– Я долго думала, звонить тебе или нет, но в итоге решилась!
– Он умер? Как?
В этот погожий весенний день, когда все вокруг распускается после суровой зимы, новость о смерти друга застала меня врасплох, отняла все силы. Еле передвигая дрожащие ноги, я вышел из кабины банкомата, который находился в банке неподалеку от рынка. Даже не помню, перевел ли деньги на счет отца… Конечно, людям не дано избежать смерти или болезней, но я так и не научился с этим справляться. В первый раз труднее всего. Хотел бы я никогда не слышать о кончине тех, кто меня окружает. Если раньше меня настигали новости о свадьбах, то теперь – лишь новости о смертях.
Возвращаясь в темноте по той же дороге, по которой ехал на рассвете, я задумался о том, как это решение повлияет на мое будущее. Кажется, будто я несу на плечах сразу три тяжкие ноши. Я не могу выбрать одну из них, поэтому они сражаются за первенство в моем сердце. И пусть вокруг распускаются цветы, однако весенний день, в котором я заточен, несет только грусть. Если я не приведу в порядок мысли, то наверняка попаду в аварию. Я остановил грузовик на обочине перевала, где, возможно, прятался разведчик движущихся на восток цветов.
Мчащиеся по скоростной дороге машины длинной лентой фар входили в горный тоннель и выходили из него. Окутанная мраком черная гора будто проглатывала и выплевывала огонь. Вот он, новый проезд через большие и маленькие горы провинции Канвондо, о котором раньше нельзя было и мечтать. Прежде путь из города Каннын до Сеула составлял семьсот ли. Если считать, что в сутки здоровый человек проходит двести ли, то пешком дорога занимала три-четыре дня. На паланкине или вместе с женщинами нужно было закладывать все семь. Теперь все изменилось – на автомобиле это расстояние преодолевается за три часа. А все благодаря мостам, соединяющим хребты, и горным тоннелям. Я курил сигарету, из-за чего хотелось пить, и смотрел на движущиеся по скоростной дороге машины. Ни машины, которая, съехав со скоростной дороги, направилась бы ко мне на гору, ни развилки, с которой можно было бы выехать… Словно отвечая на мой вздох, корова протяжно промычала. Мне показалось, что она просит поскорее вернуться домой, и я ничего не ответил. Я не смог продать корову на рынке в Хвенсоне – а может, я не продал ее просто потому, что перевел отцу четыре миллиона восемьсот тысяч вон из своего кармана. Я перевел отцу на восемьсот тысяч вон больше рыночной цены, поэтому теперь эта скотинка стала моей. Теперь все зависит от того, куда я направлюсь, но, кажется, корова этого еще не поняла. Поначалу я радовался тому, что стал владельцем коровы весом около пятисот килограмм, но потом загрустил. А все из-за новости о смерти друга. Из-за печального голоса той, которая сообщила мне о случившемся. Корова снова протяжно замычала, нарушая воцарившуюся на перевале тишину. Я протяжно загудел клаксоном.
– Наверное, мне не стоило звонить…
– Нет, спасибо, что позвонила. Ты на похоронах?
– Да. Многое случилось за это время… А что за звук я сейчас услышала?
– Мычание коровы.
Первые слова после семилетнего молчания оказались известием о смерти друга – словно обухом по голове. Она молчала семь лет, а теперь позвонила – чтобы сообщить о таком? Разве можно решить этими словами события семилетней давности? Вся суета – ради того, чтобы прожить с ним жалкие семь лет? Миновав перевал, я вдавил педаль газа в пол, стараясь выйти за рамки света фар, вдавил педаль до упора, сигналил, но все без толку. Граница света не увеличивалась и не уменьшалась, но вырваться за этот круг было нельзя. Как и перепрыгнуть на другой. Сердце погружается в пустоту. Мне казалось, что за последние сутки я потяжелел и едва ли преодолею перевал – а ведь там нет ни одной ночлежки.
– Ты что, приедешь с коровой?
– Да, придется. Сейчас у меня нет выбора.
– Не то чтобы это было запрещено, но я надеюсь, что ты не зайдешь с ней в поминальный зал.
– А может, рискнуть?
– Предлагаешь мне кланяться корове?
– Ты же вдова, тебе полагается принимать соболезнования.
Этот разговор был достаточно смешным и любой бы, услышав его, посмеялся, но мы разговаривали таким тоном, будто наглотались песчаной пыли – отстраненно и безразлично. Я ехал на трясущемся грузовике по извилистой дороге. Сколько ни думаю, никак не могу понять, почему она решила позвонить мне спустя семь лет.
– Мне кажется, ты почти не изменился.
– Я сильно изменился.
