На другой день, только что мы встали из-за стола, а обедали мы поздно, зимою при свечах, все мы, не исключая и тёти Нади, бросились просить няню исполнить её обещание. Она сидела в детской и смотрела на трещавший в печи огонь; чуть ли даже она не задремала, потому что вздрогнула и испугалась, когда мы разом вбежали и набросились на неё:
– Няня! Сказку. Пожалуйста, хорошую сказку!..
– Ну-ну! Полно кричать, чего вы?.. Я думала невесть что!.. Погодите. Расскажу ужо, когда вечер придёт.
– Да какой же ещё вечер? Теперь уж совсем темно, – протестовали мы.
– Папа большой спать уж пошёл! – сказала я, для которой всё время во дню измерялось тем, что делал дедушка.
Впрочем, дедушка не для одной меня, а для всего дома мог служить вернейшими часами, до того был аккуратен. Папа большой кофе пьёт, значит, шесть часов утра; закусить поднялся наверх, – двенадцать часов ровно; обедать пришёл – четыре; проснулся и вышел в зал походить и съесть ложечку варенья – ровнёхонько семь часов вечера, а приказал чай подавать – половина десятого. После этого часок или два дедушка проводил в гостиной, где всякий вечер были гости; играл в вист или бостон, но аккуратно в одиннадцать уходил к себе вниз, где ещё немного занимался и ложился спать.
К этому порядку так все в доме привыкли, что, когда я сказала: «Папа большой уж пошёл спать!», все поняли, что уж шестой час.
– После позовут чай пить, – говорили Надя с Лёлей, – ты не успеешь и кончить сказку, что право!..
– Ну хорошо, хорошо, баловницы! Сказывайте, какую вам сказку говорить-то?
– Всё равно! Какую хочешь, няня. Говори, какую сама знаешь.
– Про Ивана Царевича, – предложила я.
– Ну! Эту мы напамять знаем, – сказала Надя.
– Ты бы уж лучше про мальчика Ивашку и Бабу-Ягу, костяную ногу, попросила, – засмеялась надо мною Лёля. – А ты, няня, расскажи новую!
– Ох! Уж ты – новая! Всё б тебе новости! – укоризненно заметила няня. – Ну, садитесь по местам и слушайте!
Мы поставили себе стулья полукругом у лежанки и ждали, сидя смирно и молча: мы знали, что няня не любит, когда прерывают её мысли в то время, как она собирается «сказку сказывать». В длинной, невысокой детской не было света, кроме яркого огня в печи. Няня его ещё хорошенько взбила кочергой, потом села, как раз напротив яркого света, и, положив руки вдоль колен, устремила глаза на огонь и задумалась.
Мы переглянулись, словно хотели сообщить друг другу: «Вот сейчас, сейчас начнёт!..»
Вдруг няня встала и пошла к дверям на лестницу.
– Няня! Наста! – кричали мы все в недоумении и горе. – Куда ты? Что же это такое!?
Няня не отвечала, а только успокоительно кивнула головой и вышла.
Лёля тихонько вскочила и на цыпочках побежала за ней.
– Ты куда?! – прикрикнула на неё няня из нижнего коридора. – Пошла на своё место!
Сестра, смеясь, вприпрыжку вернулась к нам и сказала:
– Я знаю, зачем она пошла: наверное, принесёт какого-нибудь лакомства.
Я запрыгала от радости, потому что была ужасная лакомка; но старшие прикрикнули, чтоб я сидела смирно. Няня скоро вернулась, и мы сразу увидели, что она несёт что-то в своём чёрном коленкоровом переднике.
– Что у тебя там, няня? – спросила я, вскочив и заглядывая.
– Подожди, сударыня! Всё будешь знать – скоро состаришься. А вы все встаньте-ко да отодвиньтесь, на часок, от печки.
Мы живо отодвинулись и ждали: что будет?
Няня нагребла на самый край печи мелких, горячих углей и посыпала на них чего-то из передника…
«Тр-тр-тр! Пуф-ф!» – защёлкало и зашипело что-то в печке, и вдруг из неё к нашим ногам поскакали какие-то жёлто-белые, подрумяненные, пухлые зёрна… Я бросилась было их собирать, но няня закричала: «Не тронь! Обожжёшься!», и я опять села удивлённая.
