Меня зовут Халг, и я – та, что должна быть отдана. Не понимаю, никогда не могла понять, почему это так. Я смотрю на себя, на свое тело – например, когда стою возле ручья или раздеваюсь для обряда очищения. Оно ничем не отличается от тел других девушек клана, и кожа моя так же светла и упруга, как у них, и грудь так же высока, и волосы так же густы на голове и внизу. И когда пришли дни, принадлежащие Малкас, заступнице женщин, из меня так же, как из них, начала литься кровь. Что во мне есть такого, чего нет у них? Что у них есть, чего нет у меня?
Мать умерла, давая мне жизнь, но это ведь не редкость для людей. Мне говорили, когда еще она носила меня внутри, на ее теле появился багровый знак. И увидевший его старший сказал: «Ее дитя будет отдано людям камня, чтобы успокоить Кулсаскау». Я узнала об этом очень рано. Другие девочки рода перестали играть со мной, когда немного подросли, и я одна бродила между жилищами. Но однажды ко мне пришли искичен – те, кто говорят с мертвыми, и сказали, что ночью я должна пойти с ними. Они привели меня в пещеру и зажгли огонь, и велели осмотреться. Пещера была заполнена черепами – ушедшие смотрели на меня пустыми глазами, и мне показалось, что в моей голове зазвучали их голоса.
И тогда старший из искичен сказал: «Я буду учить тебя тому, что ты должна знать».
Женщинам рода не говорят о таком – их учат женской мудрости Малкас, но я не одна из них. И потому искичен приводили меня в пещеру всякий раз, когда белый свет горел на небе ровным кругом, и говорили со мной о том же, о чем говорят с мужчинами. Так я узнала о днях ярости и каменной воде.
Какое-то время он знал только одно – у него болит голова. Это знание словно само появилось где-то внутри, и разжав губы, он застонал в темноту, не слыша своего голоса. А может, он просто думал, что стонет. А может, у него и вовсе не было губ.
Но потом внутри появилось что-то еще, тянущее, муторное ощущение, и он почувствовал горькую волну, поднимающуюся вверх, а следом чье-то касание, нажатие на плечо, движение, от которого все поплыло в голове. И пенная кислая горечь хлынула сквозь рот.
Трудно о чем-то думать, когда выворачивает твой желудок, но еще труднее не понимать при этом, что происходит. И на него вдруг навалилось знание об окружающем мире. Он полулежит на чем-то твердом, чьи-то руки наклоняют его голову вниз, и изо рта все еще стекают тягучие горькие струйки. Полумрак, где-то слабо мерцает красноватое свечение, и так же тускло мерцает в его голове знание. Он в…
Тесугу вдруг дернулся, разом припоминая и свое имя, и то, что видел последним. Свет гаснущих огней, странный вкус от питья и дыхание сзади. Он вскинул голову.
– Ты…
– Молчи, – ответил ему тот, кто держал его за руку, – и вытри рот. Так часто бывает с первого раза.
Тесугу едва ли слушал сами слова, лишь где-то отмечая их странное звучание. Он наконец увидел того, кто был рядом с ним. В полумраке его темное лицо было словно высеченным из камня, щеки и нос скорее угадывались, чем виделись, но блестели глаза и кожа на лбу, точно смазанная чем-то. А еще зубы, когда он говорил.
– Я Куоль, – сказал неизвестный, еще раз показав желтоватые резцы, – тот, кто должен был тебя встретить, когда ты вернешься.
– Я… – все так же хрипло сказал Тесугу, поморщился – при звуках его собственного голоса боль в голове стала сильнее – и продолжил тише: – Я пришел сюда, чтобы уйти в нижний мир.
Тут его голос прервался, и он судорожно огляделся по сторонам.
– Я сейчас… там? А ты?
Этот взгляд мало что принес ему. Он лежал в полумраке на плоском камне, перед ним сидел некто, и за спиной у этого человека – если это был человек – расплывался чуть подкрашенный рдяным полумрак. В тусклом свете можно было различить только силуэт и смутные края по бокам, навевавшие мысли о хижине или пещере. Где он? В груди яростно заколотилось, и он дернулся, но чья-то рука ухватила его за запястье.
– Я Куоль, – повторил неизвестный, – и я только что не дал тебе захлебнуться в том, что отторг твой желудок. Сам подумай, может такое быть в нижнем мире?
Голова у Тесугу плыла, но, к собственному удивлению, у него получалось мыслить. Боль, сначала грызшая его череп изнутри, сейчас словно стекла наружу и сосредоточилась в одном месте. Приподнявшись на локте, он поднес вторую руку к голове и скривился, нащупав вспухшую шишку чуть выше своего уха. Теперь, по крайней мере, понятно, почему голова болит. Но понятно только это.
– Меня не убили? – спросил он так же хрипло. – Где мы сейчас? И кто ты?
– Я уже назвал себя. И сказал, что ждал, когда ты вернешься. Нет, тебя не убили, просто ударили по голове так, чтобы твой дух на время покинул тело, но потом вернулся. Кэраска умеет. Теперь ты здесь, и я буду с тобой говорить.
Неизвестный, назвавший себя Куолем, говорил очень странно, шипяще и словно в нос, и строил слова в каком-то необычном порядке. Однако же, если чуть вслушаться, это была речь человека на языке людей.
Не зная, ни что отвечать, ни должен ли он вообще отвечать хоть что-то, Тесугу облизал губы, на которых все еще чувствовал капли от выплеснутого наружу, но вдруг почувствовал это. Он провел языком еще и еще раз и, не удержавшись, пощупал рукой. Куоль внимательно наблюдал за ним.
– Она все еще здесь, – с неожиданной яростью сказал он, – моя губа… мой знак.
– А чего ты хотел? – мужчина, еще раз блеснул зубами в усмешке. – Ты такой, каким ты появился на свет, и таким же будешь, пока плоть не облезет с твоего черепа.
