На дворе стоял январь ХХХ года. Стольный град, столицу вотчины Московии, каждую ночь заносило снегом, и город становился похожим на приграничную деревню. По утрам вся Гильдия дворников выходила на улицы, рассматривала сугробы красными похмельными глазами, а потом, дыша на прохожих застарелым перегаром, пыталась расчистить дороги. Работали они слаженно до вечера, а за ночь город снова засыпало.
Сегодняшний день выдался небывало морозным. Огромное желтое солнце бессмысленно светило на землю, не давая тепла. Окоченевшие и покрытые белым инеем деревья, похоже, уже отдали Богу свою деревянную душу. Заледенели и двустворчатые окошки, заткнутые на зиму серой паклей, в маленькой лавке с гордым и звучным названием «У Марфы Травницы».
С самого утра сама хозяйка лавки Марфа Лукинична Фомина пребывала в отвратительном настроении. Она носилась по небольшой торговой зале на первом этаже подобно ужаленной под хвост фурии, гремела склянками и грозилась меня уволить. Я пряталась за кассой, стоящей на огромном прилавке. Стоило Марфе оказаться рядом, как я вскакивала и делала вид, будто переставляю баночки с мазями и травяными сборами в шкафу. Лукинична моих хитроумных маневров не замечала, а потому не знала, к чему придраться, и пыхтела как самовар, вымещая злость на склянках.
Тетка обладала замечательной внешностью, была, как говорится, во цвете лет и в самом соку. Пышнотелая и высокая, она привлекала мужиков, как варенье мух. Жаль, но стоило потенциальным мужьям лишь познакомиться с ней поближе, они тотчас тараканами разбегались в разные стороны, «нечаянно» прихватив с собой кто украшения, кто деньги. Последний ее ненаглядный и вовсе стащил со второго этажа торговой лавки старинный сундук весом в двадцать пудов. Признаться, мы обрадовались, давно мечтали выбросить этот гроб, только не могли сдвинуть его с места.
– Аська! – Голос у Марфы громкий, поставленный, не зря в юности мечтала артисткой стать.
Я вздрогнула и кинулась к шкафу со склянками, изображая напряженную работу. От вящего ужаса семь шестиконечных звездочек, следующих за указательным пальцем правой руки, загорелись ярко-красным цветом.
– Смотри сюда!
Я оглянулась с самым подобострастным видом. На полированной столешнице лежала маленькая потрепанная книженция, отпечатанная на дешевой папиросной бумаге. На серой обложке значилось большими буквами: «50 шагов, чтобы стать травницей столетия».
– Почитай, – кивнула хозяйка и, величественно развернувшись, направилась к лестнице на второй этаж.
«Началось!» – Я тоскливо покосилась на брошюрку и тяжело вздохнула.
Тетка была гениальная травница, может быть, лучшая в Московии, но совершенно не умела вести торговые дела. Натура увлекающаяся и обожающая любые нововведения, она приобретала в книжной лавке некие «инструкции» с бросающимися в глаза названиями: «Как обогатиться за три дня» или же «Как расширить свою лавчонку без дополнительных вложений». Согласно полученной в подобной книге установке она неслась в Стольноградский Гномий Банк за ссудой, дабы расширить свою торговлю «без дополнительных вложений».
Лукинична, естественно, прогорала и потом из последних сил откупала заложенную торговлю.
Теперь Марфа мечтала сделать из меня настоящую травницу. Печально. Я работала у нее уже три года, но так и не научилась отличать чабрец от мать-и-мачехи.
Я вообще талантами не отличалась: пыталась учиться на повара и на белошвейку, освоила сложнейшие процессы варки манной каши и штопанья носков, но каждый раз скоренько отчислялась за «профнепригодность». Потом по счастливому стечению обстоятельств меня занесло в Училище магов при Совете магов Словении, откуда я вылетела ровно через полгода за ту же пресловутую «профнепригодность».
То было черное время. Только что в проруби на реке утонул отец, и я осталась одна. В смысле, совсем одна. Кроме того, всем отчисленным студентам опечатывали силу. Я боялась и, не желая быть подвергнутой этой пренеприятной процедуре, почти неделю пряталась от Совета. Нашли меня на кладбище во время похорон, там же и попытались поставить печать.
Почему попытались? Просто у них ничего не вышло. Молодой стажер, накладывавший заклинание, очень волновался и не заметил, что сила моя продолжала по-прежнему течь по жилам. Я неописуемо обрадовалась нечаянному счастью, но делиться новостью ни с кем не захотела.
Тогда-то я и встретила Марфу.
Лукинична из светлой памяти к моему папаше, с которым у них по молодости случилась любовь, взяла меня в учение. Но уже через пару недель резюмировала: травницы из меня не выйдет.
Звякнул колокольчик. Отворилась дверь, в комнату вместе с пронизывающим ветром влетело облако белых снежинок. На пороге стоял давний знакомый – гном Яков. Он осторожно, бочком вошел и застыл, уставившись на меня маленькими, глубоко посаженными глазками. Невысокий, как и все гномы, – толстая душегрейка едва застегивалась на внушительном пивном пузе, огромные валенки доставали до колена – Яков помялся на пороге, снял высокую лисью шапку, открыв нечесаные вихры, а потом, оставляя мокрые следы на натертом до блеска полу, прошел к прилавку, неотрывно глядя на меня. Мы молчали. Я ждала. Клиентом этот милсдарь был неспокойным, в лавку наведывался через день – сначала за очередным лекарством, а потом с претензиями к нему. Гном достал из котомки пустой пузатый бутылек и стукнул о прилавок перед моим носом. Я понимающе кивнула и завопила во всю глотку:
– Марфа!!!
