Вначале было Слово…
Однако, судя по тому, как развивались события дальше, слово было непечатным.
Михаил Жванецкий
– Дышать можешь?
– Да.
– Годен! Следующий!
Из армейского юмора
В конце сентября 1988 года, когда только начался последний, десятый учебный год в школе, вызвали нас, семнадцатилетних пацанов, всех тех, кто не успел или не захотел «спрятаться», в наш районный военкомат для прохождения медосмотра.
Военкомат назывался Шевченковский, так же как и одноименный район в городе Запорожье, в котором он располагался. Вот почему корабли называют «Быстрый» и «Отважный», а военкомат в честь украинского поэта Шевченко? Я один такой чересчур умный, или всем просто нас**ть?
Медкомиссия проводилась не в основном, трёхэтажном, а в соседнем полуподвальном помещении, располагавшемся в старом жилом доме с деревянными перекрытиями. Фасада это здания, коряво оштукатуренного и выкрашенного в грязно-жёлтый цвет, видно, уже давно не касались нежные и заботливые руки маляров-штукатуров. Такая же разруха наблюдалась внутри.
Длинный коридор с запахом лекарств и протекающих потолков, масляная блестящая краска цвета потёртой охры скрывала стены выше человеческого роста. По всей видимости, чтобы эти человеческие тела призывного возраста окончательно не протёрли дыры в старых стенах, нещадно прислоняясь и подпирая их.
В тот день в коридоре одновременно тёрлись и подпирали стены не менее шестидесяти человек, сгруппировавшись отдельными кучками, каждая у своей двери. Окулист, хирург, невропатолог, ЛОР и в конце осматривает терапевт.
В итоге, терапевт выдал мне общее заключение: здоров. Главный по комиссии поставил штамп «годен» и приписал в дело моё пожелание про службу в пограничных войсках. Хотя это и не имело большого значения, так как медкомиссия в военное училище проводилась отдельно. Но сначала…
Я, не теряя времени, направился в основное трёхэтажное здание военкомата, расположенное в пятидесяти метрах. После прохождения металлической вертушки на входе и проверки документов, я поднялся на второй этаж. Стены пестрели плакатами с призывами защищать родину и угрозы ядерной войны.
Представ пред очи очередного майора, я изложил ему моё желание поступать в Московское училище пограничных войск. Как будто со стенкой разговаривал. Пузатого, начинающего лысеть майора ничего не интересовало в тот момент, кроме журнала, который он с интересом разглядывал.
– Клубничкой интересуетесь? – так и порывался я спросить его.
Поёрзав на продавленном и дырявом дерматиновом кресле, доблестный кабинетный воин промолвил:
– Нет разнарядки, – отрезал он, даже не заглянув в бумаги.
– Как так нет? Что, совсем ни в одно военное училище?
– В Московское нет, – ответил он коротко и, как мне показалось, с явным раздражением.
– Когда будет? Может быть, подойти через месяц? – не унимался я.
– Приходите, – равнодушно ответил служивый.
Разговор закончился, едва начавшись. Выйдя из этого кирзового храма, я сильно задумался. Что делать дальше? На этих туканов в военкомате надежды нет. Может быть, обратиться напрямую в управление КГБ?
Если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет.
Михаил Жванецкий
К моменту окончания школы в июне 89-го было уже понятно, что этот год я пропускаю. И попытка поступления переносится на лето 90-го.
Из-за того что в Шевченковском военкомате не оказалось разнарядки из Московского училища, пришлось срочно становиться на учёт в соседний – Заводской военкомат. Пока это всё придумали, договорились, сделал «рокировку», пока пересылали документы… Что-то пошло не не так, и мы не успели собрать весь пакет документов для передачи в областной КГБ.
Вот так я потерял один год.
Моя добрая знакомая подаёт мне, как впоследствии оказалось, судьбоносное предложение. Если я всё равно пропускаю этот год и пока я ещё не призывного возраста, может быть, рвануть в какое-нибудь другое военное училище? Так сказать, на разведку. Тем более что поездка бесплатная: дорогу и проживание оплачивают военные. А за ними числится должок за пропущенный мною год. Предложение поехать в Рязанское воздушно-десантное я отклонил сразу. Ещё резвились яркими красками истории, рассказанные мне моим школьным другом Олегом Завистовским, который хотел туда же поступать. Невольно сравнивая с собой тех «лосей», что туда приезжали поступать, из его рассказов, я понимал, что моего здоровья на эту поездку не хватит.
