Атику – нынешнюю великую любовь Ши Шелама – Конан открыто не одобрял.
Атика носила облик тощей взбалмошной девицы в голове которой бушевал не просто ветер, а самый настоящий ураган. О понятии «благочиние» Атика имела самое отдаленное представление и, как следствие, благочиния не придерживалась. Впрочем, в Шадизаре такое отношение к жизни было в порядке вещей и Конан начал к этому привыкать.
Но к Атике молодой киммериец привыкнуть никак не мог – это не женщина (какая, к демонам, женщина?! Девчонка сопливая!), а самое настоящее стихийное бедствие, почище любого смерча! Ши Шеламу, однако, Атика безумно нравилась – он полагал, что это нелепое существо является если уж не олицетворением женщины его мечты, то стоит весьма близко к лучезарному идеалу.
Идеал, в отличие от абсолютного большинства легкомысленных приятельниц Ши, был обременен ремеслом. Как утверждала сама Атика, ремесло это было стократ серьезнее и важнее любых других приличествующих женщинам занятий, начиная от банального рукоделья и заканчивая трудами на ниве ублажения сильной части человечества в многочисленных увеселительных заведениях Шадизара.
Атика несла радость людям. По крайней мере она сама так утверждала. Радость она несла (как выражался Конан – «наносила») через участие в представлениях «Труппы месьора Каланьяса», а если попросту – фиглярского балагана, обосновавшегося неподалеку от Каменного рынка, главнейшего средоточия торговой жизни замечательного заморийского городка...
Владелец балагана, достоуважаемый господин Каланьяс из Зингары, по вполне справедливому мнению Конана, коего Ши по меньшей мере раз в седмицу едва не силком затаскивал на представления, был полоумным злобным монстром. Огромный, толстый, бородатый, пышущий здоровьем телесным и явно обделенный здравием душевным, месьор Каланьяс изумлял своими сценическими паскудствами даже неискушенного в высоких искусствах киммерийца.
Пьесы для балагана Каланьяс измышлял самостоятельно, причем полагал себя выдающимся сочинителем наподобие знаменитого Стефана Короля Историй. Впрочем, сценки частенько получали вполне доходчивые и понятные каждому названия: «Неверная жена», «Король и мельничиха» или «Богиня красоты».
Более серьезные произведения поименовывались куда сложнее. Например всего десять дней тому, Каланьяс явил почтеннейшей публике «Историю о деяниях славного герцога Лорито, утопившейся девице и потерянном царственном младенце». Ши Шелам, в обязательном порядке явившийся на представление, был в восторге – во-первых, «утопившуюся девицу» играла Атика, во-вторых Ши обнаружил в пьеске ведомые лишь ему одному глубины и посчитал, что месьор Каланьяс знаком с трактатами лучших аквилонских и офирских философов, хотя сам не прочел ни единого, поскольку считать Ши Шелам умел гораздо лучше, чем читать, а считал он преимущественно медь, серебро и (гораздо реже) золото.
Конан, покинув сколоченный из грубых досок и задрапированный кричаще-яркими тряпками небольшой амфитеатр, долго плевался, бурчал о вопиющем неблагочинии и сказал, что впредь к этому вертепу он теперь не подойдет и на лучный перестрел. Ши немедленно обиделся, обозвал приятеля дикарем и варваром, не понимающим и не видящим прекрасного. Киммериец, как обычно, не обратил на оскорбленные вопли друга никакого внимания, поскольку Ши разбрасывался глупыми словами ежедневно и по много раз.
...После неудачного визита к Герату Айбенилю неразлучная парочка вернулась домой – в таверну «Уютная Нора», принадлежавшую Лорне Бритунийке, бывшей наемнице и искательнице приключений на больших и малых дорогах, а ныне добропорядочной шадизарской горожанке и гильдейской трактирщице. Злые языки, однако, утверждали, что в действительности «Нора» находится не столько во владении Лорны, сколько Райгарха-асира, здешнего вышибалы, с которым Лорна открыто состояла в игривых отношениях.
– Продали? – осведомился здоровенный, как нордхеймский мамонт, Райгарх, бдевший возле входной двери. – Лорна сказала, что если не продадите – вышвырнет обоих на улицу. Никакой магии в доме, ясно? Надоело!
