Катастрофа всегда некстати.
Динозавры ее не ожидали. Да и никто не ожидал – от мельчайших бактерий до огромных летающих рептилий, которые прекрасно себя чувствовали в тот обычный день мелового периода 66 миллионов лет назад{1}. Еще вчера жизнь, смерть и возрождение проистекали точно так же, как и за день до этого, и днем раньше, и так миллионы и миллионы лет. И вдруг наступает худший день за всю историю жизни на Земле.
В одно мгновение все многообразие жизни охватил пылающий хаос. Не было никаких предупреждающих знаков, не завыла первобытная сирена, призывая земные организмы броситься в безопасные убежища. Ни один вид не мог подготовиться к катастрофе, которая обрушилась с небес с силой в 10 миллиардов раз мощнее атомных бомб, взорванных в конце Второй мировой{2}. А ведь это было только начало. Пожары, землетрясения, цунами и суровая астероидная зима, растянувшаяся на годы, – все сыграло смертоносную роль в последующих событиях.
У этого бедствия много имен. Иногда его называют массовым вымиранием конца мелового периода. Какое-то время его называли мел-третичным вымиранием, или K-T, ознаменовавшим конец эпохи рептилий и начало третьей эпохи жизни на Земле – третичного периода{3}. Затем название пересмотрели в соответствии с геологическими премудростями и заменили на «мел-палеогеновое массовое вымирание», сокращенно K-Pg. Но, как ни называй, шрамы на камнях рассказывают одну и ту же историю. Внезапно и неотвратимо, жизнь оказалась в огненном горниле, изменившем ход эволюции. Космический обломок, вероятно, более десятка километров в поперечнике обрушился на нашу планету и запустил наихудший для динозавров и всего живого сценарий{4}. Ближе, чем когда-либо, мир оказался на волоске от перезагрузки; угроза была столь велика, что, если бы не пара счастливых случайностей, Земля могла стать снова не более чем пристанищем одноклеточных.
Последствия столкновения были незамедлительными и ужасающими. За считаные часы планету окутали жар, огонь, сажа и смерть{5}. События конца мелового периода не были растянутым во времени вымиранием из-за истощения атмосферного кислорода или закисления морей. Нет, гибель была стремительной и страшной, как от пулевого ранения. Судьбы целых видов, целых семейств организмов безвозвратно изменились в одно мгновенье.
Биологи до сих пор спорят о том, что такое жизнь – размножение, рост, движение, – но один удивительный факт, с которым мы сталкиваемся каждый день, заключается в том, что жизнь невероятно, непобедимо устойчива. Все живое взаимосвязано, каждая крупинка сегодняшней жизни связана с предшествующей. Даже если вспомнить, что 99 процентов всех видов, которые когда-то здравствовали, уже вымерли, мир все равно полон организмов, которые выжили, эволюционировали и процветают как умеют{6}.
На самом деле, во многом своим существованием наша эпоха обязана мел-палеогеновому вымиранию. Сегодняшний мир, каким мы его знаем, – это продолжающийся расцвет после катастрофы; жизнь не просто восстановилась, но преобразилась в силу самой природы катаклизма.
В течение нескольких часов, дней, недель, месяцев и лет после удара почти каждая ветвь на древе жизни была обрублена, надломлена, едва могла расти. Пострадали даже те, кто вроде бы выстоял. Во время мел-палеогеновой катастрофы произошло массовое вымирание млекопитающих, ящериц, птиц и многих других животных, экологический хаос затронул все живое на Земле. Вглядываясь в прошлое через мутные, темные окна палеонтологической летописи, ученые пришли к выводу, что около 75 процентов известных видов, живших в конце мелового периода, не существовало на следующем временном отрезке{7}. Как бы в подтверждение сказанного, полоса глины с повышенным содержанием иридия фиксирует границу между эпохой динозавров и начальными главами эпохи млекопитающих. Кое-где, например в восточной Монтане и западной Дакоте, можно слой за слоем проследить историю и увидеть, как в эпоху млекопитающих исчезают подобия трицератопса, а мир завоевывают миниатюрные пушистики.
Мы до сих пор ощущаем потерю. В детстве мне казалось несправедливым, что я не могу ездить в школу на собственном тираннозавре рекс. И хотя нептичьих динозавров я могу воображать, разве что глядя на их искореженные, минерализованные кости, я чувствую тоску по ним – ностальгию по времени, свидетелем которого я никогда не смогу стать, по времени, когда динозавры правили Землей. Но если бы нептичьи динозавры выжили, наша собственная история пошла бы другим путем. А может быть, и вовсе не началась бы. Мало того что млекопитающие остались бы малютками при неограниченной власти нептичьих динозавров, но, вероятно, самым ранним приматам типа землероек пришлось бы выдерживать жесткую конкуренцию с доминирующими сумчатыми. Наши предки формировались бы по-другому, и, вполне возможно или даже скорее всего, мир так и не стал бы подходящим местом для почти безволосых двуногих обезьян с крупным мозгом и наклонностями к переустройству планеты. Массовое вымирание конца мелового периода не просто завершение истории динозавров, но важнейший поворотный момент нашей собственной истории. Если бы не разрушительный удар космической глыбы, которая врезалась в древний Юкатан, нас бы не было. Это общий момент для обеих историй. Взлет и падение неразделимы.
На этом обычно мы и заканчиваем эпическую повесть. В нашем представлении о доисторических временах динозавры были царственными, даже высокомерными. Самые большие, причудливые и свирепые из них жили в позднем меловом периоде, в сырых болотах и туманных лесах. Заплутавший астероид в одночасье положил конец их правлению, а Землю унаследовали кроткие создания. Подобно тому как динозавры некогда выиграли от массового вымирания, которое позволило им 201 миллион лет назад выйти из тени древних родственников крокодилов, так и нашим мелким теплокровным прародителям улыбнулась незаслуженная удача, оставив их в неоплатном долгу{8}.
Мы обходим молчанием природу восстановления, или то, что предопределило разницу между выжившими и погибшими. Мы зациклены на том, что утрачено, и упускаем из виду, что даже в леденящем холоде, последовавшем за пеклом уничтожения, жизнь уже начала возрождаться и восстанавливаться. Похожим образом мы часто справляемся с собственными личными травмами: помним раны, но забываем, что ужасные события помогают нам расти над собой. Жизнестойкость бессмысленна без катастрофы. Подобные мысли и привели меня к этой истории, повести о том, как жизнь внезапно изменилась, но все же продолжилась и в итоге мы оказались «здесь и сейчас». Мой рассказ связан с болью и разрушением, но именно они послужили условием поворотного момента, который часто воспринимается как данность или что-то неизбежное. Это история о том, как жизнь восстанавливалась после худшего дня в истории. Жизненные потери ощущались остро и глубоко 66 миллионов лет назад, но каждый листок папоротника, тянущийся к свету, каждый зверек, дрожащий в своей норке, каждая черепаха, упавшая с бревна в заросший пруд, – все они заложили фундамент того мира, каким мы его знаем сейчас. Это не памятник утрате. Это ода жизнестойкости, которую мы наблюдаем только во времена катастроф.