– Чего орешь как резаная? – недовольно донеслось со второго этажа.
– Яков Петрович пришел!
Заскрипела лестница, и вот Марфа вплыла в зал. Заметив пустую бутылку, она приосанилась и сразу пошла в наступление:
– Тебе чего?
– Марфа, – смутился Яков, – не помогло твое средство. Спина-то… это… и не прошла!
– Как не прошла? – изумилась Лукинична. – У всех проходит, а у тебя не прошла!
Гном стыдливо разглядывал деревянный пол и мял в руках шапку.
– Так… это – отрава какая-то.
Мы с Марфой недоуменно переглянулись.
– Чего?
– Ну, так это… Я ее глотаю, а она так воняет, будто вовсе со времен данийского пришествия стоит…
– Ты что с ней делал? – тихо спросила тетка, перебивая его несвязный лепет.
Глаза у Лукиничны стали большими, круглыми и, кажется, были готовы вылезти из орбит. Я почувствовала приступ хохота и уткнулась лицом в шаль, дабы окончательно не смутить и без того сконфуженного клиента.
– Как же что? – начал оправдываться Яков. – Как на бумажке написано: три раза в день.
– Что три раза в день? – с подозрением поинтересовалась тетка.
– Пил, – прошептал гном, шумно сглотнув.
Все, это была последняя капля. Я брякнулась на лавку и затряслась от хохота. Тетка переводила удивленный взгляд с Якова на меня, а потом заголосила во всю силу своего грудного сопрано:
– Где же это видано – лакать растирания?! Ты что там прочитал? Черным по белому написано: «Растираться на ночь, замотаться платком!»
Тетка обличительно тыкала в бумажку, приклеенную к бутылке. Внезапно ее палец застыл в воздухе, а сама она внимательно уставилась на инструкцию. Подавившись смехом, я мгновенно замолчала. Лицо у Марфы вытянулось и заалело от праведного гнева.
– Ася, – так ласково позвала она, что меня прошиб пот, – ну-ка, смотри сюда, деточка.
Я поднялась, а потом осторожно глянула на этикетку. На ней моим корявым почерком было нацарапано: «Пить после еды три раза в день». От страха я стала пунцовой. Над моей головой сгущались свинцовые тучи, ведь писать и приклеивать к баночкам инструкции было одной из моих немногочисленных обязанностей.
– Ну, я пойду, пожалуй? – тихо поинтересовался гном, уже жалея о своем приходе и с ужасом думая о том, как бы Марфа не перекинулась на него.
Она, надо сказать, баба серьезная, в запале и шарахнуть может. Рука у нее очень тяжелая. Яков сам проверял, когда в углу зажал да поцеловать попытался. Это было давно, но о той оплеухе гном помнил до сих пор.
– Стоять! – сквозь зубы прошипела тетка. Я онемела от страха. – Ты, Аська, его отравить, видать, решила?
Я поспешно замотала головой.
– Как он, горемычный, копыта не отбросил от этой смеси, сама не знаю! – Голос ее так и норовил сорваться на крик.
Я послушно кивнула.
– Чего смотришь? Дай ему травок, пусть желудок почистит, – приказала она и, обреченно махнув рукой, поднялась на второй этаж.
Мы с гномом одновременно выдохнули и переглянулись. Буря прошла мимо.
– Ничего, Аська, – почему-то радостно улыбнулся он, – жив ведь.
– Травки возьми. – Я положила на прилавок мешочек со сбором. – Деньги плати и отваливай!
– Да, нет, – Яков начал пятиться назад к двери, – я как-нибудь сам… того… вылечусь.
В долю секунды он выскочил за порог.
Снова зазвонил колокольчик, я нехотя подняла голову и растянула губы в заученной улыбке. Недавно Марфа прочитала в очередной «Инструкции по применению» странный совет: «Улыбайтесь, клиент всегда прав». У Марфы все клиенты были неправыми и дураками, но скалиться без повода она меня все же заставляла.
На пороге, закрыв собою весь проход, стоял Сергий. Тот самый маг, который трясущимися руками пытался поставить печать на мою силу. Однажды я открыла дверь своей маленькой съемной каморки в Гильдии магов и увидала на пороге сильно волнующегося Сергия с глупой улыбкой на устах и зажимающего в руках букетик увядших ромашек. Так началась наша дружба.
К сегодняшнему дню Сергий Фролович Пострелов глупо улыбаться перестал, деревенская шерстистость кое-как пообтерлась, но даже высокое звание Учителя не придало ему веса в глазах привыкших к изящным манерам городских учеников. Их взаимная ненависть казалась полной и абсолютно законченной.
Марфа втайне мечтала сосватать меня за Пострелова, считая его самым завидным женихом если не во всей Московии, то в Стольном граде уж точно. Сергий же, в свою очередь, неуклюжими намеками и откровенными разговорами лишь взращивал в Лукиничне надежду на скорое венчание.
Сейчас он стоял в дверях, щурился в потемках после яркого солнечного дня и широко улыбался:
– Аська, пойдем на санях кататься, а то всю молодость в этой лавке просидишь!
