В горах Северной Греции дорийские племена пасли скот. Ни кто, ни они, ни их соседи уже не помнили, откуда они пришли. Многие их поколения кочевали среди этих невысоких гор покрытых густой кроной акаций и каштанов, могучими платанами и стройными соснами. В тени деревьев совершенно не ощущалось знойное дыхание летнего солнца, а зимой они спасали от порывов ветра. На склонах и в долинах росла сочная трава, а кое-где и дикие злаки, которых вдосталь хватало на корм табунам и стадам. И если бы эти мирные кочевники, некогда поселившиеся в северных горах, продолжали дело предков, не помышляя испытывать свою судьбу и спуститься с гор, история Древней Греции была бы иной.
На горную страну Эпира опускалась ночь. Фессалийцы, ветвь феспротического племени, так же как и их соседи, дорийцы в небольших домиках укладывались спать. А в верхней долине реки Ахилой табунщики, расположившиеся возле догорающих костров, неспешно доедали ужин – сырные лепёшки и жареные каштаны, запивая их конским молоком. Ни кто из них не заметил, как одна едва заметная звёздочка вдруг ярко вспыхнула, её сияние всё усиливалось и усиливалось, а потом она также неожиданно исчезла, растворилась в космической мгле. А через несколько дней опять же никто не обратил внимания на солнце, да и зачем. Оно было ослепительно, как и прежде, вот разве что стало жарче, чем обычно и у многих болела голова, да кто будет придавать этому значение за каждодневными хлопотами.
Мирные и трудолюбивые фессалийцы и дорийцы не знали, не могли знать, что на Солнце бушевала буря. Его огненные недра клокотали, образуя всевозможные завихрения, они как воронки втягивали внутрь его пылающую поверхность, которая пестрела тёмными пятнами-провалами. Гигантские языки пламени-протуберанцы, длиной в сотни и тысячи километров извивались в солнечной короне и норовили оторваться в своей бешеной пляске от светила. И вот по раскалённому лику Солнца пронеслась огненная рябь, перемешивающая вещество его поверхности, закрывая тёмные пятна и открывая новые, которые беспрестанно пульсировали. И вдруг солнечная корона заколыхалась, будто от встряски, и огромный кольцеобразный протуберанец резко выпрямился с такой силой, что оторвался и понёсся прочь от Солнца, превращаясь в солнечный ветер. В своём стремительном беге поток его частиц достиг Земли и хлестнул её поверхность, словно гигантский кнут. Невидимый и неслышимый удар пришёлся на Северную Грецию, где обитали фессалийские, беотийские и дорийские племена, и которые почти ничего не ощутили, но этот удар породил энергию в ещё не родившихся детях, которой хватит на многие поколения.
Женщины, которые на тот момент, носили в себе новую жизнь, после, как обычно в определённый срок рожали детей, но их чада оказались более энергичные, более сильные, чем их родители. И от них уже родилось другое поколение, которое своей неуёмной энергией и жаждой деятельности уже не могло довольствоваться лишь тихими переходами с одного пастбища на другое вместе со своими табунами. Им не хватало масштаба, их горная страна с небольшими речными долинами показалась им мала, словно люлька для подросшего ребёнка. Их манил далёкий горизонт неизведанных земель, они чувствовали в себе силу, которой не находили применения дома.
По склонам гор потянулись повозки, нагруженные домашней утварью и скарбом, на которых сидели немощные старики, слабые старухи, малые дети, да утомлённые дорогой женщины, остальные шли и их горящие взгляды были устремлены вдаль, на обширную долину Пенея, где так буйствовала зелень рощ и лугов. Через проходы Пинда путь переселенцев лежал на восток.
С гор всё спускались и спускались племена, роды, многочисленные семьи. То короткими, то большими волнами захлёстывали они местное население, отвыкшее от войн и мирно существовавшее своими трудами. Бесцеремонным пришельцам понравились новые земли, которые они силой отбирали у тихих землепашцев. Но не все уступали напору чужаков, кто мог, сопротивлялся, а те, кто понимал свою слабость, но не хотел подчиниться, вынужден был искать приюта на чужбине. И население Северной, Средней Греции пришло в движение, происходило вынужденное переселение греческих племён.
