крыльцо, он улыбался. Две недели, всего две… ой, пропадёшь, парень!

Дом его дожидался стаканом тоника и прохладной постелью. Спустя четверть часа Рэдди уже беспробудно спал.

«Борт три-ноль-пять каппа-урбан, выходи на траекторию».

Интонации дежурного навигатора напоминали скорее синтезированные автоматикой модуляции, нежели голос живого человека. Ему было скучно. А потому слова нехотя срывались в пространство, чтобы мгновение спустя вновь пробудиться у Рэдди в голове, неприятно царапая нервы свистящими обертонами.

Да не дёргайте вы меня… сейчас, у меня всё получится.

Ну вот, Рэдди опять принялся себя уговаривать, привычно же сам себя одёрнул, мучительно концентрируясь на навигационных секциях визуального поля.

Пилотирование было искусством, сравнимым с залихватской джигой на столе, уставленной хрупкой посудой – мощности, что сейчас находилась под его управлением, хватило бы, чтобы разнести док вдребезги, так что его потом проще будет целиком списать, чем восстанавливать. Даже эта пронизанная силовыми экранами громадина, тянущаяся своими гибкими отростками в глубины пространства, не была рассчитана на прямое попадание неподготовленного олуха в самые свои недра. Оборонительные рубежи орбитальной станции ПКО были вынесены далеко за пределы доступности доковых узлов, тут уже ошибки в наведении даже лёгких транспортников могли привести не только к печальным последствиям для самого пилота, тут ты мог натворить настоящих бед.

«Ну что, подавать резерв на экраны, или дадим ему шанс?»

Это другой голос, кажется, знакомый. Кто-то из инструкторов.

«Если надо будет, я его сам изловлю. Вон манипулятор, видишь?»

Час от часу. Рэдди скосил глаза, высматривая предательскую руку помощи.

«Ковальский, ты когда отучишься пытаться водить визуальное поле глазными яблоками? Отправлю на неделю тренажёры гонять!» Смех.

Так, забыть, сосредоточиться. Ему нужно банально повторить то, что сто раз делалось на симуляторах. Это не симулятор, но с точки зрения формальных ощущений – никакой разницы.

Пространство вокруг послушно принялось выписывать положенные прецессионные конические петли, пока неловкое крюкообразное тело такелажника не выровнялось, медленно проскальзывая вдоль путеводных направляющих.

«Ладно, не перестарайся, стажёр. Запускаю последовательность. Грузов со смещённой массой не обещаю, но и ты не лихачь, делай, как подсказывает модель. Запускаю».

«Старшие братья» рассказывали, что общение с диспетчером это как последний голос дома перед отправкой, мол, ради нас же, пилотов, их заставляют каждый раз сопровождать все команды с пульта голосом, традиция. Сейчас Рэдди был готов убить того, кто ввёл эту традицию. Потому что стоило этому болтуну открыть рот, всё начинало валиться из рук. Поперечный момент рывками полз к красной отметке, неустойчивая конструкция пустого покуда такелажника мучительно пыталась вывернуться из многообещающего второго круга, а где-то там уже отрабатывали разгонные двигатели его сегодняшние цели – четыре стандартных контейнера пригодного для фиксации типоразмера, но произвольной массы и разбросом как по времени выхода на пространство контакта, так и по угловым характеристикам этого выхода. Чтобы жизнь мёдом не казалась.

Рэдди всё-таки вырубил звуковой канал, оставшись в одиночестве. Так, с инерцией справились, отошли на безопасное расстояние от не спешащей прятать свои щупальца гигантской н-фазной актинии. Теперь можно начинать ускоряться.

Послушный бортовой церебр начал выдавать в основное поле облако виртуальных траекторий, обеспечивающих попадание в рабочее пространство, а секция наведения уже отрабатывала первую цель. Активированная последовательность рыкнула ходовыми генераторами и неуклюжий такелажник попёр вперёд с грацией полупустой цистерны.

Есть. Первый контейнер плавно, по касательной, вошёл в горловину ловушки и мягко ткнулся в подбрюшье такелажника, намертво увязнув в тенетах направляющих, шлейфом тянущихся в пространство южной гемисферы от выпирающей пилотской кабины, отягчённой носовыми генераторами.

Церебр проворчал что-то недовольное и немного сузил поле виртуальных траекторий – сказалась лишняя масса. Так, второй контейнер, куда легче первого, но асимметричный, опасно прецессирующий вдоль боковой грани, к этому недостаточно подойти, его нужно по спирали подцепить, и уже потом втянуть внутрь силового кокона, когда вязкое трение силовых полей об обшивку рёбер жёсткости контейнера не приведёт эту юлу в чувство. Виртуальные траектории по команде расщепились на три довольно узких жгута. Выбирая самый широкий на выходе, Рэдди едва удержал себя от входа в пилотажный транс – пусть работает автоматика, сказал инструктор, будем надеяться на реакцию следовой начинки и известную долю везения. Куда без неё пилоту.

Второй контейнер вошёл, как приклеенный, даже не шелохнулся напоследок в силовом гнезде. А за ним и третий, шедший по пологой эквипотенциали вдоль дальнего сектора зоны приёма. Рэдди уже было с облегчением вздохнул, как тревожный гудок заставил его сместить оперативную модель в сторону приближающегося четвёртого, последнего на сегодня контейнера. В ответ на приказ расчёта траекторий гудок повторился, а широкая воронка комплексных возможностей корабля начала быстро таять.

Рэдди бросился запускать тестовые последовательности секций контроля, наведения, управления, систем расчёта и силовой секции, управляющей мощностью ходовых генераторов. Пока длинные ряды зелёных огней не перестали перемигиваться и не засветились обычным ровным цветом, Рэдди всё пытался сдвинуть угасающую воронку, заставить её потесниться в сторону кувыркающегося на самом пределе дальности треклятого четвёртого контейнера.

Он же чувствует, его можно достать, почему же упёртая техника никак не желала этого признавать, выдавая на концах цепочек уравнений пустоту? Решение принял уже словно кто-то другой. Стремительно холодеющее сознание гасило контрольные блоки один за другим, не обращая внимания на разгорающийся в углах поля зрения пожар предупредительных огней.

Траектория ожила перед ним, пронизывая пространство головокружительной петлёй. Подняться на силовой гребень внешнего оборонного контура станции, и оттуда, согласно классическим кеплеровским законам механики, ухнуть вниз…

Пилотажный экшн вцепился в него мёртвой хваткой, не давая и секунды на размышления. Объект уходил, но Рэдди знал, в его воле было его достать, ухватив в этот никчёмный обломок вещества всей наличной мощностью…

Всё происходящее теперь походило на сон – он чувствовал каждую частицу своего корабля, он невооружённым глазом видел каждый блок, каждое ограничение систем управления, и дальше, вглубь силовых агрегатов – пределы по нагрузкам на мощности и конструкции. Нужно только дать приказ, и эта послужившая, но ещё могучая машина сделает своё дело.

Тридцатиметровый металлический крюк медленно, словно нехотя, выходил на проложенный пилотом курс. Предельно узкая траектория, ничтожные допуски на время отсечки контуров воронок, тройная перегрузка на изломах курсограммы… он всё равно не успевал, контейнер упорно уходил из его рук, проскальзывая сквозь невидимые его пальцы, протянувшиеся в пространство.

Ну же, стоит только потянуться.

Приходя в себя, Рэдди слабо понимал, что на него нашло. Был же приказ, просто выбирать из предложенных траекторий, это же тривиальный тест на оптимальный проход по траекториям, заданным штатным интегратором уравнений теории игр… но с другой стороны, его ведь в любой момент могли «погасить» дистанционно, вся учебная техника была настроена на полный внешний командный доступ, да и не стали же они ради рядовой проверки устраивать весь этот кавардак с нерасчётными траекториями.

Звуковой канал обрушился на Рэдди грохотом отборной орбитальной ругани, кажется, в этом словесном упражнении принимал участие не только древний Галакс, но и какие-то забытые планетарные языки.

Фамилия Ковальский в речах проходила центральной фигурой.

Понять, ругают его или хвалят, было непросто, потому что произносимые заклинания сексуального и членовредительского характера слабо вязались с бурным весельем в интонациях. И то хорошо. Значит, ранним утром его завтра на расстрел вести не собираются. Бывал, кажется, когда-то такой человеколюбивый космический обычай. Или дело было ещё на Старой Терре?

«Ковальский, живо дуй в док, будешь у меня рапорт писать, подлец».

Не очень понимая, что же ему такого писать, Рэдди поспешил выполнить приказ. На сегодня приключений достаточно. В голове было пусто и гулко.

Запись замерла, продолжая лишь по инерции выписывать биопараметры испытуемого – биопараметры, в точности соответствующие характеристикам обычного обучаемого, проходящего очередной полётный тест. Только сгорбившиеся в креслах фигуры не проявляли по этому поводу никакой видимой радости.

– Пилоты мы или нет? Год прошёл, а я до сих пор не понимаю, что же мы такое перед собой видим.

Чуть шевельнувшись, фигура снова замерла.

– Мы видим нештатную ситуацию на учебно-пилотажном борту три-ноль-пять каппа-урбан, обычном списанном такелажнике, конструктивно переоборудованном для проведения тестовых полётов. Три системы контроля, две дублирующиеся и раскрытые наружу системы управления. В них произошёл сбой, позволивший не в меру ретивому стажёру уйти из-под нашего контроля, слава Галактике, не убившемуся за эти несколько секунд и других не поубивавшему.

– Началось-то всё куда раньше.

– Четвёртая цель? Обычное дело, ну запускающая баллистика сбойнула, техника-то в учебных центрах…

– Мы это уже слышали, и ты прекрасно знаешь, сколько раз до этого выходила из строя баллистика. Ни разу.

Послышался короткий кашель.

– Ну, мелкие помарки… хотя в общем да, церебр перебрал память системы по кубиту, следов ошибок нет, по логам запуск был штатный, с хорошей погрешностью, в пределах заложенного разброса параметров. Он должен был его поймать. Значит, всё-таки ошибся.

– Ты сам считал траекторию. Она безупречна. Вплоть до захвата третьей цели. Ты сам бы не пролетел лучше. Это уже потом он сходит с ума и бросается на четвёртую цель, как… как там эту вашу птицу зовут…

– Неважно. Цель уходила вопреки всему, она уже практически покинула зону нашего контроля, а за её пределами двигатели такелажника заблокировались бы автоматически, разорвалась бы контрольная цепь. Но он успел, поперёк всех расчётов. Что это доказывает?

– Что у этой вашей рухляди был повышенный запас прочности, что разработчики проглядели какие-то логические сбои в системе перехвата контроля, что парень – гений, увидевший в последний момент просвет в пустеющей трубе траекторий, действовавший по непонятному наитию и добившийся своего. Он неплохой пилот, вы это знаете.

– Даже «неплохой пилот» не может считать быстрее квантоптоэлектроники своего корабля. И будь он сто раз более прирождённым, блоки ему всё равно не снять. А они были пробиты, все, грубо и эффективно.

– Может, всё-таки вернуться к моей версии?

– Внешний контроль? Чем больше я над всем этим думаю, тем увереннее мне кажется, что выйди он тогда за пределы зоны, борт всё равно бы продолжал двигаться. Или этот твой «внешний контроль» мог продублировать полностью идущий через наш пульт инфоканал? Дело тут в другом, и один занимательный документ проливает некоторый свет на всё это расследование.

– Интрига.

– Ничуть. Но сперва – для протокола, – голос стал суше и чеканнее, пошла запись. – В связи с тем, что расследование зашло в тупик, и никаких свидетельств того, что оно сумеет выйти на какой-то иной уровень понимания происшествия, не предвидится, а также ввиду полного отсутствия в послужном списке Рэдэрика Ковальского иль Пентарра, пилота-стажёра ПКО каких-либо иных отметок, позволяющих как-то соотнести его персону с предметом разбирательств, а также по причине исчерпания источников дополнительных сведений по делу, комиссия принимает решение признать дело закрытым, а причины происшествия – не поддающимися выявлению. Мой личный маркер, маркеры членов комиссии.

Остальные двое хмыкнули, но промолчали.

– Простите, что не спрашиваю вашего мнения, и за канцелярит тоже простите. Сегодня наше последнее собрание, у каждого масса дел на орбите, подготовка к Экспедиции требует от личного состава полной отдачи. Всем спасибо. Мы прекрасно поработали.

– Хоть и не добились никаких результатов. Ты, кажется, хотел показать нам какой-то документ?

– О, ничего особенного, я даже не стал его подшивать к делу. Личное сообщение, пара слов: «Просим прощения за случившийся инцидент». И маркер Корпуса инвестигейторов Совета чуть ниже. Всё, мне пора, и так не сплю уже третьи сутки.

Несмотря на понемногу растущее население, Пентарра, обладающая значительными площадями суши, была обжита довольно слабо, заметные участка до сих пор были заняты каменистыми, либо песчаными пустынями – сказывалась невеликая история колонизации, в основном же повсюду были обустроены несложные лесные экосистемы, в зелени которых прятались корпуса исследовательских лабораторий, биологических процессоров, энергостанций и прочих традиционных элементов инфраструктуры современного высокотехнологического мира.

Любители поотшельничать вроде Рэдди проживали тут же – в специально благоустроенных районах вдоль длинных щупалец-отростков всепланетного Полиса, занимавшего центральную часть единой материковой системы. Скоростной транспорт мог доставить тебя от дома в любую интересующую точку планеты за разумное время, а потому число таких отшельников насчитывалось преизрядно, щупальца росли, прокладывались новые линии энерговодов, развивались экосистемы, заселялись невысокие здешние взгорья – в отличие от бесконечных равнин тут было на что упасть взгляду, журчали речки, а зимой сходили управляемые лавины. Пентарра была весьма специфическим фронтиром человечества в Галактике – это был фронтир без бытовых неудобств первопроходца, но зато со схожей романтикой.

Впрочем, куда больше на планете оставалось людей, больше тянущихся к традиционному индустриальному комфорту искусственных миров, иначе два миллиарда человек давно заселили бы планету без остатка, разбросав по её лику россыпи крошечных домиков. Нет, большинство предпочитало близость к Галактике, каждодневный труд ради неё, постоянное, хотя и скорее кратковременное мотание на орбиту и дальше, да и просто жизнь в гигантском Полисе-спруте, возносящемся ввысь на километры.

Урбанистический трёхмерный мир центра Полиса всегда представлялся Рэдди эдаким наземным отражением кипучей жизни космических Баз, где миллиарды людей проводили всю свою жизнь, не бывая в родных мирах по дюжине стандартолет. Как это можно, он не понимал, но факт оставался фактом – для многих его соотечественников Пентарра была вот такой – армированным силовыми полями клубком транспортных магистралей, стартовых площадок, административных зданий и жилых домов-колоссов, рассчитанных на миллион одновременно проживающих человек каждый.

Рэдди здесь бывал часто в гостях, ещё чаще – по делам службы, и не чувствовал, находясь в самом сердце Полиса ни малейшего дискомфорта, да и масштабы на той же Базе «Керн» были куда серьёзнее, но получать удовольствие от этого биения жизни так и не научился.

Для него Пентарра была тихой лесной провинциальной планетой, а никак не крупным галактическим центром – сюда, в нервный узел другой ипостаси его родного мира он летал куда чаще, чем в космос.

– Любуешься?

Мак-увалень, как обычно, находился в приподнятом настроении. И куда-то, скорее всего, уже вознамерился вприпрыжку унестись. Рэдди его задерживал, иначе и быть не могло. Этому дай только волю, он тут же разовьёт третью космическую, разыскивай его потом вне пределов родной ЗВ. Ничего, потерпит, у него все дела срочные, особенно – поесть.

– Не любуюсь. Размышляю.

С двухсотого яруса вид на Полис открывался в вечерних лучах Керна как-то поистине демонический – кровавые брызги на торчащей ввысь кристаллической поросли. Любоваться этим можно было днями и ночами, но Рэдди эти урбанистические красоты мало волновали.

– А вот ты, похоже, именно любуешься.

– Чего бы не полюбоваться – красота. Облачность сегодня очень удачная, свет между облаков проглядывает, и небо оттеняет творящееся внизу.

– Хорошо, что ты ко мне зашёл, такое, поди, раз в год увидишь!

Рэдди скорчил гримасу, вежливо-саркастическая улыбка должна была всё сказать лучше всех слов.

– Дикий ты человек, Рэдди.

– Да уж, дикий. Отсюда двести километров лёта, в горах, можно увидеть такие закаты, что здешние – просто человеческая тщета воспроизвести то, что влёгкую может изобразить только сама вселенная.

– Умничаешь?

– Правду говорю. Ты посмотри вокруг, знаешь, на что это похоже?

Мак с удобством развалился в кресле, задирая ногу на балконные перила. Силовой экран возмущённо загудел.

– Ну?

– На космобазу «Инестрав-шестой». Все эти пилоны, направляющие, нити транспортных сетей, их терминальные узлы, посадочные площадки. Мы копируем, строя города на поверхности, то, что построили до того в космосе. Любой, выбравшийся хоть на день за пределы ЗСМ, тащит потом на свою планету следы восторга, который он испытал там.

– Это плохо?

– Это не плохо и не хорошо, это копия. Настоящее – оно там, а не тут. Потому я предпочитаю горы и леса, а лучше – тихий прудик. Вот оно всё – настоящее. И чего ты смеёшься?

Мак разевал пасть и тыкал в Рэдди пальцем. Ему было весело. Он был доволен.

– Так этот твой «прудик» – тоже копия, ты так и не понял?

Рэдди облокотился на перила и под смех и улюлюканье приятеля принялся смотреть на Полис. Керн быстро заходил, погружая нижние ярусы в призрачное царство разливающихся огней. Что-то там суетилось внизу, ни на секунду не останавливая своего движения. Полис жил круглосуточно, как и его космические собратья.

– Ты прав, Мак. Это тоже копия. Ты когда-нибудь бывал на Старой Терре?

– Пару раз собирался, даже маршрут был подобран, на таких расстояниях не всегда складывается – а то в итоге годами лететь, а потом всё равно пришлось почему-то эту затею отложить.

– Жалеешь?

– Да нет, жизнь долгая, успеется ещё. Знаешь, что про неё говорят?

– Что?

– Там ничего нет. То есть – огромные леса, сложнейшие, детально воссозданные экосистемы разных геологических эпох, гигантские животные, застилающие небо мигрирующие с континента на континент птичьи стаи. То, что показывают потом в эрвэ-записях. Но всё это – пустое, безжизненное. Старая Терра умерла, и мы так и не можем её возродить, бесконечно копируя в меру таланта от мира к миру. В точности, как ты тут сказал. Только всё это – бледные копии. А оригинал – утерян. Возможно, навсегда.

Рэдди смотрел на темнеющее небо и пытался вызвать в себе то воспоминание, чувство утраты, которое каждый человек переживал, покидая родной мир. И не мог, хотя не раз сам испытывал. Это нельзя в должной мере осознать, а значит, нельзя запомнить. Также как нельзя избавиться от того, с чем жил всегда.

Как и любой человек в Галактике, Рэдди сжился с постоянной тягой в космос и с постоянной тоской по тому, чего он даже не знал. В отличие от остальных, иногда он ловил себя на смутной мысли, неуловимом ощущении – он знает, чего ему не хватает, и знает, что искать. Только не знает – где.

Он всё-таки не привык думать за других, решать за других, всего две недели непрошенные капральские нашивки струились синими огнями на его воротнике, но реальность уже успела мумифицировать следы былой эйфории, придавливая голову к палубе, будто под гнётом чудовищной силы тяжести, которую ощущал только он. Чужие ошибки теперь становились его ошибками, и то, что случилось вчера, ещё недавно вызывало лишь смех и шутки в пилотском кубрике, но сегодня Рэдди было стыдно. Стыдиться не хотелось, оттого он всё больше раздражался сам на себя.

Чужие ошибки? Его, рэддины ошибки выглядывали отовсюду, отражались в зеркальных панелях, стен, мерцали в огоньках иллюминации. Хороший командир узнал бы обо всём заранее и… Что именно «и», Рэдди ответить толком не мог, и это злило ещё больше. Нужно ли ему всё это, зачем? Нашивки эти не значили за пределами гравитационного колодца Пентарры ровным счётом ничего. Да и ему самому ещё, похоже, только предстоит понять им цену.

– Осторожнее!

Кажется, Рэдди наткнулся на кого-то в полутьме перехода. Голос женский, скорее необязательная предостерегающая фраза, чем искреннее возмущение. И в самом деле, с кем не бывает.

– Извините, что-то я разошёлся… Я вас не ушиб?

– Нет, ну что вы!

Ура, на него и вправду никто не обиделся, он и сам понимает, что – хам и невежа. ПКО на марше. Рэдди-Везунчик. Проклятье.

И чего они творят по углам эту темень?

В ответ на его душевный стон тут же стало светлей. Теперь он мог оглядеть собеседницу, не прибегая при этом к десантным фокусам смещения области зрения. Худощавая, нескладная, губы чуть более полные, чем ему нравится, пепельные волосы гладкой волной на хрупких плечах, укрытых тонким слоем ткани. В её облике не было ничего, что выделило бы из толпы. Обычная жительница периферийного мира Пентарры. По крайней мере, с первого взгляда. Хотя нет. Что-то всё-таки выделяло. Рэдди чуть не поперхнулся, заметив ответную оценивающую щекотку её глаз.

– У вас кто-то из близких болен?

Признаться, нетривиальное утверждение. Но, спасибо за продолжение разговора, ещё немного, и от неловкости он начал бы кусаться. Девушка спасала его от собственных раздумий, но толку с того. Сегодня он был явно не в ударе по части разговорчивости.

