В Индийском океане, примерно в 2500 километрах к востоку от Африки и в 6500 километрах к западу от Австралии, находится остров, который португальцы называли островом Святой Аполлонии, англичане – Бурбоном, а французы некоторое время именовали Бонапартом. Сегодня остров известен как Реюньон. В одном из старейших его городов, Сент-Сюзане, стоит бронзовая статуя[11]. Эта скульптура 1841 года изображает африканского мальчика в нарядном костюме – однобортный пиджак, галстук-бабочка и слишком длинные брюки без защипов. На парнишке нет обуви. Рука вытянута вперед, а пальцы сложены так, словно он собирается подкинуть монетку. Ему двенадцать лет, он сирота и раб, и зовут его Эдмон.
В нашем мире не так много статуй африканских детей-рабов. Чтобы понять, почему на острове посреди океана стоит статуя Эдмона, а его рука застыла именно в таком жесте, придется отправиться на запад, за 1500 километров и сотни лет до наших дней[12].
На берегу Мексиканского залива жители местечка Папантла испокон веков использовали засушенные плоды вьющейся орхидеи в качестве специй. В 1400 году ацтеки стали взимать «черный цветок» вместо налога. В 1519-м испанцы привезли специю в Европу, называя vainilla (с исп. «стручочек, чехол, футляр»). Французский ботаник Шарль Плюмье в 1703 году переименовал ее в «ваниль».
Ее сложно выращивать. Ванильные орхидеи – довольно крупные вьющиеся растения, совсем не похожие на фаленопсис, который мы лелеем дома. Они могут жить веками и разрастаться на тысячи квадратных метров, забираясь на высоту пятиэтажного здания. Считается, что самая высокая орхидея – венерин башмачок, а тигровая – самая крупная, но ванильная несравненно больше. Тысячелетиями ее цветение видели лишь те, кто выращивал это растение. Вопреки представлениям ацтеков, цветки вовсе не черные, а бледно-желтые и распускаются раз в год, ночью, а к утру увядают. Если цветок опылен, из него вырастает длинный зеленый стручок, который зреет в течение девяти месяцев. Его следует собирать в строго определенное время. Если поторопиться, плод будет слишком маленьким, а если не снять вовремя, он может треснуть и испортиться. Собранные стручки обычно оставляют на несколько дней под солнцем, чтобы дозрели. Пока они еще не пахнут. Аромат появляется в процессе сушки, когда плоды оставляют на две недели на открытом воздухе, разложив на шерстяных покрывалах и укутывая на ночь. Затем они досыхают еще четыре месяца, к тому же их вручную выравнивают и массируют, доводя до готового состояния. В результате получаются маслянистые черные стручки, по стоимости сравнимые с серебром или золотом.
Ваниль захватила умы европейцев. Анна Австрийская, супруга короля Испании Филиппа II, добавляла эту специю в горячий шоколад. Английская королева Елизавета I любила ванильный пудинг. Король Франции Генрих IV постановил подделку ванили считать преступлением, за которое наказывали побоями. Президент США Томас Джефферсон впервые попробовал ароматную приправу в Париже и составил первый в Америке рецепт ванильного мороженого.
Однако вырастить ваниль за пределами Мексики не удавалось никому. На протяжении трех столетий европейцы безуспешно пытались заставить цвести привезенные вьющиеся орхидеи. Впервые этого добились в 1806 году сотрудники одной из лондонских оранжерей. И только спустя еще три десятилетия дало первые плоды растение в Бельгии.
Ванили не хватало опыления, как в дикой природе. То, что орхидея зацвела в Лондоне, было чистой случайностью. Плод в Бельгии получился путем сложного искусственного опыления. Только в конце XIX века Чарльз Дарвин предположил, что этим занимается определенный вид насекомых, который смогли выявить еще через сто лет. Это оказались блестящие зеленые пчелы из рода Euglossa. Без их вклада в опыление орхидей Европа столкнулась с проблемой. Спрос на ваниль рос, а Мексика производила не более пары тонн в год. Европейцам требовался дополнительный источник продукта. Испанцы надеялись, что ванильная орхидея без проблем приживется на Филиппинах. Голландцы высадили ее на острове Ява, а англичане – в Индии. Все попытки провалились.