– Это кукуруза, – шепнула за спиной моей Даша.
– Кукуруза?.. Это что такое?
– Сухие кукурузные зёрна. Они на огне раздуваются и лопаются, оттого так трещат и сами из печки выскакивают, – объяснила она мне; а Дуняша прибавила шёпотом:
– Они потом, когда остынут, чудо какие вкусные.
Обе они с восторгом следили за всей этой сценой, но говорили шёпотом, потому что няня не любила, когда девочки много при ней болтали.
Зёрна то и дело с треском вылетали из печки и падали то на пол, то к нам на колени, заставляя нас с криком и смехом прыгать в сторону.
– Точно из пушек стреляет! – не совладав с собою, восторженно вскричала Даша.
– Смотри, чтоб те язык-то не отстрелило! – тотчас же сурово остановила её няня.
– Ну, детки, вот и моё угощение готово: сбирайте-ка да грызите, пока я стану рассказывать. Всё же веселей, чем так-то сидеть и слушать, ничего не делая.
Мы живо подобрали калёную кукурузу, которая нам показалась очень вкусной; расселись снова полукругом и, с большим удовольствием грызя её, приготовились слушать.
Няня посидела немного молча, потом выпрямилась и сказала:
– Расскажу я вам нынче сказку про попа и ужа.
Мне очень хотелось спросить: «Что такое уж?», но я не посмела прервать няни и после узнала, что это такая змея.
Няня начала мерным, певучим голосом, раскачиваясь на стуле и глядя не на нас, а куда-то вдаль, поверх наших голов, с совсем особенной расстановкой, будто бы стихи говорила:
– Называется сказка моя: Иван-Богатырь и поповская дочь.
«В некотором царстве, в некотором государстве жил да был удалой молодец, князь Иван-Богатырь. У того ль удальца-молодца была сила крепкая, сила страшная! Все боялись его: на сто вёрст кругом все разбойники разбежалися…
Раз пришёл к нему деревенский поп; просит-молит его – дочку выручить! А ту дочку его лиходей увёз: старый вор Черномор, что волшебствовал, околдовывал и разбойничал много лет в их местах.
Не задумался добрый молодец.
– Уж как я же его угощу ладком! – он возговорил. – Позабудет вор красных девок красть!
Оседлал Иван коня быстрого; в руки взял кистенёк весом в десять пуд и поехал себе по дороге в лес.
А за лесом тем, в страшном притоне, жил колдун Черномор. Подъезжаючи к его терему, увидал Иван частокол кругом. Частокол тот был весь унизан вплоть черепами-костьми лошадиными да бычачьими.
Подъезжал Иван к тесовым воротам, колотил и кричал во всю моченьку… Показалася за стеной голова. Не людская то голова была: лошадиная, – побелевшая от ветров, от дождей; только череп один мёртвой лошади…
– Что понадобилось добру-молодцу?.. Или смерти своей ты пришёл искать? – она молвила громким голосом, громким голосом человечиим.
И захлопала белой челюстью, словно съесть его собираючись.
– Нет, не смерти своей я пришёл искать, башка мёртвая лошадиная! Отпирай запор да впускай меня… Красну девицу, дочь поповскую я пришёл сыскать, у вора отнять, – проучить его не разбойничать!
– Ох! Какой богатырь! – засмеялася башка мёртвая. – Видно, ты ещё не отведывал черноморского хлеба с солью?.. Убирайся-ка пока цел от нас! А не то сейчас Черномор тебя на куски разнесёт: тело псам отдаст на съедение, а головушку неразумную высоко на кол вздёрнет он на забор… Оглянись ты кругом, – посмотри: частокол из чего у нас? Мыслишь то черепа лошадиные?.. Нет, соколик: они человечии… То головки всё молодецкие. Околдованы Черномором злым им убитые добры молодцы; его вороги, как и ты теперь вызывавшие его в бой честной… Уходи ж ты скорей, пока спит злодей; как проснётся он, не уйдёшь тогда!..
Рассердился князь и мечом потряс.
– Замолчишь ли ты, башка глупая?.. Жаль убить нельзя пустой череп твой… Ну, скорей отворяй! А не то как раз расшибу ворота и тебя заодно!