Я остановил грузовик на обочине и долго глядел на тусклый фонарь, который горел у подножия горы. Корова словно инстинктивно поняла, что мы приблизились к дому, и замычала. Казалось, будто она просит меня вернуться домой. Будто убеждает не ехать на похороны – мол, если я миную горный хребет Тэгвальлен и поеду в Каннын, то все станет еще запутаннее. Будто говорит, что, скорее всего, я всю ночь буду слушать жалобы женщины в траурной одежде и усну пьяным. А потом строго промычала: неужто я забыл, кто эта женщина? Я покачал головой. Ничего я не забыл.
– Я просто заеду туда по дороге, вот и все. К тому же… целых семь лет прошло. Теперь меня трудно запутать любовью и чувствами вообще.
Вскоре фонарный свет у подножия горы был поглощен темной горой. Корова попыталась раскачать грузовик своим грузным туловищем, но у нее не хватило сил.
– Приехал?
Припарковаться оказалось непросто. Мне нужно было оставить грузовик поближе к поминальному залу, чтобы присматривать за коровой. Я сделал несколько кругов и в конце концов нашел подходящее место. Собирался дождь, поэтому я накрыл кузов тентом. От этого стало неожиданно уютнее. Постланная на полу сухая солома сойдет за постель, а если еще и лампу повесить, то грузовик будет уже не коровником, а настоящим домом на колесах. На Западе какая-то знаменитость родилась в хлеву, так что ничего такого.
– Ты сейчас вообще шикуешь! За какой еще коровой так ухаживают? Человек должен удачно жениться, а корова – удачно найти хозяина. Кто еще взял бы в путешествие корову? Только я. Только я взял с собой такую громадную тушу, как ты.
В грузовике, где стало еще темнее, я погладил корову по голове и попросил ее не жаловаться. Корова молча жевала солому. Похоже, она понемногу привыкала. Сидя на корточках, я следил за зданием сквозь крону деревьев. Ее было не видно, как и моего друга, который отправился в далекий путь. Корова махала хвостом и толкала меня в спину.
– Понял, иду-иду. Зачем толкаешься? Не тебе же туда идти!
У меня возникло ощущение, что я иду потому, что меня толкает корова. Поправляя на себе одежду, я вспоминал лицо друга, а затем у меня в голове вдруг всплыло ее обнаженное тело, с которым я расстался. Меня бросило в дрожь. К счастью, тень дерева скрыла мое смущенное лицо. Но ее тело, которого я некогда касался, продолжало по частям всплывать в памяти. Вспомнив маленькую, похожую на бородавку родинку, которая находилась на задней части шеи и которую обычно не было видно из-за длинных волос, я остановился и подумал о трех родинках на правой ягодице. Захотелось уйти. До сих пор не понимаю, почему эта женщина мне позвонила.
– О, ты пришел.
Одетая в траурную одежду, она сидела на корточках за углом дома и курила – будто белый цветок магнолии, сорванный с дерева шквальным ветром и дождем. Я настолько растерялся, что даже не мог сглотнуть. Было неуютно стоять, пока она сидит, поэтому я неуклюже примостился рядом. Казалось, от меня пахнет коровьим навозом, поэтому я немного отодвинулся. Она закурила следующую сигарету и спросила:
– А корова где?
Я указал на покрытый тентом кузов, в свете фонаря напоминавший огромную кепку. Наверное, она не верит, что внутри находится какая-то корова. Не больше, чем если бы я сказал, что там лошадь или слон. Уловив в ее глазах любопытство, я забеспокоился. Мне показалось, что если я сейчас подойду к грузовику и сброшу тент, то увижу мрак. Или встречусь с огромным удавом, который проглотил слона. Но, слава богу, любопытство вдруг исчезло, словно она вспомнила, в каком положении находится.
– Пойдем. Мы должны друг другу поклониться.
Поминальный зал моего друга находился в подвале. В отличие от других залов, к которым стояли очереди гостей, там почти никого не было. Совершая поклон, я смотрел на портрет своего друга, который заслонял дым от благовоний. Не знаю, когда было сделано это фото, но за семь лет лицо моего друга совершенно не изменилось. Во взгляде читалась усмешка – казалось, он над кем-то издевается, отчего мне вдруг стало обидно. Я поклонился женщине, которая меня сюда притащила, и она поклонилась в ответ. Из-за печали или, быть может, усталости лицо ее походило на пожелтевший увядающий лепесток магнолии. Я по-прежнему не мог ничего сказать, потому что боялся, что если открою рот, то из него вылетят не слова, а смешанные с соломой коровьи лепешки.
– Наверху есть столовая. Иди поешь. Я поднимусь попозже.