И тут мы узнаем про Эдмона. Он родился в Сент-Сюзане в 1829 году. В то время Реюньон носил название Бурбон. Мать мальчика Мелиза умерла во время родов, отца он не знал. У рабов не было фамилий, поэтому ребенка звали по имени. Когда он был еще совсем малышом, его хозяйка, Эльвира Белье-Бомон, отдала кроху своему брату Ферреолю в близлежащее местечко Бельвю. Ферреоль был владельцем плантации. Эдмон рос, следуя повсюду за Ферреолем Белье-Бомоном, изучая фрукты, овощи и цветы, растущие на территории поместья, а также одну из диковинок – ванильную орхидею, которую хозяин посадил в 1822 году.
Как и все ванильные орхидеи на Реюньоне, она не плодоносила. Французские колонисты старались вырастить их на острове с 1819 года. После нескольких неудачных попыток (некоторые орхидеи оказались не того вида, а некоторые просто погибли) у них осталась всего сотня живых растений. Однако в Реюньоне дела с ванилью обстояли не лучше, чем в других европейских колониях: орхидеи цвели редко и никогда не давали плодов.
Одним весенним утром 1841 года во время обычной прогулки с Эдмоном Ферреоль с удивлением обнаружил два зеленых стручка, свисающих с лозы. Его орхидея, не плодоносившая двадцать лет, наконец завязала плоды. Плантатор изумился еще больше, когда двенадцатилетний Эдмон сообщил, что это он опылил растение.
До сих пор на Реюньоне не все верят в эту историю. Кажется невероятным, что ребенок, раб, да еще и африканец, смог решить проблему, которая занимала европейские умы на протяжении сотен лет. Кто-то говорит, что это была случайность: мальчик хотел повредить цветы после ссоры с Ферреолем или случайно потревожил растения, обнимаясь с девушкой.
Сначала хозяин не поверил Эдмону, но, когда через несколько дней завязались новые плоды, потребовал от мальчика демонстрации. Тот отодвинул краешек цветка ванили, приподнял бамбуковой палочкой размером с зубочистку ту часть цветка, которая предотвращает самооплодотворение, и осторожно прижал пыльник к рыльцу, предназначенному для принятия пыльцы. Сегодня это действие французы называют le geste d’Edmond, или «жест Эдмона». Ферреоль собрал владельцев других плантаций, чтобы сообщить новость, и вскоре парнишка путешествовал по острову, обучая других рабов опылять ванильные орхидеи. Спустя семь лет Реюньон ежегодно производил 45 килограммов высушенных ванильных стручков. Через десять лет объем возрос до двух тонн. К концу века остров производил двести тонн продукта, опередив даже Мексику.
В июне 1848 года Ферреоль освободил Эдмона – за полгода до того, как остальные рабы острова получили вольную. Мальчику дали фамилию Альбиус, что в переводе с латыни означает «более белый». Некоторые полагают, что это было комплиментом в условиях напряженных расовых отношений. Другие считают эту фамилию издевкой со стороны канцелярии, регистрировавшей имена. Но какими бы ни были намерения, история Эдмона не стала счастливой. Покинув плантацию, он отправился в город, где был арестован за воровство. Ферреоль не смог воспрепятствовать аресту, хотя ему удалось добиться сокращения срока заключения с пяти до трех лет. Эдмон скончался в 1880-м, ему был 51 год. Посвященная этому заметка в газете Реюньона Le Moniteur сообщала, что он умер в нищете и забвении.
Инновационный метод Эдмона достигнул Маврикия, Сейшельских островов и Мадагаскара. Климат последнего оказался наиболее благоприятным для ванильных орхидей. К началу ХХ века остров стал основным местом производства ванили, ежегодно поставляя миру урожай на сумму свыше ста миллионов долларов[13].