– Нет… подчинённый. Несчастный случай при выполнении упражнения в реальных полётных условиях. Там нужно было пройти такую петлю… простите.

Она уже открыто смеялась, пряча взгляд где-то в тени ресниц.

– Да бросьте вы! Ничего же страшного? Он же скоро поправится?

– Да, в общем… Скоро, конечно скоро!

– Ну, так что же огорчаться?

Не сговариваясь, они вместе двинулись вдоль изгиба очередной галереи. Выход к подъёмникам где-то в той стороне. Незаметно для себя он перешёл с ней на ты, а, может, это она первая отбросила величательные артикли? Рэдди не заметил.

– Да как сказать, служба. Просто есть вещи, которые там сами собой разумеются. Правила хорошего тона, назовём их так.

– Ну… – протянула она, – не нужно так уж строго следовать каким-то правилам. На то они и нужны – указывать, как нам поступать, если всё равно, делать что. Выбор должен быть перед самим человеком.

– Да, согласен, но тут уж мой выбор просто совпадает с предписаниями, ничего не поделаешь. Иначе фиговый будет из меня командир.

Он снова нескладно усмехнулся. Как ни странно, поганого настроения как не бывало. А девушке всё не надоедало выслушивать его бредни. Что ж… это ему нравилось.

– Я как будто и в самом деле чувствую свою ответственность, безобразие. Пусть небольшую, но вполне весомую, и я же для этих людей в конце концов не отцом с матерью должен стать, а командиром.

– Странно тебя слушать, общее мнение о Флоте вообще и о ПКО в частности – стоят в строю ряды мужиков в латах, нечувствительных к боли, немых каменных гардианов, а тут ты мне раскрываешь глаза, мол мы такие простые работяги, не очень умные, не очень…

– Ну, знаешь, если я примусь озвучивать все бедовые идеи, что поселились у меня в голове с момента рождения, то мы здесь и заночуем.

– Знаю-знаю, – она звонко рассмеялась. – Только есть ли в таком случае вообще что-то правдивое в этом, признаюсь, довольно художественном образе?

– Есть, – твёрдо ответил Рэдди. – Только и под этими «латами» есть люди. Живые и, увы, не чуждые обычной человеческой рефлексии. Мы, вон, ошибаемся, бывает. И не одни у нас сплошные «мужики». В Корпусе их, рассказывают, и вовсе половина. Да и те – дети, вроде меня.

Она продолжала смеяться.

– Отлично, ПКО вырос в моих женских глазах. Ладно, поболтали и хватит, нужно расставаться. Я и так уже опаздываю.

Рэдди тут же захотелось выдать какую-нибудь банальность про то, как можно настолько загружать делами такую красивую девушку, но отчего-то так и остановился с открытым ртом.

– Ну? – подбодрила она.

Быть банальным, так по-крупному.

– Было бы величайшей глупостью с моей стороны по итогам столь удачного знакомства не спросить у тебя, о, девушка неземного образа, твоего контактного кода! – Рэдди шёл ва-банк, выдавая залпом всю ту чудовищную чушь, какую только был в состоянии нести.

Она улыбнулась.

– Вот, держи, о, рыцарь в сверкающих доспехах, мою карточку любезную, и да пребудет с тобой покаяние!

Кажется, это была какая-то цитата. Рэдди стоял на безумно ровном газоне подстриженной травы перед порталом третьего пандуса Госпиталя, и, глупо улыбаясь, разглядывал переливающуюся искру крошечной эрвэграфии.

Дела. Служба. Жизнь. Друзья.

Много всего. Они очень нескоро встретились снова. Должны были пройти годы, чтобы это случилось. Он не пытался с ней связаться, она ничего не знала о его делах. Но. Её звали Оля.

И это был его приговор.

Это был приговор им обоим.

Первый молча выводил носитель на курс точки финиша, Песне Глубин так и не было суждено в тот раз родиться в недрах его сознания – основные силы группировки мобильного реагирования оставались где-то в недрах виртуального пространственного кокона на подходе выходу в «физику». Там же где-то двигался «Цербер», модуль нулевого ранга класса «Тор» с Воином Фениксом в рубке. Сколько субъективных веков Первый не участвовал в боевых действиях, избегая контакта с Воинами, зачем и начинать снова.

Сегодня будет петь другой.

Контроль Т-Робота осуществлялся традиционными средствами, и Песня отступала, ещё не начав струиться в чёрные глубины пространства. Миллиарды инфоканалов шнурами сверкающей плазмы окружали плазмоидную искру, что заменяла Вечному саму его душу, управляя тераваттами силовых установок Т-Робота, словно то была его собственная ладонь.

Огромная машина свернула окружавший её сияющее тело беспросветно-чёрный саван, замерла на миг, словно раздумывая, а потом камнем рухнула в наш мир, некогда неразумно выпустивший её из рук. Тут же снова возник в пространстве этот мертвенно-тихий диалог, долгие тысячи лет продолжавшийся на дне великого разума. Вселенная содрогнулась. Ей было невыносимо слушать.

Защитник.

Отозвалось:

Да.

Когда прозвучал сигнал?

Около десяти объективных часов назад, точнее пока не известно. Локальное время из…

Отставить. Обстановка?

Без изменений. На границе Системы обнаружен рассыпающийся строй рейдеров. В том числе высших классов. Предположение: с их появлением на границе ЗВ была инициирована экстренная эвакуация. Других сигналов тревоги уже не последовало, вторичное эхо ходовых генераторов до сих пор не обнаружено. Конфигурация Системы в настоящий момент крайне неудачная – враг подходил со стороны ближайшего выступа ЗСМ, для отхода был доступен исключительно Колодец Раше, расположенный оверсан от Пентарры. В таких условиях по предварительным расчётам соотношения сил вероятность транспортам достигнуть…

Отчёт расшифрован? Почему им это вообще удалось? Что-то технологически новое?

Технологический прорыв у Железной Армады, главная страшилка Совета на все времена.

Расшифровка идёт, но в данном случае это не принципиально. Ошибка была допущена ещё при планировании Экспедиции.

Я знаю.

Всё это неважно. Почти всегда. Сколько планов они строили. Сколько раз они прибывали слишком поздно. Этот – не станет исключением. Субъективное время, оно движется, но словно стоит. Век Вне, Битва Тысячи Лет, падение Первого Барьера, затем кровавый Мирофаит. Уже всё совсем иначе, уже победы следуют за победами, а поражения нечасты, исчезающе редки… И тут снова нечто ужасное, пускай у самого фронтира, но сколько лет прошло! И, как назло, именно там, где враг мог остаться безнаказанным, ударить и снова уйти в вековое безмолвие прыжка.

Предательское время. Оно никогда не перестанет быть его врагом.

Силы группировки Флота достаточны для контратаки?

Все доступные резервы подняты по тревоге, КГС закрывает Сектор, Галактическая База «Мерк» приведена в нулевую готовность, но эти меры неэффективны, вероятность именно такого поворота событий составляла менее…

Да, это их ошибка. Пропустили. Не предусмотрели. Сколько субъективных веков…

Сто пятьдесят пять лет по Террианскому Стандарту, – услужливо подсказал Защитник.

Оценки потерь?

Никаких оценок, только констатация. Два миллиарда людей гражданского населения, четыреста тысяч представителей остальных рас Содружества плюс гарнизон Базы ГКК «Керн», по минимальному расписанию – основные силы Экспедиции сейчас в прыжке к Дрэгону.

Да, им ещё предстоит узнать, что ждёт их теперь дома.

За всю свою полную крови и страданий жизнь Первый так и не научился спокойно переносить подобное. Галактика, почему Хранители опять промолчали? Что они увидели за всем этим?

Значит, два миллиарда жизней.

И два миллиарда смертей. Ты уже привык. Не обманывай себя. Это всё иллюзия. Фантомные боли, не более. Я знаю.

– Я не хочу к этому привыкать! К этому нельзя привыкать! – это была не речь, а кашель, его сжатые губы разлепились, произнося слова вслух, не в силах сдержаться, не в силах молчать. Впрочем, ярость была пустой. Некогда на одном из кораблей-ковчегов во время Века Вне сорвавшиеся с цепи мятежники заставили одного из Хранителей умереть, но тот так ничего и не сказал, скорее всего – просто ничего не почувствовав. Они никогда ничего не говорят.

Услужливая память Вечного напомнила. Он сам – почти один из них, из Хранителей. С тех самых пор, как появились первые из них, часть этого проклятия передалась и ему, путешественнику во времени и пространстве, видевшему слишком много.

Земля. Не то, что сейчас называют Старой Террой, а настоящая, ещё живая Земля. Смерть Матери. Синий, мертвенно-синий лёд Антарктиды. Неумолчный срывающийся визг допотопных силовых барьеров, развёрнутых прямо в тропосфере. Ослепляющие вспышки в небе над головой, где гибли последние оборонительные силы человечества, так и не успевшего вырасти из собственной колыбели. Та оборона была долгой, невыносимо долгой, всепоглощающе долгой. Смертоубийственно долгой.

Здесь тоже недавно были люди, и их тоже уже нет. Защитник прав. Там, где десяток часов властвовали рейдеры врага… там уже никого не осталось.

Не надейся, Первый.

– Молчать, – бесформенная туша носителя прямо на ходу выдвигала свои чудовищные орудийные стволы за пределы силового кокона. – Они ещё не все ушли. Выбрать цель.

У нас недостаточно наличной мощности для эффективной атаки.

– Это Т-Робот. Это носитель класса «Ню-Файри», – прорычал в ответ Первый. В душе у него сегодня было пусто. Одна тоска. И ненависть.

– Первый, не нужно, они уже уходят, осталось шестьсот тридцать субъективных секунд хода до границы ЗСМ. Нам никак не успеть.

Голос Защитника? Первый не помнил, слышал ли его когда-нибудь вне своих мыслей. Это создание не снисходило до синтеза живой речи. Значит, это Дух. Величайшая загадка Совета. Гость из ниоткуда, далёкого будущего, из самой Вечности. Для него всё вокруг – лишь повторение пройденного. Там, откуда он пришёл, нет никаких ЗСМ, нет никаких кораблей, нет даже миров в космическом пространстве. Но он знает, чем сегодня всё кончится.

Неподвижное тело Первого напряглось в липких тенетах силового кокона, упрятанного в н-фазных глубинах носителя. Ровно на мгновение. И тогда голубое сияние носового силового щита степенно отделилось от красноватой россыпи огней удаляющихся рейдеров, огромная машина ринулась к замершей в полной тишине и отчаянии планете.

Зачем я туда спешу? Чего жду там услышать? Никто больше не позовёт на помощь, никто не расскажет, как тут всё было. Даже те, кто знает. Кандидат и Хронар… чем вы обернётесь для меня теперь… Защитник, подать полную мощность на ворота накопителей.

Рэдди проснулся против обыкновения как-то разом, с натужным вдохом выбрасываясь на поверхность напряжённого сюжетного сна, ещё секунду назад захлёстывавшего его с головой. От кого-то он там убегал или кого-то мучительно догонял.

Вот, даже в первый день долгожданного отпуска не дают нормально поспать.

Сноп невыносимо яркого света щекотал ноздри, мешая мыслям вновь уложиться на дно сознания.

Пришлось нехотя подниматься, под соскользнувшие простыни тут же забрался ветерок, оцарапал кожу студёным прикосновением. И чего он ставни не закрыл, спрашивается?

Рэдди в последний раз вздохнул вслед ускользающему сну, что-то в нём было не так…

– А ну подъём!!!

Его крик вырвался на свободу, заметавшись меж деревьев. Ура! Тренированное тело пилота стрелой мелькнуло в сенях, так что перепонка двери еле успела его пропустить.

Три круга вокруг дома, прямо так, нагишом. Прохладный воздух вокруг – со свистом, хлёсткие удары листвы по щекам, роса под ногами. Хм, ему казалось, что уже поздновато для неё. И тут же, с разбегу – налёт на ягодник, автоматика в его отсутствие прекрасно справлялась, кроваво-красные гроздья висели на крепеньких черешках, такие огромные, такие сочные… М-м… Слюна во рту лилась потоком, яркий сок капал с кончиков пальцев ему на колени, пока Рэдди тянулся к очередному плодово-ягодному чудовищу.

Эх! Прыжок под собранный в стороне самодельный душ исторг из его груди второй вопль – вода в бочке была совсем ледяная. Какого рожна домовой сегодня над ним так издевается? Прыгая на одной ноге и отчаянно скрипя заледеневающими суставами, Рэдди дурным голосом поминал всех тех отщепенцев и моральных уродов, которые избаловали его личный дом вместе с его обитателями, запихали в его глупую внутренность всяких банальностей про близость к природе и закаливание. На кой ляд ему сдалось это всё, он и на орбитальной Базе ПКО от начальства регулярно получал по разнарядке требуемую дозу дискомфорта, но тут! Дома! Терпеть эти издевательства!

Рэдди выскочил из-под издыхающе булькающего потока воды. Фу, еле дотерпел.

Пилоту заатмосферного истребителя крайне необходима ежедневная порция тренировок, мышечные и нервные реакции требуют постоянной шлифовки, и лучшее для этого время – раннее утро, когда организм отдохнул и готов к максимальным нагрузкам, так и знайте, но Рэдди в тот день решил оставить всё на вечер. Ну его, этот распорядок. Хватит покуда и водных процедур. Сегодня его планы были далеки от служебных обязанностей.

Завтракать тоже было недосуг, однако увидев выдвинувшийся ему навстречу поднос с ароматной яичницей и дольками свеженарезанного сладкого перца с острым морковным салатом, он не утерпел и разом очистил тарелку.

Надевая шорты и лёгкую майку, Рэдди краем уха прислушивался к бормотанию невесть откуда исходившего голоса: «ну вот, а то налетели тут, распорядки нарушать», странно, откуда у тривиального домового в репертуаре столь изыски речи? Или он, несмотря на особо наговорённый запрет, всё-таки слушает ночами инфоканалы? Открутить приёмный контур и отдать на растерзание зверям лесным!

Отвечать на нелестные комментарии бездушного микроцеребра Рэдди не стал, ему давно было пора идти, и с каждой секундой его влекло вперёд всё сильнее. Ходу, он так давно здесь не был!

Нырнуть «рыбкой» прямо в распахнутое окно показалось занятным. Рэдди не глядя шуганул наглую белку-эйси, уже на бегу высматривая впереди хотя бы намёк на тропинку. Лес этот, несмотря на его изначально искусственное происхождение, был образцом непроходимости, молодая поросль, там и сям торчавшая из груд прошлогодних прелых листьев, занятно усложняла задачу.

Рэдди с трудом успевал на бегу уворачиваться от проносящихся мимо него деревьев. Чуть дальше будет полегче (ну чего, спрашивается, несёшься?), там начинался частокол голых сосен, где-то далеко вверху смыкавших хвою в пологие арки. Земля стала ровной, и ноги уже не путались в прутьях, торчащих из земли под немыслимыми углами, а удобно пружинили по хвойной подушке. На полной скорости, когда ветер протяжно запел в его ушах, Рэдди вылетел на знакомую поляну.

Не сказать, что Рэдди так уж шибко любил вот так дурниной носиться, просто он любил носиться сюда, и ничто не могло его удержать от этого хриплого дыхания, от этой радостной боли в мышцах, что такое каких-то десяток километров?!

Некое особое чувство однажды и привело его в это, именно это место, единственное на всей Пентарре. Нужно было выбрать площадку под дом, подальше от всего, подальше от перенаселённого тысячекилометрового мегаполиса, полного взрослых занятых людей, которым не было дела до его, Рэдди, личных проблем. Он набрёл тогда на это место случайно. Тут таилось нечто, что можно было только почувствовать, но не описать.

Вот она, поляна. Как всегда, как в любое время года, усыпана белыми цветами. Большими и маленькими. А посредине Рэдди неизбежно увидел её.

Оля восседала на своём любимом гамаке, как всегда, нелепо торчавшем концами вверх, те обрывались прямо в воздухе, подвешенные к невидимым отсюда гравикомпенсаторам. Она сидела, чуть покачиваясь, полоска интера на её глазах помигивала красным огоньком, она с кем-то разговаривала, вернее выговаривала опять за что-то, если Рэдди правильно понял выражение её голоса, который с такого расстояния едва до него доносился. Рэдди кивнул свои мыслям, неслышно подобрался поближе и вот так, одним прыжком вальяжно развалился у её ног, усилием воли сдерживая натруженное дыхание.

Оля была великолепна, на ней был почти такой же сарафан, как и в день их второго знакомства, разве что рисунок ткани неуловимо отличался. Тонкие её плечи были напряжённо расправлены, словно её собеседник был неподалёку и был способен оценить эту боевую грацию, в руках у неё была зажата угловатая сенспанель, привычно казавшаяся чем-то чужеродным в хрупких птичьих пальчиках.

– Но и вы тоже должны меня понять!.. – брови её нахмурились над непроницаемо-чёрным щитком интера. – Хорошо, в таком случае обязательно свяжитесь со мной, когда всё будет решено. До свиданья, Сертан.

Оля сжала ладонь в кулачок и нетерпеливым жестом стукнула себя по коленке, выпуская сенспанель из рук – Рэдди едва успел рывком подхватить её у самой земли – затем лихим движением она сняла дурацкий прибор, мешавший Рэдди подробнее рассмотреть тонкие чёрточки её лица.

Он аж жмурился от удовольствия, было крайне интересно наблюдать за всплеском эмоций на её лице в тот момент. Его развалившаяся туша повсеместно производила впечатление на слабые женские сердца.

– Девушка, – произнёс он, – разве можно на такой нежной зелёной травке разбрасывать всякую гадость? – Рэдди двумя пальцами покачал немного сенспанель на весу, чтобы потом одним щелчком отправить её подальше, – да ещё делать это такими хорошенькими ручками, ай-ай-ай!

– Опять паясничаешь? – догадалась она.

Поднялась с гамака и с показной укоризной посмотрела на него сверху вниз.

– Надеюсь, ты…

Однако зря она надеялась. Рэдди уже был в прыжке. Одно точное движение тела, он на ногах, хватает Олю в охапку и несётся в сторону леса.

Оля взвизгнула и принялась вырываться – так, для виду. Им обоим нравился спектакль, который шёл на этих подмостках уже не первый сезон.

Мелькали деревья, пахнуло в лицо крепким ароматом смолы, озеро вынырнуло из-за деревьев, как обычно, целиком и сразу, голубой зрачок, без устали всматривающийся в голубовато-зелёные небеса.

Только бы там, и правда, никого не было. А то в прошлый раз неловко вышло, – думали, верно, они оба, глядя друг другу в глаза. От этого Рэдди тут же зацепил неловко подвернувшийся под ноги корень, и они чуть оба не увалились на землю.

Рэдди изо всех сил совершил немыслимый прыжок только для того, чтобы с третьим и последним на сегодняшний день, окончательно испортившим беличьему царству аппетит воплем низринуться в пучину вод. Естественно, совместно со своей драгоценной ношей. Визг же, который при этом издала Оля, плавно так перешёл в ультразвук, сотворив вокруг и вовсе глобальный падёж поголовья.

Это позже, когда оба оказались на солнечном берегу, она, отчаянно хватая ртом воздух, почти членораздельно проскрежетала:

– Рэдэрик Ковальский, ты мне за это ответишь! Мой любимый сарафан безнадёжно испорчен!

– Да ну тебя, я тебе сто таких же сотворю! – заговорщицким тоном пообещал он, аккуратно развешивая свои шорты на ближайшем живописном кусту сушиться.

– Чего не хватало! – ответила она, чиркнув по боковому шву ладонью и выскальзывая из послушно расступившегося платья. – Таких в стандартных модулях нету, а мою программу домовой наверняка засунул в такие дальние дали, что пока он их найдёт…

Оля лёгким, словно струящимся движением подняла руки вверх, подставляя обнажённое тело слепящему светилу, упоительно потянулась. Рэдди в ответ замурлыкал. Надо что-то сказать, сделать. Шаг, другой, да обними ты её, болезный!

– Оля, я тебя снова люблю!

– Снова? А я тебя что? Эх, ты, дурачок-дурачок… дурачок… – её голос стихал, становясь всё слабее.

Он утопал в этих огромных глазах, отчего-то всё время глядящих только на него.

Она любила всплакнуть не к месту. И вот, сейчас на дне этих глаз уже ворочалась слеза. Вот так. Они снова вместе.

И каждый раз будто впервые.

Это случилось спустя полгода после успешной постройки его домика-развалюхи. Рэдди героическим трудом сумел соорудить здесь, в глуши лесов третьего восточного сектора, настоящий пруд с рыбалкой и прочими мелкими атавистическими радостями, оставшимся людям от террианских предков.

Он гордился именно тем, что рыбки не были эйси, Пентарра, несмотря на два миллиарда человек населения и Базу КГГ под боком, не обладала достаточными ресурсами, чтобы расповсюдить настоящую террианскую форель, эйси же обычно сбрасывались в озёра прямо с гравикаров, в рамках стандартной экологической программы. Но Рэдди потратил часть личного кредита на возведение этого райского уголка, своего собственного, вдали от всех, чтобы и на бережку поплескаться, и в лодке на воду выйти, и не лужа чтобы какая, а серьёзная запруда километров десять квадратных, не меньше. Не то чтобы ему категорически не хотелось здесь видеть посторонних, но он с некоторых пор стал целить настоящее уединение, почти одиночество, какое только возможно было в молодых высокотехнологических мирах, подобных Пентарре.

В тот день стояло необыкновенное по красоте утро, зеленоватое небо было подёрнуто дымкой. Идёшь так по берегу и любуешься, не думая ни о чём. То чувство, что привело его в эти края, в то утро билось в нём особенно сильно.