Фессалийцы, эолийские беотийцы, арнейцы, дорийцы десятилетиями растекались с севера, захватывая всё новые земли, порабощая и воюя, а где-то смешиваясь или прогоняя местное население.
Часть дорийцев на небольших, но вместительных судах переплыла Коринфский залив и продолжила завоевательное шествие на Пелопоннесе. Здесь они разделились вновь. Одни из них пошли в Мессению по узкой долине Алфея в Аркадии, а другие перешли лощину Эвротской долины с намерением покорить Лакедемонию. Там, где лощина расширялась и представляла собой живописную долину, дорийцы разбили лагерь. Но живших там ахейцев покорить оказалось нелегко. Население долины, обитавшее между Тайгетом и восточным кряжем гор, а также у склонов Парнона и прибрежной зоне боролось так долго, особенно укреплённый город Амикл, что временный лагерь воинствующих дорийцев вырос в город Спарту. Дорийцы оказались сильнее земледельцев северной долины Эврота, считая ахейцев военнопленными, дорийцы-спартанцы присвоили их лучшие земли, разделив между собой. С тех пор эти ахейцы и их потомки назывались илотами и были низведены почти до рабского положения. Тех ахейцев, у которых земля была скудна и менее плодородна, дорийцы-спартанцы принудили платить дань. А ведь некогда ахейцы были сильны, решительны и дерзки, тысячелетие назад их предки тоже пришли в Грецию с севера и покорили трудолюбивый народ пеласгов, а впоследствии даже победили троянцев, но энергия предков истратилась в веках и теперь они вынуждены подчиниться более напористым и непреклонным дорийцам.
Неугомонный, теперь уже воинственный дух дорийцев гнал их с завоёванных земель всё дальше. Небольшая часть из них покидала Лакедемонию и на судах отправлялась на восток на острова. Племена, гонимые дорийцами, фессалийцами и беотийцами, со всей Греции стекались в Аттику. С севера Пелопоннеса, с земель Аргоса и Коринфа дорийские цари вознамерились покорить Аттику. Несмотря на сопротивление, им удалось захватить Мегару, но на этом они не пожелали остановиться, и готовились к битве с афинянами, жителями главного уже тогда города Аттики.
Враждующие армии расположились лагерями по обе стороны реки Истм. Противники, по традиции ни одно серьёзное дело не начинали без совета оракула, поэтому отправили гонцов в Дельфы, им хотелось узнать, на чей стороне боги и каков будет результат битвы. И пока вестники не вернуться объявлено перемирие. Посланники, обогнув с северо-востока Коринфский залив, добрались до Дельф. На следующий день их принял жрец храма Аполлона, завёрнутый в яркий и пёстрый гиматий крепкий седой старец с застывшим величием на лице.
– Через четверо суток настанет седьмой день месяца, тогда вы придёте со своим вопросом. Но прежде надо узнать, приятны ли вы Аполлону, для этого нужно пройти испытание. Завтра приведёте козу, и жертвоприношение решит, захочет ли Аполлон вам отвечать. Если испытание пройдёт успешно, то бросим жребий, чтобы установить очерёдность, а значит и время вашего прихода к оракулу, – после чего жрец подал знак рукой, отпуская просителей.
Посланники прибыли не с пустыми руками, с собой они привезли трёх коз и самую лучшую из них отвели на следующий день в храм. Жрец поставил козу на каменный жертвенник и стал лить на неё воду. Коза вдруг стала дрожать от рогов до хвоста. После возлияния жрец медленно закрыл глаза, и его величественное лицо тронула улыбка. Он радостно взглянул на просителей и изрёк:
– Вы приятны Аполлону и жертва ваша будет благоприятной! – жрец взял козу за левый рог и потащил её в дальнее помещение. Скоро он вернулся и предложил просителям тянуть жребий. Они оказались лишь вторыми в очереди.