Тетка, заслышав его голос, слетела со второго этажа, забыв про больные ноги и ноющую поясницу, на что жаловалась все утро.
– Ась, иди, покатайся, – обрадовалась она, – развлекись немного!
Два раза мне повторять не пришлось. Я быстро накинула на голову шаль, надела короткий тулуп и выскочила за Сергием на улицу. Холод перехватил дыхание, а сверкающий снег ослепил. Я натянула рукавицы, вдохнула полной грудью ледяной воздух, закашлялась и поспешила к саням, запряженным четверкой жеребцов из конюшен Совета. Кони нетерпеливо перебирали копытами и выпускали из раздутых ноздрей струйки пара.
– Аська! – раздался звонкий голосок Динары, моей закадычной приятельницы. – Давай сюда! Ох и бледная ты!
Сергий пришпорил застоявшихся коней. Они с громким ржанием рванули с места. Ветер немедленно растрепал выбившиеся из-под платка кудри. Мелкие снежинки ударяли иголками по раскрасневшимся щекам. А внутри у меня все пело от странного предчувствия чего-то совершенно немыслимого.
Харчевня «Веселый поросенок» была излюбленным местом всех незамужних девушек Стольного града. Здесь каждый вечер собирались служки Совета магов Словении. Одинокие, но очень гордые девушки приходили сюда в надежде познакомиться со статным красавцем боевым магом и благополучно выйти замуж. К сожалению, подобные парни среди служек Совета попадались редко, а их браки с одинокими, но очень гордыми девушками случались еще реже.
Динара относилась именно к той категории незамужних кокеток, которые непременно желали захомутать как минимум минора – мага пятой ступени. Каждый вечер она прихорашивалась и шла в харчевню, надеясь на счастливое Провидение.
Сегодня я поддалась ее уговорам посетить «Веселого поросенка» и теперь сидела за крохотным грязным столиком, наблюдая, как гордость нации – служки Совета напиваются до поросячьего визга и просаживают в карты месячный заработок.
Маленькое помещение заполняли пьяные крики и шум. Под потолком висело облако удушливого папиросного дыма. Казалось, что даже тушеный кролик в моей тарелке пах отменной семидесятипятиградусной брагой.
– Ой, смотри, какой хорошенький, – охнула Динарка.
Я нехотя оглянулась. Через стол от нас сидели двое служек в том замечательном состоянии, что если один упадет лицом в салат, то другой, не увидав расплывчатого силуэта собутыльника, решит, будто он уже ушел, и сладко засопит под столом.
– Ты про сутулого или косого? – хмыкнула я. Динара, кажется, обиделась и замолчала.
– Да ладно тебе, – попыталась я помириться.
– Тебе хорошо говорить, Аська, – надулась подруга, – ты себе вон какого женишка отхватила!
– Зря завидуешь, – фыркнула я и поднялась, натягивая тулупчик.
– Домой, что ли? – охнула подруженька.
Ответить я не успела, мне под ноги, споткнувшись на ровном месте, осенним листом свалился сутулый. Несчастный стремился на мороз к уличным удобствам, но, к прискорбию, не дошел. Динара громко охнула и прижала ладони к горящим щекам. Я осторожно покосилась на его приятеля, косого. Тот уже сладко дремал на столе, лишь малость не дотянув лицом до тарелки с грибочками.
Служка бревном лежал на грязном полу, не подавая признаков жизни. Ванюша, Ваня, Иван Питримович Петушков – худой, длинный, сутулый, светленькие коротко стриженные волосы, выпирающий кадык, торчащие уши, сплошные острые локти и коленки.
Ванечка попал в Училище случайно и радовался оказии необыкновенно, ведь до этого вся его жизнь состояла из печальных стечений обстоятельств. Хоть колдовал Петушков вполне сносно, грамотку получил со сплошными тройками и с тоской представлял себе пыльную конторку в глухой провинции, где Стольный град видели лишь на лубяных картинках. Тут-то удача повернулась к бедняге лицом: в Совете перепутали документы. Отличник Андрейка отправился к черту на кулички, а Иван Петушков поступил на службу в должности теоретика.
Я рассматривала пьяного. Переступить через него было неловко, обойти неудобно. Стоило занести ногу, обутую в сапог, как полумертвый зашевелился и даже попытался подняться. Я с размаху наступила ему на голову и со страху подскочила на аршин, хорошенько приложившись о соседний столик. Зазвенели разлетающиеся приборы, тренькнул разбитый стакан, охнули от недовольства пирующие купцы. Воровато оглядев заинтересованно затихшую харчевню, я решила дать деру, но Петушков неожиданно очнулся:
– Стоять!
Схватившись нетвердой рукой за липкую столешницу, Иван тяжело поднимался на ноги. На его бледной выбритой щеке чернел след от моей подошвы со звездочками. Гробовая тишина сменилась невообразимым шумом. Народ, словно очнувшийся от зимней спячки, яростно обсуждал случившееся. «Веселый поросенок» такого еще не видывал. Петушков попытался сфокусировать на мне пьяный взгляд:
– Тощая, кудрявая!
Я тоскливо закивала, высчитывая в уме шаги до выхода:
– Ну я пойду?
– Гра… гра… грамоту! – с трудом промолвил тот.
Мы с Динарой испуганно переглянулись.