На берегу он разложился, выставил в правильном месте скамеечку, и уже задумал закинуть снасти, однако вовремя заметил неподалёку чьи-то вещи. «Жаль, придётся перебираться на ту сторону, а здесь клёв был лучше», – сокрушённо подумал Рэдди, однако не успел он двинуться с места, как у берега из воды выскользнула девушка, экипированная для подводного плаванья – во рту клапан дыхательной трубки, за спиной кроваво-красные крылья-жабры. Кроме этого, на девушке ровным счётом ничего не было. Рэдди опустил глаза и почувствовал, что краснеет.

«Что с тобой, парень», – спросил сам себя Рэдди, он бывал на Сирии-Аманде и видел там на гигантских коралловых пляжах не меньше миллиона девиц, одетых куда как вызывающе. Совсем одичал.

Пока он поднимал смущённо глаза, девица уже почти подлетела, смешно взмахивая руками и поднимая тучи брызг. Когда первое волнение прошло, он невольно залюбовался ею, у неё была гладкая копна волос, показавшихся в воде почти чёрными, маленькая, совсем детская грудь над частоколом острых рёбер и не такие перекачанные как у большинства знакомых Рэдди девушек руки и ноги. Далеко не сразу он понял, что её лицо, лишь частью спрятанное под маской, ему знакомо.

– Надеюсь, я вам не помешала? Это ваше место? – спросила она, ловко вытирая вымокшие волосы загодя приготовленным полотенцем.

– Эм-м… а с чего вы решили, что это моё место?

– Просто, я тут случайно, недавно, знаете ли… тут неподалёку… а у вас тут и пруд, и…

Рэдди понял, чего же он все прошедшие полгода ждал от этого места, только тогда случилось чудо взаимного узнавания.

– Ой… мы же, кажется, знакомы?

– Привет, ага, знакомы. Помнится, в Госпитале.

Он улыбнулся, как мог. Но улыбка не получилась, мышцы не слушались, еле поспевая за мыслями.

«Какое у неё лицо!» – подумал Рэдди. Он уже чувствовал тонкий запах её тела, нежный аромат нагретых на солнце влажных волос…

– Так с чего же ты решила, что мне помешала? – Рэдди чувствовал, что снова неудержимо краснеет.

Она хихикнула, совершая сложные эволюции со своим полотенцем – обматывая его вокруг себя.

– Ну, просто, знаю я таких… эм-м… рыбаков. Подавай тихий уголок, где можно было бы помечтать в одиночестве.

– «Ну, просто»… – передразнил её не знающий, что и поделать, Рэдди, – ни какой я не «рыбак», так, балуюсь помаленьку, расслабляет, хотя занятие и несколько кровожадное. А ты тут какими судьбами?

– «А я тут», выходит, фактически живу. Со вчерашнего дня.

И она ещё раз хихикнула, ловко выпрыгивая из полотенца. Мгновение, и она уже одета и даже, кажется, причёсана. Чудеса! Белый сарафан… м-м-м…

– М-м. Давай снова знакомиться?

Галактика, какая нелепая, ужасно неловкая фраза!

– Я – Рэдэрик Ковальский, текущее прозвище – Везунчик, он же… не важно, лётный капрал, двадцать семь лет от роду, если ещё не забыла – Корпус Обороны, тоже совсем недавно поселился тут, можно просто Рэдди.

– Оля. Ну, не буду тебе больше мешать.

И исчезла, слегка задев его ладонью. Специально ли?

Рэдди некоторое время глупо оглядывался вокруг, ерунда какая-то, и чего это его так разобрало?

Эх, рыбалочка…

В тот день он вернулся домой вовсе рано, так ничего и не поймав. Видимо, не хватало сосредоточенности, или клёв подвёл.

Хронар бодрствовал, его сознание бурлило, разом увлекая вослед собственным порывам сотни тысяч разумных существ, людей, невольно оказавшихся поблизости от фокуса его внимания. Возможно, они и подозревали о том, что он где-то рядом, даже считали временами, всё серьёзно упрощая, что он ведёт их куда-то, да только, к сожалению, они не могли осознать даже части того, что на самом деле им движет, что несёт Хронара вперёд. Год за годом, век за веком, навстречу новым эпохам. В этот день его первому физическому носителю исполнилось бы 2673 объективных года.

Вечный второго поколения, заставший Совет в полной его силе, Хронар был одновременно человечнее и безжалостнее своих собратьев Вечных, его же особая страсть к абстрагированным от реалий окружающей действительности рассуждениям была редким качеством даже для Вечного.

Подобные ему обычно жили окружающей реальностью во всём её разнообразии. Им хватало сущего.

Ему – нет.

Он стоял тогда на балконе сто двадцатого яруса Немезиды и смотрел куда-то вверх. Мельчайшая частичка его искры продолжала жить в этом теле, время от времени пробуждая к жизни давно забытые механизмы памяти – обыкновенной человеческой памяти, не знающей голосов штормового океана огромной Вселенной. Он, казалось, что-то записывал сам для себя, там, внутри. Чтобы не забыть.

Как будто Вечные способны забывать.

Пентарра была молодой колонией, всего шесть сотен лет он был здесь, всего шестьсот лет текла тут жизнь человеческая буйной рекой, а до того… Конец Второй Эпохи, время больших свершений и больших перемен, услужливая память Вечного могла бы воспроизвести в подробностях все три его Погружения, относящихся к тому времени, когда Галактический Корпус Косморазведки, однажды став единым независимым образованием, принёс в Галактику Сайриус то, чего она не имела, да и не могла иметь раньше.

ГКК сделал её поистине огромной, Человечество обрело мощный движитель, взваливший на себя грандиозную задачу подарить людям прекрасные миры, открыть забытые тайны, раскрыть и показать взыскующему взгляду красоту Галактики, в которой мы живём. Именно открытые ГКК Старые Колонии, именно застолблённые Корпусом форпосты обрисовали то, что мы видим вокруг и по сей день. «Вторая волна экспансии»… знали бы люди, как выглядело это на самом деле, ГКК была некогда стержнем Человечества, той осью, вокруг которой поворачивалась Галактика навстречу долгожданной Третьей Эпохе. Эпохе Вечных.

Система Керн была образована редкой в высоких широтах Галактики группой звёзд с невероятно высоким содержанием бесценного галлия в фотосфере, у центральной звезды было два спутника поменьше, медленно ползущих на предельно далёких орбитах, те обладали планетами, в свою очередь на редкость богатыми редкоземельными металлами.

Это всё, но в первую очередь невероятная даже по галактическим меркам красота здешних затмений, сказало своё веское слово в среде искателей приключений из ГКК, уже во втором веке Эпохи появляются планы закладки основанной на только что открытой н-фазной технологии второй серии галактических крепостей, которые на этот раз принадлежали исключительно иерархии Корпуса.

Один из планов касался и Системы Керн. Прошло время Конструктороа, человечество нуждалось не только в разведке «того, что за горизонтом», как гласил Устав Корпуса, но, в первую очередь, в осознании и исследовании того, что всё это время таилось под самым носом. Волна экспансии вглубь Галактики потихоньку набирала силу, попутно неся с собой те тончайшие изменения в общественном бессознательном, что и составляли суть наступившей незаметно для всех Третьей Эпохи.

Эпохи Вечных.

Далее, пятый век, строительство только завершено, однако уже целое поколение живёт тут, на Базе, считая её уже не просто удобной точкой промежуточного старта, но, в каком-то смысле, собственным домом, символом ГКК. База «Керн» стала тогда крупнейшим постоянно действующим автономным искусственным сооружением, возведённым человечеством за пределами ближайшего к Старой Терре Сектора Сайриус. Вал второй экспансии прокатился здесь спустя полтысячи лет после своего начала, оставив за собой лишь постепенно теряющую былое величие Базу, сотрудники которой уж не были теми бесшабашными искателями приключений, но просто делали любимую работу, не претендуя на героизм и не испрашивая от судьбы огромных свершений, которые должны были бы выпасть на их долю. Третья Эпоха стала тем, чем она запомнится грядущим поколениям.

Эпохой тёплых и уютных миров, Эпохой реализованной многотысячелетней мечты о рае земном. На смену ГКК, который ещё только ждёт собственного возрождения из небытия тысячу лет спустя, приходит Галактическая Интендантская Служба. Огненная мясорубка Третьей Войны не задела обжитые области Галактики, да и для всего человечества обошлась малой кровью. Сектору Керн нужен был мир, несущий административные и транзитные нагрузки, мир, самостоятельно имеющий возможности для выработки необходимых материалов, а также нежизнеспособные планеты в нужном количестве для размещения на них технологических циклов.

Далее всё было очевидно, сам изначальный выбор, павший со стороны ГКК на Систему Керн гарантировал всё, что требовалось, осталось предпочесть один из трёх имеющихся в огромной Системе претендентов на освоение. Новую колонию назвали согласно бытовавшей тогда лингвистической моде – Пентарра – и дали терраформерам ГИСа пятьдесят лет на её первичное благоустройство.

Галактические трассы уже были готовы принять в свои объятия чудовищные транспорты, пилотируемые такими, как Хронар. Невероятно близко расположенный от орбиты Пентарры колодец Раше изгибал границу ЗСМ так сильно, что, по космическим меркам Эпохи, целую четверть орбитального цикла планеты пространственные корабли могли стартовать и причаливать к докам орбитальным Транзитной Станции и оборонительной Базы ПКО почти без малейшей задержки. Единственный прыжок из «физики» в надпространство – и уже добрая часть Галактики осталась позади.

ГИС проводил через Пентарру огромное количество своих проектов, однако Корпус Косморазведки как был, так и оставался сутью, духом жизни людей Пентарры. Вот и сейчас, когда основной приписанный Керну флот Корпуса, ведомый тремя Воинами, покинул пределы ЗСМ, отправившись в долгожданную Экспедицию, словно сама жизнь на планете замедлилась, Хронар чувствовал это так же остро, как, временами, ледяной пот на собственных щеках. Это была планета ГКК, такой её он её построил. Такой он её сохранит.

Нет.

Мысли Вечного прервались, словно ударившись в непреодолимую преграду.

Это было, как удар под дых.

Это было, как пройти по собственной забытой могиле.

Крошечные точки на небосводе, заметные лишь по мерцанию заслоняемых ими далёких звёзд. Холодные сгустки агрессии, чужой, безомэциональной, расчётливой. Неживой силы.

Люди так и не могли заставить себя думать о посланцах этой чудовищной цивилизации как о разумных существах, так беспощаден и глух был этот разум. Любые иные расы, будто то даже самые нематериальные формы сознания, были стократ понятнее этих закованных в броню убийц.

Враг всегда был рядом, сколько человек вообще сталкивался с порождениями космоса. И война с ним не стихала уже долгие тысячелетия.

Планируя Экспедицию, они знали, что так может случиться. Однако теперь вероятность стала реальностью.

Как глупо.

Решение было принято. Один стремительный импульс, оптимальный инфоканал – Вечный Хронар – Кандидат – Великий Галаксианин – Совет Вечных – Первый Вечный – был пройден мгновенно даже для предельно растяжимого времени Хронара. Само пространство разорвалось на части, со стоном впитывая в свои недра ярость Избранного. В доли секунды тот вобрал и пропустил через себя гигаватты информации-энергии, вложив в них свой короткий, полный отчаяния зов.

Я ошибся. Пропустил сигнал начала атаки. Даже Кандидат почувствовал и почти её осознал. За мгновение до меня, Галактика, где были мои мысли… Ещё пару мгновений назад мы могли успеть. Вечный… Вот так и заканчивается твоя история.

И, уже окончательно уходя из мира людей:

Кандидат попытался отклонить мой сигнал, он почти сделал это. Задел отдачей кого-то из людей, пускай, теперь уже неважно. Он уже пытается… Не вовремя. Оно всегда приходит не вовремя.

Зову тебя, Первый. Ты уже не успеешь прийти на помощь, но пусть мой крик боли расскажет, что тут случится. Мы встретимся снова, но будем тогда уже другими. Так всегда бывает.

И не было вокруг никого, кто увидел бы в тот миг лицо Вечного, слишком поздно осознавшего, какой окажется его судьба пред ликом этой Вселенной.

Корпусу Обороны редко приходилось непосредственно сталкиваться со «старшими братьями» в своих операциях, однако время от времени База всё-таки направляла «вниз», на Пентарру, запрос о необходимости выделить в её распоряжение некоторое число спецов из состава флота ПКО. Что собственно и выполнялось, «старшие братья» были таковыми не только по названию, исторически роль ГКК в колонизации Пентарры не была забыта, именно туда уходили служить все те, кто переступил возрастной ценз для нижнего состава и представлял интерес для Галактических служб как профессиональный навигатор, инженер или управленец, из Корпуса Обороны путь помимо ГКК был или во Флот, или обратно на планету, искать профессионального счастья по линии ГИСа.

Для рядовых пилотов, совсем молодых в общем-то людей, только начинавших жить и ещё не осознавших, что пути человека в современной Галактике подчас недоступны его собственному пониманию, ГКК был и оставался единственно возможной целью, любая командировка на Базу «Керн» воспринималась исключительно как праздник. Предстояла трудная работа, которую следовало выполнить на уровне, который показал бы мастерство каждого.

Рэдди, являвшийся к тому времени командиром звена в составе специально для этого сформированного Крыла, отправленного на Базу, невольно чувствовал эту ответственность вдвойне. Перед прибытием он неоднократно проверил всех своих ребят на степень готовности к полётам, раза два или три погонял команду в тестовом режиме, пока полностью не удостоверился, что долгожданная командировка обойдётся без эксцессов.

Беспокойства были, в общем-то, напрасными, сюда могли попасть только лучшие части Корпуса, однако перелёт до Базы на пассажирском пароме класса «Дриада», который продлился двое суток, был потрачен не на дурацкое загорание на верхней палубе с девицами, мотающимися туда-обратно по ГИСовским делам, а подготовкой, которая, как известно, лишней не бывает.

Рэдди терпеть не мог тратить служебное время на отдых, а тут как раз выдалась возможность воспользоваться пустующей третьей рубкой для тестовых полётов. Небольшая интрига среди флотских (прочие командиры звеньев тоже возжелали ухватить это полезное помещение) привела Рэдди в кресло второго пилота под ехидный надзор бортового церебра, за гнусными шуточками которого ясно чувствовался голос первой рубки. Вообще же, всё прошло отлично, виртуальные полёты плавно перешли в карусель погрузки какого-то оборудования на карго-шипы ГКК, огромные, класса «Гэлэкси», каргошипы среднего радиуса действия.

От общей спешки командование крайне урезало сроки завершения погрузки. Работать пришлось в не очень приятной спешке, зато выдавалась возможность показать выучку. Вечерами по времени Базы Рэдди встречал сивые физиономии пилотов из лётного состава «старших братьев» в коридорах третьего уровня, те отчего-то всегда широко улыбались в ответ на его усталую ухмылку, пожимали руку и начинали выспрашивать, как дела «внизу».

Будто сами они не бывали так же, как и Рэдди, каждые несколько месяцев в увольнении на планету. Юмор Рэдди ценил и сам, только робел перед этими бравыми молодцами, которые должны были со дня на день отправиться в Галактику Дрэгон. Именно туда, точнее, к точке сбора для последующего прыжка, и отправлялся весь наличный исследовательский флот ГКК. Вблизи от областей боевых действий соединения КГС постоянно нуждались в услугах Корпуса косморазведки.

Навигаторы в итоге замечали чужую неловкость, оставляли Рэдди с его товарищами в покое и удалялись, всё так же улыбаясь, в сторону своих кают. Рэдди же запирался в отведённой ему коморке (скорее всего, она не так давно была тривиально переименована из технического склада, только прежде очищена от хлама и оснащена требуемым пилоту оборудованием), где и предавался невесёлым мыслям.

Как же хотелось улететь вместе с этими парнями. Дате только срок, он тоже непременно станет в будущем таким же уверенным в себе профессионалом, способности которого ценятся не только в пределах родного мира. А когда вернулся бы, он бы обнял Олю, встретив в её глазах нежность и восхищение. И это было бы хорошо.

Время командировки пронеслось как-то незаметно, два месяца по местному времени Базы, шестьсот с лишним часов полётов, тридцать мегатонн переправленных из доков Базы в шлюзы готовящегося к отправке грузовика контейнеров.

Скоро отправляться домой.

За гранью его сознания возник звук, потом стих.

– Войдите!

Одна из панелей отошла в сторону, пропуская внутрь фигуру в серой форме пилота ПКО.

– Разрешите обратиться, сорр?

Её звали Сорианна Грецкая, она была из другого звена. Рэдди некогда приглянулось это чуть крупноватое лицо, на котором жили два огромных небесно-голубых огонька. Два года назад, когда ещё не было рядом с ним Оли, Рэдди и Сори не раз проводили вместе ночи, даже был как-то случай, что он с Ульрихом всерьёз из-за неё подрались, чтобы потом, морщась от нанесённых друг дружке увечий, просидеть всю ночь за бутылкой крепкого. Да, были времена. С тех пор всё изменилось, и теперь он был выше её по званию.

– Да, конечно.

Было непонятно, что привело девушку к нему. Формально она не находилась в его прямом подчинении.

– Мне было приказано поступить в ваше распоряжение до окончания срока назначенного мне взыскания, сорр.

Он должен был и сам догадаться. Рэдди поднялся с кушетки, на которой неподвижно просидел уже битый час, подошёл к девушке и внимательно на неё посмотрел сверху вниз. Ага.

– Шестое звено, прошлый вылет. Твоя работа?

– Апро, сорр, – Сорианна чуть заметно кивнула, – только не прошлый, а минус второй.

Понятно, командование не стало ничего предпринимать, программа полётов должна была завершиться, после чего, когда задание было бы успешно выполнено, можно было уже во всём разобраться. Так всегда поступали. Но почему для исполнения срока взыскания был выбран именно он?

– Спасибо, пилот Грецкая, побудьте пока… там, я вас позову.

– Апро, сорр!

И она вышла.

Однако… Рэдди немедленно потянулся к сенспанели, отбарабанивая по памяти длинный код.

– Да?

– Привет, это ты Сори ко мне отправил?

– Нет, конечно, распоряжение сверху, что-то они мутят, ага?

– Да уж… спасибо, Мак. Да, кстати, ты как относишься к идее посетить мою скромную обитель по приезде?

– Замечательно, только не сразбегу, а, скажем, на следующий день… пойдёт?

– Замётано, в шесть у меня!

Эрвэ-панель погасла. Мак молодец, даже вида не подал, хотя рожа у него…

– Пилот!

– Сорр!

Девушка всегда обладала хорошей реакцией.

– Ваш срок взыскания?

– Двадцать пять субьективных часов, сорр!

То есть до самой отправки «вниз». Отлично.

Рэдди некоторое время рассматривал красивые формочки «актов о взыскании», выведенные ему инфором, после чего, чуть не расплываясь в ухмылке, снова обернулся на провинившуюся.

– Так. Вот тебе зубная щётка и полотенце, будешь мне должна на планете, пойди умойся, потом – спать. К себе ты сегодня уже не успеешь. Можешь лечь прямо тут, в углу на пенке, а с утра приказываю присоединиться к остальным в спортзале, где и пробыть, за вычетом времени на душ, до отправки. Всё ясно?

– Апро, сорр!

Даже не дрогнула, её нахальная улыбочка так и не появилась на бронзовой физиономии. Вот славно.

Задумчиво поглядев ей вослед, Рэдди пожал плечами. Уж тут начальство точно не на того напало. Хорош бы он был гусь, если бы действительно стал по полной программе сейчас обрабатывать Сори, как это было теоретически положено. Мак-Увалень сам с неё три шкуры сдерёт во время следующего дежурства на Базе. И правильно. Да и Рэдди под личиной капрала Ковальского на следующем дежурстве ей устроит такие внеплановые инструктажи, что мало не покажется.

И довольно на этом, проехали.

Рэдди откинулся на спинку кресла, подняв глаза к потолку. Весь день сегодня это искусственное небо с пятнами облаков по серой дымке не отпускало его, будто скрывая какую-то тайну. Смарт-краска и её иллюзии. Зачем конструкторы кораблей создают все эти картинки, которые всё равно ничего не меняют, дом – далеко, безумно далеко, и никакие мантры и заклинания погружённого в одиночество разума этого факта не отменят. Человеку плохо, очень плохо в космосе.

Тысячи лет террианская цивилизация продолжает свои опыты по преодолению непреодолимого – люди ныряют в эту бездну с головой, как навсегда, без надежды вернуться, и только возвращаясь к родному миру, понимают, как много они потеряли. И отправляются затем в полёт снова.

Именно поэтому космос был и остаётся уделом отчаянных одиночек, борцов с самими собой, героев своей расы, именно поэтому здесь на потолке все эти облака, именно поэтому они бесполезны. Вечный Хронар мог всё это исправить, ведь именно он был для них и домом, и родиной. Прозвучи здесь, меж этих палуб его голос, всё разом стало бы иначе. Но их много, очень много, людей Пентарры, и Вечный не мог поспеть за всеми. Он ждал их дома.

Зачем же тогда этот самообман, ведь его глаза при желании могут отбросить шелуху механических видений, да и самую толщу корпуса идущего в физике парома, растворить силовые тенета внешней брони, и увидеть то, что нужно бы изобразить на этом потолке на самом деле.

Обнажённое, мерцающее в сетчатке глаза мириадом умирающих огней пространство, наполненное пустотой. Вот она, правда.

Вселенная Человека, Галактика Сайриус, стоящий почти на ребре вихрь тлеющего света. Могучее пространство жизни, с сотнями населённых миров и тысячами планет, годных к заселению, но пока не освоенных, не исследованных.