Отвечала ему башка бедная, тяжело вздохнув:
– Быть по-твоему, богатырь удалой! Отопру тебе, только слушай меня: я не мёртвый конь, – человек я живой!.. Зачарован я колдуном лихим, чтоб казаться таким всем людям честным… Отопру тебе я лишь с условием: если ты победишь врага лютого, – не забудь и меня, под подушкой его лежат ключики, – каждый весом в пуд: не забудь ты их, забери с собой! Как одним ты ключом отопрёшь подвал; а в подвале том моя душенька, человечая. Она вылетит, возвратится ко мне, стану я опять добрым молодцем!.. Как второй-то ключ самого тебя из беды спасёт: за ним заперта жизнь злодейская, – запасная жизнь чародейская… Если ты его, князь, и убьёшь теперь да волшебный ключ позабудешь взять, жаба, мать его, из земли сырой тотчас выползет; ключ возьмёт, – отопрёт во норе своей ларчик спрятанный, где хранится у неё пузырёк с водой, с не простой водой, – а с водой живой! Той водой она как дотронется до убитого, встрепенётся он, и душа его возворотится… Оживёт тогда злой колдун Черномор и погонится за тобою вслед. Жди тогда беды, горя лютого!
– Ну, болтай себе! – отвечал Иван. – Разболтался как пустой череп твой!.. Отпирай скорей, не замай меня!.. Расходилася, раззудилася рука крепкая молодецкая. Поиграть мечом захотелось мне!.. Уж как съезжу его вдоль по черепу, не поможет ему жабы знахарство: не восстанет он, не отдышится!
Отперлись ворота, в них проехал князь…
Он ударился прямо к терему, вызывал колдуна громким голосом:
– Эй, колдун, выходи! Дай померимся с тобой силою. Богу я помолюсь, а ты в помощь зови силу чёрную, чародейскую.
Услыхал Черномор, вскипел злобою! Он затрясся весь и дубину взял.
– Хорошо, молодец; мы померимся, – распотешимся! – он Ивану сказал, грянув ввстречу ему.
Тут Иван принимал грудью ворога; он кистень свой поднял, замахнулся им; в душе крест сотворил – и отвёл от себя ту дубину врага!.. Налетал на него много раз Черномор; но Иван, всё крестясь, с Божьей помощью поборол наконец злого недруга. Повалил он его и ногой ему наступил на грудь… Тогда вынул меч свой и им голову пополам раскроил колдуну!..»
Няня вдруг замолчала. Мы сидели, вытянув шеи, и не сводили с неё широко открытых глаз. Я помню, что я даже рот открыла от ожидания и страха за участь бедного Ивана-Богатыря. Всю сказку она говорила мерно, однообразным голосом и только последние слова проговорила сильнее, так что, когда она замолчала, у меня дух захватило в горле…
– Няня! Что же ты? – тоскливо проговорила я.
Няня не шевельнулась. Она пристально смотрела на огонь и, казалось, о нас забыла. Пламя теперь уже не вспыхивало так ярко и светло как в начале её рассказа, а обливало всех нас, в особенности морщинистое лицо няни красноватыми, неровными отблесками, которые таинственно перебегали по тёмной комнате; то вспыхивая, то потухая в самых отдалённых углах. Я припала к няне и опять спросила:
– Ну, что же дальше, няня? Говори же!
– Няня! Насточка! – пристала и Лёля с Надей. – Что же ты остановилась?..
– А то, что довольно на сегодня, вот что! Будет с вас! – решительно сказала няня.
– Да как же довольно? Где же поп? Где же уж?.. Как же можно сказки не кончить?
– А так и не кончу. Нехорошо детям сказок под ночь долго заслушиваться. Ишь, вон Верочка-то и глазёнки на меня как выпучила, словно испугалась. Полно, родная моя! Ведь это сказка! Пустяк!..
– Ну, пустяк, так и доскажи до конца! – просила её Лёля.
– Сказано не доскажу – и будет с тебя, вертунья! – рассердилась няня. – В другой раз окончу. Оправьтесь-ка да ступайте вниз: никак барин уж пришёл в зал.