– Какую, к лешему, грамоту? – пролепетала я.
– Твою!
Мысли мои метались в поисках пути к отступлению. Грамотку показывать было никак нельзя. Уж очень сложно объяснить стражам, отчего в ней черным по белому написано «профнепригодна, опечатана», а у пальца звездочки светятся. Твердо решив спастись благоразумным бегством, я крутанулась на каблуках, моментально заметив развалившегося на стуле старшину отряда – страшного человека, надо сказать: за несоблюдение правил он мог и лицензии любого мага лишить, и в карцер на трое суток упечь. Прикинув в голове перспективу провести ночь на нарах, я сдалась и с тяжелым сердцем вытащила из поясной сумки помятую надорванную бумажку.
Ваня грамоту изучал долго, цокал языком и старательно фокусировался на двоящемся документе.
– Слушай, – изумился он, дыша мне в лицо перегаром, – тут написано, что ты за… за… запечатана, в смысле, оп… оп… опечатана, а это что тогда?
Он попытался поймать пятерней хотя бы одну звездочку, дабы представить ее мне в качестве доказательства. Покосившись на старшину, я бодро соврала:
– Это фокус такой, я циркачка! – И виртуозно выхватила грамоту из влажных пальцев служки.
Тот недолго думая потянул за потрепанный уголок. С тихим шорохом бумажка разорвалась, превратившись в две неровные половины.
– Ой, – буркнул Ваня и отчаянно до слез икнул.
Перед глазами мелькнула картинка маленькой конторки в Совете и ухмыляющееся веснушчатое лицо секретаря, шестой раз выписывающего мне новые документы. Я так расстроилась, что, позабыв про субординацию, заголосила во всю силу своих легких:
– Пьянчуга несчастный! Ты мне документ порвал!
– Ты кого пьянчугой назвала? – Служка выпучил глаза.
– Тебя назвала! Залил зенки по самые бровки и учиняешь безобразие!
– Я залил зенки? – Парень даже ткнул себя пальцем в грудь, выпятив нижнюю губу.
После напряженной паузы по харчевне разнеслось страшное слово «дуэль», которое превратилось в нарастающий гул. Пьяный Петушков рухнул на шаткий табурет, словно слово было материально и могло сбить с ног. Я оторопело озиралась по сторонам, плохо понимая, отчего все будто с цепи сорвались.
Дуэли были строго-настрого запрещены уже не один десяток лет, но до сих пор являлись излюбленным зрелищем падких до скандалов московичей. Горячие боевые маги в пылу спора начинали применять опасные заклинания друг против друга, калечили и себя и случайных свидетелей безобразия. В целях безопасности Совет издал закон со страшным вето и длинным списком наказаний для ослушников.
Мне драка сулила неделю исправительных работ где-нибудь на свиной ферме по колено в навозе, а Ивану и вовсе лишением лицензии на длительный срок. Ей-богу, он колдовать разучится, прежде чем ее восстановят.
Вокруг началось невообразимое: дверь заперли на засов, а окна закрыли ставнями. Пьяные в стельку служки, гордость всей нации, и одинокие, но очень независимые девушки делали нешуточные ставки. Весь процесс проходил быстро и слаженно, наводя на мысль, что сие безобразие повторялось здесь уже неоднократно.
– Бог с вами, господа, – попыталась перекричать я толпу, – я не ведьма и колдовать не умею! М-м-мне просто печать поставить забыли!
Я бессмысленно сотрясала воздух, а рядом со стойкой усатого хозяина харчевни, скрупулезно принимающего и записывающего на желтой бумаженции ставки, собралась толпа. Семьдесят восемь к одному – эта перспектива заставила мои глаза загореться алчным блеском. Сумасшедшей, отдавшей за меня погнутый медяк, оказалась Динарка, но ее женская дружеская солидарность вызывала сомнения – на победу Петушкова приятельница поставила золотой рубль. Не надо быть семи пядей во лбу и производить сложные математические вычисления, чтобы понять: завалю служку – озолочусь.
Нам с Ванюшкой расчистили пространство, нарисовали на полу мелом линии, и толпа обступила нас тесным кругом. Общее безумие, на долю секунды охватившее меня, уступило место накатывающей волнами панике.
– Ну Аська, – давала мне последние указания Динара, – глубоко вздохни и – как в прежние времена!
– В прежние времена?! – горячо зашептала я. – Я и в лучшие времена колдовать не умела, одни только светильники и могу делать!
– Сделай светильник! – предложила подруга. – Вехрова, если победишь, мы станем миллионщиками!
– Ты точно станешь миллионщицей, – отчаянно рявкнула я, – когда мой труп будешь на ярмарке за деньги показывать как тело самой глупой в мире бабы!
Пока я спорила со ставшей невменяемой подругой, Иван искал поддержку в бутылке с брагой, доведя себя до бессознательного состояния. Его сотрясал жестокий приступ икоты, длинные худые ноги не держали, а взгляд блуждал по беснующейся толпе.
– К черте! – услышала я команду.
«Может, помолиться?»
Молиться я не умела, креститься, кстати, тоже. Оставалось набрать побольше воздуха в легкие и заголосить дурным голосом: «По-мо-ги-те!»