Через три дня гонцы пришли в назначенное для них время. Их отвели в сумрачную комнату. Таинство должно было происходить в соседнем зале, где почти в центре зияло тёмное отверстие – оракул, похожее на пещеру. Справа открылась боковая дверь и вошла женщина, лет тридцати четырёх в ярком цветном хитоне, но совершенно не выразительной, даже почти некрасивой внешности. Это была пифия. Она подошла к кадке с водой, взяла кувшин, зачерпнула и стала поливать себя. В то время как она совершала омовение кастальской водой, жрец зажёг маленький костерок. После того, как он подбросил туда ветки лавра и две горсти ячменной муки, костерок сильно задымил. Мокрая пифия с закрытыми глазами несколько раз медленно перешагнула через тлеющий костёр, проходя сквозь дым. Очистившись омовением и окуриванием, женщина направилась в левый угол зала к большому серебряному сосуду, наполненному водой из Кассотисского источника. Взяла из маленькой ниши в стене начищенный до блеска ковшик, зачерпнула и напилась. Потом нагнулась к скамеечке, где лежал пук веток, вытащила одну лавровую ветвь и пошла к бездне в центре зала, на ходу сорвала листик и, положив в рот, стала медленно жевать. Затем взошла на треножник, висевший над ямой, и замерла, закрыв глаза.
Жрец привёл ожидающих посетителей к пифии, чтобы те задали вопрос, ради которого проделали такой путь. Из тёмного отверстия в полу, над которым стояла пифия на треножнике, шёл ни то дым, ни то пар. Прорицательница не открывая глаз, слегка покачивалась. Выражение её лица говорило, что она находится где-то далеко и, возможно не в этом мире. Слева открылась дверь, и вошёл худощавый пожилой истолкователь, он сел недалеко от пифии, которая всё больше впадала в какое-то иступлённое состояние. Гонцы с религиозным трепетом взирали на действо и пифию.
И вот она заговорила, но как ни пытались посетители вникнуть в её речь, она казалась им бессвязной и непонятной. А истолкователь в это время что-то записывал. Наконец пифия замолкла и, …как будто очнулась от чего-то, обвела присутствующих странным взглядом. А истолкователь встал и направился к той двери, откуда он пришёл. Жрец приблизился к пифии, помог ей сойти с треножника и увёл в другое помещение.
Посетители вернулись в соседнюю комнату и сели на резные лавки ожидать ответа. Через некоторое время к ним пришёл жрец и подал три запечатанных свитка, предназначенных для: Алета из Коринфа, Алфемена, внука Темена из Аргоса и Кодра, сына Меланфа из Афин. Именно от них пришли просители. Копия предсказания осталась в храме, в архиве.
На рассвете следующего дня вестники отправились в обратный путь. Два свитка отвезены Алету и Алфемену, царям дорийцев, а третий Кодру, царю Аттики, и в обоих враждующих лагерях были озадачены и опечалены ответом оракула:
Битва может быть, а может и
Не быть в войне неизбежной.
Всё решит смерть главного в войске.
Горькую победу стяжает победитель,
Ведь ему суждено оплакивать своего царя.
Туманный, как всегда ответ оракула толковали и, так, и эдак, но всё же и дорийцы, и афиняне пришли к выводу, что в Дельфах предсказали победу тем, у кого погибнет царь. И глубоко верующим эллинам не могла прийти в голову кощунственная для них мысль, что оракул что-то напутал, не могли усомниться в правдивости предсказания пифии, и каждый был полностью уверен, что их успех зависит только от того насколько верно они будут соблюдать условия предсказания.
Алет и Алфемен, обескураженные думали, как им поступить, как победить и самим остаться живыми и не спешили начинать битву.
Кодр вспоминал своего покойного отца Меланфа, которым гордился и всегда старался быть достойным его. Уж в который раз Кодр воссоздавал в памяти эпизод из жизни отца, принесший трон царя Афин. Ведь их семья, как и многие другие, вынуждена была покинуть свою родину и искать прибежища в Аттике. Это было много лет назад, Кодру было всего шестнадцать, но он уже участвовал в войне вместе с отцом, тогда в Аттику рвались беотийцы и им не удавалось их одолеть. Зазнавшиеся беотийцы смеялись над противником и уверенные в силе своего царя, действительно силача и отменного борца, вызвали царя Афин на поединок с ним. Фимотес, не смотря на происхождение, он был из ионийского рода славного Тесея, отказался от борьбы. И тогда на выручку афинянам пришёл Меланф, потомок Нестора из Пилоса. Как замирало сердце у юного Кодра, когда он смотрел на борьбу! И как он был счастлив и горд, когда царь беотийский распластался и его плечи и лопатки были прочно прижаты к земле его отцом. Единоборство решило исход противостояния. Беотийцы, согласно выдвинутого ими же условия вынуждены были уйти и больше не пытались проникнуть в Аттику. Меланф своей смелостью, ловкостью и силой завоевал право занять престол тессеидов. И он, Кодр, сын и наследник обязан быть достойным своего отца и трона, обязан спасти афинян, а значит и Аттику.