Спрос на ваниль возрос вместе с предложением. Сегодня это самая популярная в мире специя, которая по стоимости уступает только шафрану. Она входит в состав многих обычных и не очень вещей. Больше трети мороженого во всем мире имеет вкус ванили, как в рецепте Джефферсона. Она основной компонент кока-колы, а компания Coca-Cola считается самым крупным закупщиком ванили в мире. В ароматах Chanel № 5, Opium и Angel используется самый дорогой сорт ванили стоимостью в десять тысяч долларов за фунт[14]. В большинстве рецептов шоколада одним из ингредиентов остается ваниль. Она также входит в состав многих чистящих и косметических средств и свечей. В 1841 году, когда Эдмон показал Ферреолю свой прием, в мире производилось меньше двух тысяч ванильных стручков, которые выращивались исключительно в Мексике и только посредством опыления пчелами. В 2010 году на планете получали больше пяти миллионов ванильных стручков в самых разных странах мира – Индонезии, Китае и Кении. Почти все они, включая и те, что растут в Мексике, рождаются в результате «жеста Эдмона».
Самое необычное в истории Эдмона не то, что молодой раб изобрел нечто важное, а то, что он получил признание за свою инновацию. Ферреоль позаботился о том, чтобы юношу запомнили. Он рассказал владельцам плантаций Реюньона, что именно Эдмон придумал, как опылять ванильную орхидею. Он выступал в защиту парня, заявляя, что «сей юный негр заслуживает признания от этой страны. Благодаря ему зародилась новая индустрия, производящая этот замечательный продукт». Когда Жан Мишель Клод Ришар, управляющий ботаническими садами Реюньона, объявил, что это он разработал технологию получения плодов ванили, Ферреоль вновь заступился за мальчика. Он писал: «По вине преклонного возраста, плохой памяти или по какой-то еще причине господин Ришар вообразил, что он открыл секрет опыления ванили и обучил ему того, кто в действительности совершил это. Пусть же заблуждается и дальше». Без участия Ферреоля истина оказалась бы забытой.
В большинстве случаев правдивые истории действительно забываются. Например, мы не знаем, кто впервые решил, что высушенный плод орхидеи может оказаться вкусным. Ваниль досталась нам в наследство от давно ушедших народов. И в этом нет ничего удивительного, обычное дело. Почти весь мир основан на инновациях, авторов которых мы не помним, потому что они были обычными людьми, не исключительными.
До эпохи Возрождения такие понятия, как авторство, изобретательство и авторское право, фактически не существовали. До начала XV века слово «автор» имело значение «отец», и корень его был в латинском слове auctor – «мастер». Под мастером подразумевали человека, обладающего властью, то есть – в представлении почти всех мировых культур – короля или религиозного лидера, которым власть всегда доставалась по божественной воле еще с тех времен, как Гильгамеш правил шумерским городом Уруком почти четыре тысячи лет назад. Обычный смертный не мог быть мастером. До 1550-х годов слово «изобретатель», произошедшее от латинского глагола invenire («находить»), означало «открыватель», а не «создатель». Слово «заслуга»[15], от латинского credo («доверять»), вплоть до конца XVI века не имело значения «признание».
В этом кроется одна из причин, почему мы так мало знаем о том, кто и что изобрел до этой поры. Нельзя сказать, что об этом не существовало никаких записей, ведь к XIV веку письменность была известна уже несколько тысячелетий. Нельзя также утверждать, что человек ничего не изобретал, потому что все, чем мы пользуемся сегодня, уходит корнями к самому началу развития нашей цивилизации. Проблема в том, что до эпохи Возрождения изобретатели не играли в обществе никакой роли. Сама мысль о том, что хотя бы отдельные люди, создающие нечто, заслуживают признания, была большим шагом вперед. Именно поэтому мы в курсе, что книгопечатание появилось в Германии в 1440 году благодаря Иоганну Гутенбергу, но не имеем никакого представления о том, кто же в Англии придумал ветряные мельницы в 1185-м. Мы знаем, что крест в базилике Сан-Доменико в Болонье был расписан итальянским художником Джунта Пизано в 1250 году, но при этом не можем сказать, кто в 1110-м создал мозаику с изображением Дмитрия Солунского в Михайловском Златоверхом монастыре в Киеве.