И хозяйке, и самому Райгарху, по большому счету, на магию было плевать, однако недавние события, связанные с волшебным жезлом превратившим трактирный нужник в странное полуживое существо имеющее неприглядный образ деревянной будки о восьми паучьих ногах, привели Лорну в бешенство. Столь необходимая в хозяйстве пристройка теперь бродила по заднему двору, пугала куриц и посетителей таверны, а ночами вела долгие и занудные философические беседы неизвестно с кем.
Превратить нужник обратно не удалось даже Герату, которого позвали посоветоваться – как теперь быть? Волшебник осмотрел ожившую будку, повздыхал, покачал головой, сказал, что надо подождать – вдруг все само собой образуется? – и с тем в недоумении отбыл. Райгарху же пришлось рыть вторую выгребную яму и сколачивать новое отхожее место взамен сбежавшего.
С тех пор Лорна поставила для своих шебутных постояльцев непременное условие: если по их вине начнутся новые колдовские безобразия, то Ши, Конан, Аластор и вся прочая развеселая компания может смело убираться вон и подыскивать себе другое место для жилья. Избавьте меня от любого колдовства, от которого одни неприятности!
– Так продали или нет? – повторил Райгарх, ухватывая Ши за ворот.
– Пусти, медведь! – сдавленно пискнул Ши. – Задавишь! Ничего не вышло! Герат отказался. И... И медальон вообще никакой не магический!
– Врешь ведь, как и всегда, – ответил Райгарх, разжимая могучую длань. – Ну гляди, подлец, случится чего – отделаю так, что твои внутренности станут наружностями! Кстати, там тебя эта драная кошка Атика дожидается... С самого утра.
Райгарх махнул рукой в сторону прокопченного обеденного зала.
Ши исподлобья посмотрел на вышибалу, прикидывая, как бы впоследствии пострашнее отомстить асиру за возмутительное хамство – это надо же, назвать очаровательную и талантливейшую Атику «драной кошкой»! Пока ничего разумного в голову Ши Шелама не приходило, поскольку связываться с нордхеймским дикарем было весьма чревато.
Конан, наоборот, был целиком и полностью с Райгархом солидарен. Атика и впрямь неуловимо походила на помойную кошку – тощая, как мальчишка, с торчащими ребрами и жиденькой гривкой медно-рыжих волос с желтоватыми подпалинами, одевается в живописные обноски, которые богатые горожане иногда отдают труппе господина Каланьяса – не пропадать же добру? Пускай послужит фиглярам...
– Ты представляешь, Ши, это будет успех достойный Тарантии или Бельверуса, поверь, честное-честное слово! – с ходу завела Атика, едва узрев своего ненаглядного дружка. Голос Атики вызывал у Конана немыслимое раздражение – тонкий, скрипучий, визгливый и вздорный. Запусти Атику на полдня в одну из пирамид стигийского Птейона – всех мумий на ноги поднимет, будь они хоть пятьдесят раз мертвы! – Плотник Сагал уже делает новые декорации, такие большие штуковины, чтобы было похоже на пыточную, их еще в черный цвет потом покрасят... И цепи, конечно, кандалы, всякие закорюки, чтобы страшно было. Потом графа втащат туда два палача, таких здоровых, их месьор Каланьяс нанял из бывших базарных борцов, очень высокие и толстые, настоящие изверги...
– Постой, постой! – Ши уселся за стол рядом с Атикой, тщетно пытаясь выловить из ее сумбурных речений хотя бы одно рациональное зерно. – Во-первых здравствуй, моя... гм... кошечка (звук поцелуя). Во вторых... Эй, есть там кто? Мне красного вина, Медвежонку – кружку пива! В горле пересохло!
Конан давно понял, что в Шадизаре ни единый человек без клички обойтись не может, а потому когда с легкой руки Ши Шелама большинство друзей и знакомых начали именовать его «Медвежонком» или, того чище, «Малышом» (большинство прозвищ, как известно, даются от противоположного), киммериец решил не обижаться. Если здесь так принято – придется смириться. Тем более, что по законам горцев Полуночи открывать всем и каждому имя, данное при рождении, вовсе не следовало – еще порчу наведут! Пусть уж лучше кличут Малышом.