Мы с Иваном встали напротив друг друга. Несчастного шатало, как юнгу, впервые сошедшего с корабля на сушу. Я ужасно испугалась, как бы «гордость нации» не покалечила себя ненароком. А «гордость нации», постояв некоторое время, громко икнула – вместо привычного запаха жасмина – боевого заклинания – пахнуло перваком. Я на всякий случай пригнулась, прикрывая голову руками, но ничего не произошло. Ванюшка постоял еще мгновение, а потом с грохотом рухнул ничком на пол. Я со всевозрастающим недоумением услышала равномерное сопение, а потом и откровенный хрюкающий храп.
– Мы что, выиграли? – обратилась я к Динаре.
– Мы богаты! – заорала та от радости.
Народ, ожидавший кровопролитной схватки, зашумел и недовольно разошелся по своим местам продолжать кутеж. Я, улыбаясь, поспешила за выигрышем к хозяину таверны.
– Будем делиться или за дуэль со служкой Совета в карцер отправимся? – услышала я голос и лениво оглянулась.
За спиной стоял старшина. От нечаянной победы кровь во мне бурлила, наполняя душу ощущением безнаказанности и порождая наглость.
– А ты докажи, что дуэль состоялась, – ухмыльнулась я.
Когда ночью Сергий забирал меня из карцера при Совете, я знала: надо было сразу дать старшине денег, потом обошлось дороже!
Внизу простиралась прекрасная изумрудная долина, река извивалась змейкой и казалась ярче синего неба, в котором парила я. Я взмахивала прозрачными крыльями, играла с ветром, с солнечными лучами, запутавшимися в волосах. Свежий, прохладный воздух омывал тело и кружил голову.
И каждый раз я понимала, что пришедшие сны не мои, они украдены мной. Сама мысль об этом причиняла мне нестерпимую боль, и слезы текли по щекам, удушая и выбрасывая из сладостного сонного бреда.
Я дернулась и проснулась, уткнувшись носом в мягкий кошачий зад, покоящийся на подушке рядом с моим лицом. Я попыталась скинуть хвостатую тварь на пол. Кот решительно не собирался покидать належанного места, вцепился когтями в наволочку и заорал дурным голосом. Битва была проиграна, так и не начавшись. Когда мой Кузя вопил, то будил всех соседей. Комнатку я снимала в Гильдии магов, а маги народ нервный и раздражительный. Два раза предупредят, на третий порешат. У кота уже было два предупреждения.
Каморка моя находилась в подвальном этаже, здесь всегда было темно и сыро. За ночь печь остывала и воздух пропитывался зимним холодом. Я потеплее закуталась в одеяло и уставилась в потолок, где чернело пятно от керосиновой лампы. В маленькое окошко падал серый свет. Каждый день через забрызганные снаружи стекла я видела ноги сотен спешащих людей. На облезлых стенах желтели водяные разводы. Чтобы скрыть особенно некрасивые, пришлось повесить на стену карту Словении с Данийей Солнечной. Пол был скрипучий, прогнивший. Иногда мне становилось страшно, что обрушится потолок и меня завалит в этом неуютном подвале Гильдии.
Я пыталась как могла скрасить убогость обстановки: положила на рассохшиеся половые доски домотканые половички, на окошко повесила шторку, на подоконник поставила цветочек и даже завела кота.
Пол оставался ледяным, кот оказался сущим наказанием, а старая каморка какой была, такой и осталась – мало подходящей для жизни.
Кто-то забарабанил в хлипкую дверь, грозя снести ее с петель. Тут шпингалет с грохотом открылся сам собой, и в комнату ввалилась Динара. Судя по лихорадочно раскрасневшемуся лицу и горящим недобрым светом глазам, подруга задумала совершить новую глупость.
– Ты что еще спишь! Мы же его пропустим! – выпалила она вместо приветствия.
– Ага, а что пропустим-то? – Я сладко потянулась, хрустя суставами.
– Как? Ты что, не знаешь? Концерт «Веселых Баянов»! – всплеснула руками подруга.
– Чего? – не поняла я.
– Не «чего», а кого, деревенщина! – поправила меня Динара, бросая на мою кровать одежду. – Давай быстрее. Единственное выступление в Стольном граде!
Непонятно откуда она выудила и развернула передо мной лубяной свиток. На нем были намалеваны страшные рожи четырех парней. Судя по всему, живописец, выполнивший это художество, или держал кисть впервые в жизни, или был под хорошей мухой.
– Ну как? – спросила она.
– Ужас, – отозвалась я, натягивая теплую рубаху.
– Ага, – согласилась подруга. – Пока все кресты не получим, с концерта не уйдем!
Подгоняемая Динарой, как новобранец старшиной отряда, я собралась в рекордный срок. Нас ждал охваченный праздничной лихорадкой город.
Ярмарочную неделю стали проводить после окончания войны с данийцами. Война закончилась так давно, что события тех дней безвозвратно стерлись из памяти простых обывателей. Мы, молодое поколение, знали о ней в основном из книг. Свидетелей, а тем более участников военных действий с каждым годом становилось все меньше и меньше.
К этой годовщине Тысячной битвы никто уже не помнил, с чего начался конфликт. Данийцы – прирожденные воины, обладающие практически нечеловеческой силой. От злости они превращались в уродцев с короткими мелкими клыками и черными глазами без белков. Их предводители – прекрасные Властители – парили в небе на прозрачных крыльях, сотканных из воздуха. Данийские войска возглавлял Аватар Фатиа, именно он заключил со словенскими магами «Пакт о перемирии и ненападении» и увел своих воинов в Данийю Солнечную.