– Я должен был оставить этот знак в мире людей! – Тесугу сейчас сам не знал, что больше потрясает его: мысль о том, что он почему-то не мертв, или горечь от того, что поход и его страдания были напрасны, он так и остается меченым.
– Ты не оставил мир людей, – сейчас в голосе его собеседника послышался отзвук гнева, слабый, словно далекий гром в сухую летнюю пору, но и его было достаточно, чтобы Тесугу присмирел.
– Где же я тогда? – чуть слышно спросил он, и Куоль сразу откликнулся:
– Ты в жилище Первых и ты говоришь с одним их тех, кто принял тебя.
И хотя Тесугу казалось, что больше запутаться уже невозможно, он ощутил, что понимает еще меньше, чем до начала разговора.
– Ты… – в который раз за их короткий разговор начал он, и мужчина вскинул руку. При этом движении какое-то одеяние упало с его предплечья.
– Я Куоль, – сказал он в очередной раз, – я тот, кто многажды рождался и менял тело, я тот, кто видел начало. Я – Первый. И мы ждали тебя. Один из нас закрыл глаза совсем недавно, и никто не знал, почему его дух решил нас покинуть. Но на обряде нам раскрылась правда – он вернется. Вернется в юном теле того, кого приведут к Каменным Жилищам, и мы узнаем его. Знаки указали нам на тебя, Тесугу.
– Мое имя… – растерянно повторил тот, словно не веря, от кого его сейчас услышал, и неизвестный кивнул.
– Мы знаем его, и нет ничего сокрытого от нас. Мы говорим с теми, кто стал камнем, и с теми, кто стал костью, мы зовем крылатый народ и спрашиваем о воле Древних. Тесугу, знаки указали на тебя. Ты заменишь Койтелгита, а иначе – станешь новым телом для духа Первых. Это твоя судьба, и это воля Эцу.
– Жители нижнего мира будут ждать, – потерянно сказал Тесугу, – так говорили мне. Они не получат моей крови и разгневаются, и тогда…
– Они получили кровь, – прервал его Куоль, – вместо твоей им была отдана кровь другого.
– Чья?
– Ты узнаешь об этом. Пока же возьми это.
И мужчина наклонился куда-то в сторону, открыв то, что стояло за ним. Маленький выступ, по виду из камня, над которым мерцали два слабых огонька. И стены.
– Вот, – Куоль вытащил откуда-то темный округлый предмет и передал его Тесугу, – поставь рядом с собой. Я скажу тебе, как надо.
– Что это? – Тесугу, сам того не осознавая, постарался отодвинуться от предмета как можно дальше, но Куоль удержал его рукой.
Сейчас Тесугу ясно видел, что его тело скрывает странное одеяние, просторное и необычно скроенное. Из-за его очертаний, сливавшихся с мраком, казалось, что голова мужчина словно вырастает откуда-то из пустоты.
– Сядь, – сказал тот, и голос его снова звучал размеренно, – ешь это и слушай меня.
Тесугу, преодолевая боль, медленно выпрямился. Голова его странно плыла при каждом движении, но он почувствовал запах и узнал его. Так пахли зерна, которые собирали и замачивали женщины, а потом делали из них кашицу, чтоб накормить ею раненых и больных. Но сейчас к их запаху примешивалось что-то еще. То, что Куоль поставил рядом с ним, понял он, было каменной чашей, едва угадывавшейся в потемках. Тот же запах, что он уже слышал ранее ночью. Живот опять скрутил спазм, на этот раз от голода.
– Ешь, – повторил мужчина, – а я буду с тобой говорить.
Тесугу неуверенным движением приподнял чашу и почувствовал, что несмотря на слабость и дурноту безумно голоден. Он зачерпнул кашицу рукой, и Куоль заговорил:
– Ты знаешь о Первых, все знают о них. Те, кому открылась воля Эцу в день его гнева, кто увидел, как были соединены миры. Ты видел их, застывших в камне. И ты тоже был тогда, хотя сейчас и не помнишь этого. Мы, те, кто рождался много раз и много раз умирал, храним это место, и только от нас зависит, не придут ли опять дни гнева, дни голода и порчи, черного ветра и каменной воды.
«Каменной воды?» – опять мелькнуло в голове у Тесугу. Слова показались странно знакомыми, хотя он не мог бы сказать, где уже их слышал. Он зачерпнул еще немного кашицы и отправил в рот. Это были зерна, да, истолченные и размякшие, вместе с чем-то еще, но вкус был необычным. Язык немного щипало, и когда он проглотил кашицу, острый душок ударил изнутри в нос. Не решаясь перебивать мужчину вопросами и не зная, что спросить, он только слушал, а Куоль продолжал говорить.
– Ибо только мы знаем, что бывает в дни гнева. Люди приходят сюда и приводят тех, кто мечен его волей, люди слушают его голос и обращаются к народам срединного мира и нижнего, но они не знают, как легко может этот мир погибнуть еще раз. Но он не погибнет, пока есть мы. И каждый раз, когда закрываются глаза одного из Первых, он должен родиться где-то еще. И прийти сюда, чтобы принять мудрость Древних.
Здесь Куоль остановился и внимательно посмотрел на Тесугу. Юноша взглянул на него в ответ, не зная, что можно сказать, но странный мужчина, очевидно, ждал его слова, потому что не продолжал говорить. Проглотив то, что держал во рту, Тесугу подавил стремившийся вырваться из глотки дух и спросил:
– Древние – это не те, что… наверху?
– Это те, что были изначально. Те, кто раскрывает нам тайны этого мира, мира нижнего и горнего. Те, кто говорит с нами голосами ушедших. И они сказали, что взамен Койтелгита придет новый, и будут его звать Тесугу, и у него будет три губы. И ты пришел.
И тут Тесугу показалось, что в голове его забрезжил какой-то свет, обжигающий и яркий.