Рилна, трактирная служанка, молча притащила вино и пиво для Конана – в соответствии с киммерийскими традициями он отвергал сок виноградной лозы в пользу ячменного напитка и приохотиться к вину доселе не сумел. «Уютная нора» жила своей обычной жизнью – несколько посетителей поглощали заказанные блюда, было слышно, как Лорна шумно помыкала прислугой на кухне, по доскам столов ползали одуревшие от жары мухи.
Атика, разрушая полусонное благолепие, безостановочно тарахтела:
– ...Потом графа выводят на площадь, там у нас обязательно будут трубы, длинные, как у кезанкийских горцев, чтобы ревели и делали все торжественно, волосы у графа в крови, спина иссечена рубцами, палач готовится – месьор Каланьяс нарочно попросит у мясника топор побольше! А потом...
– Начнем сначала! – взмолился Ши. – Ты о чем рассказываешь, солнце мое? Какой еще граф?
– То есть как – о чем? – Атика остановилась на полуслове, будто о булыжник споткнулась. – Я уже целый квадранс талдычу: новое представление в амфитеатре! Месьор Каланьяс сочинил новую пьесу! Только вчера, понимаешь? Называется – «Трагическая повесть о мнимом преступлении графа Альдосо, клеветниках, неправедном суде и его ужасной смерти». Я буду играть возлюбленную графа, она потом бросится с утеса и разобьется о скалы! Здорово, правда?
Конан скептически хмыкнул и призадумался. Во-первых, киммерийца смущало название, в котором было упомянуто «...о неправедном суде и его ужасной смерти». Вот интересно, кто умертвил суд? Граф Альдосо, совершивший мнимое преступление, надо полагать? Во-вторых, в абсолютном большинстве представлений труппы Каланьяса Атика изображала девиц, которые в финале топились, травли себя ядом, закалывались кинжалом, вешались, прыгали со скал и крепостных башен, умирали от жажды в пустыне или там же пожирались тиграми, львами и медведями, хотя Конан точно знал, что в пустынях медведи не водятся. Но столь вопиющее однообразие Атике ничуть не приедалось и всякий раз она расписывала свою новую роль с вдохновением, достойным куда лучшего применения.
Атика тем временем продолжала изливать на влюбленно-восхищенного Ши подробности грядущего представления:
– И вот тогда, благородный граф Альдосо взглянул на своих мучителей и гордо скрестил на груди связанные за спиной руки...
– Ч-чего? – тут уже и невозмутимого Конана проняло. – Как? Связанные за спиной?
Ши откровенно фыркнул, но Атика не обратила на это безобразное зубоскальство никакого внимания, воскликнув:
– Так написано у месьора Каланьяса! Вы дальше слушайте, не перебивайте!
Конану стало скучно. Пока Атика продолжала восторженно верещать, описывая феерические по своей пошлости сцены, киммериец влил в себя содержимое кружки, и потребовал у Рилны еще одну. Стало легче. Окружающие перестали восприниматься как злонамеренные идиоты. Ши Шелам тем временем охал, ахал, воздевал очи горе, хлопал в ладоши – словом, вел себя преувеличенно, как и полагается тонкому ценителю.
От нечего делать киммериец вытащил сверток с изумрудным медальоном, отбросил ткань, положил артефакт на стол и принялся рассматривать.
История появления древней вещицы у Конана и Ши была, в целом, вполне тривиальной. Третьего дня Ши Шелам ненавязчиво стащил медальон в антикварной лавке купца Аль-Муртаба – достойный торговец отвлекся всего на один миг, и этого было достаточно для того, чтобы красивый платиновый овал перекочевал в секретный кармашек на поясе Ши.
Маленький негодяй потом оправдывался перед неодобрительно ворчавшим Конаном (киммериец с детской наивностью доселе полагал, что воровать можно только у бесчестных людей), что он просто не может пройти мимо красивой и никому не нужной вещи – медальон валялся в лавке Аль-Муртаба без всякого толка целую вечность, а теперь с его помощью можно порадовать какую-нибудь очаровательную девушку.
