Проблемы, перечисленные в первой главе, необходимо решать именно в той сфере, где они возникают, – на уровне привычек, воззрений, образа жизни и склада характера. Когда вы уясните, что значит быть писателем, когда устроите дела и отношения таким образом, чтобы они помогали, а не мешали вам на пути к цели, вы взглянете другими глазами на все те книги о повествовательной технике, построении сюжета, образах и стиле, которые сейчас пылятся у вас на полках, и они станут для вас намного полезнее.
Моя книга не может – и не должна – заменить собой учебники по писательскому мастерству: без этих пособий (зачастую весьма ценных) начинающему автору никак не обойтись. В разделе «Библиография» вы найдете перечень работ, которые больше всего помогли мне самой и моим ученикам; несомненно, список можно было бы расширить в два или даже три раза. Эта книга – даже не дополнительное, а скорее предварительное чтение. Ее задача – научить не тому, как писать, а тому, как быть писателем; уверяю вас, это совершенно разные вещи.
Чтобы стать писателем, в первую очередь необходимо развить в себе писательский темперамент. Разумеется, люди уравновешенные воспринимают слово «темперамент» с оправданным подозрением. Поэтому сразу оговорюсь: я отнюдь не намерена пропагандировать богемный образ жизни и не считаю капризы и перепады настроения необходимой частью творческого процесса. Напротив, такие перепады, если они действительно случаются, нужно рассматривать как тревожный сигнал – признак недовольства собой и эмоционального истощения.
Я говорю «если они действительно случаются», потому что в уме обывателей прочно укоренилось нелепое и вульгарное представление о людях творческого склада. Публика всю жизнь слышит скандальные истории о художниках и зачастую искренне верит в поэтическую вольность[1], понимая ее как право артистических натур отринуть любые моральные нормы и принципы, которые создают им неудобства. Казалось бы, мнение людей, далеких от творчества, не заслуживает серьезного внимания – но, увы, оно нередко влияет на тех, кто ищет себя в литературе. Им исподволь внушают, что в жизни художника есть нечто опасное и даже гибельное; та самая скованность, что мешает свободному самовыражению, во многом обусловлена верой в расхожие стереотипы.
Мало кому из нас выпадает счастье родиться в семье, где можно увидеть пример истинного артистического темперамента. Поскольку жизнь представителя творческой профессии и впрямь по необходимости устроена иначе, нежели у обычных служащих, со стороны не всегда легко понять, что, как и почему он делает. Традиция изображать художника эдаким монстром, в котором смешались черты самовлюбленного дитяти, страдающего мученика и гуляки, досталась нам по наследству от девятнадцатого столетия, и отделаться от нее теперь очень сложно. Между тем ранее существовало более здравое представление о гении как о человеке более разностороннем, способном к сочувствию и трудолюбивом, чем окружающие; более непритязательном во вкусах и менее зависимом от мнений толпы.
Однако и в декадентском образе конца девятнадцатого века, пожалуй, есть зерно истины. Талантливый писатель действительно до самой смерти сохраняет детскую чувствительность и непосредственность, ту самую свежесть взгляда, что необходима всякому художнику: способность быстро подмечать новое даже в старом и привычном, воспринимать любые предметы, явления и сущности так, будто они только что созданы Творцом, – а не раскладывать их по пыльным категориям и не навешивать готовые ярлыки; способность так остро откликаться на малейшее событие, будто слова «обыденный» и вовсе нет в их словаре; и всегда, во всем видеть то соответствие между вещами, о котором Аристотель говорил два тысячелетия назад. В этой свежести видения и кроется суть литературного дарования.
Однако у подлинного мастера есть и другая сторона натуры, ничуть не менее важная для успеха. Это сторона взрослая, разборчивая, умеренная и справедливая. Художник в его душе уживается с тружеником, ремесленником, критиком. В творческом процессе должны на равных правах участвовать оба начала – эмоциональное и рациональное; иначе произведение выйдет откровенно слабым или вовсе не появится на свет. Первейшая задача писателя – привести обе стороны своей натуры в устойчивое равновесие, объединить их черты в цельный характер. Но для начала их нужно изучить и воспитать по отдельности!
Конечно, у любого читателя, знакомого с популярной психологией, понятие «раздвоение личности» вызывает мрачные, жутковатые ассоциации. В представлении широкой публики это опасная болезнь, а страдающий ею – несчастный безумец, которого следует изолировать от общества, или, в лучшем случае, просто непредсказуемый и истеричный субъект. Тем не менее каждый художник отмечен весьма удачным раздвоением личности – факт, вызывающий раздражение у обывателя, который утешает себя тем, что уж он-то, по крайней мере, цельная личность. Однако в наличии двух граней натуры нет ничего скандального или опасного. Письма и дневники людей искусства изобилуют признаниями в раздвоенности: есть человек повседневный, который ходит по земле, и есть человек вдохновленный, который парит над нею. Образ второго «я», иного «я» или высшего «я» появляется всякий раз, когда художник задумывается о природе творчества. Свидетельства тому мы находим в любой эпохе.