Но их спасение повлечёт его смерть. Победа ионийцев – его гибель… И, если он желает свободу своей второй родине, то должен примириться с неизбежным уходом из жизни.
Вначале он думал поскорее начать битву и самому быть впереди войск, чтобы как можно больше неприятеля увезти за собой в царство Аида. Но потом его осенило: зачем воевать, если известен результат, зачем напрасно гибнуть ионийцам и дорийцам тоже. Его приверженцы победят только оттого, что его убьют враги, и неважно как это произойдёт.
Когда Кодр это понял, он стал спокоен, но всё же вместе с тем ему было грустно. Он выглянул в окно. Звёздная россыпь нависла над ним, казалось, протяни руку в эту чёрную мерцающую мглу и зачерпнёшь сверкающие блёстки. Скорей всего он уже никогда не сможет любоваться красотой ночного неба, как и многим другим, потому что… он решил, эта ночь …последняя.
Кодр тихонько прошёл на женскую половину дворца, заглянул в комнату жены. Ему хотелось подойти, на прощание погладить рассыпавшиеся волосы, поцеловать родное, милое лицо, но он боялся разбудить. Будут расспросы, плач, причитания, а ему надо быть твёрдым и выполнить свой план, никого не посвящая в него. Затем приоткрыл дверь, где спали две его дочери. Кодр взглянул на спящих: малышку Поплию и десятилетнюю Гелию и поспешил прочь, потому что с каждым мгновением, проведённым подле своих детей, ему всё труднее было их покинуть. Перейдя на мужскую половину, он вошёл в спальню сыновей. Медон широко раскинул руки и крепко спал. Кодр в задумчивости посмотрел на суровые черты лица старшего сына. Ему хотелось верить, что Медон сумеет заменить его и быть хорошим правителем. Столько хотелось сказать, а времени уже не осталось… Кодр перевёл взгляд на младшего сына. Пелей спал на боку, уткнувшись лицом в мягкий валик у изголовья. Кодр, глядя на него, грустно улыбнулся. Он мысленно просил богов гасить раздоры между братьями и желал им жить в дружбе и согласии. Кодр с горьким вздохом покинул сыновей, вернулся в свою комнату. Написал записку. Кликнул своего верного слугу и наказал ему отдать царице послание на исходе следующего дня, если он не вернётся к заходу солнца.
Утром дорийцы сменили дозорных в своём лагере и продолжили свои каждодневные упражнения в ратном деле, ожидая приказа царей к сражению. Но цари медлили с выступлением и, как и другие воины почти всё время проводили в тренировках, совершенствуя своё мастерство. Между палаток, где чистили своё вооружение и вокруг площадок, где разминались дорийцы, бродил хмельной поселянин и болтал без умолку, потешая окружающих. Дорийцы посмеивались над его потёртым и дырявым хитоном, заношенной шляпой и истоптанными сандалиями, говоря, что жителей Аттики их царь довёл до нищеты. Поселянин охотно вступал в дебаты, опровергая их доводы, и предлагал им отведать за небольшую плату жареных каштанов, которыми набита его торба, и испить вкусного виноградного вина, которое плескалось в сосуде, что висел за спиной. Сначала дорийцы охотно смеялись его шуткам, но потом до них стала доходить их двусмысленность. Поселянин намекал на пастушеское и кочевническое прошлое дорийцев, противопоставляя им тружеников пахарей и искусных ремесленников ионийцев. Гордость дорийцев, считающих себя прирождёнными воинами и презирающих любой труд кроме владения воинским искусством, откровенными намёками этого бедняка была сильно задета. Каждая новая шутка поселянина становилась всё злее и ехиднее предыдущей. Дорийцы уже не смеялись. А поселянин продолжал сыпать анекдотами, где дорийцы выступали хвастунами и тупыми вояками, неспособными оценить прекрасное. Он с таким удовольствием рассказывал байки, обидные для дорийцев и от души сам смеялся, что разъярённые воины решили проучить этого наглеца. Но поселянин не замечал их всё возрастающего раздражения, продолжая выкладывать всё новые и новые истории, уже откровенно покатываясь над дорийцами, которым, по его мнению, боги забыли вложить ум, поэтому они не бояться ударов по голове и для убедительности бросил в одного из возмущавшихся воинов кувшин с остатками вина. Воин успел увернуться, но то была последняя капля переполнившая терпение дорийцев, которые сначала намеревались вышвырнуть этого пьяного идиота из лагеря, но оскорбления породили бешеный гнев и жажду его прикончить. Множество ударов: от кулаков, дротиков и кинжалов посыпалось на незадачливого селянина.