Было ясно, что под таковой очаровашкой подразумевалась Атика.
Подозрительные свойства, присущие артефакту, были замечены тем же вечером. Изумруд светился и сыпал крохотными искорками, притягивал к себе небольшие металлические предметы, а после того, как Ши попытался вынуть камень из оправы, чтобы как следует его рассмотреть, изверг тонкую зеленую молнию, которая подожгла стол. Начинающийся поджар был потушен совместными усилиями обитателей «Норы» – в ход пошло пиво и вино из кружек.
Лорна, в присутствии которой и произошел данный инцидент, потребовала немедленно – слышали, недоумки, немедленно! – удалить опасную вещь из дома. На ночь медальон можно спрятать во дворе, а утром сразу продать! Кому? Это уж пускай Ши придумает самостоятельно, не маленький!
За вчерашний день подходящего покупателя отыскать не удалось, а сегодня отказал даже Герат, давно и прочно знакомый с обустроившейся в «Норе» шайкой. Вообще-то волшебник считался приятелем Аластора, предводителя компании, но старался поддерживать хорошие отношения со всеми – Ши и его дружки исправно пополняли коллекцию белого мага и не просили за редкий товар чересчур много золота.
Конан, как природный варвар, только начавший знакомиться с «цивилизованной жизнью» (так именовал Шадизарское бытие Ши) магии сторонился, почитая оную делом нечистым, но считал, что такая маленькая штучка, как изумрудный медальон, чересчур вредоносной не может быть по определению – это ведь не демон, не чудовище из Черной Бездны и не могучий артефакт наподобие знаменитых Короны Сета или Мечей Скелоса, о мощи которых ходят легенды. Кроме того, медальон пока не сделал ничего плохого кроме приснопамятного поджога стола – окажись заключенное в нем волшебство действительно опасным, то означенная опасность проявилась бы давным-давно, обрушив на «Уютную Нору» и ее постояльцев неисчислимые бедствия. Следовательно, и страшиться нечего.
Известно, что предания о стародавних временах и сохранившиеся осколки знаний древности лучше всего сохраняются не в библиотеках огромных городов и не в головах убеленных сединами ученых мужей. Загляните в любую захолустную деревню в Бритунии, Немедии или Аквилонии, порасспросите стариков и жрецов, и вы узнаете о Кхарийской империи или Пифоне куда больше, нежели почерпнете из книг. В глухомани люди доверяются не тленным пергаментам, а собственной памяти, которая усердно оберегает прошлое.
Киммерия отнюдь не была исключением из данного правила. Едва ли один из тысячи обычных киммерийцев мог разобрать хотя бы две литеры аквилонского алфавита, зато практически каждый понимал значение рун или мог рассказать вполне достоверную сагу о предках-атлантах или о войне хайборийцев против Ахерона. Конан с детства был обучен руническим символам – отец-кузнец украшал защитными знаками оружие, бабушка гадала на рунических палочках, руны были высечены на священных камнях в святилище Крома... И на изумрудном медальоне Конан различил вполне знакомые символы – прежде руны принадлежали не-человеческим народам, наподобие альбов или подгорных гномов, но впоследствии древние алфавиты унаследовали люди и помнят их значение доселе...
Вот, пожалуйста. Сверху, сразу над камнем, оправу украшает руна «Терва», сиречь Мировое Древо, ствол жизни, символ пробуждения и расцвета. Дальше, по кругу, «Беркано», «Лауд», «Тарн»... Чего ж тут непонятного? Такой мудрый человек, как волшебник Герат должен был распознать эти символы и смысл, который они скрывают!
Конан дотронулся пальцем до верхней руны и отшатнулся. Изумруд взблеснул яркой зеленой вспышкой.
Ши, целиком погруженный в беседу о несчастной судьбе графа Альдосо и его возлюбленной, ничего не заметил. Атика тем более.
Камень на медальоне снова стал неживым и холодным. Будто ничего и не произошло.
– Т-там!.. Оно! Райгарх, впусти меня!
Дверь таверны распахнулась и в проем камнем влетел один из постоянных посетителей – месьор Сариф, низкорослый и толстенький владелец шорной мастерской, расположенной в доме напротив. Внимательный Райгарх отметил про себя, что Сариф имеет вид взъерошенный и перепуганный, что никак не вязалось с привычным обликом уважающего себя мастерового.