Существуют исключения. Нам известны имена многих древнегреческих философов, от Акриона до Зенона, а также некоторых инженеров той эпохи – Эвпалина, Филона и Ктесибия. Мы также знаем таких китайских художников, как каллиграф Вэй Шо и ее ученик Ван Сичжи, которые жили в четвертом столетии нашей эры. Однако общий принцип сохраняется. Проще говоря, человечество стало интересоваться авторством в середине XIII века, затем, в период европейского Ренессанса, пришедшегося на XIV – начало XVII века, авторство стало играть еще более важную роль, и с тех пор мы уделяем ему все больше внимания. Причины таких изменений сложны и служат предметом споров среди историков. Здесь сошлись и борьба за власть внутри европейских церквей, и развитие науки, и возродившийся интерес к древней философии. Единственное, с чем согласны все специалисты, так это с тем, что большинство творцов стали получать признание за свои труды примерно с начала XIII века.
Одним из способов закрепления авторства было оформление патентов, которые создают жесткие ограничения в отношении правообладания. Документы на эту тему начали выдавать в Италии в XV веке, в Великобритании и США – в XVII, а во Франции – в XVIII. Ведомство по патентам и товарным знакам США выдало первый документ 31 июля 1790 года, а 16 августа 2011 года – восьмимиллионный[16]. Ведомство не ведет учет количества оформленных сертификатов, но экономист Мануэль Трахтенберг придумал схему обработки данных[17]. Он выполнил фонетический анализ имен и сопоставил все совпадения с почтовыми индексами, соизобретателями и другой имеющейся информацией, чтобы определить личность изобретателя. По данным Трахтенберга, на конец 2011 года в США получили патенты около шести миллионов человек.
Количество изобретателей колеблется из года в год[18]. Но их число растет. Первому миллиону авторов для получения патентов потребовалось 130 лет, второму миллиону – 35 лет, третьему – 22 года, четвертому – 17, пятому – 10 лет, а шестому – всего 8. Даже если исключить зарубежных изобретателей[19] и учесть прирост населения, наблюдается очевидная тенденция. В 1800 году один из 175 тысяч американцев получил свой первый патент. В 2000-м этим документом владел уже один из четырех тысяч жителей США.
Не все изобретения нуждаются в патентах. Книги, песни, пьесы, фильмы и другие объекты искусства охраняются законом об авторском праве, за соблюдение которого в США отвечает Бюро регистрации авторских прав – одно из подразделений Библиотеки Конгресса. Как и количество патентов, число объектов авторского права растет. В 1870 году их зарегистрировано 5600[20]. В 1886 году это количество увеличилось до 31 тысячи, из-за чего директор Библиотеки Конгресса Эйнсворт Споффорд был вынужден просить дополнительное место для хранилища. В докладе Конгрессу он писал: «Вновь обращаю ваше внимание на сложности и препятствия, с которыми мы столкнулись в ходе последнего ежегодного переучета книг и брошюр. Каждый год и каждый месяц в коллекции, и без того переполненные, добавляются новые материалы. Хотя многие комнаты заполнены изданиями из главного здания, все сложнее справляться с накопившимся количеством неотсортированных книг». Эти слова повторялись как мантра снова и снова. В 1946 году регистратор Бюро регистрации авторских прав США Сэм Уорнер написал в отчете[21], что «количество запросов на регистрацию авторских прав поднялось до 202 144, что стало рекордным показателем за всю историю существования Бюро, поэтому Конгресс, приняв во внимание нехватку имеющегося персонала, любезно согласился предоставить дополнительные рабочие места для обработки заявлений». В 1991 году количество заявлений на регистрацию авторских прав достигло рекордных 600 тысяч. Как и в случае с патентами, спрос на авторские права превысил прирост населения. В 1870 году на 7000 американцев приходилось всего одно отделение регистрации авторских прав[22]. В 1991-м одно отделение обслуживало уже 400 граждан.
Также в научной области ведется более тщательный учет авторов. Посредством индекса цитирования научных статей можно отследить публикации в ведущих рецензируемых научных и технических журналах по всему миру. В 1955 году было проиндексировано 125 тысяч новых научных статей, то есть на каждого из 1350 жителей США приходился один материал. В 2005-м этот показатель возрос до 1 250 000 статей – по одной на каждого из 250 американцев[23].