– Это же я… – пробормотал он, чувствуя, как голова опять начинает плыть, – но значит…
– Ты – один из Первых с этой ночи, – ответил Куоль.
Потом, когда Тесугу вспоминал этот разговор в темноте, он знал, что за этими словами последовало что-то еще. Кажется, он что-то бормотал, кричал и даже плакал, а голова его шла кругом, и тело словно качалось на каменном ложе. А Куоль все говорил тем же ровным глубоким голосом и заставлял съесть еще этой странной кашицы, и он глотал ее, едва понимая, что делает, а потом не помнил уже ничего. Пришло время его ночи, и глаза закрылись.
И он не видел, как Куоль осторожно повернул его, спящего, на бок и как придвинул к себе каменную чашу, в которой все еще оставалась пряная кашица, вздохнул и поднес к губам. И лицо его было мрачным и усталым.
Перед тем, как мы покинули клан, мужчины, отобранные для похода, опять собрались в пещере черепов. Искичен обращались к духам ушедших и касались костей, и молили дать им мудрость и силу, чтобы не вернулись опять дни ярости. Вместе с черепами предков лежали головы тех людей, что живут за хребтом. Их кожа темна, как мокрая земля, так мне говорили, и им дан совсем другой язык. Немногие умеют расспрашивать их черепа, но расспрашивать их надо. Ведь от них, черных людей, зависит наша жизнь.
Мы не всегда жили на этих плоскогорьях и охотились здесь на коз и горных ослов. Когда-то давно, так давно, что счета тем дням нет ни на одной счетной кости, предки жили в другой стороне. Далеко, к полуночи, там, где гаснут поутру звезды, лежит земля, и была она нашей. Там бродили совсем другие животные, иной была их речь, и когда произносились нужные слова, они сами отдавали свое тело в пищу. Иными были и слова, которыми предки обращались к ушедшим. И однажды черепа предупредили их, что близка беда и надо уходить. Люди не послушались, ибо не хотели бросать счастливую землю. Но пришли они, дни ярости.
Небо потемнело, и ночь перестала отличаться от дня. И явились кайвукку, жестокие небесные духи, чье дыхание было смертью. Изо рта у них вырывалось белое пламя, и было это пламя совсем не таким, которое умеют заклинать люди – его языки кружились в воздухе отдельно друг от друга, а касаясь кожи, обжигали ее не жаром, а страшным холодом. Когда же касались воды, вода обращалась в камень, прозрачный и твердый. Ее больше нельзя было пить, и люди, даже живя рядом с рекой, мучились от жажды.
А потом небо там, где было темнее всего, загремело, и загорелись в черноте огни, и из края льда и темноты явился старший из кайвукку, которого звали Кулсаскау.
Как и в прошлый раз, его привела в чувство боль. На этот раз она не была острой, а словно заполняла его череп, давя то здесь, то там. Он открыл глаза и тут же зажмурился – свет ворвался в него, вспыхнув в голове и отдавшись где- то в глубине. Даже с закрытыми глазами он видел на веках его багровые разводы. Вместе со светом возвращалась и память. Ночь в Обиталище Первых, звуки голоса, заклинавшего иные народы, рев в темноте и лицо мужчины в полумраке напротив него.
Он заставил себя приоткрыть глаза еще раз. И все стало четко. Он находился в закрытом месте, напоминавшем просторную хижину, но с удивительно ровными стенами из бурого камня. Здесь, однако, не было ни очага, ни вещей, которые люди обычно держат в хижинах, только его лежанка – плоский камень без шкуры или другого покрытия. Тело ныло от ночевки, болела голова в месте удара и в висках, но так или иначе он, кажется, был жив. Несмотря на всю его растерянность, несмотря на пляшущие мысли Тесугу не сомневался в одном – это не нижний мир. Все, что ему было о нем известно, говорило, что сейчас он по-прежнему в мире людей, почему бы это ни произошло. Словно в подтверждение, что он все еще человек, юноша почувствовал, что ему необходимо избавить тело от ненужной влаги, и огляделся по сторонам. В их хижинах иногда бывало место, где можно было оставить то, что отторгло тело, а потом прикрыть камешками или землей, но здесь ничего такого не было. Значит, придется выходить из… из этого места, чем бы оно ни было.
Кривясь от боли почти во всем теле, он осторожно поднялся с лежанки, заметил мимоходом, что все так же остается нагим, а рана на его мужском конце стянулась и болит гораздо меньше, если только не тревожить ее. Осторожно ступая босыми ногами, он пролез через довольно узкий проем, сощурился, привыкая к свету, осторожно огляделся. И замер.
В памяти осталась ночь, разговор в полутьме с тем мужчиной, чье имя он сейчас не мог повторить, странные вещи, которые довелось услышать, из которых запомнилось мало, а понято было еще меньше, но… ему казалось, что грозные фигуры Обиталища Первых теперь где-то позади. Осматривая изнутри хижину, где проснулся, Тесугу почему-то представлял себя в каком-то стойбище. Может, и не в таком, в каком жил сам, судя по тому, как странно выглядела его хижина изнутри, но все же.
Оказалось, что никуда он за это время не переместился. И прямо перед ним в воздухе темнели каменные силуэты. Он прямо посреди Обиталища Первых, смотрит на их высеченные нечеловеческой мощью головы! Эта мысль вдруг опять обдала Тесугу леденящим ужасом – теперь он вспомнил, что тот мужчина говорил ему ночью. «Мы – Первые». Значит ли это, что он тоже стал одним из этих камней? Юноша невольно шагнул назад, с бьющимся сердцем глядя на ближайшую к нему фигуру Первого, почти ожидая, что каменный лик сейчас проступит на черной поверхности. Ничего подобного не случилось. Он посмотрел в одну, затем в другую сторону. Линии камней странной формы, такой не бывает нигде, и на них изображены знаки. Прямо перед ним – лисица, выгнувшая острую морду навстречу поднимающемуся утреннему свету, дальше пляшущая фигура с головой клювастой птицы. И две человеческих фигуры. Они показались ему особенно нелепыми – обе изображали мужчин по пояс, без рук, но с огромными вздыбленными членами. Мужчины стояли и смотрели друг на друга, и что-то неправильное виделось Тесугу в их очертаниях. Оторвав взгляд, он посмотрел ниже и увидел там большую чашу, покрытую копотью. Над ней – две изогнутые дугой черты. А вот там…
– Он шнова вернулшя, Ташкаери! – послышался голос откуда-то сзади.