– Пожар, грабеж средь бела дня? – асир слегка встряхнул бледного шорника, наткнувшегося прямиком на вышибалу.
– Оно! Демон! – Сариф хватался за сердце, вытирал пот рукавом и вообще очень мельтешил. – Обжора!
Райгарх нахмурился. Неужели старый знакомец опять соизволил объявиться? Если так, то новый визит данного «знакомца» может грозить серьезными неприятностями.
Отпустив Сарифа, тотчас убежавшего к стойке – целить душевную рану кислым вином – Райгарх осторожно выглянул наружу.
Ну точно! И как теперь прикажете изгонять нежданного гостюшку?
Гостюшка висел в воздухе перед входом в «Уютную Нору» на высоте четырех локтей и чуть раскачивался на волнах горячего ветерка. Еще он скалил зубы, тихонько поворачивался вправо-влево, издавал звук, похожий на стрекотание кузнечика, но агрессивных намерений пока не являл.
– Что же ты такое? – задумчиво проворчал Райгарх, наблюдая за гостем. – И как бы тебя отправить обратно, во тьму, из которой явился?
...Несколько седмиц назад на тишайший и благополучный городок Шадизар свалилась невиданная прежде напасть. Через посредство волшебного жезла (каковой затем и превратил трактирный нужник в многоногое болтливое страшилище) разудалые постояльцы «Норы» сумели на краткий миг открыть нечто наподобие двери-портала ведущего в... Наверное, в некую пустоту меж мирами. Пустота, как выяснилось, была обитаема. Прежде чем портал захлопнулся, из сияющей холодными звездами бездны в трактир проскользнуло существо имевшее вид большого летающего пузыря неопределенно-коричневого цвета.
Опытным путем сразу же было выяснено, что «пузырь» почтивший своим визитом «Уютную нору» владел широченной пастью, оснащенной великим множеством треугольных зубов, имел дурной характер и был вечно голоден. Немедля после появления в «Норе» тварь сожрала черенок метлы, перекусила веревку, на которой висела здоровенная люстра-колесо и поглотила несколько предметов, коими Лорна, Конан, Ши Шелам и все прочие обитатели «Норы» начали в нее швыряться, пытаясь если не убить, то хотя бы выгнать чуду на улицу.
Положение, как и всегда, спасла решительная и тяжелая на руку хозяйка – Лорна изо всех сил звезданула тварюгу дубинкой, каковая была спрятана под стойкой с напитками.
Пузырь, будто выпущенный из пращи камень, со свистом пересек обеденный зал таверны, выбил слюдяное окно и с тем исчез в ночной тьме.
Впрочем, дальнейшая судьба твари вовсе не осталась покрытой мраком зловещей тайны. Зубастый демон (или что оно такое?) решил поселиться в Шадизаре, поскольку найти в городе пропитание было проще простого.
Дивное создание жрало все подряд. Смысл его бессмысленной жизни состоял в непрерывных и настойчивых поисках еды. Металл, дерево, камень – острейшим зубам летучего чуда был подвластен любой материал, а все съеденное неким волшебным образом навсегда исчезало в не столь уж и огромной по виду утробе. В один прекрасный день тварюга, уподобясь вурдалаку, объела висельников, украшавших собой перекладину на Воловьей площади. Спустя еще несколько дней Пузырь по одному ему ведомым соображениям откусил голову статуе Митры перед храмом Солнечного диска и был таков. Сильно поврежденной челюстями монстра оказалась и черепица на здании городской стражи.
Довольно скоро Пузырь (еще горожане называли его «Обжорой» и «Летуном») превратился в малоприятную и одновременно забавную достопримечательность Шадизара. Любой приезжий и житель города могли увидеть существо то задумчиво обгладывающим гранитную кладку фонтана в квартале Бейдаль, то бездеятельно висящим над рыночной площадью, то пролетающим над крепостными стенами, которым, кстати, тоже досталось от его зубов – барбикен Туранской башни изголодавшееся чудище прогрызло насквозь, образовав в каменной кладке неровную дыру.