Царица Афин весь день не находила покоя, никто во дворце не знал где Кодр. Она пыталась отвлечься заботой о детях и хозяйственными хлопотами, но всё же какая-то необъяснимая тяжесть на душе тревожила её. После захода солнца слуга Кодра отдал ей записку. И скоро по залам разнёсся вопль отчаяния и горя! Плач и причитания пронеслись по женской половине дворца, быстро перемещаясь на остальную часть…
Ночная мгла поглощает округу. Сквозь мрак идёт толпа афинян и с помощью смоляных факелов рассеивает его. Они подошли к лагерю дорийцев. Предводитель отряда, рослый афинянин обратился к караульным:
– Позвольте нам забрать тело нашего царя, которого убили в вашем лагере.
На это заявление дорийцы в недоумении отвечают:
– Вы ошиблись! У нас не может быть вашего царя, никто его здесь не видел и, тем более не убивал
– Нет, мы знаем точно, Кодр убит у вас в лагере.
Дорийцы, продолжая недоумевать, послали гонца к Алфемену и Алету. После недолгого ожидания афинянам разрешили пройти и искать своего пропавшего царя. Большинство дорийцев насмехались, мол, вот так царь, до того странен, что приходится его искать во враждующем лагере. Не таковы их цари, никому из дорийцев не придёт в голову, что они могут потеряться, не говоря уже о том, чтобы вести поиски среди противника. Но некоторые из них притихли в религиозном страхе. А отряд афинян, не обращая внимания на грубые насмешки и подначивания дорийцев, тщательно осматривал территорию лагеря. Наконец они нашли убитого поселянина и опустились перед ним на колени, наклонив скорбно непокрытые головы. Видя эту сцену, дорийцы разразились хохотом. Афиняне, не обращая на них внимания, осторожно положили труп на носилки, и молчаливая процессия в глубокой печали направилась к выходу.
Дорийцы в смятении. Кто же из них мог подумать, что вместо полоумного поселянина окажется царь Афин! Кто мог предположить, что Кодр сам пойдёт на смерть ради победы Аттики, а что победа теперь на стороне афинян, никто уже не сомневался. Ибо так предсказал оракул… На следующее утро дорийцы сняли лагерь и удалились восвояси, они отказались претендовать на Аттику.
Прошли года, в Аттику прибывали и прибывали разные племена, теснимые беотийцыми и дорийцами. Но скудная земля Аттики не могла всех прокормить, и люди вынуждены были искать приюта за морем. Афинами правил Медон, наследник Кодра. Пелей не смог вынести власти старшего брата и, собрав большую группу единомышленников, состоящую преимущественно из ионийцев, покинул родину и обосновался на Кикландских островах, потеснив карийское население. Часть переселенцев обосновалась у южного берега Карии. Ими было основано двенадцать городов на островах и малоазийском побережье. И новое своё отечество они назвали Ионией.
Расцветающие Афины и Аттика, где смешалось с ионийцами население Средней Греции и Пелопоннеса, на многие столетия избежали беотийского и дорийского завоевания. Но противостояние и соперничество ионийских по духу Афин и дорийской Спарты оставалось.