Тесугу подпрыгнул на месте. Лихорадочно обернувшись, он увидел, что из-за угловатого камня сбоку от его хижины вышел мужчина. Одетый в длинное, спадавшее почти до щиколоток одеяние, тот выглядел странно – мужчины не ходят так. Еще необычнее выглядела его голова с тщательно срезанными почти у корней волосами и огромным шрамом на лбу.
– Идите шюда, – сказал странный мужчина, – он уже ждесь.
Неизвестный говорил так же, как его ночной собеседник, с шипящим выговором и словно не зная, как правильно ставить слова. На его голос из-за камня вышел сначала один мужчина в таком же одеянии, потом уже знакомый ему, потом еще двое.
Так Тесугу увидел Первых при свете дня.
Потом он долго перебирал, поворачивал в уме и на языке их странные тяжеловесные имена, словно обратившиеся в камень обращения к духам иного народа. Куоль – тот, кто говорил с ним ночью, Белегин, Таскаери, Кэраска (ему все еще было непривычно их шипение, и он мысленно произносил имена на знакомый лад). Они назвались ему, и он подумал, что имена подходят к ним. Почти у всех из них, кроме Кэраски, были те или иные знаки, отличавшие избранных. У Куоля вместо одного уха был маленький обрубок, плечи Таскаери были странно выгнуты, над плечами вздымался горб, а у Белегина был бурый нарост на лбу, похожий на спиленный рог.
И все же несмотря на это, несмотря на место, где он их встретил, было что-то, что мешало Тесугу принять их за духов или не упокоившиеся тени. В них было что-то… человеческое, он даже затруднялся определить, что. Они, впрочем, и не старались изображать из себя ни духов, ни жителей нижнего мира. Назвав ему свои имена, Первые двинулись между каменными рядами, и Тесугу ничего не оставалось, как последовать за ними.
Они пробирались между камнями, перед глазами Тесугу мелькали знаки: рогатые головы, волки, птицы, даже скорпионы, но он уже не пытался всматриваться в них, разгадывая смысл. В его голове все яснее всплывали сказанные ночью слова. Он должен стать одним из Первых. Кажется, тогда он думал, что тоже обратится в камень, но сейчас шагал рядом с людьми, которые меньше всего напоминали каменные изваяния.
Обиталище Первых было пусто, когда они пересекали его, пусто, и когда они вышли за его пределы. Все те люди с разных концов земли, которые пришли сюда смотреть на его смерть, сейчас ушли, так и не дождавшись своего зрелища.
И словно в ответ на его слова, горбатый Таскаери тихо бросил:
– Я заберу оставленное, как и всегда. Буду говорить с ними этой ночью.
Тесугу не понял его слова, но увидел, что Кэраска молча кивнул, как если бы ему было сказано о чем-то давно оговоренном.
По эту сторону Обиталища, не ту, с которой он пришел прошлой ночью, на земле тоже лежали камни, но камни плоские. Возвышавшиеся на пару локтей от земли, они напоминали ему огромные лежанки вроде той, на которой он проснулся. И на одной из них что-то было. Он увидел тень, потом послышался хриплый птичий вскрик.
Первые остановились, Тесугу, шедший позади, осторожно глянул поверх плеча Куоля и резко втянул в себя воздух. На камне лежали два человеческих тела.
– Подойди и посмотри, новый, – сказал ему Таскаери, словно услышав его вздох, – здесь то, что ты должен видеть.
Чуть подавшийся в сторону Куоль дал ему пройти, и Тесугу неуверенно сделал два шага вперед.
Два обнаженных мужских тела лежали на побуревшем от подсохшей крови камне, но более всего потрясло его даже не это, а то, что их головы были отделены от тел и размещены торчмя, так, чтобы смотрели в небо. Крылатые уже начали свое дело, выклевав глаза, и следы прожорливых клювов виднелись на щеках и губах. Гриф, согнанный ими, отскочил на несколько шагов, но не улетал, а топтался на месте, поводя головой из стороны в сторону. Зоб его раздулся, но он явно ожидал продолжения трапезы.
Оторвав взгляд от птицы, Тесугу еще раз посмотрел на головы. Даже безглазые, с разорванной птичьим клювом плотью, они казались ему знакомыми, обе. Вот эта, например… и вот здесь он уже не смог сдержать крик.
– Ты спрашивал ночью, кто отправился к жителям нижнего мира вместо тебя, – спокойно сказал из-за его спины Куоль, – теперь ты это видишь.
Одна из стоявших на камне голов принадлежала старому Быну.
Тесугу смотрел и смотрел на нее не в силах оторваться – даже безглазое, лицо было до боли знакомым. И шрам, знак неспящего, и уложенные особым способом волосы – это был тот, кто заклинал духов в их стойбище, кто вел его, мертвого, сюда, встретить судьбу, а встретил свою.
За спиной послышалась возня, и рядом появилась горбатая спина, прикрытая тканой – он видел это сейчас – накидкой. Таскаери держал в руке большой кожаный мешок, куда без всяких колебаний поместил сначала одну голову, потом вторую.
– Надо идти, – сказал он негромко, поворачиваясь спиной к обезглавленным телам, – мы отдали Первым то, что принадлежало им.