Как мало они ещё знают о своём ближайшем космическом доме, но почему-то уже рвутся дальше, к скоплениям чужого разума Великого Галаксианина, к форпостам старого врага в погружённой в огонь чужой Галактике, к мирам других рас. А может, и новых врагов, хотя и одной бесконечно идущей войны для человечества было более чем достаточно.

Что искал человек среди этих просторов? Новый дом? Старый ему никто заменить так и не смог. Даже многочисленные малые родины, выпестованные, вскормленные Вечными, не отпускали от себя человека. Его самого – не отпускали.

Но было же что-то, что так необходимо было отыскать, было не только для людей, но и для тех, что вели, на самом деле – по собственной воле вели человечество куда-то туда.

Что же они все искали уже тысячи лет, потерянную Терру, ожившую, но не ставшую живой? Бесконечно мудрый, но бесконечно чуждый разум Галаксианина, с которым на само деле можно было найти общий язык и общие цели? Зачем – всё? И зачем тут эти облака…

Остаток времени до отлёта Рэдди так и просидел здесь же, в кресле, отчего-то не ложась спать, отчего-то не отрывая взгляда от медленно кружащихся звёзд, отчего-то не видя ничего вокруг.

Он словно разом растворился в окружившей его тишине, чувствуя лишь одно.

Где-то позади него рождался страх, где-то впереди рождалась ярость.

А он всё никак не мог уловить, что же такое происходит…

Ныряя вместе с остальными в бездонный гравитационный колодец Пентарры, Рэдди даже уж и не помнил того чувства, что так снедало его всего двое суток назад. Дома всегда спокойнее, чем там, в бездонном пространстве. Это знал каждый, кто хоть раз покидал пределы родного мира.

Они лежали под жарким солнцем Пентарры, подставляя разгорячённые тела ласковым прикосновениям ветра. Было очень тихо, ни шороха вокруг, ни единый летательный аппарат не прорезал безмятежные зеленовато-голубые небеса, только отдалённые птичьи трели напоминали, что ещё существует какая-то реальность, что мир не исчерпывается их ласковыми объятиями. Так они постепенно отходили от сладостных воспоминаний.

Да, они были вместе.

Взгляд Рэдди медленно скользил по мельчайшим чёрточкам её тела, словно пытаясь, что-то выведать у этой смертной оболочки, словно ища ответа на старый вопрос.

«Оля, кто ты? Отчего так сжимается моё сердце при виде твоего лица? Отчего эта боль становится нестерпимой при виде малейших отметин неидеальности мира среди этих милых черт? Следы пережитой боли, следы страхов и печалей, былых трагедий или даже просто неприятностей – от всего этого, былого, прошедшего, именно тебя так хочется защитить, словно именно ты чувствуешь всё это острее, болезненнее всех окружающих, будто в этом ты подобна… подобна…»

Ответа не было и быть не могло, на такие вопросы приходится отвечать всю свою жизнь, и так и не найти ответа. Просто ему не хватало этих черт, он не мог насытиться ими вдоволь, чтобы хватило на сколь угодно малый срок, Рэдди утолял жажду обладания, он обвивал её тело своим, стремясь прижаться как можно теснее, и его подбородок, впившийся в её ключицу, оставлял на атласной коже морщинки складок. Но единение раз от раза прерывалось, оставляя чувство невосполнимой утраты, и к этому Рэдди уже почти привык.

Оля же просто лежала утомлённая, отдыхая. Красноречие сонного лица говорило: Оля – тут, она почти уже дремлет, впитывая те немые слова, что Рэдди был не в силах высказать вслух, слушая его тишину. И нежность, и радость встречи, и неукротимую, яростную любовь, что его переполняла. И она была так же, как и он, предельно счастлива. Хотя бы не время.

Это мгновение немого благоговения перед собственным нагим величием длилось долго, почти вечность. Но, всё же, только почти.

– Оль…

Его голос, как всегда, не выдержал и дрогнул, пришлось натужно проглотить ком, что застрял в горле. И лишь потом повторить попытку:

– Оль, как у тебя дела? Чем живёшь, милая?

– Чем живу… да тем же, видел, дела всё, даже не знаю…

– А у нас всё возня на Базе, «старшие братья» отбывают в Галактику, нас под это дело стали чаще гонять на орбиту и дальше. Как только освободились – я сразу сюда.

Оля тоже уткнулась ему в плечо, давая понять: «конечно же, ты спешил сюда, хороший мой». А Рэдди всё продолжал говорить, сам понимая, что несёт бессвязицу, но не мог остановиться.

– Такое тяжёлое дежурство у меня впервые. Вымотались вчистую, у меня даже не хватило сил следить за посадкой, думал, там же в капсуле и срублюсь, так устал, а сегодня проснулся и ничего, бодрячок!

Тут и Оля улыбнулась.

– Ага, я заметила, вся физиономия в соке измазана, и не стыдно гнусно поедать немытую ягоду?

– Не-е-ет! – усмехнулся Рэдди. – А иначе для чего она существует?! Чтобы её ели. Вот я и ем!

– А помыть?

– А помыть, это уже совсем не то!..

– Эх, ты, хрюша!

И тут он вспомнил.

– Галактика, совсем забыл! Я же пригласил сегодня к себе Мака-Увальня, наверное, придёт с женой, ещё ребята из моего звена обещались…

Оля мигом вскочила и, привычно уперев руки в боки, приняла над ним боевую позицию. Ух, какой ракурс.

– И что же ты молчал? Уж полдень, ничего не готово, как мы будем гостей встречать?

– Мы? Оля, ты уверена, что тебе стоит участвовать в этом скабрёзном обществе?

Он, конечно же, находился в абсолютной уверенности в своих ребятах, однако зачем ставить Олю перед необходимостью «за компанию» до полуночи суетиться вместе с ними. Захочет, так и сама сообщит о своём желании. И точно:

– Ну уж нет, мне тут и так скука смертная. Так что уж лучше ваша дурная пилотская компания, чем вообще никакой!

– Да? Думаешь? Ну смотри!

Рэдди хохотнул, одеваясь наперегонки с Олей, и на этот раз он всё-таки сумел заметить тот летучий момент, когда её подсохший сарафан успел перекочевать в цепкие ладошки с того куста, на котором он сушился. Шустрая какая. Он любил наблюдать, как она одевается, но происходило это подчас вот так, со скоростью звука.

– Ай-ай-ай, девушка просто помирает от суки! И даже её любимая работа не может в наше отсутствие развлечь несчастную!

Оля загладила последний шов и чуть наморщила нос.

– Да-да! Только не вздумайте чрезмерно преувеличивать значение ваших персон в моей культурной программе на эту декаду!

А Рэдди радостно кивал.

– Ни в коем случае!

Его по обыкновению идиотский смех прокатился над ни в чём не повинным лесом.

И правда, было пора отправляться.

Отчаянно маневрируя, истребитель содрогался всем корпусом, не успевая полностью гасить инерционные рывки компенсирующим гравидиполем. Пилота мотало в «коконе», едва не выбивая пальцы из цепких захватов сенсорной зоны. Следовая начинка его тела уверенно скармливала системе управления командные импульсы, но контроль всегда оставался физическим – за морем шумов в бурлящем адреналином организме транскраниальные сенсоры понижали скорость принятия решения, и эти сотые доли секунды решали всё. Потому барабанная дробь касаний сканирующих областей под каждым из пальцев досылала и досылала в интерфейс бортового тактического церебра подтверждения выбранной траектории. И лишь там, где человек со своей ограниченной даже в полётном экшне скоростью реакции становился бессилен, квантоптоэлектронные схемы брали контроль на себя.

Пилот не доводил до крайности, мучительно пробираясь на максимуме возможностей генераторов сквозь плотную сеть тщательно просчитанных наведением траекторий. Метеоритный поток впереди был крайне нестабилен, взбаламученный сотнями рыскающих по его недрам теней, по его толще пробегали сферические волны детонаций и веерные – генераторных выбросов. В окружавшей его каше стоило принять единственное неверное решение, и баллистика могла в ответ швырнуть корабль в форсаж, превысив в тщетной попытке спасти экипаж лимиты гасителей, и стократная перегрузка тут же сделала бы из хрупких внутренностей корабля неживое месиво. В метеоритном рое пилот воевал не с противником, пилот воевал с самим собой, собственным везением и скоростью реакции.

Истребитель содрогнулся. Случайный осколок лишь слегка царапнул по внешнему силовому конусу, однако даже этого шального касания при скоростях сближения в десятки километров в секунду хватило, чтобы от «атакующей цели» осталось лишь разреженное облако ионизированного перегретого газа, а цвета индикаторов перегрузки рванули в красный спектр.

Воздух в кабине сделался почти физически ощутимым столбом жидкости, стискивающим каждую клеточку его тела, а кости впились в основание ложемента, с хрустом выворачиваясь из суставных сумок. Завыл где-то в глубине сознания сигнал тревоги, сквозь каменное молчание разрываемых барабанных перепонок и стон насилуемых нервов. Сердце бухнуло раз и затихло, сдаваясь.

Мельтешили перед невидящим взглядом какие-то отрывочные образы – траектории, запросы, команды, аварийные отчёты. Пилот пытался вернуть себе контроль, хоть как-то ответить на весь этот хаос, прекратить никак не заканчивающуюся пытку…

Следовая начинка всё-таки сумела удержать его распадающееся сознание на грани окончательного коллапса. Что-то словно провело невидимой ладонью по призрачному миру пилотажного транса, разом сделав его до предела чётким, холодным, потускневшим и успокоившимся. Принялся мерцать, отключённый, коммутатор центрального интерфейса управления. Корабль перестало швырять, и послушные сервоприводы экзоскелетных актуаторов тут же принялись собирать воедино страдающий от перегрузок организм. Армированные кремнийорганикой связки расслабились, а пальцы снова легли в сенсорные области.

Теперь принятие решений оставалось за ним одним. И довольно.

Очень необычное ощущение. Будто это не ты сам сидишь, погружённый в недра «кокона», в то время как твой загруженный адреналином мозг пытается из глубин пилотажной эйфории принять правильное решение, а на самом деле – сам ты где-то очень далеко, и оттого все эти вымышленные руки-кисти-пальцы так медлительны, так неловки, а это тело всё – как чужое, ненастоящее, а сам ты больше, куда больше всего этого, тебя бы хватило на сотню таких кораблей, на сотню таких пилотов.

И решение. Оно было таким простым, будто жило с ним уже давно, его нужно было лишь просто увидеть.

Истребитель всей своей мощью упёрся в пространство, вставая на дыбы поверх сминаемого в складки и борозды взнузданного континуума.

Дебрис дождём осколков брызнул во все стороны, очищая окружающее пространство силой отдачи ходовых генераторов. Приходящая в себя система наведения прочертила с десяток траекторий ближайших тел опасной величины, но все они шли стороной, никак не мешая замершему в недрах метеоритного роя человеческому боевому кораблю.

Пространство гремящего вокруг огневого контакта стремительно выворачивалось наизнанку, сменяя острые углы атак-схождений пространственными координатам плавно изгибающегося внешнего гравитационного поля, волокущего рой куда-то вдаль, по гигантскому кольцу диаметром в одну десятую парсека. Гигантское, находящееся в самом расцвете отведённых ему возможностей светило этой Системы потоком своих высокоионизированных частиц миллиард лет назад вымело из этих областей все лёгкие элементы, превратив радиус в грохочущую мешанину слипающихся и разлетающихся вдребезги скал, пронизанных электромагнитными полями.

Металл здесь был повсюду – расплавленный в зеркальные лужи на поверхности медлительных тяжёлых космических мегалитов, ощетинившийся кристаллическими лезвиями обломков, ползущий белёсыми лентами намагниченной пыли вдоль силовых линий изгибающегося вместе с потоком электромагнитного поля.

Эхо сканирующих сигналов систем навигации тут дробилось и дрожало, огибая несущиеся с космическими скоростями рои обломков. Силовые экраны мерцали проникающим излучением скопившихся в ядрах крупных астероидных скоплений трансуранов и сверкали ярким дождём звёздного ветра от центрального светила. Фермионные поля сканеров давали ясное представление о динамике и гравитационных возмущениях от ближайших целей, но тоже тонули, вязли в мешанине вещества-энергии-поля, разворачивающей на гигаметры вокруг бесконечную борьбу с самой собой, которая не остановится до тех пор, пока не иссякнет питающий рой источник бездумно растрачиваемой звёздной энергии и пока всё это безумие не смёрзнется одним чудовищным кольцом медленно бредущей в никуда мёртвой материи.

Так будет тогда, когда уже и сами следы пребывания человечества в этой Вселенной растворятся, переплавленные в яростных вспышках сверхновых и безумной топке аккреционных дисков коллапсаров, пожирающих материю без остатка только лишь затем, чтобы потом, когда-нибудь, родить из неё другие миры.

А пока хаотичный танец астероидного роя оставался смертельно опасным для обоих противников, ввязавшихся в огневой контакт в столь плотном пространстве. Рвались на тактических проекциях конуса залпов, сферы детонаций, бежали реверсные веера ходовых и навигационных факельных зон.

Весь этот безумный мир, эта неживая ойкумена сделалась для пилота одним большим уравнением, задачей с миллиардами неизвестных, которое следовало решить, и решить быстро, ведь где-то там, внутри этого уравнения, жили люди, другие пилоты, каждый из которых сейчас решал такую же задачу. И гибнет, так и не найдя решения.

Пилот наблюдал за пространством холодно и отстранённо, бросив всякие попытки вобрать его в себя, проникнуть за пределы тактических панелей туда, в этот кипящий хаос. Тот раз за разом его обманывал, не давая к себе подступиться, оставаясь холодным и отстранённым. Это простой мир, очень простой. Он требует только одного – решения.

Тактика послушно свернулась обратно к субъективным координатам, унося границы роя за край доступного пространства, искажая звёздное небо, выхолащивая его до реперных триангуляционных точек координатной сетки. Этот мир не нуждался в красоте, он был груб и механистичен.

Продавленное гравитацией полотнище пространства. И точки на нём, холодно-пассивные и агрессивно-живые.

Команда к началу манёвра, дублирующий сигнал секции наведения, ходовым генераторам, орудийным вычислителям. Красные маркеры перегрузки, наваливающая темнота.

Церебр тут же подтвердил получение команды.

Истребитель одной размашистой спиралью ринулся в самую гущу огневого контакта, короткими залпами разрывая пространство боя. Силовой экран дрожал и деформировался, отражая град мелких осколков, но гладко изгибающаяся плеть курсограммы продолжала виться между силикато-металлическими колоссами, успешно прикрываясь их тушами от запоздалых контратак.

Одиночный бой в плотном пространстве прост и безыскусен. Прямое попадание гарантирует искажение курсограммы, перенормирование силовых экранов, провал мощностей генераторов и первый же встреченный обломок превращает противника в облако металлического газа.

Противник не обладал кинетопоглащающими н-фазными технологиями и рассчитывал скорее на быстроту первой атаки, нежели на стойкость собственной брони. В подобном месиве пилот не давал противнику шанса. Решённая им задача – не давала. Холодная уверенность в собственных силах просчитать каждый этот элемент головоломки предшествовала в холодной же способности проделать этот механический набор команд и манёвров, которая и порождала искомое.

Пилот не тратил ни миллисекунды предельно сжатого субъективного времени, точно удерживая истребитель у самого край тонкой грани между пределом возможностей и быстрой смертью в недрах термоядерного взрыва.

Грохотали пусковые шахты, роняя в недра роя остатки наличных запасов – активные бакены наведения могли прожить в таком плотном потоке лишь считанные секунды, но даже той скромной информации, что от них успевала поступать, хватало, чтобы повысить допуски систем управления при очередных коррекциях курса.

Расходящаяся воротка виртуальных траекторий на мгновение фокусировалась у далёкой цели, превращаясь из облака – в натянутую до предела, колеблющуюся на высоких частотах струну, и уже в следующее мгновение истребитель срывался с места, гладко и бесстрашно скользя по этой путеводной нити в недра перенаселённого пространства.

Это была эйфория, безудержное счастье обретённой свободы. Какая-то одинокая частичка сознания пилота сознавала всю иллюзорность этой свободы, ограниченность и этой мощи, но в остальном он наслаждался тем, что имел, и играл покуда в те игры, в которые ему позволяли играть. Пока он слишком слаб и одинок в этом мире, он слишком мало о нём знает и ещё меньше – о самом себе, куда он идёт, что из себя представляет, зачем он вообще существует, такой, властелин пространства на службе неизвестности.

Ему уже сейчас недостаточно просто править этой неживой силой костной материи, подброшенной ему подачки от искусственной реальности полётного тренинга. Как не хватит и настоящего пространства-времени, что окружает его каждую секунду с самого мгновения его недавнего появления на свет. Пара десятков лет, как он есть, пара десятков лет, как он будет. Кем?

Пилот не знал этого. Но чётко помнил одно – что бы сейчас он не доказывал самому себе или всем им, что окружали его сейчас, далёкие, раскалённые сгустки воли – спустя крохотное мгновение он снова всё забудет, отдавшись биологической природе своего Носителя. Другие Избранные называют эту жизнь Погружением, для него она была просто жизнью.

Пора было снова становиться собой.

Привычно свистнули сервомоторы, распахивающие недра «кокона», в приглушённом свете помещение учебного центра походило на склад «биологического материала», где в изолированных камерах проращивали для дальнейшей имплантации человеческие органы, и выбираясь из цепкой паутины мира квазиреальных моделей, пилот как правило чувствовал себя именно таким – живым и одновременно неживым, телом, в которое поместили душу, но сделали это лишь на время, пока не подоспеет другое тело, более пригодное для… для чего?

Он не знал.

Имитация в этих «коконах» была полной, организм выматывался душевно и физически, сам же он с трудом помнил, что же там было, внутри, к чему его готовили инструкторы. Пилотирование, да, пилотирование. Но детали оставались за пределами его памяти.

И потому он хотел поскорее снова попасть в настоящий, реальный, не смоделированный космос. Где не было и следа тех грандиозных космических битв. Но где он мог по-настоящему проявить те таланты, которыми обладал. Которыми обладала его искра.

Сегодня в его личном деле появится лишняя запись, на один день приближающая его к достижению мечты – дальней разведке, службе в ГКК, новым мирам. Ещё пара минут, пока его не начали снова терзать сомнения. Он ещё не вспомнил, что он при этом теряет.

Они.

Кто такие были эти «они», что такое они представляли друг для друга, и почему они таковыми были? Этого Рэдди не сознавал очень и очень долго. А когда и понял нечто очень важное, то всё равно не смог до конца постичь, почему всё именно так.

То мимолётное знакомство в госпитале и даже случайная встреча на берегу озера ничему его толком не научила. Он продолжал вести свою обычную жизнь, полную малолетних благоглупостей, искреннего смеха и такого же искреннего голода к жизни. У него были друзья, некоторые из них – те, что навек. Он несколько раз внушал себе, что влюблён, и даже не был каждый раз в полной мере уверен, что это не самообман. Вокруг было полно солнца, счастья, мир был прекрасен, а жизнь, что светила где-то там, впереди, оставалась неведомым призраком. Он жаждал её, своей судьбы, но ему ещё не было дано высмотреть в себе кое-что весьма существенное.

Как бывает со всеми молодыми людьми на свете.

И вот, привязанность сменяется привязанностью, Рэдди-Везунчик не мог пожаловаться на недостаток общения. Любого рода. Но годы шли, процесс формирования характера, который ещё сыграет в его и не только его судьбе свою важную роль, шёл своим чередом.

Неспешно, неизбежно, небрежно и ненужно.

Рэдди подспудно начал задумываться о собственном будущем, но таковы все молодые Третьей Эпохи, рано или поздно им приходится искать в этой странно-свободной и безгранично-неопределённой Вселенной свой собственный путь, пусть ничуть не оригинальный, но – свой, один. А поэтому…

Рэдди ушёл в тот вечер из дома. Странно это – уходить из собственного дома, который строил своими руками, в котором сам же и жил, если не принимать во внимание некое средневзвешенное число обычных его гостей. Нет, Рэдди даже и не приходило в голову разочаровываться в том обществе, в котором прошла вся его жизнь, эти люди и в самом деле были замечательными товарищами, доброта и ум их делали общение беспрерывным праздником, если и пробегала тень по их лицам, так только случайно, лишь украшая собой извечную радость встреч.

Но.

Рэдди уже научился чувствовать свою собственную партию этого окружающего его планетарного масштаба хора, и временами ему начинало казаться, что, и вправду, его роль в этом мире – роль одиночки, прокладывающего себе тропу там, где никого нет… или почти никого.

В тот вечер он бросил своих приятелей сидеть в гостиной и пить пиво из высоких кружек, а Вику… её он оставил на самом крыльце, оставил стоять и смотреть ему вслед, ничего не понимающую, но уже от этого готовую разреветься.

Ему явственно слышалось, как мечутся её мысли, как мерцают в темноте сгущающихся сумерек разом наполнившиеся влагой пронзительно-зелёные её глаза и как отчего-то растёт в ней осознание того, что простой парнишка Рэдди Ковальский, пилот с ПКО в сером кителе, оказался для неё слишком сложным существом. Она, да, именно она не смогла заполнить собой ту пропасть, что ни с того ни с сего разверзалась под его ногами в иные мгновения. Рэдди что-то в себе нёс, но вот что? И зачем теперь эти бессмысленные размышления.

На эти вопросы Вика ответить не могла, и поэтому осталась стоять там, на крыльце, когда он ушёл в тот вечер из дома, а потом, разогнав оставшихся в доме гостей, она всё аккуратно прибрала под недовольное ворчание домового и сама тоже… ушла.

Навсегда.