Итак, двойственность творческой натуры – давно и повсеместно признанный факт. Но в действительности почти у каждого из нас в жизни случаются моменты, когда мы открываем для себя новую, прежде незнакомую грань собственной личности. Многие отмечали, с какой смелостью и находчивостью человек способен действовать в критической ситуации; впоследствии проявленная решимость кажется ему невероятной, даже чудесной. Фредерик Майерс[2] использует эту аналогию, чтобы объяснить, как работает мозг гения. Или же вспомним, как открывается второе дыхание: после долгих, мучительных усилий усталость внезапно отступает – и возникает новая личность, как возрожденный из пепла феникс; мы со свежими силами беремся за работу, которая никак не получалась, и она сразу начинает идти как по маслу. Есть и менее распространенный, но все же узнаваемый пример: иногда решение сложной задачи или ответ на судьбоносный вопрос являются нам во сне; проснувшись, мы находим решение разумным, а ответ верным. За этими маленькими повседневными чудесами кроются ровно те же силы и принципы, что движут и творческим процессом. В такие моменты разум с инстинктом объединяются и работают в тандеме, поддерживая, укрепляя и дополняя друг друга. К действию подключаются все ресурсы личности; решениями и поступками правит единое, цельное сознание.
Гениальный художник – тот, кто неизменно (или очень часто, или очень успешно) действует так, как редко удается его менее одаренным собратьям. Он не просто откликается на событие – он сам творит событие и увековечивает его на бумаге, на холсте или в камне. Можно сказать, что гений создает себе чрезвычайную ситуацию и бросает все силы на ее разрешение. Именно эта двойная способность – побудить себя к действию и довести его до конца – отличает подлинного художника от более инертных и менее решительных коллег по цеху.
Любой, кто всерьез задумывался о писательской карьере, интуитивно подозревает о чем-то подобном. Зачастую первые трудности начинаются уже в момент озарения. Но в обычном случае поначалу взяться за перо несложно: склонность к мечтательности, любовь к книгам, раннее осознание способности легко и непринужденно построить фразу – что-то из этого (или все вместе) позволяет новичку поверить, что призвание очевидно и реализовать его будет не так уж и трудно.
Однако затем приходит осознание: быть писателем означает не витать в царстве грез, а упорно трудиться, чтобы воплотить замысел, не лишив его поэтического очарования; не следовать за поворотами чьей-то истории, а находить и выстраивать собственные сюжеты; не сочинять пару-тройку страниц, в которых обратят внимание лишь на грамотность или стиль, а каждый день порождать фразу за фразой, абзац за абзацем, страницу за страницей текста, где будут оценивать и содержание, и стиль, и производимый эффект. И это еще далеко не все открытия, которые предстоит сделать начинающему писателю. Он приходит в ужас от собственной незрелости и не понимает, как ему вообще взбрело в голову, что его мысли кому-то интересны. Он боится воображаемых читателей, как неопытный актер – зрительного зала. Он обнаруживает, что, если планировать сюжет шаг за шагом, теряется легкость и естественность слога, а если дать волю самовыражению, рассыпается сюжет. Ему кажется, что все его замыслы как две капли воды похожи друг на друга – или же что, закончив одну историю, он уже никогда не придумает ничего столь же удачного. Он начинает следить за карьерой известных авторов и грызет себя за то, что у него нет такого чувства юмора, как у писателя Х, или такой бурной фантазии, как у писателя Y. Он находит тысячу причин сомневаться в себе, но не видит ни единой причины в себя поверить. Он подозревает, что те, кто его хвалит, чересчур снисходительны или чересчур далеки от литературы, чтобы верно оценить качество текста. Он сравнивает себя с великими художниками слова, и зияющая пропасть между их даром и его собственным поглощает все его надежды. В таком состоянии, разбавленном редкими периодами душевного подъема, он может пребывать много месяцев и даже лет.
Через фазу уныния проходит каждый писатель. Многие способные авторы – и большинство тех, кто в действительности не приспособлен к творческой жизни, – на этом этапе сдаются и ищут себе менее требовательное ремесло. Другие все же выбираются из трясины отчаяния – иногда благодаря вдохновению, а иногда из чистого упрямства. Некоторые идут за советом к наставникам или штудируют книги. Но зачастую новички и сами не могут назвать источник своего смятения и недовольства; порой они даже объясняют страх и неуверенность ложными причинами: например, ничего не получается, потому что они «не умеют писать диалог», или «плохо строят сюжеты», или «неубедительно изображают героев». Бросив все силы на устранение этих недостатков, они обнаруживают, что легче не стало, – и происходит еще один раунд неофициального отбора. Некоторые опускают руки; другие продолжают попытки, хотя к этому времени достигают стадии глухого недовольства, когда кажется, что разобраться в себе уже невозможно.
Тому, кто сумел пройти через эту фазу и не сломаться, не страшна никакая критика со стороны издателей, наставников и старших коллег по литературному цеху. Однако «выжившему» необходимо осознать следующее: во-первых, он пытался сделать слишком много всего и сразу, а во-вторых – хоть он и занимался самообразованием последовательно, шаг за шагом, сами эти шаги были неверными. Многие методики, направленные на воспитание сознательной, рациональной части творческой натуры – то есть на развитие технических навыков, – в действительности подавляют интуитивное, бессознательное начало, и наоборот. Но можно научить оба начала работать в плодотворном согласии, и первый шаг к достижению подобной гармонии – понять, что учиться надо так, словно вы не один человек, а двое.