– Почему… – выдавил из себя Тесугу, – почему он? А не я?
– Потому что знаки сказали так, – ответил Куоль, – и я тебе уже это говорил.
– Тебе предстоит ему много рассказать, – добавил мужчина с наростом на лбу, – но сейчас нам надо идти.
Они все говорили одинаково, но юноша уже не обращал внимания на шипящий говор, его больше интересовало другое.
– А кто второй? – в стойбище Тесугу учили не задавать лишних вопросов, но сейчас он не мог удержать их в себе. – Кто… тот?
Он показал на второе обезглавленное тело.
– Ты видел его, – это снова был Куоль, – тот юноша, чьим ртом говорили духи. Ему было нужно умереть.
Это были все объяснения, которые он получил тогда, и оставалось много времени подумать за весь долгий день. К счастью, ему не пришлось идти ни нагим, ни голодным – когда они вышли на невысокий пригорок, оставив за спиной Обиталище Первых, остановились поесть. Тесугу жадно сглодал предложенное ему холодное вчерашнее мясо и выпил воды из стоявших там страусовых скорлуп. Горбатый Таскаери дал ему и одежду – сотканую из волокон накидку, которую нужно было перепоясать. И закрепляя жильную веревку на поясе, Тесугу вдруг осознал, что теперь внешне не так уж отличается от остальных, прикрытых теми же одеяниями и босых. Правда, те знают, кто они и что происходит вокруг, а он – нет. Но, по крайней мере, они едят, как и все люди.
И они пошли. Их путь мало чем отличался от пути его сородичей, с которыми Тесугу прошел до Обиталища Первых. Впереди шел Белегин, тот самый мужчина с бурой коркой посреди лба, остальные тянулись гуськом. Таскаери нес на горбу мешок со своей страшной ношей, и Тесугу был рад, что ему позволили идти последним. Так было проще думать, не заставляя себя смотреть в их лица. Эти люди, кто бы они ни были, все еще приводили его в трепет – те, кто сами назвали себя Первыми и держали в руке нож, которым должны были перерезать его горло.
Местность, по которой они шли, ничем приметным не выделялась – равнина, местами пересеченная расселинами, невысокими пригорками и зарослями кустарников. Раз они наткнулись на ручей, журчавший в одной из таких расселин, и Тесугу впервые за два дня смог как следует напиться.
Первые не обращались к нему ни с какими словами, не следили за ним и вообще как будто не замечали его присутствия. Но не спускавший с них глаз Тесугу замечал в их поведении все. Они казались обычными людьми. Выбирали дорогу удобнее, иногда кривились, ступив на острый камень, останавливались на привал (чаще, чем то делали охотники рода), отходили в сторону, чтобы облегчить тело. Если бы не их странные накидки и отсутствие обрядовых шрамов, их можно было бы принять за его сородичей. Но тогда как же они относятся к каменным великанам, к месту гнева Эцу и ко всему тому, чьим именем он должен был быть убит?
И куда они, наконец, идут?
Идти им довелось весь день, быстрым шагом, и Тесугу к вечеру ощущал гнетущую усталость, с трудом заставляя себя передвигать ноги. Равнина закончилась, они вступили на плоскогорье, то поднимаясь вверх, то идя вниз по пологим склонам, а иногда и проходя по неглубоким ущельям. Когда минули очередное, огненный глаз Эцу погас, и воздух уже был полон того особого вечернего свечения, которое значило, что люди их рода должны собираться на общую вечерю. Но сейчас они были далеко, и вместо хижин и стойбища перед ними раскинулась небольшая равнина, лежавшая между двумя плоскими холмами, посреди что-то зеленело.
Тесугу принял это за обычный луг, но для его спутников все было не так просто. С удивлением он смотрел, как Белегин останавливается перед колышущимися растениями и, становясь на одно колено, касается рукой земли. Следом за ним так же опустились и остальные, и ему ничего не оставалось, как последовать их примеру. Горбатый Таскаери же раскрыл свой кожаный мешок и одну за другой вытащил оттуда две головы, от которых уже пахнуло душком мертвечины, впрочем, еще слабым. Так же спокойно, как если бы то были головы антилоп или онагров, он расположил сначала одну, а потом вторую на плоских камнях, лежавших перед странным лугом, и произнес:
– Эцу и Древние, давшие нам силу и мудрость и принесшие тайну земли, примите принадлежащее вам. Пусть их кровь напитает корни, и ваши дети вновь соберут зерно и восславят вашу мудрость, и зажгут вам костры.
– Пусть так будет, – произнесли остальные, а Тесугу, украдкой поднявший взгляд, понял, что было не так на этом лугу.
Это было не обычное пастбище, здесь росла пшеница – те стебли, которые завершались по осени тугими колосьями с зерном. Женщины их рода знали такие места, они срезали колосья серпами, мололи их и пекли лепешки. Но тут уже срезанные, высыхающие колосья тянулись вперед на расстояние, наверное, полета стрелы. Никогда он не видел, чтобы зерновые стебли заполняли разом такое большое пространство. Словно кто-то своей волей сказал им «растите все здесь». Первые умеют заклинать землю и заставлять ее давать им еду по их воле? Эта мысль поразила его, пожалуй, больше, чем зрелище отрубленных голов, теперь смотревших выклеванными глазами на желтые, высыхавшие стебли.
Мужчины между тем поднимались с колен.
– Мы будем в Месте Силы еще до того, как Белый глаз Эцу взойдет над большой горой, – сказал Кэраска, и Куоль ответил:
– Да, если поторопимся.
Тесугу с тоской понял, что их поход все еще не закончен, и нужно идти снова.
И они пошли. Скоро юноша увидел, что по этим местам часто ходили люди, потому что под их ногами потянулась утоптанная тропа. Он уже видел такие, пути, проложенные людьми, но эта была особенно нахоженной, словно ею пользовались непрерывно. Не вшестером же они ее такой сделали. На языке вертелись вопросы, но все еще было страшно произнести их вслух. Молчать, пока молчать и смотреть. Раз он все еще в мире людей, то скоро все должно стать понятно. Наверное, здесь где-то рядом есть стойбище.