Рэдди, что брёл, опустив голову, по сумеречной тропинке, отчего-то себе так явственно всё это представлял, что сердце его, большое сердце человека чуткого и даже немного кажущегося наивным в этой своей чуткости, неудержимо трепетало в груди. В который раз. Нужно терпение, кричал он сам себе сколько раз, да только терпение это такая странная штука… стоит приказать себе, назначить конкретный, пусть и страшно далёкий от сегодняшнего дня срок, как она готова служить вечно. А скажи, что ждать-то всего чуть, как тут же всё терпение иссякает, рвётся с узды…

Рэдди болел душой, в который раз болел душой, всё бродил меж влажных к ночи стволов, дышал их ароматами, слышал ночную возню над головой, и болел.

Как и всегда в подобных случаях, не обошлось без горьких воспоминаний. Бередить старые раны – дело нехитрое, ты потом их поди залечи. Мелькали полуистёртые образы родителей, чиркнула боль воспоминания о сестре, к которой он так и не удосужился заглянуть все эти годы. Сколько раз уже набирал выученный наизусть её код, чтобы договориться о встрече, но силы воли так ни разу и не хватило. Вспомнились те, кого он любил, их волосы, плечи, их радужные мысли, их восторженные глаза…

Всё это ранило больней воспоминаний другого рода – бесконечные расставания, бесконечные слёзы, бесконечные метания по этому глупому ночному лесу. Пора было уж тропинок натоптать, так много всего…

Рэдди словно отчаянно искал в себе самом выход из этого бесконечного всё ускоряющегося водоворота, и не находил.

В небе зажигались одна за другой редкие звёзды Пентарры, Рэдди следил за их мягким подмигиванием и скрежетал зубами. Улететь туда, в Галактику, было бы идеальным вариантом в его положении, да вот только никакой это не выход, так, бегство на ночь глядя в неизвестность, за которой, он знал, лежал такой же океан человеческих мечтаний и проблем, как здесь, на родной Пентарре.

Стоило разве тратить чужое время и собственные нервы для того, чтобы просто подтвердить собственные невесёлые мысли?

Вот и ещё одна звёздочка зажглась, низко-низко, еле видна меж редких крон деревьев на опушке леса. Хотя, пожалуй, для звезды всё-таки низковато.

Рэдди поднялся с земли, машинально отряхиваясь. Что же там светится? Недолго раздумывая, он двинулся вперёд, прямо через протестующе захрустевший кустарник. До неведомого источника света оказалось меньше, чем он думал, однако и туда добрался Рэдди вконец изодранным, рукав куртки висел на каких-то ниточках, свежие царапины саднило.

Там был странный домик.

Эта конструкция казалась нелепой даже на фоне известного пентаррианского пренебрежения всяческими устоями архитектурного искусства. Словно какой-то маньяк налепил висячих, лежачих, торчащих и выпирающих строительных излишеств на один каркас, а оставшиеся дыры залепил чем попало. Сверху на вершине бревенчатой башенки, на остром шпиле болтался на ветерке еле видный отсюда снизу кукушок.

Стоит ли упоминать, что домик этот Рэдди понравился решительно и сразу. Было в нём какое-то девственное очарование, словно неведомый домостроитель попытался в этой невообразимой каше выразить весь свой нерастраченный детский восторг, неизжитую радость жизни, невостребованное дотоле свободолюбие.

Привлёкший Рэдди огонёк горел на входной двери, горел нервно, подмигивая и паясничая, недаром Рэдди его сперва спутал со звездой. Горел зелёным. Ну, или тем, что заменяло страдающему, по-видимому, неизлечимым дальтонизмом хозяину зелёный цвет. То есть – никак не красным и никак не синим. Скорее болотным.

Его приглашали войти, огонёк на двери мог означать только одно, хозяева сейчас, а может и всегда, рады гостям… как же давно он не зажигал такой огонёк у себя над крыльцом, подумал Рэдди.

Гости каждый день, а огонёк не горит. Да и зачем он в лесной глуши, еле отыскавшийся на живущей словно впрок растущей вширь планете.

Поднявшись на три ступеньки вверх по лесенке, он робко постучал.

В качестве базового лагеря была избрана поляна, заботливо взращённая некогда самим Рэдди. Конечно, изначально предполагалось использовать её в несколько другой роли, тут отгремела не одна шумная вечеринка, было выпито и скушано много всякой всячины, но всё это было давно. Сейчас Рэдди почти забыл и думать об этом.

Они восседали вдвоём на шёлковом газоне и болтали. Вернее болтала почти одна только Оля, Рэдди же был слишком увлечён чисткой потатоса, за которую она же его и засадила. Отвлекаться на досужие рассуждения ему было недосуг. В конце концов – именно Оля настояла на том, чтобы Рэдди «по́том лица своего» заслужил эту дурацкую вечеринку, пусть теперь сама его и развлекает, пока он, раз в жизни, помолчит.

– Нет, конечно, возможности потрясающие, да только меня лично это не настолько уж интересует, чтобы бросать всё на свете и кидаться куда-то, не раздумывая и секунды.

Рэдди покивал с умным видом, потом сполоснул в воде очередной жёлтый клубень, искрящийся изморозью крахмала, вгляделся в него зорким взглядом, усмотрел не вырезанный глазок. Пришлось возвращать обратно в работу.

– Ну ладно тебе ухмыляться, довольная рожа, ты на моём месте уже с ног бы сбился, я тебя знаю! Тоже мне новость, военный-карьерист. Вас таких штабелями складывай.

Что его привлекало в этом, казалось бы, самом глупом и однообразном из занятий, Рэдди толком сказать не мог, однако недаром у него такая отточенность движений, ловкость рук. Вот и ещё один солдатик его маленькой армии расстался со своим красно-коричневым мундиром, полезай-ка в кастрюлю!

Чистка потатоса была для него подобна медитации, когда растворяешься в окружающей тебя природе, дышишь одним с ней дыханием, чувствуешь каждое дрожание листка на ветру. Смешно? Нет, позвольте, для Рэдди это и было самой что ни на есть реальной действительностью.

– И тут я уж не могла стерпеть, ты видел сам, это же просто непотребство какое-то, представь, что мы не успеем к сроку! А это срыв поставок, Пентарра тем самым может лишиться половины южных ПП! Вы, молодой человек, вместе со своей довольной физиономией почувствовали бы тогда на собственной шкуре, что такое дефицит в пищевом рационе!

Ха, Оля кипятилась так, словно над находящейся в пересечении множества Галактических трасс Пентаррой и её двухмиллиардным населением действительно уже нависала угроза голодной смерти. Как она любит увлекаться в своих построениях!

Рэдди поймал себя на том, что принялся так быстро вертеть ножом, будто уже вот-вот собрался войти в экшн. Срочно взяв себя в руки, Рэдди пожал плечами. Ещё чего не хватало. Видать, вот ему настолько захотелось поскорее разобраться с коварной топологией некондиционной потатосины. Он уже видел её мирно булькающей в кастрюльке с парой листков… Вот тебе и медитация. Невтерпёж? Его видавшая виды рубашка, во-первых, вряд ли выдержит непременные для экшна нагрузки, да и Оля не преминет возмутиться столь непотребным поведением. Будем чистить и дальше по старинке, настороженно вглядываясь в спиральки очищенной кожицы, слетающей с клубней. Экшн даёт скорость, но при этом не доставляет настоящего удовольствия.

– Рэдди! Ты опять увлекаешься! – заметила всё-таки. – Впрочем, что с тебя взять, всегда такой. Скажи мне что-нибудь, солнышко, а не то я вконец разочаруюсь в твоей собственной затее.

Рэдди поднял голову, опять расплылся в лукавой усмешке.

– Оля, я вот что думаю, полетели завтра с утра на новые озёра, инфоканалы сообщались, несколько штук открыли для всеобщего доступа. Где-то тут недалеко, час лёту. Завещано купаться и бедокурить.

Она всплеснула руками:

– И всегда – спешно и в последний момент! Мне же надеть нечего!

– Да зачем тебе вообще что-то надевать?

– Нет, ты надо мной издеваешься… – Оля очень похоже изобразила на лице крайнее разочарование. – Ты ж сам гостей поназвал, завтра они никуда не денутся, попрутся с нами, я твоих приятелей знаю как облупленных. Что мне, перед ними, нагишом скакать? Фигура, напоминаю, у меня не настолько идеальная, даже и вовсе костлявая.

– Не бойся, – рассудительно подытожил Рэдди. – Мы от них смоемся. Ну, и насчёт фигуры… – хвать! нет, снова ускользнула. – Так как? Идея принята?

Что ей оставалось.

Рэдди двумя движениями сорвал с ладоней тончайшие полупрозрачные печатки, к сожалению, он не мог рисковать чувствительностью собственных пальцев, позволяя себе роскошь голой кожей ощущать окружающую действительность. Ну, да он никогда и не задумывался о том, что теряет, для него пилотирование было важнее.

Подбежал гном, сердито всосал его брошенную вторую кожу, уже покоробившуюся и начинавшую рассыпаться от воздействия воздуха. Оля лениво пихнула ногой забавную гибкую машинку, та обиженно фыркнула и убежала, начисто проигнорировав брошенную ей вслед упаковку от свежей пары перчаток.

– Эх… – прокряхтел Рэдди, подбирая её с земли блестящими ещё не подсохшими пальцами. – Совсем в моё отсутствие техника распоясалась. Домовой хамит. Даже гномы не слушаются…

Оля тоже поднялась на ноги, ей, судя по радостному выражению лица, явно доставляло удовольствие наблюдать фигуру Рэдди, растерянно разводящего руками. Лишь вдосталь наулыбавшись, она вернулась к своей извечной деловитой нахмуренности, которая, впрочем, нравилась Рэдди ничуть не меньше.

– Ладно, молодой человек, вы считаетесь отработавшими за сегодняшнюю вечеринку.

Рэдди церемонно раскланялся, скорчив гримасу поглупее. А то он не понимает, что ему сейчас ещё и очистки потатосные за собой убирать придётся!

Однако, чудо произошло.

– Иди уже, куда ты там хотел, я сама всё тут доделаю.

– Спасиб, ты у меня – молодец. Ничего, если я припрусь почти к самому банкету, я с утра не успел позаниматься, а сегодня придётся двойную программу…

– Да иди, горемычный…. тебе бы выспаться перед гостями, но, вижу, тебя теперь не загонишь.

Рэдди восторженно её поцеловал и лишь потом бросился к дому. Сегодня и вправду нужно много чего поделать в тренажёрном.

Это было единственное помещение в его доме, начисто лишённое того природно-доисторического колорита, что обыкновенно окружал Рэдди все его увольнительные. Да тут ему и не было бы места, «тренажёрная» представляла из себя плотно упакованный конгломерат новейших технологий, помноженных на вящий дух космоса, что витал здесь беспрестанно.

Пилот современного космического истребителя вынужден постоянно поддерживать себя в форме, держать на уровне тонус нервной системы, чувствительность окончаний и быстроту реакции, стократ усиленную следовой начинкой. Только тогда пилот способен хоть как-то повлиять на то, что за него делает автоматика. И только так пилот может быть уверен в том, что в боевом вылете он сможет выполнить свою задачу.

Рэдди радостно посрывал с себя лишнюю одежду, после чего нырнул в недра иссиня-чёрного ложемента, заменявшего ему стандартный «кокон» боевых космических истребителей. Ещё доигрывали последние аккорды эмулируемых стартовых последовательностей, а Рэдди уже привычно входил в пилотажный экшн, единым усилием с помощью совокупности своих следовых имплантатов становясь элементом экипажа.

Да, пилотирование, пусть иллюзорное, ненастоящее, оставалось для него единственно истинным смыслом его существования. Остальное – там. Здесь же, посреди вечной темноты и мерцания терабит тактической информации, Рэдди становился лётным капралом ПКО Пентарры.

А значит, остальное для него уже не существовало.

Если бы так.

Может быть, именно сегодня ему хотелось уйти от этого гнетущего предчувствия… но этого ему не было суждено.

Майор Суэто предпочитал своему официальному кабинету командора ПКО, упрятанному в недрах шпиля Немезиды, вот этот скромное помещение с голыми стенами да парой терминальных выходов оперативных инфоканалов. Здесь его не окружала мощная, глубоко эшелонированная система обороны, сюда не нужны были многоуровневые степени допуска, зато это помещение выходило окнами на внешнюю броню гигантского здания, позволяя каждый день наблюдать собственными глазами прекрасный пентаррианский закат.

В его стопятидесятитрёхлетнем возрасте подобная причуда была простительна – его ровесники давно ушли на покой, оставив Галактику молодым, а вот Майор Суэто ещё трепыхался, приняв от командования слишком громкое для своей должности звание, и теперь пытался его оправдать, вот так, каждый день запираясь в этом убежище и просматривая дела, составляя отчёты, исправляя ошибки в планах подчинённых и размышляя о своём.

ПКО всегда служило пробным шаром, площадкой для молодых, рвущихся на просторы Галактики, но ещё не прошедших возрастной ценз на поступление в учебные подразделения Пространственных Сил Флота, Косморазведки или Десанта. Здесь никто не оставался надолго, весь же командный и инструкторский состав представлял собой сборище седовласых романтиков космоса, не удержавшихся вдали от родного мира, но и не желающих расставаться с мечтой. Великовозрастные мечтатели вроде него, Майора Суэто.

Нет, часть инструкторов оказывалась здесь по направлениям рекрутерских сетей того же ГКК, нарабатывая с кадетами необходимые для получения нужных рангов часы, однако и они здесь не задерживались, проработав с тремя-четырьмя выпусками, уносились обратно в Галактику по большим делам, потом эти фамилии звучали в списках громких назначений, и это было приятно Майору Суэто, ведь это он их учил – работать с молодыми глупыми парнями и девчонками, ищущими свой путь в Галактику, но пока ещё мало умеющими и ещё меньше знающими.

Самому Майору Суэто путь дальше уже давно был заказан, да и хотел ли он его когда-нибудь – сказать трудно. Он делал своё дело на месте, которое, надеялся, занимает по праву, а не потому что просто не нашлось никого среди молодых и сильных того, кто решил бы, что старику пока окончательно на покой – на такой же вот балкон, нянчить внуков-правнуков и наблюдать пятидесятитысячный раз этот закат.

Майор Суэто притушил фильтрами пылающий за окном пожар, вернувшись к своим делам. Эрвэ-панель мелькала перед глазами буквами рапортов и характеристик. Нечасто командору ПКО приходится непосредственно разбираться с делами кадетов, но этот кадет уже давно не выходил из его головы.

Каждый из стотысячного Корпуса не раз проходил перед его глазами на торжественных построениях, и куда чаще – в строчках отчётов инструкторов и командиров, в представлениях к очередному званию, в запросах из Галактики. Кого-то Майор Суэто помнил уже даже в лицо, однако других таких, как Рэдэрик Ковальский, в составе ПКО не было.

Его дело не представляло собой ничего необычного, минимум происшествий, отличные показатели, идеальные физические кондиции, подготовка на уровне, психологический потрет не без проблем, но в рамках нормы, хорошая приживаемость в коллективе. Пилот, каких немало. Куда честнее сказать – каких много. Но именно это дело всплывало раз за разом, портрет поверх дела из года в год менялся, юноша становился мужчиной, а ситуация оставалась прежней. Рэдэрик Ковальский был персональной проблемой Майора Суэто.

И то закрытое расследование, о котором помнило лишь три привлечённых к расследованию офицера, и потом, все эти всплески, пересыпавшие по диагонали полнеющее личное дело, проявляясь спонтанно и также мгновенно исчезающие за пределами доступности человеческого восприятия. Ковальский мог вывернуться на тренинге из безвыходной ситуации, не просчитываемой никакими доступными мощностями, рядом с ним постоянно происходило что-то странное – техника выбирала все пределы по нагрузкам и допускам, математические модели и автоматика физического сопровождения словно начинали подыгрывать испытуемому, а то вдруг наоборот, отчего-то будто сознательно ставили его перед выбором – отступить или рискнуть последним и выиграть. Ковальский не отступал никогда.

И всегда побеждал.

Майор Суэто наблюдал за его жизнью из своей отшельнической пещеры и чутьём опытного пилота чувствовал, что образ никак не складывается. Чтобы понять то, что сидело в этом парне, нужно было знать куда больше, чем знал он. И это его беспокоило.

Данные рапортов копились, время шло, но даже самое пристальное внимание, граничащее порой с прямым вмешательством в личную жизнь, ответа не давало. Запрашивать Галактику Майор Суэто после того памятного послания уже не решался. И не потому, что ответа бы не последовало, нет, он был абсолютно уверен, что стоит ему задать прямой вопрос, и ему тут же ответят, вот только будет ли он рад этому ответу… сомнения оставались тлеть, возвращаясь к жизни после очередного происшествия.

Последний отчёт заставил Майора Суэто бросить все дела и вновь, в который уже раз, углубиться в чтение знакомых характеристик, графиков, тестов и рапортов.

Самый что ни на есть рядовой случай, но Майор чувствовал, на очередном учебном полётном задании у пилота случился новый всплеск. По итогам полёта, прошедшего вне графика, с опережением расчётной курсограммы на столько-то десятых миллисекунды, квантоптоэлектроника учебной шлюпки выкинула аварийный транспарант, База решила перестраховаться и отправила Ковальского на прохождение формальных тестов контроля следовой начинки.

Майор Суэто знал цену этим миллисекундам в случае аварийной ситуации или огневого контакта с врагом, однако он также заранее знал, чем всё кончится. Тест Ковальским пройдён идеально (пометка в деле). Один из двух десятков таких же, пройденных прежде. Отправить ку-тронное нутро шлюпки на проверку с дальнейшей заменой от греха подальше (пометка в лётном журнале шлюпки).

Одно «но». Оператор контрольной станции по ошибке запускает вместо обычного в таких случаях прозвона контрольных цепей стандартной следовой начинки пилота истребителя-заатмосферника нечто совсем иное – фазовый тест «верхних» контуров, обеспечивающих контроль жизнедеятельности. Логи тут же выдали абсолютно положительный результат тестирования. Но – для совсем другого теста.

После всех разбирательств и повторной сверки в рубке контрольной станции завыл сигнал тревоги. Этот бред из фотонных импульсов мог означать что угодно, например смерть мозга пилота, или вообще полное отсутствие у него центральных мыслительных центров.

Тревогу вырубили, беспомощно озирающегося Ковальского быстренько отправили «вниз», а сами сели писать отчёт о случившемся сбое.

И теперь этот отчёт, осмеянный контрольной комиссией, лежал в коллекции Майора Суэто. И Майору Суэто было не по себе.

Он не знал, как это вообще понимать, но кожей чувствовал, что на этот раз как никогда близок к разгадке.

Человек без нервной системы в привычном её понимании. Человек, способный на подсознательном уровне успешно имитировать результаты следовых тестов, задействующих те самые наведённые нейронные связи, которые у испытуемого якобы отсутствовали, наряду с естественными структурами мозга. Человек, видимо, вообще лишённый какой бы то ни было следовой начинки, но вместе с тем успешно входящий в пилотажный экшн безо всяких последствий для той самой, якобы отсутствующей высшей нервной деятельности. Человек, пилотирующий корабли на скоростях, зачастую недоступных вычислительным мощностям бортовых систем. Человек, под управлением которого корабль словно берёт из ниоткуда энергию, рядом с которым постоянно происходят сбои автоматики, человек, о котором он, Майор Суэто, на самом деле не знал ровным счётом ничего.

Человек?

– Человек, Майор, человек. Не сомневайтесь.

Не оборачиваясь на голос, Майор Суэто прислушался к своим ощущением. В помещении никого, кроме него, не было. Что ж, он так не хотел задавать вопросы, что, похоже, ответы будут ему даны даже против собственной воли.

– Кто вы?

– Пентарра знает меня под именем Вечного Хронара.

Голос был живой, не синтезированный, но очень слабый, будто это тело и правда очень нечасто вступало в вербальный контакт с кем бы то ни было, и даже поддерживающая его аппаратура не могла восполнить ему физической практики.

Майор Суэто поверил сразу. Во всей Вселенной не нашлось бы существа, которое бы посмело выдавать себя за Вечного. Он попробовал было подняться из кресла навстречу гостю, но не смог. Хронару было не до расшаркиваний. Ему нужно было поговорить.

– Кто он?

– Люди называют их Кандидатами. И он такой же человек, как и все вы. Но он сродни и мне. Кандидат – куколка, из которых рождается будущее Галактики Сайриус. Это послание человечества нам. Он не знает о себе никаких деталей, и даже спонтанные проявления породившей его плазмоидной искры, что впитывает его память, его эмоции, его жизнь, обретая то, чем не обладает сама – разумом, душой, если хотите, всё это мелькает и исчезает для него, не оставляя и следа. Ковальский – человек, Майор. И будет им до самой смерти, как и вы все.

Майор Суэто судорожно шевельнул пальцами, браня себя за недогадливость. Информационное облако послушно всплыло перед его глазами, разворачиваясь в страницы бесконечного числа документов.

– Не ищи того, что я тебе рассказываю, в человеческой истории. Это не секрет, но человеку всё равно нечего делать с этой информацией. Она – легенда иного мира, мира Вечных. Один шанс на два миллиарда, спонтанный клубок нейтринного поля и человеческое существо, способное его принять. На этой огромной планете нас всего двое. А он – и вовсе одинок, ибо не знает, кем является на самом деле. Совет оберегает его, ведь даже вживление обычной следовой обвески на этом этапе жизни принесёт этому существу лишь мучительную и скоротечную смерть. Мы не прячем его от людей, мы защищаем его от самого себя. Ведь сейчас он – просто юноша, не понимающий хотя бы масштабов той роли, которую ему суждено исполнить. И даже после всех наших усилий лишь один из трёх Кандидатов становится одним из нас. Кто-то гибнет, не справившись с собственной мощью, кто-то переживает первый кризис, закукливаясь в себе-человеке, навсегда отгораживаясь от своего второго «я».

