Итак, первую версию можно частично считать отработанной. Оставалось только ждать результатов проверки Суслова. Но я не хотела сидеть без дела и считала нужным пока заниматься разработкой других версий.
У меня была возможность продолжить исследование всех владельцев красных «Ланчий», отметая их одного за другим, но занятие это представлялось малопродуктивным и обременительным во временном плане. Другое дело – Шумилкин. Этот человек обнаружил Гелю, следовательно, является главным свидетелем в деле. И с ним просто необходимо встретиться. Поэтому свой очередной день я вновь начала с посещения его дома. Я не оставляла надежд застать его там и поговорить с ним. Примерно представляя себе этого человека, я подумала, что разговор пойдет куда лучше, если его, что называется, задобрить, для чего и купила в ближайшем магазине несколько салатов, колбасы, сыра и бутылку водки.
В первую минуту, когда приехала туда, где в прошлый раз меня ждала неудача, я почувствовала, что она, эта неудача, снова настигает. За дверью домика была гробовая тишина. В этот раз не было соседок, и меня этот факт скорее обрадовал – не будет лишних разговоров и ненужного любопытства.
Я продолжала стучать без особой уже надежды на успех. Вдруг за дверью послышались шаркающие шаги, и мужской голос произнес:
– Сейчас, сейчас, иду…
Мне показалось, что голос звучал немного суетливо и даже подобострастно. На основании этого я решила избрать тактику напора и натиска.
Дверь приотворилась, и на пороге возник худощавый мужчина средних лет, довольно красивый, с лукавыми серыми глазами, в дорогом, хоть и неглаженом костюме. Чувствовалось, что мужчина когда-то был щеголем и пользовался успехом у противоположного пола. Кроме того, он, видимо, раньше был привычен к вниманию и уважению окружающих. Следы былого лоска еще сохранились в его облике, хотя, конечно, представительности и уверенности в себе в нем явно поубавилось. Увы, золотые дни Шумилкина уже миновали, и боюсь, что безвозвратно, так что теперь он просто пытался распушить хвост, стараясь придать себе большей солидности и значимости.
– Здравствуйте, Виталий Георгиевич! А я к вам, – с ходу звонко сказала я и, не дожидаясь приглашения от хозяина, переступила порог.
– Здрас-сьте, – удивленно проговорил он, обнажая в неопределенной улыбке ровные белые зубы.
Я безошибочно определила состояние Шумилкина как похмельный синдром. Впрочем, судя по всему, данный синдром он испытывал постоянно. Гостям, безусловно, Виталий Георгиевич рад не был – синдром обязывал, – но на этот счет у меня имелся неопровержимый аргумент в виде бутылки водки, которая лежала в пакете и ждала своего часа. Я обычно чувствовала, как вести беседу с человеком, подобным Шумилкину: в каком случае налить ему сразу, чтобы разговор шел легче, а в каком, наоборот, придержать вознаграждение до конца беседы, чтобы оно служило стимулом быть искреннее.
– Это… Вы кто?… По поводу Тамары, что ли? – скороговоркой выдохнул Шумилкин. И добавил быстро, отрывисто произнося каждую фразу высоким тенорком: – Это… Так она… Здесь больше не живет. Я ее… так сказать, удалил. – И Шумилкин попытался рукой изобразить решительный жест, свидетельствовавший о том, что выгнал он Тамару с треском, по-мужски, и полностью исключал возможность ее возвращения сюда в любом качестве.
– Я не по поводу Тамары, – четко ответила я, улыбнулась краешком губ и вытащила бутылку водки из пакета.
Эффект был ошеломляющим: взор Шумилкина вдруг прояснился, на лице появилась ухмылка, и он попытался изобразить максимум гостеприимства. Подбоченясь и гордо задрав голову, он небрежным движением выбросил правую руку вверх и как-то даже вальяжно произнес:
– Проходите… Сейчас все… Организуем, все будет высший класс… Как в лучших домах Филадельфии…
– Вы там бывали? – осведомилась я, проходя внутрь жилища Шумилкина и рассматривая обстановку.
Атмосфера в доме была противоречивой: наряду с дорогой мягкой мебелью наличествовали два старых стула – то ли Шумилкин продал те, что из комплекта, то ли Тамара забрала с собой. Навесные потолки кое-где не мешало бы подправить, а хорошие светлые обои уже начали отставать по углам. Дом хранил черты прежней добротности, но в нем уже прочно укоренились черты нынешней жизни Шумилкина, далеко не столь пышной и богатой. Бытовой техники почти совершенно не наблюдалось, за исключением такой мелочи, как видавший виды электрочайник, который стоял на полке, с оплавившимся проводом и, скорее всего, давно перестал функционировать. Что находилось в остальных комнатах, а тем более наверху, я не видела: темно-коричневая дверь с блестящей ручкой была закрыта. Я подозревала, что Шумилкин, оставшись в одиночестве, вообще довольствуется только этой комнатой. Виталий Георгиевич тем временем подошел к шкафу, достал из него блестящий галстук и небрежным движением повязал его на шею.