Столовая тоже почти пустовала. Было всего несколько человек – наверное, родственники, – они сидели за столом, но при виде меня встали, усадили меня и выдали мне еду. В отличие от других столовых, в которых толпились люди, эта, где все гости клевали носом, напоминала необитаемый остров. Я пил, закусывая кусочками говядины из супа миёккук[4]. Чтобы заговорить, мне нужно каким-то образом растопить лед в душе, пусть даже с помощью алкоголя. Друг, которого я не видел семь лет, издевательски смотрит на меня с поминального фото, а она облачена в траурную одежду – все окончательно запуталось. А я еще и с коровой приехал. На похороны. Поначалу я планировал принести свои соболезнования и сразу же уехать, однако даже это пошло не по плану. Я отправил в рот кусочек говядины, завернутый в морскую капусту, и начал жевать. Бог с ним, я могу провести здесь всю ночь. Могу всю ночь пить и перемывать им косточки. Как ни крути, корове и так придется провести несколько дней в грузовике – здесь проблем не возникнет. Вряд ли ее украдут на похоронах. Наконец-то я смог расслабиться и, глядя на бутылку сочжу, принялся ждать, пока она подойдет. Я даже подумал, что неплохо встретиться с воспоминаниями семилетней давности на похоронах.
– Спустя семь лет… Надо же пью с тобой.
– К чему эти слова? Лучше налей мне.
Она выпила рюмку в три приема – совсем как раньше. Ее привычка ждать, пока кто-нибудь ей нальет, тоже не изменилась. Мне стало немного грустно при мысли о том, что, возможно, она вспомнила обо мне только потому, что искала того, кто сможет наполнить ее опустевшую рюмку. Ничем не выдавая своих мыслей, я взял бутылку. В отличие от этой женщины обычно я разом опустошал рюмку и наливал себе сам. А впрочем, какая разница? Главное – просто пить.
– Куда ты едешь с коровой?
– Просто… путешествую.
– Узнаю тебя. Совсем не изменился. Это корова или бык?
– Телка.
– Ха.
– Что?
– Ничего. У меня такое ощущение, словно я позвала тебя напрасно, ведь ты путешествуешь со своей возлюбленной.
– Возлюбленная – это ты про корову?
– А что, корова не может быть чьей-то возлюбленной?
– Эта корова размером со слона.
– Вон какая надежная! В обиду тебя не даст! Рюмка пустая.
– А почему так мало гостей?
– Я специально особо никому не сообщала.
Время близилось к двум. Это место во всем мне было неприятно и неуютно. Однако благодаря корове я мог поговорить с ней хотя бы о чем-то. Пока она ходила к родственникам в поминальный зал, я вышел на улицу. Как я и предполагал, заморосил дождь. Я закурил и направился к корове. Хорошо, что я не спросил о том, как он умер. Хотел спросить, но не спросил. Она позвала меня сюда, поэтому у меня было такое право. Своим молчанием я хотел показать, что меня не интересуют их дела, что я давно забыл их обоих и теперь свободен. Мне будто хотелось доказать, что черная корова стала белой.
– С тобой все хорошо?
Корова, лежавшая к дверям кузова задом, обернулась на мой голос. Коровы не могут лежать, как люди. Не могут лежать на боку. И не могут спать стоя, как лошадь. Они могут спать, только подогнув передние и задние ноги. Я прислонился к двери кузова и погладил корову по крупу. Я был очень благодарен ей за то, что она не жалуется и приспосабливается к обстоятельствам. Мне даже захотелось принести корове еды из столовой, однако ей вряд ли бы подошла человеческая еда.
– Думаю, мы должны остаться на ночь. Представляешь, я – единственный гость!
Корова закрутила попой, собираясь встать. Я двумя руками нажал на круп, но не смог ее остановить. Грузовик пошатнулся.
– Зачем ты встала? Нам скоро в дорогу, поспи еще.
Я снова накрыл кузов тентом и вернулся в поминальный зал. Корова долго и протяжно мычала мне вслед. Звуки животных или птиц мы в Корее описываем словом «плакать». Странно, но, если подумать, то в этом их «плаче» выражается все: и радость, и грусть, и любовь, и веселье. Однако я знал точно: этой дождливой ночью мычание коровы означало одно: «Не ходи к ней!»
– Опять бегал на свидание к корове? Что, так не терпелось?
Если бы ни траурные одежды, то и не скажешь, что перед тобой женщина, которая только что попрощалась с мужем. Не то чтобы я этого не ожидал – мне эта женщина всегда казалась актрисой театра абсурда, что выставляет все происходящее шуткой, тем самым тщательно скрывая свое истинное лицо. Именно поэтому я никак не мог уехать. Если бы она