Когда они огибали поле по тропе, то прошли мимо каменного знака. Камень, высотой чуть выше, чем по пояс, был узким и округлым, по форме напоминая мужской конец, но утолщение наверху заканчивалось вырезанным ликом. Темные впадины глаз, угол носа и провал рта. Каменный лик смотрел на поле, в точности как оставленные ими головы. Проходя мимо него, каждый из Первых касался рукой сначала глаз, потом груди, потом паха.
Начинало смеркаться, ноги у него гудели от усталости, голод опять тянул живот, и Тесугу с тоской спрашивал себя, скоро ли будет привал. И как они разобьют лагерь, ведь у них, кажется, нет собой ничего для этого. Но его спутники шли и шли дальше, по той же тропе, вьющейся по плокогорью, то поднимаясь, то опускаясь, и он старался примериться к их шагу. Однажды из-за холма, который они огибали, послышался тоскливый вой, похожий на волчий, и его сердце сжал страх. У них нет ни копий, ни луков. Что делать, если придется встретить хищников? Но никто из мужчин даже не обернулся на звук и не проявил ни малейшего беспокойства. Ему вспомнились высеченные на камнях Обиталища Первых знаки, изображения всех народов их мира. Умеют ли они заклинать зверей? Подчинять своей воле словом? Сейчас бы он совсем этому не удивился.
Когда стемнело, и костры Древних загорелись над головами, он уже только устало передвигал ноги, не думая ни о каких увиденных за день чудесах, только об отдыхе. По тяжелому дыханию спутников он догадывался, что и они тоже устали, но не останавливались на привал, бредя друг за другом след-в-след. Вдруг, остановившись там, где тропа поворачивала за еще один холм, шедший впереди Куоль поднял руку:
– Пришли, – сказал он, – пусть новый подойдет сюда. Это Место Силы, место, где духи выбрали его. Пусть он увидит его сейчас.
Тесугу сделал несколько шагов, огибая остальных, подошел к Куолю и увидел.
Я привыкала говорить с черепами ушедших и вдыхать тлеющую на углях траву, от которой плыло в голове. А искичен продолжали рассказывать про древние времена и давно прошедшие дни ярости. Так узнала я, как люди, чьи глаза не окаменели от взгляда Кулсаскау, кто не погиб от жуткого холода и не был растерзан обезумевшими от дыхания кайвукку животными, решили уходить. Они собрали все, что имели, и покинули землю, на которой жили счастливо с незапамятных времен. И они шли по белому огню, который жег холодом их ноги, переходили через окаменевшие реки и падали от усталости. Упавших оставляли лежать там, где их покинули силы, и белое пламя, вырывавшееся из ртов кайвукку, покрывало их тела.
И люди шли через равнины и горы, и видели горькую воду без конца и края, которую ее гневные духи заставляли биться о прибрежные камни. Но однажды, когда они перешли через бескрайние горы, открылась перед ними другая земля. На ней шумели реки, полные чистой воды и вкусной рыбы, и бродили неисчислимые стада, на плоскогорьях же росли в изобилии плоды и колосья. И сказали тогда искичен: «Это земля, к которой нам велели идти ушедшие, никогда до нее не доберется гнев Кулсаскау, и тут мы будем жить в радости и изобилии».
Долгое время так и было, и люди множились на плоскогорьях, и ели мясо коз и газелей, и прославляли духов земли и неба, и чтили черепа ушедших. Но потом и на эту землю пришла беда.
О ней говорят по-разному. Но все сходятся на том, что Кулсаскау нашел их и здесь. И опять чернело небо, и грохотал в нем смех повелителя кайвукку, и опять метались испуганные животные, и люди забывали слова, чтобы приманить их к себе. А потом был грохот и стон, и крик, и тряслась земля, а некоторые из людей были погребены под рухнувшими сводами пещер. И все готовились к смерти, потому что в этот раз не знали, куда бежать от гнева духов тьмы и холода, и даже черепа не могли ничего сказать.
Но потом случилось чудо. Отряд охотников, ушедший особенно далеко от своего стойбища в преследовании рогатых, принес весть. Кулсаскау побежден. Люди с темной кожей и чужим языком, живущие по ту сторону гор, утишили его гнев, обратили его в камень, поставив охранять самых могучих из духов. И перестала трястись и дрожать земля, опять просветлело небо. И сказали людям черепа мудрейших, что жизнь их будет длиться до тех пор, пока заточен в камне повелитель кайвукку.
Эта ночь, которую он провел в еще одной странной каменной хижине, не принесла ему ярких снов. Когда Тесугу открыл глаза, пытаясь понять, где находится, в голове кружились только обрывки мыслей, слов и образов. Ничего ясного. Он продолжал лежать, ощущая голым телом жесткое полотно и шкуру, которой прикрыл ноги. И постепенно увиденное вчера складывалось во что-то единое.
Они подошли сюда в потемках, когда ночь освещалась только неверным вечерним светом, и Тесугу скорее по запахам и звукам, чем по виду понял, что здесь живут люди. Много людей, ибо дух тут стоял человеческий, который не перепутаешь ни с чем. Запахи жженых растений и жарящегося мяса, нечистот и человеческих тел. И звуки – тихие голоса, словно звучавшие из-под земли. Впрочем, быстро стало ясно, что не из-под земли. В темноте ночи непроглядной чернью выделялась гряда. Высокая, выше его роста, и сплошная. С недоумением он понял, что его спутники идут именно на нее, хотя в ней не заметно было никакого просвета. Но когда они подошли совсем близко, оказалось, что с одной стороны спускаются камни – уступами, как то было в Обиталище Первых. Куоль первым поднялся по ним и махнул рукой, дав знак подняться и ему. И Тесугу поднялся, впервые взглянув на Место Силы сверху. Впрочем, тогда он еще не знал, что оно так называется.