– Нет, не приходилось, – ответил Шумилкин, суетливо хлопоча возле стола, сбрасывая с него крошки, убирая грязную посуду. – Но в Америке бывал.
– Вот как? – Я удивленно приподняла брови.
– Да… – гордо поднял голову Виталий Георгиевич. – Я же разведчик… Бывший…
Этим он добил меня окончательно. Впрочем, потрясения были еще впереди. Шумилкин неожиданно откинул голову назад, усмехнулся и, насмешливо глядя на меня своими серыми глазками, произнес по-английски без акцента:
– Хай, май лэди! Тэйк ит изи! Иф ю уонна дринк, ю хэв ту ду ит райт нау!
Я не очень хорошо знаю английский, но по жестам Шумилкина поняла, что хозяин приглашает меня к столу и подтверждает, что сейчас все будет организовано по высшему классу.
– Ну что? – перешел Шумилкин на русский, довольный произведенным эффектом. Вот так…
Я не стала торопить события и расспрашивать, а выставила бутылку на стол вместе с закуской. Я уже поняла, что Шумилкин относится к типу пьющих хвастунов и болтунов. Это было на руку. К тому же рассчитывала, что бутылка сделает его более разговорчивым.
Взгляд Шумилкина на гастрономические прелести был скептическим, чем немало поразил меня. Словно рафинированный английский лорд, которого занесло волею судьбы в маленькую шотландскую деревню, был вынужден довольствоваться скромным крестьянским обедом.
Он выпил первые пятьдесят граммов, крякнул, причмокнул и тут же начал быстро-быстро говорить, презрительно вытянув губы трубочкой:
– Эта колбаса ненастоящая… Я вам точно говорю. Вот в Москве, еще тогда, при социализме, в одном посольстве я ел сервелат. Отличный сервелат, отличный. Сейчас такого нет.
– А вот салат попробуйте, Виталий Георгиевич, – подвинула я пластмассовую коробочку.
– Оливье, – с видом знатока резюмировал Шумилкин. – К настоящему рецепту этот ваш салат не имеет ни малейшего отношения! Где говяжий язык? Где корнишоны? Самые лучшие салаты делают во Франции.
– Вы и там были?
– Приходилось, – кратко ответил Шумилкин. – Где только бывать не приходилось… Это сейчас все развалилось, все ушли кто куда. А я вот… На пенсию вышел по возрасту, а раньше был переводчиком в КГБ. Бывало, вызовет меня Роман Абрамович, полковник, и говорит: «Виталь, дело есть одно, сложное. Никто, кроме тебя, не справится. Там нужно английский знать досконально». Я говорю – ноу проблем, тэйк ит изи! Меня сразу – в самолет, завтра я на месте, обед, виски, капитан честь отдает… Чай, кофе «Арабика» настоящий. Нормально? – спросил он и тут же сам себе ответил: – Нормально… Возвращаюсь – Роман Абрамыч говорит: «Молодец!» Открывает ящик, достает конверт, говорит – бери! Я беру, раскрываю, а там – пятьсот… Нет, семьсот… баксов. Вот так! Это еще тогда было, при советской власти…
– А что же вы делали? – решила спросить я, удивленная рассказом хозяина дома.
– О-о-о! – поднял палец вверх Шумилкин и ухмыльнулся. – Об этом я до сих пор говорить не могу. Секретность… Сорри.
Я понимающе кивнула и подлила водки в стакан бывшего разведчика. Я видела, что ему самому до смерти хочется продолжить рассказы о своем боевом прошлом и что он только ломается и тянет время, набивая себе цену. Шумилкин опрокинул еще одну рюмку и, придвинувшись ко мне, доверительно сказал, оттопырив нижнюю губу:
– Вы – умная женщина! Сразу видно. Умная. С вами можно откровенно говорить. Я… разведчик. Не говорю с первым попавшимся, а вы, я вижу, нормальный человек. Вас как зовут?
– Татьяна, – коротко ответила я.
– Чем занимаетесь? – отрывисто спросил Шумилкин, в котором неожиданно проснулись профессиональные рефлексы – если, конечно, он не врал насчет своего прошлого.