– А может быть, в Рязанское училище связи? – не унималась моя «ангел-хранитель». Училище связи казалось вполне подходящим.
Хотя у меня в голове постоянно крутились два вопроса. Первый, который я ей задал: «Как я буду поступать, если я в связи сплошной „бум-бум“?» – «Не ты один такой, поверь, – ответила она, – там таких, как ты сказал, „бум-бумов“ больше половины наберётся. И ты ведь едешь туда не поступать, а на разведку».
Второй вопрос я так и не задал: почему именно Рязань, а не Волгоград или Саратов? Рязань так Рязань, успокоил я себя, вспомнив пословицу про дарёного коня и вероятные проблемы с зубами.
В середине июля я ехал в плацкартном вагоне поезда Симферополь – Москва. Короткая перевалка в Москве – с Курского на Казанский вокзал, и далее трёхчасовой перегон до Рязани. Примерно в 15 часов поезд доставил меня на железнодорожный вокзал города Рязань. Стояла отличная солнечная погода. Спросил дорогу до военного училища связи. Оказалось, что это рядом. Решил дойти пешком.
Город с первых же минут показался провинциальным и пыльным. Через пять-семь минут я подошёл к Первомайскому проспекту и мосту через железнодорожные пути. Иду после моста сразу налево и упираюсь в КПП. Да, всё верно. На КПП табличка, сообщающая, что это и есть Рязанское высшее училище связи. А в подтверждение этому рядом на металлических воротах красуется большая красочная эмблема. Почему-то эмблема меня смутила диким сочетанием: крылья по бокам, а сквозь них прорываются молнии. Не успев как следует обдумать эту головоломку, получаю ответ от доблестных охранников на КПП: «Вам не сюда».
Оказалось, что учебный пункт, где, собственно, проходят абитуриентские сборы, находится в области, и туда придётся добираться самостоятельно. Выйдя от связистов снова на Первомайский, сразу слева за углом заметил киоск с мороженым. Купил половинку пломбира «36 копеек». Это мороженое из Рязани я вспоминаю до сих пор как самое вкусное, что мне довелось пробовать за всю мою жизнь.
Пока возвращался на ж/д вокзал и доедал мороженое, подумал о том, что же придумают связисты дальше, если абитуриентов в первый день даже на территорию не пускают.
В кассе вокзала взял билет на электричку. Со временем название станции стёрлось из памяти. Только помню, что это была седьмая-восьмая платформа от Рязани. Довольно быстро доехав, чуть в стороне от платформы заметил пару военных ЗИЛов, возле которых толпились ребята в гражданском. Поспешив к ним, как раз успел на последнюю отправку, следующая планировалась только на утро. Проехав метров двести, уткнулись в паромную переправу.
Первый раз в жизни переправляюсь на таком пароме. Раньше только в фильмах видел такое. Тихую, неширокую реку примерно метров семьдесят шириной мы благополучно преодолели минут за двадцать. Затем быстро пронеслись по пыльной грунтовой дороге и через десять минут остановились где-то в лесу.
Два-три невысоких, разрозненных административных здания выглядели неуютно и недоделано. В одно из этих зданий нас завели и по одному оформили прибытие. Далее выделили нам старшего и привели к месту нашего постоя.
На песчаной площадке с редко поросшими невысокими елями были разбиты с десяток армейских палаток. Обычная, защитного цвета брезентовая палатка, с квадратом около пять на пять метров в сечении. Около метра вглубь земли был выбран грунт и сколочен деревянный периметр, который удерживал песок от осыпания внутрь. В центре был установлен штырь, который совместно с боковыми стропами удерживал купол высотой около трёх метров. На полу был сколочен пол, тоже из досок. На пол были брошены обычные ватные матрасы. Десять матрасов на десять человек. Ни кроватей, ни постельного белья. Познакомившись с «однопалаточниками», побросав вещи в угол палатки, мы пошли на наш первый ужин.
