Въ 1853 году я нѣсколько дней провелъ въ крѣпости Чахгири, одномъ изъ самыхъ живописныхъ и безпокойныхъ мѣстъ Кавказа. На другой день моего пріѣзда, передъ вечеромъ, мы сидѣли съ знакомымъ, у котораго я остановился, на завалинкѣ передъ его землянкой и ожидали чая. Капитанъ N, нашъ добрый знакомый, подошелъ къ намъ. —
Это было лѣтомъ; жаръ свалилъ, бѣлыя лѣтнія тучи разбѣ гались по горизонту, горы виднѣлись яснѣе, и быстрыя ласточки весело вились въ воздухѣ. Два вишневыя дерева и нѣсколько однообразныхъ подсолнечниковъ недвижимо стояли передъ нами и далеко по дорогѣ кидали свои тѣни. Въ двухъ-аршинномъ садикѣ было какъ-то тихо и уютно.1
Вдругъ въ воздухѣ раздался дальній гулъ орудейнаго выстрѣла.2
– Что это? – спросилъ я.
– Не знаю. Кажется, съ башни, – отвѣчалъ мой знакомый, – ужъ не тревога-ли?
Какой-то казакъ проскакалъ по улицѣ, солдатъ пробѣжалъ по дорогѣ, топая большими сапогами, въ сосѣднемъ домѣ послышался шумъ и говоръ. Мы подошли къ забору.
– Что такое? – спросили мы у деньщика, который въ полосатыхъ штанахъ, поддерживаемыхъ одной помачею, почесывая спину, бѣжалъ по улицѣ.
– Тревога! – отвѣчалъ онъ, не останавливаясь, – барина ищу.
Капитанъ N схватилъ папаху и, застегиваясь, побѣжалъ домой. Его рота была дежурная. Раздался 2-й и 3-й выстрѣлъ съ башни.
– Пойдемте на кручь, посмотримъ, вѣрно, на водопоѣ что-нибудь, – сказалъ мнѣ мой знакомый. – Не туши самоваръ, – прибавилъ онъ деньщику: – сейчасъ придемъ.
По улицамъ бѣжалъ народъ: гдѣ казакъ, гдѣ офицеръ верхомъ, гдѣ солдатъ съ ружьемъ въ одной и мундиромъ въ другой рукѣ. Испуганныя рожи жидовъ и бабъ показывались у воротъ, въ отворенныхъ дверяхъ и окнахъ. Все было въ движеньи.
– Гдѣ, братцы мои, тревога? гдѣ? – спрашивалъ запыхавшійся голосъ.
– За мостомъ антирелійскихъ лошадей забираютъ, – отвѣчалъ другой: – такая большенная партія, братцы мои, что бѣда.
– Ахъ ты, мои батюшки! какъ они въ крѣпость-то ворвутся, ай-аяй-ай-ай! – говорила слезнымъ голосомъ какая-то баба.
– А, примѣрно, къ Шамилю въ жены не желаете, тетушка? – отвѣчалъ, подмигивая, молодой солдатъ въ синихъ шароварахъ и [съ] попахой на бекрень.
<– Ишь, ровно на сватьбу, – говорилъ старый солдатъ, покачивая головой на бѣгущій народъ: – дѣлать-то нечего.
Два мальчика галопомъ пролетѣли мимо насъ.
– Эхъ, вы, голубчики! на тревогу! – провизжалъ одинъ изъ нихъ, размахивая хлыстомъ.>
Едва мы успѣли подойти къ кручи, какъ насъ уже догнала дежурная рота, которая съ мѣшечками3 за плечами и ружьями на перевѣсъ бѣжала подъ гору. Ротный командиръ, капитанъ N, верхомъ ѣхалъ впереди.
– Петръ Иванычь! – закричалъ ему мой знакомый: – хорошенько ихъ.
Но N не оглянулся на насъ: онъ съ озабоченнымъ выраженіемъ глядѣлъ впередъ, и глаза его блестѣли болѣе обыкновеннаго. Въ хвостѣ роты шелъ Фелдшеръ съ своимъ кожаннымъ мѣшочкомъ, и несли носилки. Я понялъ выраженіе лица ротнаго командира.