Раз в году к «неверным», как мы их называли, отправляли делегацию и обратно возвращались, как правило, лишь две трети посланников. Что случалось с остальными, знали лишь Совет да сами данийцы. Простой народ утверждал и искренне верил, что все данийцы – демоны, посланные на землю как кара за людские грехи.
Нам, дворовой ребятне, о той войне рассказывал одноногий дед Кузьма, работавший за харчи сторожем в Училище магов. По вечерам мы прибегали в его каморку, грызли сухари, лежали на жарко натопленной печке и слушали, разинув рты, военные байки.
«Доподлинно мне известно, – шепелявил дед, – что все они людоеды! Сколько наших пожрали! Как-то, помню, мы их стоянку накрыли, а там костей человеческих – тьма!»
Дед был любителем крепкой, и чем больше он принимал на грудь, тем страшнее и фантастичнее становились его рассказы. Что, мол, ногу он потерял во время битвы с сотней данийцев, а потом – будто ее сам Аватар Фатиа оторвал. Мы были детьми и верили всем его россказням. Только повзрослев, я узнала, что Кузьма и на войне-то никогда не был, а ноги лишился после ее окончания. Будучи молодым, он сильно напился, уснул в сугробе и отморозил пальцы. В целях экономии он пошел лечиться к магу-самоучке, тот вроде бы брал гораздо дешевле дипломированного лекаря. В результате вместо выздоровления он заработал гангрену и протез. Трифон, тогдашний наставник Училища, в качестве отступных за горе-лекаря предложил Кузьме место сторожа за еду и ночлег. Дед с радостью согласился. С тех пор он стал «ветераном Тысячной битвы» и отмечал ярмарочный день, уходя в недельный запой.
Ярмарка проводилась на главной, мощенной красным кирпичом площади, рядом с Домом Совета магов.
Сегодня здесь была жуткая толчея. Вокруг шумели, ругались, наступали друг другу на ноги. Слышались выкрики зазывал на невиданные аттракционы, вертелись карусели.
Деловитые гномы торговали едой, оружием и украшениями из полудрагоценных камней. От разнообразия кружилась голова. Стоило прошмыгнуть около их прилавков, как поднималось оглушающее кудахтанье. Торговцы, надрывая глотки, предлагали товары и попутно переругивались друг с другом распоследними словами.
Сквозь толпу пробирались мальчишки-разносчики газет, выкрикивая новости.
– В Бурундии был пойман опасный ведьмак! – раздавался звонкий голосок, перекрывавший даже крики пирожниц. – Спешите, только в сегодняшнем номере новый указ Совета о продлении лицензий на магию! Вурдалаки устраивают акцию протеста! Купите газету, – уговаривал тоненький мальчишеский голосок. – Великая афера – сто человек обмануты! Купите газету! Великая афера – сто один человек обманут!
Рядом с эльфийскими рядами толклись беспрестанно хихикающие девицы. Красавцы с остроконечными ушками, кокетливо выглядывавшими из-под длинных волос, встречали заигрывания с ледяным равнодушием и лишь кивали на таблички с ценами. В общем, их торжественная презрительность объяснялась просто: эльфы в словенском языке не разбирали даже звуков, а потому общались все больше величественными жестами.
Но за свои товары эти скряги драли втридорога!
Хотя за приглянувшиеся мне сапожки из оленьей кожи я бы поторговалась. Да, пожалуй, займу у Марфы пару золотых до следующей получки.
– Аська, чего встала? – толкнула меня в спину Динара. – Пойдем, а то окончательно опоздаем!
Сильный, забористый морозец разрумянил щеки совершенно счастливой подруги. С редкой для хрупкой девушки силой она расталкивала народ и быстро пробиралась на Северную площадь, где давали концерт «Баяны». Я нехотя плелась за ней, наступая на ноги зевакам и получая тычки в спину.
– Вон они! – вдруг как бешеная завопила Динара.
Окружающие, завидев очередную сумасшедшую фанатку, быстро расступились, образовав вокруг подруги свободное пространство. Воспользовавшись общим замешательством, я наконец смогла ее догнать.
– Где? – прохрипела я, запыхавшись.
– Да, вон! – указала пальцем с острым подпиленным ноготком подруга.
Я задрала голову, разглядывая на звоннице городской колокольни хрупкие девичьи фигурки.
– Чокнутые!
Динара схватила меня за руку и, усиленно работая локтями, протащила сквозь толпу. Нам открылся вид на Северную площадь, где было настоящее светопреставление. Я никогда в своей жизни не видела столько девушек. Красивые и не очень, совсем молоденькие и уже зрелые, они визжали так, что закладывало уши, и тянули руки куда-то вперед. За всем этим гамом едва угадывалось еле слышное пение довольно фальшивых голосов:
Плакала береза желтыми листами,
Плакала осина кровавыми слезами…
– Что они поют? – смутилась я.
– Какая к черту разница? – заорала мне в лицо Динара. – Главное, их послушаем!
Толкаясь и ругаясь, как сапожники, мы с трудом протиснулись к центру площади. Сцену заменяли две телеги, соединенные вместе. Голоса у певцов были тихие, подкрашенные для громкости простейшим заклинанием, запах которого витал вокруг. «Баянов» оказалось четверо: худые и длинные как жерди, с новенькими дорогими лютнями в руках. Долго и напряженно прислушиваясь, я поняла, что один из них играет невпопад, а другой сильно фальшивит.