Ужин, или, как говорят военные, приём пищи, проходил в здании без возраста и стёкол. На полу, который когда-то был выложен плиткой, стояли стонущие от груза лет столы на металлических ножках, на большинстве из них отдыхали, прильнув к ним сидушками, перевёрнутые вверх тормашками расхлябанные стулья. Из посуды – алюминиевые погнутые ложки и вилки с отсутствующими зубьями, мятые тарелки и эмалированные металлические кружки, где на месте обитой эмали проступает ржавчина, завершали картину.
А что же нам подавали на ужин?
В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селёдки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушёных яблок. (Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев)
Тот знаменательный ужин я не забуду никогда.
Гарнир. Картофельное пюре. Вы когда-нибудь ели зелёную картошку? Почти пюре, почти доваренное. И сияющее зелёными недозревшими проплешинами. И это подаётся на той самой мятой алюминиевой тарелке вместе с жареной селёдкой. Жа-а-а-р-е-е-еной! Се-е-л-ё-д-к-ой! Вонь несусветная. Клопов можно травить.
Это был самый незабываемый ужин в моей жизни. Забегая немного вперед, ещё и по той причине, что именно после общения с местной кухней и столовыми приборами я заболел болезнью Боткина, в просторечье именуемой желтухой. Вот так вот славно поужинал в военном «ресторане».
Но узнал я об этом гораздо позже, уже вернувшись домой, примерно через месяц, когда прошёл инкубационный период и на моём лице уже явно отобразились проявления «жёлтой» болезни.
После так называемого ужина, погуляв по незамысловатой песчаной-лесистой местности, снова сели с ребятами за ужин. Нормальный ужин. Каждый достал то, что привез с собой из дома. Вещи с продуктами сложили в углу. И довольные легли спать. А так как матрасов было меньше, чем желающих спать, пришлось засыпать буквально вповалку, на одном боку и укрываясь одним одеялом на двоих-троих. Промерзнув ночь, – утром нас ждал ещё один сюрприз. Все, нет не так. ВСЕ наши продукты ночью сожрали крысы. Никто ничего не слышал и не видел. Все было изгрызено, а что не изгрызено, то по-надкусано, – сумки прогрызены, колбаса, хлеб, сыр, овощи разбросаны по полу. Консервы оставили нетронутыми. Мои две палки сырокопченой колбасы, кусок сала и сыр наверное тоже пришлись по вкусу семейству грызунов. Крысы попались не культурные, и вместо того чтобы хотя бы расстегивать сумки и рюкзаки с вещами и едой, – особо не заморачиваясь, прогрызали их насквозь.
Несмотря на то, что домашней еды уже не было, утром за завтраком в столовой я смог «съесть» только компот. А потом пошёл «сдаваться». Мой не окрепший организм, да еще и находящийся на голодном пайке не выдержал бы интеллектуальной гонки экзаменов. Минут пятнадцать двое офицеров пытались меня вяло и без особого энтузиазма отговорить от отъезда. Всё было напрасно.
После пяти вечера, я на-пару с еще одним несостоявшимся курсантом, довольно упитанным москвичом, уже ехали в электричке в направлении столицы. За окном проносились небольшие деревушки. Постепенно темнело. Мы сидели с попутчиком друг напротив друга и пили из горла трехлитровой банки какой-то плодово-ягодный напиток. Тот который смогли найти в продаже в местном сельпо.
Примерно через сутки, проделав весь путь в обратном направлении, – рано утром я вернулся домой.
Продолжение с «рязанским вояжем» имело свои неблагоприятные, можно сказать, роковые, последствия уже через месяц.
Как-то, выходя из автобуса, буквально на ступеньках я столкнулся с моим бывшим тренером по прыжкам с шестом Александром Васильевичем.