В сумерках он мало что разглядел, но понял – среди этих камней живут люди. Запахи и звуки стали резче, но потом вдруг прозвучал чей-то предостерегающий окрик, и голоса один за другим стихли, только издалека донесся яростный лай какого-то животного. В темноте и почти полной тишине,
Куоль повел его по странной, неестественно ровной площадке, и Тесугу краем глаза увидел из-за камней красноватое свечение, словно там горели чьи-то очаги. Они шли между каменных глыб и узких столпов, потом его привели к странному сооружению, едва заметному в потемках, и там Куоль сказал:
– Жить ты будешь здесь.
И вот он здесь. Прошлой ночью усталость пересилила и страх, и голод, и любопытство, он рухнул на лежанку и почти немедленно заснул. Но теперь, когда лившийся через узкий проем свет возвещал утро, Тесугу с тревожным любопытством оглядывался по сторонам. Хижина оказалась довольно просторной, но, что еще удивительнее, сложенной из камня. Не подземная, как жилища их рода, стены сложены из ровных камней, швы между которыми скреплены каким-то странным веществом. Из него же, похоже, состоял и пол – шершавая, ровная поверхность густо-серого цвета. На ней располагалась его лежанка – ровные плоские камни, укрытые плетеной накидкой. В одном углу очаг, острые булыжники образовывали невысокую ограду. Но больше, чем очаг, внимание Тесугу привлекло сооружение напротив его лежанки. Он даже приподнялся, чтобы рассмотреть его лучше, а затем и встал.
В двух шагах от него на сером полу стояли три обрубка дерева, на которых располагалось что-то вроде плетенки. При взгляде вблизи она оказалась состоящей из множества тонких ветвей, с невероятным искусством пронизанных друг в друга. Местами их поддерживали продетые жильные нити, и такие же нити захватывали концы плетенки и были окручены вдоль деревянных подставок по намеренно проделанным желобкам. И хотя в их роду и соседних тоже умели делать из ветвей плетенки, чтобы переносить предметы, эта была выполнена так, как никто из знакомых ему женщин сплести бы не сумел.
Не меньше самой плетенки его занимало и лежавшее поверх нее. Первым взгляд притянуло что-то блестящее, и он, нерешительно протянув руку, коснулся прохладного обсидиана, а потом нащупал гладь рога. Подхватив, понял, что это нож. Такие были и у мужчин их рода, но этот был сделан куда более тщательно. В рог тура, расщепленный на конце, была вдета тонкая обсидиановая пластина, щель обмотана жильной нитью, по краям которой выступало что-то вязкое и черное. Тесугу подержал нож, взвесил его в руке и примерился резать. Да, за такой бы охотники их рода отдали и сделали все, что угодно – не сравнить с их собственными поделками. Все еще не выпуская нож из руки, он снова посмотрел на плетенку. Чаша – какой-то желтовато-бурый камень, искусно выдолбленный посередине так, что толщина стенок не превышала толщины его мизинца. Рядом с чашей лежала пластина, выточенная из кости какого-то животного и исчерканная многочисленными царапинами, словно на ней что-то резали. Чуть дальше – то, что он принял за подвески: костяные кольца разной формы и оттенка, нанизанные на толстую нить, и посередине еще одно кольцо, просто лежавшее на переплетении прутьев. Оно было совсем небольшим и несомненно тоже из кости, но в расширение с одной его стороны вставлен черный камешек. И еще там было…
Чьи-то голоса прозвучали снаружи, глухо и невнятно, и Тесугу сразу же забыл про лежавшие перед ним диковины. Люди здесь, а ведь он еще не знает, кем населено это место, если не считать его странных спутников! Он сделал шаг к своей лежанке и подхватил ту накидку, которую ему вручили вчера. Чуть помешкав, сообразил, как ее надеть и закрепить. Теперь можно выходить, но… он заколебался. Вновь вспомнились расплывчатые ночные силуэты, приглушенные и разом смолкшие голоса, словно шедшие из-под земли. Где он, все-таки? Его спутники как-то называли это место, но ведь он даже не понимает толком, кто они такие. Голоса снаружи постепенно смолкли, словно говорившие уходили все дальше, потом послышался еще один звук. Его явно издавало животное.
Тесугу встряхнул головой. Что бы там ни было, он не узнает этого, пока не выйдет. И все еще широко ставя ноги, оберегая подживающую рану, он шагнул в проем, повернувшись, чтобы протиснуться.
Как и вчера, свет ослепил его, и он заморгал, щурясь. Утро, но еще раннее, Огненный глаз Эцу не разгорелся в небе, и лишь из каких-то невидимых краев изливал в мир свет. Постепенно привыкая ко дню, юноша поднял глаза.
Ему казалось, он за эти две ночи он утратил способность удивляться, но нет. Второе утро, и снова он стоял с раскрытым ртом, пытаясь осознать то, что видит.
Перед ним была площадка, ровная, неестественно ровная земля, посередине которой вздымались мощные столбы. Это был камень, больше всего напоминавший тот, что был в Обиталище Первых, вздыбленный ввысь неведомой силой, и он переводил взгляд с одного столпа на другой. Каменные стволы, заканчивавшиеся изображениями: в отличие от застывших фигур Первых, тут были видны человеческие лики, а над ними крылатые очертания птиц. Какая сила подняла их тут, как оказалась им придана форма людей или крылатых? И почему еще два столпа не стоят, а лежат на земле?