– Кризис? Вечный, вы знаете, когда он может произойти?

Тихий шелест вздоха.

– Этого не знает он сам, вот что главное. Не дай вам великая Галактика оказаться рядом с ним в момент кризиса.

– Это так опасно? Можно ли подвергать подобной угрозе этот мир?

– Майор, «угроза» – ключевое слово. То, что вызовет в нём кризис, будет куда опаснее его самого. Ищи не внутри, ищи снаружи. Кризис может вызвать серьёзная авария корабля, чёрная весть из Галактики, гибель близкого человека. Ровно то, что у любого человека вызывает сильные эмоции. То, что вы, люди, чувствуете друг в друге с моей помощью во время сеанса очередной Песни Глубин. Но суть кризиса будет исключительно внешней. Кризис наступает рано или поздно. И Кандидат сам ищет такой кризис, даже не отдавая себе в этом отчёт. И он в конце концов его находит, ведь в какой-то степени он – один из нас.

– Значит, поэтому он так рвётся в Галактику.

– Скажем так, для нашего мира хороший знак, что он отсюда рвётся. Однажды на планете, которую вы называете Старая Терра, собралось несколько Кандидатов. Они назвали себя Соратниками, которые улетели, чтобы вернуться. Не они явили беду, но беда явила их. Старая Терра пала, политая кровью миллиардов и пеплом тысячелетий, потом был Век Вне, и из ничего родилась новая Галактика, Галактика людей, Галактика Сайриус. Подобное собрание больше не повторялось. Но если где-то собралось два Кандидата – беда уже пришла. Её только следует попытаться отыскать раньше, чем она случится.

Голос затих, но даже ничтожной толики эмоции, прорвавшейся сквозь паутину сухих надтреснутых звуков, хватило, чтобы Майор Суэто потерял дар речи.

Во всей Вселенной не нашлось бы существа, которое бы посмело выдавать себя за Вечного.

– Я ответил на твои вопросы? Тогда прощай. Служи своей планете, такова твоя роль в этой Вселенной, Майор. А за Кандидатом присмотрят.

Собственный стук в дверь показался Рэдди таким жалким и боязливым, что он тут же, откашлявшись, постучал снова, на этот раз посильнее.

Изнутри – ни звука. Словно и не было там никого

Только огонёк продолжал гореть. Или автоматика совсем с ума сошла…

И тогда он постучал третий раз, на этот раз скорее для собственного успокоения, нежели с желанием домогаться этой странно молчаливой двери хоть до утра. Подождал секунду, развернулся и сделал шаг обратно в темноту.

– Погодите, куда же вы?

Вернее, хотел сделать, но не успел, женский голосок успел прошелестеть раньше. Домовой проснулся? Со вкусом подобранный тембр, тщательно отработанные модуляции голоса… Или просто, это была сама хозяйка.

Рэдди отчаянно пытался вспомнить, где же он мог слышать эти переливы, они казались ужасно знакомыми. Вот уж хороший вечер для хорошего дежавю.

Дверь тихонько скрипнула, отворяясь. Внутри царила всё та же темень.

– Вы что-то хоте… ой, снова ты? Рэдди, я не ошибаюсь?

Он тоже вспомнил это едва различимое в темноте лицо. Оля, две их былые встречи так ловко воскресли в памяти, что даже глаза защипало. Он… да, он отчего-то вдруг именно вспомнил, какая она красавица, как сияют под солнечными лучами её волосы, и каким нежным было то её единственное прикосновение её тонкой руки…

– Да, он самый, я же говорил, что живу тут неподалёку… вот и заглянул… на огонёк.

– Что же ты тогда стоишь? Проходи, не стесняйся.

И она исчезла в доме, оставив ему возможность в меру неловко потоптаться на пороге и ещё пару раз кашлянуть.

Пока он это выделывал, в доме загорелся долгожданный свет, это хорошо – Рэдди не радовала возможность разбить впотьмах что-нибудь ценное.

Странно, но дом внутри отнюдь не соответствовал тому нагромождению архитектурных излишеств, которое Рэдди увидел при взгляде снаружи. То царство хаоса, что царило на фасаде здания, им же и ограничивалось, как устройство, так и меблировка с первого же взгляда производили впечатление даже не просто аккуратности – педантичности хозяев, со всей тщательностью следивших, должно быть, за уборочной машинерией и не дававших ей спуску.

Странно, обычно Рэдди не слишком уважительно относился к людям такого склада, в данном же случае идеальный порядок, так неожиданно его окруживший, вызвал в Рэдди какую-то странную смесь уважения, удовольствия и… гордости. Чего это, вдруг?

А вот и снова хозяйка. Оля появилась словно из ниоткуда, Рэдди не успел заметить, как она вошла, но зато не преминул её вдосталь тут же порассматривать.

Синее платье, мягкими складками спадавшее до щиколоток, волосы, прибранные в неординарный по своей конструкции и габаритам узел, на открытом лбу – явственно различимый след от обруча инфора. Вот почему она так долго не реагировала на его стук. Из цепких объятий виртуального мирка бывает тяжеловато выбраться. Сам Рэдди до сих пор, случалось, часами не вылезал из кокона, пытаясь после особенно тяжёлого задания прийти в себя. С инфором было проще, чем с полётным экшном, но и он мог доставить проблем.

– Работаешь ночами?

Она сначала непонимающе на него взглянула, лишь потом кивнула:

– Знаешь, бывает… Я вообще по ночам спать люблю…

Её улыбка озарила комнату, Рэдди тоже невольно улыбнулся, за компанию.

– …но тут пришла в голову идея одна, пришлось быстренько доводить её до ума, пока она мне самой не начала казаться дурацкой.

– И часто с тобой такое?

– Что, мысли приходят?

Рэдди махнул рукой, усмехнувшись в ответ.

– Нет, дурацкими кажутся.

– Ну это как сказать… иногда часто. А вообще, ничего так, справляюсь… а у тебя, что, такого не…

– Бывает-бывает, и очень даже часто! Только я из этого обычно трагедий не делаю. И спать рано ложусь… ну или как получится… в общем…

Рэдди подумал, что его спонтанный монолог не удался, и замолчал, насуплено принявшись искать какой-никакой стул. В доме были не слишком высокие потолки, и стоять, всегда чуть сгорбившись, было неудобно. Видимо, хозяйке было всё равно, будут её гости задевать макушкой перекрытия или нет.

– Вижу-вижу, как ты рано спать ложишься…

Оля прищурилась, глядя на него исподлобья, помогать оказавшемуся в дурацком положении гостю она отчего-то не спешила.

– …иторо, напиток растительного происхождения с планеты Строя Сектора Сайриус, – процитировала она, вторя выдавшему его тайну домовому. – Это у тебя сейчас в желудке плещется. Между прочим, официально по проводкам ГИСа не значится. Частная контрабанда, значит. С вечеринки сбежал?

Пришлось признаваться.

– Сбежал. Был пьян. Грустно стало. Очень.

Оля подошла к нему, вдруг почувствовавшему себя полным дураком, и погладила прозрачной ладонью по щеке.

– Да ладно тебе, не расстраивайся. Пошли, вынесем пару стульев на веранду, мате будем пить, у меня запасной калебас есть.

Рэдди кивнул, однако, лицом светлеть на этот раз даже не подумал. Что-то с ним происходило… но вот что?

– Ты какой предпочитаешь, террианский или, может, в данном случае будет уместен сирия-амандийский?

– Давай террианский, хочу на сегодня получить полную дозу канцерогенов.

Снова в ответ смешок.

– Рэдди, ты прелесть!

Да, террианские виды и вправду специально оставляли неизменными, не подвергая их генной модификации, содержание различных побочных веществ в них было вполне природным.

Впервые в жизни Рэдди наблюдал, как перед ним кто-то настолько расцветает. Стоило ему чуть склонить голову, так, чтобы уголком глаз он едва-едва цеплял её фигуру, там, на самом краю поля зрения, начиналась таинственная жизнь.

В тот вечер, а потом и во все последующие вечера, творилось одно и то же чудо, заметное лишь ему одному. Будто огромный тугой бутон вдруг разом вспучивался изнутри и начинал растаскивать в стороны жёсткую кожуру своей обёртки из невзрачных зелёных шершавых на ощупь лепестков, открывая миру нежную красоту, сокрытую внутри бутона, сложный мир-лабиринт, наивный, нежный и необычайно сильный. Сила эта рвалась на свободу, рвалась к нему, Рэдди, переполняла его, лилась через край… Рэдди вздрагивал и спешил взглянуть на Олю прямо, чтобы физическое поскорей вытеснило то, чего он пока не понимал.

Это «пока» останется ему на всю жизнь. Ему казалось, что он смотрится в собственное отражение, какое бывает на голой, покуда ещё не покрытой смарт-краской н-фазной поверхности – чистый фантом со сложнейшей физикой рефракции-интерференции, человеческому мозгу не дано построить возникающие там подобия, в таком отражении кота не отличишь от бронемеха, но человека Рэдди всегда узнавал.

Потому и продолжал раз за разом играть в эту игру, сколько хватало сил, до подкатывающих к горлу слёз.

В тот вечер они познакомились третий раз. И больше никогда не расставались.

Если как следует заглянуть отсюда, из будущего, в тот день, можно понять – он был для него далеко не самым ужасным, один эпизод в жизни человека, чья судьба была настолько похожа на судьбу собственной родины. Длинная череда поистине чёрных дат сплошь пронизывает биографию Рэдэрика Ковальского, однако не стоит мерить то злосчастное утро обычными мерками – оно было первым, когда ему не хотелось жить.

То было утро прозрения.

Да, мир вокруг него – не только свет радости и сладкое ощущение побед над безумием небытия. Да, жизнь – не только смех и неудержимое стремление вперёд.

Многие люди его поколения осознавали это только годам эдак к ста. Ему не повезло, он познал своё личное горе гораздо раньше.

И, как и почти всегда впоследствии, это была полнейшая, бессмысленная, слепая случайность.

Странно, но он, несмотря на многократно проклятую непогрешимость памяти, совершенно не мог впоследствии вспомнить деталей того утра. Даже предыдущий день постепенно всплыл перед глазами Кандидата, стал, как на ладони. И последующий, и сотни других дней…

Ведь и правда, наверняка родители поднялись раньше него, это их тихие разговоры его и разбудили… хотя, вполне вероятно, что он проснулся уже ближе к обеду, когда низкое зимнее солнце заглядывало в окно, щекоча ноздри.

Он потянулся, распрямляя отлежавшиеся руки-ноги, сказывались не очень полезным образом потраченные выходные, потёр глаза, оглянулся по сторонам, и тут в комнату вошла сестра…

Так всё должно было происходить, но он совершенно не был в этом уверен, в действительности происходившее в тот день ему было известно исключительно из рассказов других людей.

Точнее, из рассказов сестры, ведь только с ней он был способен впоследствии на эту тему говорить. Да и то…

Катлин и Мистен Ковальские были пентаррианцами до мозга костей. Отец Рэдди происходил из огромного, прочно увязшего корнями в серой пентаррианской земле генеалогического древа, ведшего свою историю, согласно данным ГИСа, от Марека Ковальского, флотского Капитана, служившего в мрачные времена Века Вне. Об этом, фактически, герое древних сказаний почти ничего толком не было известно, за исключением того, что он был одним из Капитанов тридцати трёх Ковчегов, что стартовали в середине 2499 гТС со Старой Терры. Дети его не только умудрились оставить после себя множество потомков, но сами во множестве случаев (исключительно за счёт своих талантов и свершений) вошли в историю Галактики.

Понятно, Вторая Эпоха не позволила генеалогическому древу Ковальских слишком разрастись, то было время короткой жизни и быстрой смерти, однако позже, в начале уже Третьей Эпохи, когда КГС как институт Галактики постепенно стал сдавать позиции ГКК, Ковальские всем составом оказались вовлечёнными в эйфорию первооткрывательства «второй волны». Множество Потерянных миров по всей Галактике носят название, данное им Капитанами и Майорами Ковальскими, известно, что лишь немногие из них к настоящему моменту сохранили свои исконные названия конца Первой – начала Второй Эпохи. Итору с её непроницаемым экраном и царящей в глубине атмосферы таинственной жизнью открыл прадед Маохар Ковальский, одно из имён Рэдди было ему дано именно в честь этого любопытного исторического персонажа.

Пентарра с момента начала своей колонизации была планетой ГКК, и поэтому она неминуемо стала планетой Ковальских. Древний фамильный, как его называла мама Рэдди, «склеп» был тому живейшим доказательством. Казалось, он стоит тут уже с полтысячи лет, его должны были овевать ветра ещё тех пустынь, что были изведены здесь за столетия до рождения Рэдди.

Однако приставшему однажды к плодородной почве Пентарры древу Ковальских там и суждено было остаться навечно. Рэдди был, пожалуй, единственным из известных ему ближних и дальних родственников, кто стремился, хоть и не отдавая себе отчёта, избавиться от привязанностей и улететь, рано или поздно, в Галактику.

Остальные же плотно осели на планете, отец его был дипломированным энергетиком с регистрационной карточкой Галактического Университета (не сегодняшнего, а того, который базировался на Сайриусе). Там же, ещё в молодые годы, он познакомился с мамой Рэдди, Катлин Рисс. Она родилась на планете Куана соседней с Керном планетарной системы, так что по Галактическим меркам они были всё равно что соседи. Студенческий их роман должен был стать мимолётным увлечением, однако шли годы, а они всё не расставались, необычайно раннее (им обоим тогда было всего по сорок лет) появление на свет дочки только укрепило семейные узы, вскоре они вернулись на родину Мистена, там мама Рэдди и познакомилась, к собственному удовольствию, с очаровательной и дружной семейкой Ковальских – дядь, тёть и прочих троюродных племянников.

Так северная Пентарра с её зелёными лесами и тихими, относительно ненаселёнными отрогами Полиса, стала её новым домом.

Огромное хозяйство растущей сети энергостанций Пентарры требовало всё больше специалистов, так что скучать от безделья родителям Рэдди не приходилось, их специальность была достойной и уважаемой, при этом лаборатории местного отделения ГИСа ставили достаточно задач пытливым умам молодожёнов, так что они буквально разрывались между работой и домом. Маленькая же Эстрельдис росла, окружённая непременной лаской и заботой, ей уже почти исполнилось десять стандартных лет.

Тут родители Рэдди призадумались и решили, что их дочери совершенно необходим братик. Или сестричка.

И так уж было уготовано судьбой, первая попытка не удалась. На пятом месяце беременности, как раз тогда, когда маленькой девочке уже была сообщена эта радостная весть, сердцебиение плода дало сбой. Доктора ничего не смогли поделать, слишком ранний оказался срок, плод не перенёс необходимых в таком случае манипуляций.

Девочка потеряла покой. Ей, маленькой и очень впечатлительной от природы, показалось, что это всё произошло из-за неё. Действительно, ведь промелькнула же предательская мысль, что её теперь забудут все, и что зачем он им только дался, этот «братик»… Девочка плакала навзрыд неделями, потом вроде приходила в себя, но спустя некоторое время снова погружалась в тоскливое небытие. Родители в растерянности наблюдали, как розовощёкий бойкий ребёнок превращается в замкнутое несчастное существо. Совет врачей был единогласным – глубокая ментокоррекция или просто постараться родить ещё раз.

Девять месяцев спустя родился мальчик, которому дали имя в излюбленном стиле тех времён – Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра.

Если существует идеал любви, которую способна испытывать сестра к собственному брату, что это был их случай.

Эстрельдис забросила учёбу, месяцами она не касалась инфора и пропускала экстернат, мама Рэдди сидела с сыном гораздо реже дочери, забавно вышло то, что Рэдди первое своё «мама» адресовал двенадцатилетней Эстре, лишь путём заметных усилий удалось объяснить этому крепкому карапузу, кто действительно есть кто в действительности.

Девочка немного стала похожей на себя былую, это был, как сказано, – единственный выход из положения, так что всё было решено оставить как есть, разве что Эстра в своём юном возрасте по настоянию родителей изучила «курс молодого родителя», врачи давали только положительные рекомендации, проча молодой девушке впоследствии отличную карьеру детского учителя, воспитателя и психолога.

Опасения, что старшая сестра своим обильным вниманием может исказить Рэдди социальные предустановки, не оправдались даже в малом, талант преподавателя в ней оказался столь сильным, что вся окружившая их когорта специалистов по социопсихологии и детской психике, которая заинтересованно следила за происходящим, дабы вовремя вмешаться, в общем и целом не понадобилась.

Малыш любил всей душой маму, её красоту и ласку, обожал отца, его неуёмную жизненную энергию, которой с лихвой хватало на постоянные шалости. Сестра же… тихая девушка, похожая на маму, только гораздо более грустная. Она всегда была рядом, и маленькому мальчику не приходило в голову спросить себя, любит ли он её, улыбается ли он ей, ловя на себе восторженный взгляд? Как можно не любить погремушку, что висит рядышком, как можно не любить подаренную кем-то из многочисленных родственников по линии отца лошадку, что всегда готова покатать тебя на своей спине?

Рэдди не понимал, что для него есть сестра, он не мог сказать, любит ли он её или нет. Он был слишком мал для этого.

Эстра же не ходила на вечеринки со сверстниками, с трудом сдала выпускные тесты третьей ступени, она мало ела и редко спала, постоянно вполглаза наблюдая за своим сокровищем. Она даже научилась скрывать от родителей и учителей своё состояние, искусно пряча его за мелочами жизненных передряг. Зато именно она заметила, как там, в лесу, Рэдди стоял, запрокинув голову, и вокруг него в ярости трепетало марево силового поля.

Она знала о Рэдди больше, чем его отец с матерью, больше, чем можно было предположить. И ещё проще – она знала о нём всегда больше, чем он сам.

И вот, в то злосчастное утро, всё произошло так же.

Эстра вошла в его комнату, осторожно постучав в дверь. Рэдди крикнул: «Войдите!» И лишь тогда появилась на пороге.

Её нужно было видеть. Каменная маска лица, дрожащие ладони, скорченная фигура человека, окончательно сломленного судьбой. Эх… вернуться бы на долгие годы назад, Рэдди постарался бы выглядеть более человечно в той ситуации. Но, к сожалению, история не терпит слова «бы».

Нет, кажется, Рэдди всё-таки ещё толком проснуться не успел, а значит, это было довольно раннее утро.

Полчаса, нет, час со времени, когда родители улетели на срочный вызов куда-то туда, в свою взрослую жизнь.

Какой-то дурацкий час.

– Эстра, что случилось?

– Там… инфор…

– Ты что, опять что-то поломала, у тебя такой вид, словно он тебе на ногу упал!

Рэдди любил подшутить над сестрой, она и вправду была временами страшно неуклюжей, всё роняла и очень боялась подать при этом вид.

Она стояла перед ним и словно тихо умирала.

Рэдди вскочил с кровати, первым побуждением его было скоренько всё исправить, сестрица не заслужила таких жутких эмоций из-за какой-то…

– Рэдэрик, стой!!!

Это было как приказ. Что-то такое в голосе, какой-то надрыв, невероятная для сестры ярость мелькнула в глазах, Рэдди подчинился сразу и беспрекословно, чувствуя уже, как и в его груди что-то обрывается.

– Только что сообщили, в одном из южных секторов авария. Крупная. Это туда полетели мама с папой.

Рэдди словно потерял под собой точку опоры, его закрутило волчком, стены вокруг него зашатались и были готовы рухнуть, погребя его под руинами.

Да что же это?!

Кажется, стены уже начали дрожать и покрываться трещинами не только в его воспалённом сознании, но наяву, повергая его в ещё больший шок.

Очередной кувырок пространства бросил его к сестре, Рэдди ухватился за её руку, как за перст судьбы, путеводную нить в этом внезапно сошедшем с ума мире. Успокоиться. Так нельзя… так нельзя…

– Рэдди, их ищут, ещё есть надежда, мы должны верить, что всё будет хорошо.

Да, да, он должен, единственное, что он должен. Рэдди в свои семнадцать лет считал себя «взрослым», он не мог, никак не мог сейчас отойти от этого своего долга до самого конца.

И действительно, смерть. В этом мире, где человек живёт в своё удовольствие, сколько пожелает? Где все пути и все призвания одинаково достижимы, и где все препятствия если и доставляют трудности, то лишь временные, приносящие удовольствие отважному покорителю вершин! Невозможно. Немыслимо.

Ведь смерть – это навсегда. Пугающее слово для молодого человека, задолго до этого смирившегося с мыслью, что это самое «всегда» может быть связано лишь с неизмеримым океаном возможностей и дорог в Галактике тех времён. Всегда – вперёд. Всегда – искать и всегда – находить.

Но никак не терять.

Они с сестрой просидели на неубранной кровати перед пустой панелью инфора почти двое суток. И лишь потом им сообщили какие-то безжалостные люди из спасательной службы, что «трое ребят сильно облучились, но тела удалось извлечь». Сестра вступила с ними в непонятные Рэдди пререкания, из которых, впоследствии выяснилось, что увидеть родителей перед кремацией они не смогут, этого мы вам разрешить не можем.

Потом всё было, как в тумане, неделю или больше, но всё же те дни Рэдди помнил гораздо отчётливее.

Парень был скорее похож на собственный призрак, нежели на того розовощёкого удальца, что ставил рекорды по скорости реакции на юниорских соревнованиях Полиса. Необходимость бороться за двоих фактически легла на хрупкие плечи Эстрельдис. Та буквально разрывалась между неизбежными формальностями и не выходящим из состояния полного ступора Рэдди. Что её только и поддерживало в те страшные дни, так это помощь и искренне сочувствие дружного клана Ковальских. И, конечно же, забота о брате.