Только глянув на меня, он тут же, у автобуса, безошибочно поставил диагноз: «Серёга, да у тебя желтуха. Срочно в больницу». Ну да, вид у меня был бледной простыни. Но как он смог разглядеть в уголках моих глаз чуть пожелтевшие белки? Впоследствии диагноз подтвердился, это был гепатит. Сначала я сдуру, зайдя забрать брата из детского сада, решил заглянуть к местной медсестре. Прооравшись на меня за то, что я привёрся сюда больной, тем не менее вызвала неотложку. Только я успел завести пятилетнего брата домой, как тут же приехали медики.
Меня в больницу, всю одежду и белье – сжечь. Я ещё тогда пошутил, что главное – не перепутать. Мама договорилась с эскулапами, что белье и одежду сжигать не нужно, она сама всё продезинфицирует и прокипятит.
В прежние времена развитого социализма не было ни импортных, ни бесшумных, ни других качественных стиральных машин с качеством европейской стирки А+ или хотя бы В+. Да и стиральных порошков с волшебными гранулами не водилось. Зато если вещь не отстирывалась, применяли бронебойное средство «три в одном» – хозяйственное мыло, отбеливатель «Белизна» и выварку. Выварка – это такая большая кастрюля, обычно эмалированная, с двумя ручками по бокам и крышкой, в которую в ручке была продета пробка от вина, чтобы не обжечься. У нас была выварка темно-зелёного цвета диаметром и высотой около полуметра, объёмом примерно на три ведра. Вот в неё мама и загрузила все мои заразные вещи и варила на медленном газовом огне, помешивая такой длинной деревянной прищепкой.
В инфекционную больницу привезли уже затемно. В полутьме угадываются силуэты каменного забора и самой больницы – отдельно-стоящего здания, обнесённого забором, в окружении сада, может быть, и не сада, в темноте не различишь.
Приёмный покой. Переодевание. Сдача анализов. В палату и спать. Завтра уже буду думать.
Если утро начинается с манки – значит, день будет хорошим. Девиз из далёкого детства. Но чтобы непременно без комочков.
Я нечасто лежал в больницах, всего три раза. В первый раз это было в семилетнем возрасте, я слёг с воспалением лёгких. Меня тогда забрали прямо из аптеки. После приёма в поликлинике, мы зашли с мамой в аптеку. Она стояла в очереди, а я, ожидая её, прислонился к колонне, обшитой наполовину деревянными панелями, как это было принято в то советское время. Вот вдоль этих самых панелей через пару минут моё тело плавно сползло на пол. После обморока меня быстренько перевезли в инфекционное. Вот там я попробовал первый раз больничного – столовскую вкусную манку.
Но здесь была манка особенная – сногсшибательная. Точнее, на ноги ставящая. Не густая и не жидкая, сваренная на молоке и с маслицем. Да, и без комочков, конечно. А ещё там мне в первый раз понравилось сочетание сладкой каши и чёрного хлеба.
Как же, оказывается, избирательна наша память. Эмоциональна и избирательна. Запоминает и откладывает всё самое «вкусное» и «невкусное», а «середину» выбрасывает.
А вот ещё вспомнилось. Снова еда. Как называла моя бабушка, «столовская» еда. Когда я ещё учился в начальных классах школы, я приезжал к ней на летние каникулы в соседний с Запорожьем городок Приднепровск. Сейчас это один из районов города Днепр на левом берегу одноимённой реки, а тогда он был просто милым провинциальным городком «при Днепре».
Бабушка тогда ещё не вышла на пенсию и работала контролёром на железнодорожной ветке, по которой грузовыми составами доставлялся уголь на тепловую станцию, питающую город и окрестности. Как раз напротив станции контроля, через три ветки железнодорожных путей располагалась проходная завода железобетонных конструкций. Или, как его называли, ЖБК. Каждый жаркий летний обед мы проводили с ней в небольшом заводском буфете при столовой. Мы старались приходить чуть раньше, но всё равно здесь уже толпились человек пять-семь заводских рабочих, в пыльных от бетона и песка кирзовых сапогах и ботинках на толстой негнущейся подошве. Очередь продвигалась довольно шустро, чему способствовали две юркие работницы столовой. Это были такие дородные тётеньки с фигурой а-ля фрекен Бок из «Карлсона», дамы бальзаковского возраста с пергидролевыми халами, стеснительно прячущимися под застиранными поварскими колпаками.