Коллодий жил в V в. до нашей эры в Афинах. С детства он, как приклеенный, ходил за всеми, кого встречал в доме. А когда говорить начал, то совсем замучил взрослых. Схватит край одежды и спрашивает: «Ты куда идешь? Что делаешь? Зачем это надо? Почему туда нельзя?..»
Его мать, скромная и строгая женщина, не поддерживала обычая брать кормилицу, в отличие от многих афинянок, которые выискивали их в Фессалии и на Пелопоннесе. Мать Коллодия была образованной, читала философов, в том числе порицающих женщин за эгоистический обычай, отрывавший ребенка от матери и передававший его в руки наемной женщины.
До семи лет Коллодий жил на женской половине дома под присмотром матери, служанок и старших сестер. Все свободное от сна время он играл и ел дома и во дворе. Больше всех он любил играть с младшим сыном соседей Клеоном. Обычно они нагружали маленькую тележку на двух колесиках всякой мелкой всячиной, запрягали в нее маленькую собачку. Но собака мстила, гоняясь за ними и пытаясь отнять кусок пирога или другое лакомство. Иногда играли в садовников, старательно закапывая и поливая сломанные ветви.
Однажды Клеон очень сильно заболел. В этом были виноваты его родители. Они считали, что афинское воспитание чересчур изнеженное, что афиняне держат детей в «вате», а вот у спартанцев дети воспитываются идеально. И по их примеру не пеленали маленького Клеона, купали в холодной воде, приучали к переменам погоды, зимой одевали в легкую одежду. И в результате чуть не потеряли сына. Но у Клеона оказалось хорошее здоровье, и он выздоровел.
И вот он с Коллодием опять носится по двору, пытаясь из утки сделать верховую лошадь. А телега, запряженная козами, – у них боевая колесница.
Но вот пришел срок, и игры потеснила учеба. Закон обязывал родителей давать своим детям образование. Правительство неоднократно объявляло народу законодательные постановления относительно воспитания, к этому же обязывали общественные нравы и склонность афинян к умственной жизни. Но так как государственных школ в Афинах не было, не было и общей программы. Учителям предъявляли лишь общие требования. Народ в вопросы воспитания не вмешивался. Каждый старался заниматься своим делом.
Коллодия и Клеона отдали в одну из частных школ. Их учителя не имели права навязывать ученикам своего мнения. Они помнили, что в их руках будущие граждане и их обязанность – развивать в них любовь к отечеству, к национальным учреждениям.
Коллодию предстояло обучиться словесности у грамматистов, музыке – у кифаредов, гимнастике – у педотрибов.
Грамматист стал обучать Коллодия и его товарищей письму, чтению и началам арифметики. Когда учитель понял, что дети могут читать и писать, то стал заставлять их учить стихи. Для этого он читал им отрывки или целые рассказы назидательного содержания или описания подвигов великих героев. Отрывки из произведений знаменитых поэтов: Гомера, Гесиода и других комических и трагических поэтов. А ученики, стоя вокруг него, по нескольку человек или все сразу повторяли за учителем фразу за фразой, пока не выучивали весь стих. Этим учитель пытался достичь не только литературного развития, но и морального.
Кифаред обучал детей игре на лире и на флейте. Он наигрывал мелодию на одном из инструментов, а потом требовал, чтобы кто-нибудь из учеников повторил. Каждый должен был повторить, пока не научится играть правильно. Еще они пели под аккомпанемент и без него.
Коллодий не был в числе лучших учеников, но и худшим назвать его было нельзя. Он не очень любил все эти музыкальные упражнения, но понимал, что эти уроки составляют естественное дополнение к его образованию и человеку благородного происхождения следовало уметь играть на лире для своего развлечения. К тому же учитель не раз повторял, что музыка благородством своих мирных звуков и поэзией возвышает сердца и удаляет от них низменные помыслы.
И все-таки Коллодию больше нравилась гимнастика. Под руководством педотриба Коллодий и его товарищи перепрыгивали рвы и разные препятствия, совершали простой бег в одну стадию для укрепления мускулов ног и развития легких, делали упражнения для пальцев рук – учились держать и вращать гладкий бронзовый диск, развивая мускулы рук и плеч, метали вместо дротиков палки. Но все их занятия были больше похожи на игры.