Оторвав взгляд от необычайного зрелища, он посмотрел дальше и увидел, что в отдалении стоит вереница сооружений, каких ему еще не приходилось видеть. Конечно, и в родах, живущих у великой реки, и на плоскогорьях умели делать небольшие строения из ветвей, чтобы хранить там еду от прожорливых птиц и грызунов или самим укрываться от ветра. Но эти выглядели совсем иначе. Во-первых, они почти все были из камня – это Тесугу мог различить даже на расстоянии, превышавшем полет стрелы. Камень был выложен тем же невероятным образом, что и стены того жилища, где он провел ночь, и он не совсем понимал, что же держит его так прочно. Тут и там темнели черные щели, и рядом с ними сновали люди. Мужчины и женщины, они выбирались из своих жилищ, опять залазили туда, вытаскивали что-то и, кажется, даже не смотрели в его сторону.
Движимый каким-то чувством, он повернулся назад, чтобы еще раз рассмотреть то место, где проснулся.Так и есть, похожая хижина, подогнанные один к другому камни, серая смесь в щелях, и не разглядеть, из чего сделан верх. Он повернулся в сторону – хижины стояли рядом друг с другом. Шесть – он посчитал, загибая пальцы – вместе с той, в которой он провел ночь. Все стоят рядом, прислонясь одна к другой, и мысль о том, что жилища могут быть такими, донельзя поразила его. Кто строит их, ведь для каждой надо столько труда? Почему сложенные из камней стены не падают? И как…
Прерывая его мысли, послышался какой-то глухой шум, и вдруг он краем глаза уловил движение. Повернувшись, Тесугу увидел женщину, выходившую из соседней хижины. Как раз в тот миг она посмотрела в его сторону. Хотя ее неожиданное появление встревожило юношу, сама женщина испугалась явно сильнее. Ее губы округлились, она шагнула назад и прижала ко рту ладонь. Не зная, что он должен говорить, Тесугу просто молча смотрел в ее глаза, пока к ногам неизвестной не легла тень.
– Иди к своим, Кос, – послышались слова, и Тесугу узнал говорившего.
Кэраска, тот единственный из встреченных им Первых, на котором не было ни единого знака, так он его и запомнил. Кэраска обращался к женщине, но, видимо проследив за ее взглядом, повернулся и посмотрел на Тесугу.
– Ты уже здесь, – проговорил он, и в голосе его не слышалось радости. Он, кажется, хотел еще что-то сказать, но потом опять повернулся к женщине и бросил:
– Иди к своим. Помни, что я говорил тебе. И скажи, чтобы несли еду.
Женщина кивнула, и только сейчас Тесугу разглядел ее целиком. Невысокая, чуть ниже его, коренастая, с широкими бедрами, которые прикрывала плетеная накидка. Выше пояса она была нагой. Ее спутанные космы падали на плечи, шею охватывала тонкая нить с каким-то оберегом. Незнакомка, так и не произнеся ни единого слова, повернулась и побежала вокруг площадки с фигурами. Когда она поворачивалась, Тесугу успел заметить, что на одной ее груди была кровавая отметина.
Кэраска между тем снова обратил внимание на него. Он был одет в такую же просторную накидку, но на этот раз перехватил ее кожаной перевязью, широкой и покрытой какими-то знаками.
– Что ты смотришь? – спросил он, не скрывая своего недружелюбия. – Ты получишь свое, когда придет твой день.
– Где я? – ответил вопросом на вопрос Тесугу, не слишком уверенно, хотя почувствовал безотчетное раздражение, которое вызывал у него этот мужчина. Кэраска был старше его самого, но явно моложе старого Бына.
– Там, где и надлежит быть Первому, – ответил Кэраска, пристально глядя на него, – в Месте Силы.
С приходом дня все вернулось: и эти странные люди, и их шипящий, неправильный язык, и его недоверчивость.
– Это была твоя женщина? – вдруг спросил Тесугу, сам вздрогнув от своей смелости. Ему вспомнился откровенный испуг в ее взгляде, когда та смотрела на мужчину.
– Любая женщина в месте силы – моя, если я этого захочу, – ответил Кэраска, и в его голосе юноше послышался отзвук гнева. После этого мужчина отвернулся и двинулся в сторону.
– Я голоден, – сказал ему в спину Тесугу.
– Ты не слышал, что я ей сказал? Скоро поешь.
Так не говорили со старшими ни в их стойбище, ни в родах речной долины или плоскогорий. Юные ели, когда тому приходило время, вместе со всеми, и никого обычно не волновало, голодны они или нет. Но оказалось, очень легко забывается то, чему тебя учили, когда ты видел, как голову того, кто учил, оставили на съедение падальщикам.
Вскоре они начали выходить из хижин, один за другим. Сначала показался Таскаери, неловко ступавший босыми ногами, потом Белегин, угрюмо смотревший из-под своего ороговевшего лобного бугра. Был и еще один, высокий, худой и нескладный мужчина, которого Тесугу не видел вчера.
Он ждал Куоля, которого уже воспринимал как знакомого, но тот все не появлялся. Продолжая рассматривать диковинное место, Тесугу увидел, что у проемов, которые вели в их хижины, стояли каменные подставки. Их смысла он не понимал, пока не увидел, как Кэраска, подобрав свою накидку, опустился на одну из них. Белегин исчез в узком проходе между стенами, а неизвестный мужчина наклонился к большому камню и, к изумлению Тесугу, зачерпнул оттуда воду.
– Они должны наполнить камень водой еще раз, – бросил он в сторону, видимо, обращаясь к Таскаери, и слова его звучали еще более невнятно, чем у остальных.
Все казалось Тесугу по-прежнему странным, даже когда наконец вылез из своей хижины Куоль и кивнул ему, бросив остальным:
– Уже несут.
Первая трапеза Тесугу с Первыми прошла в кругу ровных, округлых камней, на которых разместились его новые товарищи. В этом не было бы ничего особенно странного, если бы не то, что никто из них не вызывал огонь, и не готовил очага. Его, кстати, и не было. Зато появились три женщины, шедшие от дальней гряды каменных хижин. Они и принесли с собой еду.