Рэдди нуждался в её заботе и ласке больше, чем она, такая взрослая, и самоотверженности Эстры не было предела, последние почести родителям, неизбежные разговоры с родственниками, и надрывные фразы «не трогайте его, пожалуйста». Она помогла ему это пережить, он отчётливо понимал, что собственным будущим душевным спокойствием обязан ей…

Прошло несколько месяцев, всё устоялось, частью переболело, но Рэдди так и не смог забыть роли сестры во всём этом, единый взгляд, брошенный на неё, повергал его в новый океан горечи и тоски. Она для него стала символом. А от символа можно избавиться, только расставшись с ним.

Несмотря ни на что, понимая, что он показывает себя безжалостным самовлюблённым кретином, Рэдди не мог отделаться от этой мысли. Сестра ему напоминала родителей. А это было настолько невыносимо больно, что ни стерпеть, ни промолчать.

Как только выдалась такая возможность, он ушёл из отцовского «семейного склепа», живя понемножку то у друзей, то где придётся. Потом началась его курсантская жизнь. Корпус Обороны дал ему то успокоение, которого Рэдди так долго ждал.

Сестра же… он даже не мог вспомнить, как давно её не видел, по недостоверной информации общих знакомых она продолжала жить в старом доме, жила там одна и никого из родных, как кажется, не принимала. Затворничество это принималось окружающими так же благосклонно, как и его, Рэдди, веселье и гулянки.

Каждому своё, разумно постановило общество и оставило их с сестрой в покое.

Однако, шли годы, Рэдди уже Галактика знает сколько времени обдумывал идею всё-таки проведать сестру, поговорить с ней, спросить, как у неё дела, чем она живёт… Идеи продолжали оставаться идеями. А планы никак не спешили воплощаться в жизнь.

Рэдди всегда считал себя человеком достаточно гибким, способным приспособиться к той манере общения, которую от него ожидает собеседник. Он даже зачастую в диалоге полуосознанно принимался играть словами, подталкивая на откровенность, специальным усилием создавая вокруг атмосферу дружелюбия и уюта, ведя линию диалога таким образом, чтобы максимально почерпнуть для себя всё то хорошее, что есть в человеке. Чтобы дать и ему что-то в ответ.

Таланты эти Рэдди заметил у себя довольно рано, и применять их при необходимости не стеснялся, совершенно не связывая всё это со своими прочими странностями, поскольку всегда и везде он оставался искренним, не мысля даже, что можно нанести человеку даже нечаянный вред. Такого он не допускал никогда.

В Галактике, да и здесь, на Пентарре, ему встречалось множество людей, самых разных, порою – необычных, временами – самых обыкновенных, и всегда он мог найти с ними общий язык. И вот, впервые за всё время, нашёлся собеседник, который ставил Рэдди в тупик.

Каждым своим шагом.

Стоило ему лишь на мгновение зацепиться за раскручивающуюся нить беседы, как тут же его хвалёная концентрация давала сбой, словно сердце на миг замирало, и снова – неведение. Рэдди качал головой, полностью сбитый с толку. Он не понимал.

Странная девушка.

Началось с того, что Оля долгое время не могла найти в доме второй стул.

Чего проще обойти все комнаты, где-нибудь они должны быть, благо места, куда они могли бы нежданно кануть, в идеально убранном доме не было.

Они ходили кругами.

Туда и сюда, возвращаясь на одно и тоже место по сто раз, но не находя злосчастной мебели.

– Слушай, Рэдди, а, может, я его выкинула?

– Куда? – не понял он.

– На улицу. Ну, в окно, например.

По итогам всех изысканий в одном из дальних, явно нежилых помещений было обнаружено сильно запылённое кресло. При общей болезненно-идеальной чистоте в доме это выглядело диковато. Пока гном приводил мебель в более приличный вид, Оля задумчиво следила за его движениями, невпопад отвечая на попытки Рэдди продолжить начатый было разговор.

Когда механизм деловито заурчал и исчез куда-то по своим делам, ему вслед мелькнула ослепительная улыбка, это Оля поблагодарила гнома за работу. Рэдди придвинул кресло к небольшому столику, единственному подходящему для чаепития в этой комнате.

– А вот скажи мне, Рэдди, что такого заключается в порядке, почему люди его так любят?

Каков вопрос, таков и ответ, пробормотал про себя Рэдди.

– Как сказать… наверное, человек нуждается в своего рода символе постоянства окружающих его вещей и вообще, реальности самого его существования.

– Да, но он же понимает, что это всё – лишь символ, порядок, конечно, способен, в отличие от хаоса, внушить кое-какие успокоительные мысли, но он же всё равно слишком изменчив, он сам и наталкивает человека на осторожный интерес к этому самому хаосу. Туда, дескать, и катимся, что ж не поинтересоваться?

Стол постепенно наполнялся пирожными, чашками, чайниками-блюдцами и тому подобной атрибутикой ужина. Взвился парок из носика, зажурчала вода.

Рэдди недоумевал, к чему этот разговор, невольно ловя себя на мысли, а не забыла ли она, например, инфор выключить? С ним ли она вообще разговаривает? До того странным ему казалось поведение девушки. Но, следует отметить, это было любопытно.

– И я с тобой не согласна вот почему – порядок как идея есть прежде всего совершенно излишнее противопоставление тому хаосу, что человек находит в самом себе, сидя изо дня в день на том самом кресле, на котором си…

– Да? – Рэдди показалось, или он действительно съехидничал?

– Ну, на самом деле кресла ни при чём. Я говорю вообще: если и есть в твоих рассуждениях недостаток, так он именно в твоей привычке всё идеализировать. В твоих словах есть такое, знаешь, чрезмерное стремление к возвышенному, неестественное стремление, детское. Самый часто встречающийся во всём нашем обществе недостаток. Просто мне это напомнило собственные детские попытки написать что-то, отражающее мои мечты, а получалось что-то… совсем другое. Тогда я поняла, что ничего идеального не бывает, идеальное – только мёртвое, живого не бывает.

Рэдди почувствовал, что рассердился не на шутку. Нет, ну надо же! Нет, он ей ещё докажет! Пришлось съесть пару печенюшек с большого голубого блюда, чтобы успокоиться и не ляпнуть чего сгоряча.

– Это мне прислала мама, очень любит вот так, удалённо, меня подкармливать. Вечно всё остаётся портиться, обидеть не хочется, но и есть всё это я не в состоянии. Да и домовой ругается.

Хм, все родители одинаковые, воспитывай, не воспитывай. Неожиданно Рэдди поймал себя на том, что в этот раз услышав слово «мама», спокойно пропустил его мимо ушей. Пожалуй, впервые за многие годы.

– А тогда ты вот что скажи…

Ни с того ни с сего Оля вдруг умилённо что-то мякнула и изо всех сил швырнула в соседнюю комнату конфету со стола. Покатилось, что-то с мягким топотом пробежало, издало утробный звук, зачавкало.

– Что это у тебя?

– Да так, кошечка.

Рэдди в жизни не слышал от «кошечек» подобных звуков. Однако.

– А что твоя мама? В гости прилетает?

– Да нет, мы как-то привыкли друг без друга, отец ещё приезжает время от времени, а маме, видимо, недосуг.

– А сама что же не слетаешь?

Оля пожала плечами.

– У нас странные отношения. Время от времени я начинаю думать, что же будет с нашим старым домом, вот, в прошлый раз даже собралась, слетала. Промаялась пару дней. Мама на меня поглядела и сказала, что «летела бы ты обратно, Оленька, нечего тут дурью маяться». Такая вот договорённость сформировалась.

Рэдди обратил внимание на странный фокус. С момента начала чаепития число булочек на его стороне стола всё увеличивалось, он никак не мог уследить, когда же Оля их к нему пододвигает.

– А у тебя с родителями как?

– Они у меня погибли. Авария на одной из южных подстанций. Об этом много сообщали.

Он и вправду ничего особенного не чувствовал, когда это говорил. Слова, они слова и есть. Придавать им особый смысл… в этот раз было не нужно. Да и времени прошло. Сложно сознавать, что он знал родителей только чуть больше половины собственной жизни.

– Сожалею.

Оля сказала это так, что он понял, какая внутренняя работа была проделана за это мгновение. Ни тени эмоции в голосе, ни единого касания чужих потаённых, болезненных струн. Он должен ей сперва разрешить это делать.

Рэдди удивлённо поднял брови. Оля была вторым человеком в его жизни, кто чувствовал его, как собственную ладонь. И умело пользовался этим. Она, и раньше Эстра. Но тут всё было иначе. Сестра росла с ним и растила его, Оля же просто появилась рядом, и всё сразу поняла. Чего даже он сам ещё не понимал.

– Ничего.

Рэдди если и опасался в разговорах вспоминать родителей, то именно из-за треклятой паузы неловкости, обязательно возникавшей и длившейся долгие разбухающие минуты.

С Олей такого не случилось, спустя мгновение она уже выспрашивала что-то у Рэдди о его «подчинённом», том самом, которого он ходил навещать в госпитале. Рэдди отвечал, переводя дух. Она поражала его.

– Да ерунда, Оля, ну что ты в самом деле, попросту в моём звене, как назло, оказалось полно не прирученных, диких, разжиревших на эвкалиптовой листве ленивцев. И я – главный из них. У нас вечно так, чуть расслабишься – тут же кто-то кому-то срежет выхлопом левый обтекатель.

– Ха! Скажешь тоже.

Ей действительно было весело. Вся эта скучная даже самому Рэдди галиматья отчего-то раз от разу отражалась в Олиных глазах искорками смеха. Или он, и вправду, настолько глупо при этом выглядел?..

– Ну, мы редко выбираемся за границы ЗВ, всё-таки – Планетарная оборона, что нам на орбите делать? Но зато летаем по-настоящему.

– Рэдди, но отметь же, ПКО – пережиток прошлого. Прибежище мальцов вроде нас с тобой, которым делать нечего. А так, какая-никакая, а романтика.

– Нет, ну почему, по статистике большая часть регулярного Флота и войск ГКК набирается из состава местных Корпусов Обороны. Мы – как бы ступенька туда, в космос. Шансы велики…

– А я вот так и не смогла в себе побороть боязнь к этому вот «шансы велики». Не могу я так. Мне подавай полную определённость. Вот и подалась в конце концов делать карьеру на поприще ГИСа. Хотя иногда и жалею, что забрала заявление из Кадетского.

– Так ты что, хотела к нам поступать?! Я тебя недооценил.

В который раз.

О, да, если бы прошла стартовые тесты, военная карьера её, как мог оценить на свой взгляд Рэдди, могла пойти вверх просто на загляденье.

– Только зря ты отказалась от такого шанса, уж я-то могу оценить твой потенциал.

Оля заулыбалась. Очередной класс улыбок. На этот раз улыбка убийственная.

– Вот уж не могла раньше предположить, что можно вот так – самым неприкрытым образом льстить другому и одновременно самого себя нахваливать!

Рэдди замялся. Да, что-то он, и вправду, не то сказал.

– Ой, Рэдди, перестань смотреть такими отчаянными глазами, не нужно измышлять из моих слов невесть что, не загружайся. Пошли лучше на свежий воздух!

Странно, Рэдди оглядел стол и невольно отметил, сколько уже выпито и съедено. Такая гора всего! И когда это они только успели?! Он замучается теперь себя обратно в форму приводить.

Он начал было вылезать из своего кресла, но тут почувствовал под ногой какой-то небольшой твёрдый предмет, вязко заскользивший от касания его ноги по полу.

Согнувшись в три погибели он попытался разглядеть, что там такое. Пришлось высвобождаться из пластиковых объятий мебельного монстра с удвоенной осторожностью. Ещё чего не хватало, в чужом доме что-то поломать. Оля в этот момент что-то выговаривала гному, подбежавшему убирать со стола, и Рэдди этим не преминул воспользоваться. Наклонившись, он заглянул под низкую столешницу. Что же там такое?

Это было блюдце, самое обыкновенное перевёрнутое блюдце, а вокруг него розовая лужица чего-то густого и молочного. И во все стороны – разводы от его ботинок.

Рэдди выпрямился, ошарашено посмотрел по сторонам, на эту царившую вокруг идеальную чистоту, на эти белоснежные потолки и стены, на этот тщательно подсвеченный таинственными узорами пол, после наткнулся на вопрошающий взгляд Оли. Но он же ничего не переворачивал! Выходит, оно тут так и было.

– Что?

– Да так, ничего, там у тебя… блюдце… – Рэдди старался сдержаться изо всех сил.

Оля изобразила удивление.

– Я же сказала, что у меня кошечка!

И правда, откуда-то из темноты на свет выбралось хвостатое существо неопределённой породы.

Зато вполне определённых повадок. Кися грациозно подобралась к перевёрнутой посудине и брезгливо сделала несколько лакающих движений языком, показывая, что она это, оказывается, ест.

Рэдди не мог больше терпеть, он изнемогал.

– Кошечка с блюдечком?

Было не совсем чёткое ощущение, что его душит смех, да что там, его просто плющит от смеха об эту самую стену, по которой он сейчас в конвульсиях сползал.

По далёким слабоосвещённым комнатам раскатился дикий хохот. Эти звуки просто не могли принадлежать человеку. Вернее, людям, – Оля тоже, вытянув ноги, в изнеможении села на пол и, содрогаясь в спазмах смеха, размазывала по лицу выступившие на глаза слёзы. Так они и смеялись, глядя друг на друга, а вокруг настороженными кругами ходили кошка и гном.

Они никак не могли взять в толк, что же такое происходит.

Он нечасто позволял себе вспоминать родителей, их прежнюю жизнь в старом доме, далёкое детство, вот так, однажды ушедшее, чтобы никогда больше не возвращаться.

Что-то забылось само, что-то он постарался забыть, но временами к нему что-то подступало, буквально заставляя оборачиваться и из-под прикрывающей глаза от слепящего света ладони вглядываться вдаль.

Когда-то было и вот так. Только потянись, и память вернётся, оживляя то, что исчезло. Так может, оно никогда и не исчезало?

У большинства его сверстников родители были куда старше. Галактика была велика, возможности человека безграничны, первые сто лет отведённого срока каждый с горящими глазами стремился покорить самые неприступные вершины, сделать карьеру, внести свою лепту в величие Галактики Сайриус, и перечислить все мириады путей, которые вели к этим вершинам, было невозможно.

Молодые люди щедрой рукой, горстями рассыпали вокруг годы и годы, пробуя различные поприща, совершенствуясь в науках, искусствах, ремёслах и умениях. Впереди была целая жизнь, позади – лишь былые надежды, овеществившиеся или позабытые, легко или с горечью. О прошлом не было принято жалеть, о будущем было принято мечтать.

Лишь сменив два-три мира и пригоршню профессий, люди Третьей Эпохи, наконец, оседали, отыскав себе какой-нибудь уютный мирок, где рожали и растили детей, не стремясь к недостижимому, но помогая своим скромным трудом тем, кто нуждался в такой помощи.

Родители Рэдди не тратили времени на покорение Галактики, словно чувствуя, что этого времени им отведено совсем не так много, как это было принято считать. Они нашли друг друга, растили детей и тихо радовались своему счастью, трудясь инженерами эксплуатации на энергетических подстанциях Пентарры. Работа эта им нравилась, ведь постоянно растущие потребности молодого мира ложились и на их плечи, временами заставляя засиживаться на пуско-наладочных работах оп нескольку суток кряду.

Они возвращались домой усталые, приветствуя молчаливую Эстрельдис и громогласного Рэдди, перекусывали наскоро, целовали детей на ночь, а потом удалялись к себе – отсыпаться.

Те дни, когда семья была в сборе, всегда вспоминались Рэдди как праздник – веранда, выходящая на их Аллею Семи Сосен, с утра наполнялась гулом голосов, все говорили одновременно, перебивая друг друга и захлёбываясь смехом. Самым смешливым из всего семейства был отнюдь не Рэдди, хотя его ужимок всегда хватало на троих. Когда семья была в сборе, верховодил ею отец.

Мистен Ковальский был невысокого роста, довольно хрупкой комплекции, но по напору лучившейся из него энергии дал бы фору любому здоровяку из числа своих университетских друзей-приятелей, что заглядывали частенько в гости, оказываясь на Пентарре по каким-то своим делам. Отец бесконечно травил анекдоты, всё время норовил подколоть окружающих, не исключая собственную любимую жену, чем часто ставил в тупик людей непривычных к его манерам.

Буквально подпрыгивая на своём любимом колченогом табурете, отец рассказывал, кажется, три истории одновременно, вовлекая в них с каждой минутой всё больше персонажей, половина из которых была смутно знакомой по прежним излияниям, а ещё половина, кажется, была придумана им на ходу. И в тот момент, когда аудитория уже окончательно запутывалась, теряя интерес к повествованию, отец вдруг резко замолкал, требуя гробовой тишины, после чего корчил загадочную мину, медленно и нарочито извлекая из кармана очередную свою головоломку.

У него был несомненный талант фокусника. Только не того фокусника, который заранее прячет в цилиндр кролика, чтобы его потом оттуда извлечь на потеху публике. Чудеса Мистена Ковальского были куда более техногенного характера.

Где он добывал детали для этих штук и по каким чертежам их собирал, никто в семье не знал, разве что мама догадывалась, но предпочитала помалкивать.

Эти блестящие штуки жужжали, вращались, бегали по столу или зависали над ним под немыслимым углом, опираясь на какую-то невозможную с точки зрения привычной механики точку. Это были головоломки, которые невозможно было разгадать, сколько ни верти в руках. При этом они вызывали именно это самое желание – повертеть эту штуку в руках и попытаться понять, как же она сделана и самое главное – зачем она нужна, такая.

Ни разу Рэдди не удавалось угадать, ни разу он не смог из разобрать, несмотря на многочисленные попытки это сделать. При этом завороженным взглядом всё семейство могло часами наблюдать, как Мистен Ковальский ловко собирал и разбирал эти штуки, превращал одну в другую, соединял их в одно целое или делал из одного непонятного механизма три ещё более непонятных механизма, которые ходили друг за другом по столу паровозиком, не обращая никакого внимания на зрителей.

Цепкие руки Рэдди хватали ближайшее к нему сверкающее чудо и уносили его в дальний угол веранды, где было побольше солнца, чтобы там вдосталь повертеть, потрясти и даже пару раз укусить неподатливый механизм. Разгадать их вновь не удавалось, зато отец жонглировал своими игрушками с невероятной ловкостью, разряжаясь своеобычным заливистым смехом и пугая белок-эйси.

Особенно его смешило недоумённое выражение лица Рэдди, которое, впрочем, никогда не перерастало в разочарование отцовыми подарками – в эту игру он готов был играть вечно, ибо Мистен Ковальский был неиссякаем на выдумку.

За всем этим бедламом с обязательной чуть саркастической улыбкой наблюдала мама. Она традиционно задвигала любимое плетёное кресло в дальний тёмный угол и оттуда качала головой, наблюдая за мужниными излияниями. При всём её инженерном образовании она была главными лириком в их семье, с удовольствием читала вечерами, глядя поверх светящегося эрвэ-экрана на чёрное, подсвеченное лишь редкими яркими звёздами небо Пентарры, любила побродить в одиночестве или поворковать с дочерью о чём-то своём. Поговаривали, что она в тайне от всех писала стихи и даже переписывалась по этому поводу с кем-то из старых галактических знакомых, шумные же эти семейные ликования ей не то чтобы были не по нраву, просто ей будто было приятнее наблюдать их чуть со стороны, размышляя о своём.

Они были очень разными, Мистен и Катлин Ковальские, и Рэдди во множестве своих воспоминаний часто видел их чуть в стороне друг от друга, занимающихся каждый своим делом, и вместе лишь уходящих по очередным делам планетарных эксплуатационных служб, но в чём он никогда не сомневался, это как сильно они любили друг друга.

Каждый случайный взгляд двух взрослых людей, что они бросали друг на друга, был полон почти тайного, но очень сильного чувства. Что происходило между ними там, на их половине дома, где они запирались вечерами от детей и проводили время одни, он мог только догадываться, их же гости, коллеги, старые друзья и многочисленные родственники отца – все они, кажется, вообще мало догадывались, что связывает между собой этих двоих, такими они были на случайно брошенный взгляд разными.

В отличие от шумного отца, с которым Рэдди в детстве проводил много времени, с мамой наедине он бывал нечасто, обычно любой их разговор быстро переходил в молчаливый долгий взгляд, которым мать словно искала на дне его души что-то, невидимое ему самому. Таким же точно взглядом на него смотрела временами и Эстра, окончательно смешиваясь с матерью в единый образ, невозможно щемящий, даже вспоминать который Рэдди было ужасно больно.

Шли годы, уходили на задний план детали, менялся сам Рэдди, с каждым годом переставая быть частью той, прежней жизни. Иногда он пытался задумываться, какой была бы дальнейшая жизнь его родителей, если бы не та авария. Да и как бы жил он сам. Быть может, они дождались бы, когда дети встанут на ноги, и сорвались бы снова в Галактику? Или нашли бы себе какое-нибудь другое занятие по душе. Жили бы они до сих пор одной семьёй, или Рэдди так же решился бы построить себе свой дом.

Гадать можно было до бесконечности. В этой вселенной такой вариант развития событий и судеб не был реализован. Всё оставалось так, как оставалось.

И потому Рэдди предпочитал и дальше – стараться как можно реже вспоминать прошлое и как можно больше думать о будущем. Которое казалось ему тогда куда более радостным и светлым, чем саднящая боль воспоминаний об их разрушенной семье.