У Коллодия было два старших брата – Диамед, четырнадцати с половиной лет и Артисилей, девятнадцати лет. Коллодий с Клеоном частенько бегали смотреть, как соревнуются Диамед с Гармоником, старшим братом Клеона, в гимнастических упражнениях. Их занятия были серьезнее, и требовали с них больше.
Коллодию нравилось наблюдать за борьбой, потому что она развивала силу, ловкость, закаляла дух и приводила в движение все мускулы. Как обычно, место для борьбы выбиралось грязное и пыльное. Грязь увеличивала трудность борьбы, мешала равновесию. Перед борьбой Диамед и Гармоник натирали свои тела маслом. Во время борьбы каждый из них старался опрокинуть своего соперника на спину, чтобы он коснулся земли плечами. Но чтобы стать победителем, надо было три раза повалить противника на землю, не ударяя его. Это было целое искусство.
Ночью во время празднеств Коллодию нравилось смотреть на бегунов, когда они бежали с факелами. Это зрелище привлекало почти всех жителей.
Коллодий ждал с нетерпением, когда он так же, как Диамед, сможет заниматься борьбой, научиться бороться на ногах и, катаясь по земле; бросать диск в высоту, вверх и горизонтально, развивая обе руки; прыгать через широкие рвы со свинцовыми гирями для увеличения веса и удлинения прыжка; метать настоящий дротик, укрепляя руки и развивая меткость глаз; бегать до двадцати стадий; обучиться играть в мяч и верховой езде.
А пока в свободное от занятий и игр время Коллодий бродил по городу с приятелем. Он жадно впитывал в себя все, что видел и слышал: политические и уголовные процессы, речи в суде; речи ораторов и политических лидеров на народном собрании; награждение и прославление отличившихся граждан; зрелища, рассказывающие о жизни богов и подвигах героев или высмеивающие людские пороки в театре. Все это носило нравственный отпечаток, всякой вещью пользовались как воспитательным средством, как поучением для подрастающего поколения. Коллодий замечал и запоминал, как его отечество вознаграждало граждан и какой славы достигали служившие ему.
Иногда его старший брат Артисилей рассказывал о своих занятиях в гимнасии, о философах, о занятиях военным делом, показывал, что умел. Тогда Коллодий мог блеснуть перед своими сверстниками. Ведь Артисилей уже год находился на службе как эфеб, где не только совершенствовал свое умение в гимнастических упражнениях, но и обучался фехтованию, метанию боевого дротика, стрельбе из лука, обращению с метательными машинами и верховой езде, а также знакомился с правилами мореходного искусства. Он уже давно вместе с другими эфебами произнес клятву в верности и защите своего отечества.
Не забывая развлекаться в свободное от службы время, Артисилей посещал гимнасий, где слушал речи философов и софистов, изучал риторику, географию, астрономию, математику и рисование. Мечтая сделать карьеру, он мог все это себе позволить, так как у него были богатые родители. Коллодию же Артисилей казался все умеющим и все знающим и был для него непререкаемым авторитетом и примером для подражания.
Но грянула беда. К Афинам приближалось персидское войско. Заканчивалось безмятежное детство Коллодия. Жители спешно покидали город. Коллодию пришлось расстаться со своим другом. В числе многих Клеона с матерью отправили на остров Саламин. Отец же Клеона, так же, как и отец Коллодия, и Артисилей, ушел в ополчение.
Но государство не забыло своих будущих граждан. В эвакуации продолжались воспитание и обучение детей. Коллодия вместе с сестрами, Диамедом и матерью отправили в город Трезену. Этот город был связан с Афинами узами гостеприимства и принял многих афинян. В Трезене постановили содержать их за общественный счет, назначив каждому по два обола в день. Детям разрешили брать плоды, откуда им вздумается, и выплачивать жалованье их учителям.
Несмотря на заботу родных и тех, кто управлял государством, Коллодий скучал по отцу, Артисилею и Клеону, вспоминал родной дом, знакомые улочки. Он страстно молил богов о помощи и защите для афинян, желая поражения врагам своей родины.