– Я что, ради этого в такую рань вставала? – возмутилась я. – Пойдем лучше на лучников посмотрим!
– Дура ты, Аська! – скривилась подруга. – Ты посмотри, какие женихи знатные! Да тебе все девки в городе завидовать будут, глядя на такого парня!
Я хотела было возмутиться и объяснить ненормальной, кто из нас дура, но не успела. Какая-то шибко влюбленная особа, потеряв остатки стыда, решила забраться на телегу дабы потрогать предмет своего восторга. Глядя на нее, разгоряченная визжащая толпа совершенно озверела. Вся женская масса стала наступать на бедных певцов, пытаясь оторвать кусочек их одежды или, на худой конец, вырвать из рук лютню как военный трофей.
Парни побледнели и сбились в кучку – такой горячей любви они явно не желали. От особо надоедливых и прытких поклонниц отбивались ногами. В это время туда же забрался толстый гном в невообразимом разноцветном полушубке, из-под которого торчали ярко-желтые порты. Он приложил маленькие ухоженные ручки к лоснящимся упитанным щекам и заголосил тонким голосом: «Стража! Стража! Касатиков убивають!» Стража конечно же не появилась. А несчастный захлебнулся собственным воплем, когда невменяемая девица выдрала клок из его штанов.
– Дура! – заорал как бесноватый гном. – Я всего лишь импресарио, на них одежду рви! – Он ткнул пальцем в сторону «касатиков».
Тут мне стало весело, я громко хохотала и прикрикивала: «Разденьте их догола! Нечего девок молодых смущать!», пока не поняла, что толпа наступает и нас с Динаркой подминают под себя не в меру влюбленные поклонницы «Баянов».
Мы находились у самой сцены, и пути к отступлению оказались перекрыты людской массой. Я схватила подругу за шкирку и хорошенько подтолкнула. Та шлепнулась и отползла в самое безопасное место – под телегу. Следом за ней и я. Каково же было мое удивление, когда мы обнаружили там всех четверых красавцев и несчастного гнома в разорванном полушубке. Зрелище было жалкое и уморительное, но подружка и здесь не растерялась. С совершенно безумным видом она протянула свиток со страшными рожами и прошептала: «Крестик поставьте!»
Парни шарахнулись из-под телеги, но разгоряченная толпа являлась лучшим аргументом для возвращения обратно. Гном закрестился и запричитал:
– Чур меня! Чур меня!
Я расхохоталась страшным голосом, как настоящая ведьма.
– Бесы! – охнул пискляво гном, хватая за грудки то одного парня, то другого. – За какие же грехи посланы? И чем я провинился-то?
Обтерев навернувшиеся слезы, я отдышалась и обратилась к нему:
– Обедом накормите, вытащу!
Тот недолго думая, замотал вихрастой башкой, и я вылезла обратно к толпе. Девицы аккурат сообразили, что «Баяны» самым чудесным образом исчезли, и решили громить площадь. Забравшись в самую гущу, я сложила ладони рупором и заорала во всю мощь своих легких:
– Вон они! Туда побежали! – ткнув пальцем в сторону Главной площади.
– Вон они! Вон они! – раздалось вокруг. Толпа озверелых поклонниц моментально двинулась в указанном направлении, сметая все и вся на своем пути.
Музыканты вылезли на мостовую, потом высунулся помятый гном, следом показалась моя подруженька, закусывающая от блаженства губы.
Пробирались мы как партизаны темными улочками, известными мне с детства. Я шла первая бодрым шагом, напевая скабрезную песенку. Мальчики бледнели от любого женского голоса, судорожно прижимая некогда шикарные лютни, и с ужасом ожидали нового появления орущей толпы поклонниц. Гном пыхтел и ковылял на своих коротких ножках, стараясь не отставать. Динара, едва не плача, завершала процессию. Она несла развернутое во всю ширину лубяное безобразие с лицами музыкантов. Через минут двадцать показался «Веселый поросенок»; не сговариваясь, все прибавили ходу.
– Дошли, слава богу, – проснулся гном, – а то я чуть не помер. Одышка, зараза, замучила.
– А вы приходите к нам в лавку травницы Марфы. Мы вам быстренько лекарство найдем, – не стала теряться я, зазывая выгодного клиента, – и ребятам, – кивнула я в сторону четверки, – что-нибудь от горла предложим, а то на морозе поют, голоса сажают.
Последнее предложение вызвало у них неподдельный ужас. Видно, перспектива быть вылеченными от чего бы то ни было, пугала всех до беспамятства.
– Но я не настаиваю, – быстро ретировалась я, решив, что еще слово – и обеда нам не видать.
– Ну ладно, девоньки, ладно. Обсудим потом, а сейчас кушать, есть или жрать. У меня после таких разборок всегда аппетит просыпается, – замял гном.
Всемером мы зашли в харчевню. Дородный усатый хозяин едва не обмер:
– Ох, какие гости, какие гости. Доченька-то моя, Аленка, на вас, касатиков, пошла полюбоваться, а тут вы сами и пожаловали. Честь-то какая, честь, – запричитал он, вытирая фартуком стол.