Но патенты, авторские права и рецензируемые журналы – ненадежные посредники. Их увеличение обусловлено не только стремлением к знаниям, но и коммерческими аспектами. Не все работы, которые признаются на таком уровне, действительно заслуживают этого. Кроме того, закрепление авторства за отдельно взятым человеком может ввести в заблуждение, к этому мы вернемся ниже. Творческий процесс – это цепная реакция, в которой участвуют сотни личностей, причем многие остаются за кадром. Но это не означает, что они менее способны. Однако при таких впечатляющих показателях – хотя нам и свойственно ошибаться в расчетах – одно ясно совершенно точно: за последние несколько веков авторское признание получили все больше творцов из самых различных областей.
Тем не менее мы не стали более креативными. Люди эпохи Возрождения жили в мире, который за многие тысячелетия обогатился изобретениями: одежды, сооружения храмов, создания математики, письменности, искусства, разработки сельского хозяйства, кораблестроения, дорог, одомашнивания животных, постройки домов, изготовления хлеба, пива и многими другими открытиями. Вторая половина ХХ века и первые десятилетия XXI отличаются небывалым количеством инноваций, и позже мы рассмотрим, что стало тому причинами. Если обратиться к показателям, мы увидим, что число изобретателей растет. В 2011 году свой первый патент получили столько же американцев, сколько зрителей посетили рядовую гонку NASCAR[24],[25]. Творчество перестало быть прерогативой избранного меньшинства. Теперь это даже и близко не ассоциируется с привилегированным положением.
Вопрос не в том, служит ли изобретательство занятием для небольшого круга людей, а скорее в том, многие ли из нас креативны. Очевидный ответ – мы все способны творить. Миф о том, что в этом процессе есть нечто особенное, и позволил людям усомниться, будто Эдмон, мальчик без начального образования, смог придумать нечто важное. В созидании нет ничего невероятного, пусть даже его плоды порой бывают удивительны. Творчество свойственно человеку, поэтому оно присутствует в каждом. Творчество – это мы.
Даже если не принимать во внимание численные показатели, легко увидеть, что творчество не прерогатива исключительно гениев, которых иногда посещает вдохновение. Креативность повсюду. Все, что мы видим и ощущаем, появилось в результате творчества или непосредственно связано с ним. Вокруг нас так много созидания, что невозможно считать это редким явлением.
Эта книга тоже результат творчества. Вероятно, вы или тот, кто рассказал вам о ней, услышали эту информацию благодаря другому объекту, появившемуся вследствие чьей-то креативности. Я написал эту книгу, пользуясь плодами чужого творчества, а читатели понимают написанное, потому что язык тоже стал результатом креативности. Если уже стемнело, вы, возможно, включили освещение, которое также было придумано человеком. Он изобрел одежду, стены и окна домов, благодаря которым вы сидите в тепле, не мучаетесь от жары или хотя бы находитесь в комфортных условиях. Небо над вашей головой заволокли дым и смог, а по ночам оно пестрит электрическим светом. Все это тоже результат созидания. Посмотрите наверх и увидите самолет, мерцание спутника или растворяющийся пар. Яблоки, коровы и многое другое, что связано с природными составляющими сельского хозяйства, тоже появились благодаря креативному процессу – десяткам тысяч лет инноваций в торговле, селекции, производстве кормов, фермерстве и – для тех, кто не живет на ферме, – хранении и транспортировке.
Вы сами результат творения. Благодаря ему ваши родители встретились. Скорее всего, оно помогло вам при рождении, развитии вашего организма в утробе матери и даже при зачатии. До того, как вы появились на свет, творчество боролось с заболеваниями и другими опасностями, угрожавшими вашей жизни. Когда вы родились, оберегало от болезней или способствовало выздоровлению. С его помощью вы исцеляете раны и облегчаете боль. Так было с вашими мамой и папой и их родителями. Креативность помогла вам сегодня помыться, поесть и утолить жажду. Именно благодаря ей вы находитесь здесь. Вы, ваши родители или дедушки и бабушки добрались до места, которое вы зовете домом, потому что у них были машины, обувь, седла и корабли. До появления творчества место вашего обитания казалось не очень удобным для жилья – здесь было слишком жарко летом или чересчур холодно зимой, а может быть, влажно или заболочено; вероятно, оно было слишком далеко от источника воды, плодородной почвы, вокруг было много хищников – или даже совпали все эти факторы.