Его встретила на холодная пустота космоса, вокруг него бурлила непроглядно-чёрная плотная масса.

Стоило автоматике распахнуть створки шлюза, как это нечто хлынуло внутрь, бросаясь в бой навстречу тлеющей подсветке тамбур-лифта, захлёстывая рецепторы скафандра, заливая пол и стены скользкой упругой тьмой.

Ошеломлённый, он замер, медленно приходя в себя.

Справиться с подступающей паникой. Вдох-выдох. Нештатная ситуация. Прочитанные в академии мегабайты инструкций в одну секунду становятся бесполезными, а всё, чему тебя так долго учили сводится к простой максиме – соберись и выживи. Замри, осознай задачу, не соверши ошибок, вернись, расскажи.

Вводная.

Он находится в шлюзовой камере тамбур-лифта новейшего истребителя-заатмосферника «Аэртан» класса «Экстерис», экипаж 5 человек, масса покоя две килотонны. По причине физического контакта с инородным телом неизвестного происхождения произошла разгерметизация обшивки рабочих камер ходовых генераторов поля. После каскадной волны вторичных отказов повреждённый борт остался без средств автомониторинга. Во избежание саморазрушения корабля до прибытия спасательной партии экипажем принято решение выйти в пространство через тамбур-лифт, визуально осмотреть повреждения и принять решение о целесообразности «холодной» остановки генераторов. На борту остаются: второй пилот, бортинженер-навигатор и два баллистика.

«Ребятки, на связь».

Тишина и темнота.

Да что ж такое. Слепой, глухой, без связи. В двух гигаметрах холодной пустоты пространства от Базы.

Если бы в пустоте.

Силовая перчатка вязко елозила по упругой склизкой массе, заполнившей всё вокруг. Так. Тут должен быть поручень для закрепления вторичных манипуляторов. Хороший, армированный, монолитом вмонтированный в н-фаз корабля. Двадцать сантиметров левее раскрывшейся створки.

Есть!

Экзоскелет намертво заклинил захват, теперь даже скользкое это месиво не сможет его оторвать от корпуса. Необходимое разрывное усилие – порядка одной десятой меганьютона. Плохо другое. Если его сейчас попробуют поднять на борт, озаботившись загадочно воцарившимся в канале молчанием, то может случиться одно из двух – или створки не закроются, и тогда ему висеть здесь, слепому и глухому, пока их не спасут или пока генераторы всё-таки не пойдут вразнос, либо эта чёрная каша не такая упругая, как кажется, и тамбур всё-таки поползёт наверх… вот этот вариант ему точно – не нравился категорически.

Завязший наверху тамбур в лучшем случае не даст раскрыться запасному шлюзу, попросту его блокировав, а значит, по прибытии спасатели обнаружат намертво закупоренный боевой истребитель с повреждёнными ходовыми, запертыми выходами и активированной внешней защитой.

Вскрывать эту плывущую по инерции и мерно тикающую бомбу…

Пискнуло рабочее поле систем ориентации скафандра. Нужно отсюда выбираться наружу, что бы это ни было. Мелькнули трассировки подсистем сканирования пространства. Видимый спектр – кромешная тьма, радиоволны – коротковолновые молчат, ИК – пусто. Электрические поля минимальны, гравитация под брюхом истребителя, как и положено, почти на нуле… рентгеновский сканер показывает одно серое пятно со едва заметным светлым прямоугольником в направлении раскрытых створок.

Так. Он заметным усилием подавил в себе нахлынувшее чувство беспомощности. Выход – там, осталось только понять, чего же он теперь хочет добиться. И что это может быть за дрянь.

Мелькнула неприятная догадка, пальцы пробежали по сенсорам на внутренней стороне перчаток-активаторов. Та-ак. Вот это уже хорошо. Фоновый рентген и прочие ионизирующие излучения молчали. В теории, «защитник» мог выдержать многое, но если окружающий слой начнёт фонить всей своей массой… на активную излучающую среду пространственные версии «защитников» рассчитаны не были. Вакуум и баллистическая невесомость требовали точности каждого движения, а массивные генераторы поверхностного слоя делали подвижный биологически нейтральный мирок летающим гробом. С грехом пополам летающим.

Погодите…

Молчание сенсоров продолжилось. Эта штука поглощает даже нулевой фон по всем спектральным. Так вот во что они влетели.

Штука, с которой имели дело только спецы в своих лабораториях. Накачанный свободными нейтрино до трансморфного состояния н-фазный коллоид. Универсальная квантовая энергопоглащающая субстанция, использующая любое излучение для обратного перехода, превращающего мета-стабильные нейтринные квинтеты в свободный нейтринный газ. Поглотитель. Кубометра такого коллоида достаточно, чтобы погасить термоядерный реактор мощностью в полторы килотонны горячей массы. Сколько же здесь этой штуки…

Он продолжал мучительно вспоминать таблицы сопоставления масс покоя. Как раз их в памяти «защитника» не было. Также как и не было таблиц критической плотности, после которой начинается сверхтекучая фаза.

Перед глазами тикал отсчёт. Полторы минуты, и его начнут отсюда вытаскивать. И это будет плохо, очень плохо. А ведь решение – так близко…

Должно же быть решение. Неважно, откуда взялся коллоид. Предположим, столкновение было не касательным на пролёте, как они думали, а физическим, бортовым импактом. Невесть откуда взявшаяся бесхозная банка, полная коллоида. При почти нулевой массе покоя эта штука не могла причинить большого вреда, но она тут же, разгерметизировавшись, намертво присосалась к кораблю, жадно поглощая любое его излучение, каждый квант испускаемой в пространство энергии.

А это значит – корабль не только слеп, он ещё и не различим на обычных детекторных радарах. А искать их в нейтринных полях и по гравитационному следу – при такой-то скромной массе – при расстоянии двух тиков их не будут даже пытаться.

«Проклятье. А ведь стоит теперь заглушить генераторы – корабль просто вымерзнет. Мы же это и собирались сделать».

А ведь это идея. Они опасались срыва защиты. А теперь эта защита – их единственный шанс. Дать ей просесть по полой, пока не выбьет предохранительные клапаны – и через них скормить всю рабочую массу треклятому коллоиду, а пока он переваривает остатки – изо всех сил и последней энергии звать на помощь!

Словно в ответ на принятое решение, его потащило куда-то, завертело, вспыхнул яркий свет и наконец снова зазвучали вокруг звуки.

Рэдди стоило большого труда отключиться от тренажёра.

Происходящее вокруг него было слишком правдоподобно, в настоящей реальности тебе не придёт в голову вдруг бросить управление ревущим от нерастраченной мощи истребителем или прервать другое из сотен и сотен заданий, что ему доводилось получат от командиров. От твоей концентрации слишком много зависит, слишком многие жизни поставлены на карту, и слишком мало из этого всего держится на твоём собственном сознании.

Душа как бы растворяется в движущем тобою почти рефлекторном чувстве долга, остальное же делают инстинкты. Именно поэтому пилот каждый раз, оказываясь в тренажёре, невольно сживается с несуществующим кораблём, с придуманными товарищами по оружию, с воображаемым заданием, он снова и снова на самом деле чувствует радость безвестных побед и трагедию ненастоящих поражений. Он на самом деле живёт в несуществующем мире и там же не в шутку умирает.

Рэдди мучительно вспоминал, как он беспомощно барахтался в глубинах искусственного сна, пытаясь что-то успеть, решить какие-то головоломные задачи, борясь за свою жизнь и жизнь своих товарищей. Ему что-то мешало, всегда что-то мешало, но он должен был найти единственно верный выход, в этом и состояла его тренировка.

Рэдди ворочался на ложементе тренажёра, будто просыпающийся от спячки зверь. У него перед глазами ещё мелькали какие-то остаточные образы, однако память уже делала своё дело, Рэдди выбирался. Через пару минут он вряд ли вспомнит хотя бы отрывочный образ из внушённого ему мира.

На этот раз его что-то разбудило, видимо, не позволив отработать задачу до конца. Что-то заставило Рэдди сознательно укоротить сегодняшнюю программу, что-то важное, вышедшее отсюда, из реального мира.

Реальность… да, он просто спал.

Рэдди для верности тряхнул головой, ощупал пространство вокруг себя. Было темно.

– Проснулся?

Олин голос звучал непривычно громко в этой темноте, нужно приходить в себя побыстрее, в самом деле, сколько можно?..

– Проснулся… Домовой, можно немного света?

Прозрев, он поднялся с удобно развернувшегося ложемента, слегка нетвёрдой походкой подошёл к любимой, обнял её за плечи, прижался к ней, почувствовал щекой её кожу, втянул ноздрями аромат её волос.

– Что с тобой, Рэдди?

– Ласточка моя… Мне сегодня приснилось нечто ужасное. Я… я опять не помню.

Оля осторожно коснулась пальцами его мокрой от пота спины, провела, оставляя кожу трепетать от ласки.

– Ты же сам соглашался, ничего реального, сплошные учения, трамплин в Галактику. Что ж тебе такое снится, счастье моё?

Рэдди потряс головой, разгоняя предательский туман.

– Со мной бывает… я иногда начинаю чувствовать что-то… страшное. Это невозможно понять, от этого невозможно избавиться. Лишь ждать, как оно скажется. Тебе никогда не приходило в голову, что тот мир, что мы творим в силу своих способностей вокруг себя, на наших планетах, в наших домах, в наших душах… что он – очень хрупок, дунешь, рассыплется. Или оно само… дунет.

– Рэдди, не нужно… ты способен перетерпеть и не столь тривиальную мысль. Не нужно скорбеть о том, что могло бы быть. Давай просто жить. Хорошо?

Она вопросительно взглянула на него. Галактика, она любила его именно за это, за поразительную силу, что таилась в нём, время от времени выглядывая из-под пёстрой шкуры капральчика Рэдди. Пилот Ковальский был весёлым симпатичным парнем, каких много, но такой Рэдди был единственным во всей Вселенной. Её Рэдди. Она любила из этих двоих именно его. А со вторым… ну, просто дружила.

– Пойдём, Оль, чего тут торчать…

– Погоди, никого ещё нет, они связывались со мной только что, пять минут лёта. Сказали, что вся честная компания на борту, где они только такую громадину сажать собираются. Рэдди, я давно тебе говорила, что твои друзья – беспринципные и злобные нахалы, каких мало.

Рэдди улыбнулся, его уже отпускало.

– Да уж… с них станется прилететь на тридцатиместной посудине с громом и молниями в качестве завершающего аккорда. Но ведь за это мы их и ценим, не так ли? Без них, пожалуй, станет скучновато…

– Вечно ты их защищаешь! Кстати, тебе было письмо от сестры, она скоро отправляется в Галактику вместе со своим Мишей. Вроде бы им нашлась пара вакансий на «Сайриусе-5».

– Отлично, я рад за неё! – Рэдди просиял, ему всегда было приятно слышать новости об успехах Эстры. – Не забыть бы связаться с ней, пока они не улетели…

Напоследок он взмахом ладони отключил чутко дремавшую технику, проследил, чтобы всё аккуратно улеглось в гнёзда, после чего вслед за Олей вышел в коридорчик.

– А что касается моих, как ты говоришь, «приятелей»… На самом деле они и меня бы давно умучали, но ты же знаешь, эти паршивцы всяко умудряются придумать что-то новенькое, «как вы мне надоели» не скажешь… даже не знаю каждый раз, что и поделать.

– Да уж, чего ты завсегда хочешь, так это лишний раз позвать Мака-Увальня в гости. Только учти, Рэдди, уж к себе я его даже на порог не пущу!

– Ага, он тебе котят всех перепугает… ты мне вот что скажи, где твоя пигалица достаёт себе кавалеров на наших широтах? И почему они все такой поразительно дурацкой окраски?

– Эй, уважаемый, придержите язык! Окрас этот называется тиккированный тэбби! А матримониальные потуги моей киси есть исключительно её и её ухажёров дело. Не суйте туда свой длинный нос! Кто подговорил гнома выслеживать несчастную кошечку?! А? Отвечай!

Рэдди состроил сокрушённую физиономию.

– У… разоблачили. Всего, как есть. Вывели, так сказать, на чистую воду.

– Ехидничает… Ладно, я тебе потом устрою.

– Ой ли?

Рэдди уже полностью восстановил весь свой обычный задор и привычно нёс какую-то чушь. Оля смотрела на это и тоже не могла нарадоваться. Вечеринка наверняка удастся. Если и Мак будет в такой же форме – обязательно удастся. Нужно будет не забыть поднять вокруг поляны звуковой барьер, а то всю живность распугаем.

Не прекращая перепалки, они вышли на поляну, Рэдди слегка покривлялся, восторгаясь той куче всяких вкусностей, которую Оля приготовила для «всесожрания», как любил говорить Мак-Увалень, сегодня вечером.

– Эх, пир – горой! – орал он на весь окрестный лес. Оля тут же пожалела, что не включила шумовой экран заранее. Нет, ну эти мужики совершенно невоздержаны!

Тут же раздался мелодичный перелив, это домовой предупреждал о прибытии гостей.

– Ого!

Рэдди и Оля стояли, изумлённо задрав головы. Гости и на этот раз застали их врасплох.

– Рэдди, какой гений это придумал, только не говори, что это опять Мак…

– Сейчас узнаем. Автор будет хвастаться больше всех.

Удивление было обоснованным. Гости на этот раз не стали пользоваться обычными скаутами. Они просто взяли и прилетели на… самодельном дирижабле.

– Эй, на берегу! Закрепите швартовый покрепче, вон та сосенка подойдёт. Эй, быстрее, нас же ветром сносит!!!

Жуткий смех нарушил тишину заката. Веселье началось.

Оля подняла лицо к небу, некоторое время что-то там высматривала, потом вздохнула и уселась на перилах крыльца, свесив ноги в темноту. Рэдди осторожно подошёл к ней, съёжившейся, напряжённой, его взгляд скользнул по стройной линии её руки, потом по шее, подбородку…

– И всё же, человек слишком слаб, чтобы испытывать такие чувства, – прошептала она. – Когда ты не уверена в своих силах… пойми, Рэдди, ответственность будет давить на тебя каждый миг, нельзя ни переступить эту неуверенность, ни забыть её.

Оля разом обернулась, подавшись к нему, Рэдди с большим трудом заставил себя не отпрянуть, будем надеяться на врождённую выдержку, его выражение лица в тот момент могло оказаться совершенно… неподходящим. Что может быть общего между ними? Столь же разные, как камень и река, что его омывает, они… Что он может ей дать? Что ему принять от неё, какой ещё драгоценный подарок останется незамеченным, пылящимся на подоконнике в свете равнодушного вечно-тёплого солнышка?

Эти мысли сводили с ума.

– Это не так, не совсем так. Пойми же, в этом и заключена вся суть! Любовь – не состояние, когда ты, раз в него угодив, пребываешь там некоторое время, только для того чтобы потом неотвратимо его покинуть, оставляя за собой невозвращённые долги, боль в сердце… Поверь, я тоже долгое время так думал, но это ложная посылка, она сама по себе приносит несчастье человеку, уверовавшему в неё. Любовь – непременно процесс, когда ты день за днём сам себе доказываешь, что тебя избрали на этот путь не просто так, что выбор твоей любимой или любимого был правилен, что ты вправду можешь принести близкому человеку толику того, что люди называют счастьем.

Она смотрела на него, не отрываясь, в её глазах горело что-то… постороннее, нечитаемое, тайное. Как и всё остальное в ней, оно не казалось неорганичным, наносным. Это выражение глаз было истинно её. Рэдди вдруг почувствовал, что он принимает Олю. Такой, какая она есть, без остатка, без сожаления, без упрёка. Со всеми её причудами, гримасками, лихим разлётом бровей и грустным изгибом губ, с её дурацким зверем, которую он уже готов был тоже любить всей душой, с вечным поиском стульев, застарелым огрызком яблока посреди стола и этим перевёрнутым блюдцем.

Текли секунды, Рэдди поймал себя на том, что уже нескончаемое количество времени он вот так вещает в эти блестящие в полумраке глаза, несёт какую-то заумную нудоту, которая в иной раз показалась бы ему самому страшно неуместной. Кто он такой, чтобы таким непозволительно уверенным тоном рассуждать тут на темы вселенских масштабов?!

– Человек умеет главное – ценить в себе искренность побуждений. И заблуждений. Неважно, что будет в результате, важно, каким путём этот результат достигнут. И если ты честен перед собой, честен перед другими, то – бросайся в любой омут, тебе ничего не страшно!

Рэдди осторожно отнял её ладонь от перил, которые та сжимала, потом очень быстро, чтобы самому не передумать, поднёс её к губам и поцеловал, потом прижал к щеке, прикрыл сверху своей ладонью, нельзя отпускать, нельзя!

– Рэдди, ты такой хороший, – прошептала она. А он провёл для верности пальцами по её щеке, словно желая обнаружить там… что? Те же слёзы, что всё сильнее подступали к глазам? Ту же выдающую внутреннее напряжение жилку, бьющуюся на его лице в унисон с сердцем? Пальцы скользили по бархатистой коже, едва касаясь, лаская её, пытаясь сказать то, что не могли выразить слова.

– Ладно, – сказал вдруг он. Оглянулся на занимающийся рассвет. – Уже поздно. Я пошёл.

Движение в сторону, резкое, оторваться от неё и бежать.

Но – нет. Её рука, она держит, не пускает, отчётливо сжимает его безвольное запястье.

Каким-то чудом Рэдди оказался в её объятьях, Олины губы оказались чуть сладкими и мягкими, как дуновение ветра. Неловко согнувшись, он без конца её целовал, ловя каждое движение существа, ставшего в единый миг средоточием ласки и нежности. Галактика, его руки не находили себе места, отказываясь верить в реальность происходящего, Рэдди мелко трясло.

И тогда она осторожно, успокаивающим жестом несколько раз погладила его по спине… так могла сделать только она.

Лишь на миг, теряя последние сомнения, Рэдди прошептал:

– У нас всё будет хорошо.

И в ответ:

– Хороший мой!..

Кажется, к ним несколько раз хотела прийти Олина кися, но они её со смехом прогоняли, тогда та садилась неподалёку и с холодным вниманием прирождённого охотника следила за их странной вознёй, участливым взглядом провожая оброненные на пол одеяла и подушки.

Только когда люди угомонились, соизволила заснуть и она.

Этот сон…

Он был всегда одинаковым – огромное могучее существо, парящее в облаках. Хотя нет… он сам и был таким облаком, но не безвольно летящим по воле ветра, нет, свободным выбирать путь среди бескрайних просторов небес.

Это было прекрасно, не знать преград, не ведать страха поражения, не чувствовать собственной слабости, это могло продолжаться вечность.

Лететь, лететь… только вперёд!

Сон этот был также бесконечен, как сама жизнь, разве что самую малость короче. Пока однажды не наступал момент наития, удивительного поначалу, завораживающего.

Он был не один в этом мире абсолютной свободы, вокруг него парили такие же безудержные храбрецы, такие же покорители бескрайних небес, как он сам. Вот, одно из существ, насколько похожее на него самого, настолько же и отличное, пронеслось рядом, овеяло его жаром безудержной своей свободы. Он – влюблён, он – обескуражен, он – весь под властью внезапно нахлынувшего на него чувства!

Миг восторженной эйфории всё длился, небесное существо никак не улетело, нет, оно тут, поблизости, также очаровано глядит на него, ищет новой встречи, тянется через пустоту пространства теплом своих мыслей, шепчет что-то…

И радостные мурашки по коже, он тут же кидается вперёд, влекомый неведомым дотоле счастьем, что ждёт его впереди. Вот, вот она, его ласточка, его солнышко, его нежданная, его желанная!

Второе наитие, на этот раз страшное, её – нет, а то, что только что было ею, в единый миг превращается в бесплотный призрак, недоумённо оглядывающийся вокруг, словно не понимающий. Как он сюда попал?!

Снова полёт, снова встреча… всё скручивается в спираль бездумного мельтешения лиц, тел, мыслей и чувств. Он уже не помнит, окружало ли его когда-нибудь нечто иное, не понимает, возможно ли вообще это самое иное. Он просто мчится сквозь пространство по тому же круговороту, что стал его жизнью и пытается… Вспомнить? Понять?

В какое-то мгновение происходит третье и последнее открытие этого странного сна.

Скорченная фигурка человечка внизу, он… нет, она еле видна под сенью облаков, одинокая, провожающая его слепым взглядом, немая, как сама судьба, и такая же неумолимая.

На этом самом месте Рэдди обычно просыпался, в который раз ужасаясь этим актом взаимного узнавания, делая последний отчаянный рывок к предательским небесам, крича что-то в подступающую темноту… Это была его сестра.

Потом он долго лежал на мокрых простынях, следя за постепенно выравнивающимся дыханием, умывался ледяной водой и уходил в лес, слушать тишину. Он никогда не мог вспомнить никаких подробностей странного сна, только почти истёртое из памяти родное лицо перед глазами.

Но на этот раз старый сценарий изменил собственному постоянству.

Тот же круговорот пляшущего хаоса вокруг, та же обречённость, словно отрезанный от всех невидимым пологом, он никак не мог влиться в эту окружающую его жизнь, раз за разом хватаясь за пустоту, которая за секунду до этого была полна от чьего-то взволнованного дыхания. Раз за разом, раз за разом!

И вдруг, что-то невероятное! Он почувствовал, правда, почувствовал что-то! Пусть пока ещё очень далёкое, странное, непривычное и непредсказуемое, но – живое, близкое ему самим фактом своего существования, что же он мнётся, что же он не спешит навстречу своей судьбе?! Помнит прошлые неудачи? Не верит в собственные силы? Да не в этом вовсе дело!