– Лучше дверь на засов запри и ставни закрой, – гаркнул совсем уже пришедший в себя гном, – а то весь твой сарай разберут на прутики. Ну девоньки, давайте знакомиться, – обратился он к нам, когда мы все расселись за длинным столом.
– Ася, а это Динара, – представила я оторопевшую от такого нежданного счастья подругу.
– Угу! – поддакнула она, съедая глазами четырех красавцев.
– Аспид, – важно представился гном. – Я импресарио этих орлов.
– Чего? – не поняла я.
Гном махнул рукой: дескать, неважно.
Мальчики дружно молчали.
– Бойцы, ну познакомьтесь же! – скомандовал Аспид. Очевидно, «бойцы» умели только петь, но не говорить, или же берегли горло для новых концертов.
Через несколько минут принесли закуски и выпивку. От вина мы вежливо отказались, а вот курочку в маринаде да огурчики уминали с удовольствием.
Динарка не сводила влюбленных глаз со своих кумиров, гном громко чавкал и икал. С улицы стали доноситься приглушенные голоса и стук поклонниц «Веселых Баянов» в закрытые ставни. К трапезе последнее обстоятельство не располагало, скорее наоборот, – кусок в горле застревал. От одной мысли, что удачливых у нас не любят, а потому сильно бьют, аппетит исчез. В понимании фанаток мы с подругой сейчас были самыми счастливыми на всем белом свете.
Я начала тянуть Динарку домой, но та упиралась и не хотела прерывать своего блаженства. Все же после того как парни нацарапали по кресту на своих лубяных изображениях, она обреченно сдалась.
Совершенно счастливая и окрыленная, с обновой под мышкой я влетела в лавку и заголосила с порога:
– Марфа, я купила!
Завернутые в коричневую хрустящую бумагу лежали эльфийские сапожки. О том, как я их приобретала, будут складывать легенды: такого хамства народ еще не видел. Эльфы по природе своей жаднее гномов, торговаться с ними бесполезно еще и потому, что языка они не знают.
Но со мной этот номер не прошел!
Желая заплатить хотя бы на медяк меньше, я орала до хрипоты, что меня обманывают, и этот хлам таких денег не стоит. Эльф от неожиданности едва не поперхнулся и, тыча пальцем в кульки, предлагал мне их вернуть. Через пять минут он еще молчал и пытался вырвать сапоги из моих рук, через десять – уже что-то орал мне в лицо на своем эльфийском.
Потом еще прохрипел пару слов и потерял от злости голос. Тут я проявила редкостное радушие и предложила ему купить в нашей лавке микстуру для горла с огромной, почти пятидесятипроцентной скидкой. Эльф, очевидно, ничего не понял, но как-то покраснел, осклабился. Недолго думая, я решила исчезнуть, пока он не набросился на меня с кулаками.
Звякнул колокольчик входной двери. Я спрятала в стол сверток с сапогами. На пороге стоял Иван Питримович Петушков. Выглядел он отвратительно. Помятое лицо радовало глаз разбитой губой и опухшей переносицей. Судя по всему, синяки он получил уже после нашей с ним дуэли. Глаза красные, похмельные. Он постоянно сморкался в платочек и кашлял в рукав.
– О, милая дэвушка, – прогундосил Ваня, потом замолк, посмотрел сквозь меня жалобным взглядом и громко чихнул мне в лицо. Я непроизвольно обтерлась шалью и постаралась отойти на шаг назад.
– Помогите! – прошептал он тихо. – Эта простуда. Кашель мучает. Спать не могу. Умру ведь, город без меня пропадет!
– Ну да. – Я изобразила на лице заученную улыбку и достала с полки бутылку с настойкой. – Вот. Три раза в день после еды.
Петушков буквально вырвал из моих рук лекарство и нежно прижал его к худой груди. Он уже полез в кошель за золотыми, и тут его взгляд уткнулся в семь ярких звездочек, сверкающих у моего пальца. Он вытянул губы трубочкой и сморщил лоб, пытаясь припомнить. Я быстро убрала руку с прилавка, но не тут-то было! Память к Ивану возвращалась семимильными шагами.
– Ты! – зло прохрипел он и закашлялся. – Ты мне губу разбила!
Явное несоответствие обвинения с фактами немало удивило меня.
– Сам виноват! – заявила я, вырывая у него бутыль с лекарством.
– Отдай! – Ваня потянул ко мне длинные худые руки и снова закашлялся. – Недоучка чертова! Я все про тебя знаю!
– Что ты про меня знаешь? – рявкнула я, разозлившись.
– Тебя из Училища с позором выперли!
– А ты был троечником!
– Что здесь происходит? – раздался со второго этажа Марфин голос.
– Ничего! – крикнула я в ответ.
Не хватало еще, чтобы Лукинична узнала о нашей дуэли и о проведенном в карцере вечере. Ну держись Иван Питримович Петушков! Я искренне улыбнулась служке, сконфузив того до слез. Достала с полки малюсенькую баночку с самым сильным имеющимся в аптечке слабительным и протянула ему:
– От кашля. Бесплатно. В знак примирения.
Ванятка так обрадовался бесплатному лекарству, что сам широко улыбнулся и принял подарок.
– Прощаю! – гордо бросил он через плечо и вышел из лавки, громыхнув дверью.
«Простишь меня, когда ни кашлять, ни икать, ни дышать не сможешь!» – ухмыльнулась я про себя.