Прислушайтесь, и вы услышите творения. Это звуки сирен, раздающаяся вдалеке музыка, звон церковных колоколов, мелодии мобильных телефонов, рев газонокосилок и снегоочистителей, стук баскетбольных мячей, шуршание проезжающих велосипедов; шум волн, разбивающихся о волнолом; звуки молотков и пил, хруст тающих кубиков льда, даже лай собак, которых человек вывел из волков после тысяч лет выборочного скрещивания; или мурчание кошки – потомка одного из пяти африканских диких котов, селекцию которых человек не прекращал десятки тысяч лет[26]. Все, что появилось в результате осознанного человеческого вмешательства, можно считать изобретением, плодом творчества, инновацией.
Творчество глубоко проникло в нашу жизнь, и все, что мы видим и слышим, неизбежно связано с ним. И, как следствие, мы его не замечаем. Мы живем в симбиозе со всем новым. Инновация – это не то, что мы делаем, а то, кто мы есть. Это влияет на продолжительность жизни и ее образ, на наши рост, вес и походку, место проживания, мышление и деятельность. Мы меняем технологии, которые затем меняют нас. Каждый человек живет в соответствии с этой закономерностью. Так устроен мир уже на протяжении двух тысяч поколений, начиная с того момента, когда наш вид впервые задумался об улучшении инструментов труда.
Все, что мы создаем, – это орудие, изделие, имеющее предназначение. В том, что наш вид пользуется инструментами, нет ничего выдающегося. Бобры строят плотины. Птицы вьют гнезда. Дельфины используют морских губок[27], чтобы охотиться на рыб. Шимпанзе выкапывают корни растений с помощью палок и разбивают скорлупу плодов камнями, словно молотками. Выдры также раскалывают панцири крабов камнями. Слоны отмахиваются от мух веерами из веток, которые они держат хоботами. Без сомнения, наши инструменты лучше. Плотина Гувера превосходит бобровую. Но почему?
Наши инструменты не всегда были лучшими. Шесть миллионов лет назад эволюционные пути разошлись. Одна ветка привела к образованию рода шимпанзе, самого близкого к человеку из ныне живущих. Результатом развития другой ветки стал человек. Возникло до сих пор не подсчитанное число видов. Появились Homo habilis (человек умелый), Homo heidelbergensis (гейдельбергский человек, или протантроп), Homo ergaster (человек трудящийся), Homo rudolfensis (человек рудольфский) и многие другие, чье существование еще до конца не доказано или вовсе неизвестно. Все они были людьми, но при этом не были нами.
Как и другие виды, они пользовались инструментами. Самыми первыми орудиями труда были заточенные камни, которыми они раскалывали орехи, резали фрукты и, возможно, мясо. Позднее отдельные виды человека стали использовать двусторонние топоры, изготовление которых требовало высокого мастерства при работе с камнем и строгого соблюдения симметрии. Если не принимать во внимание мелкие улучшения, можно утверждать, что инструменты человека оставались неизменными миллионы лет вне зависимости от того, когда и где они применялись, и передавались между двадцатью пятью тысячами поколений практически в первозданном виде. Несмотря на то что для изготовления такого инструмента требовалось подключить мыслительные процессы, конструкция этого первобытного топора, как и бобровая плотина или птичье гнездо, была результатом работы инстинктов, а не разума.
Первые похожие на нас люди появились 200 тысяч лет назад. Этот вид носит название «человек разумный». Его представители не были как мы в одном важном аспекте: их инструменты были примитивны и никогда не видоизменялись. Мы не знаем, что стало тому причиной. Их мозг был такого же размера, что и наш. У них были большие пальцы, тот же набор чувств, а также физическая сила. Однако на протяжении 150 тысяч лет, как и другие виды Homo sapiens, они не создали ничего нового.
Затем, 50 тысяч лет назад, что-то произошло. Грубые и с трудом узнаваемые каменные инструменты стали стремительно меняться. До того момента для этого вида, как и для других животных, не были характерны инновации. Их орудия были такими же, как во времена их родителей или родителей их родителей и т. д.[28] Они изготавливали их, но не улучшали. Инструменты передавались из поколения в поколение, создавались инстинктивно и оставались неизменными, что присуще плоду эволюции, а не разумного творения.
Затем в человеческой истории произошло важнейшее событие, когда представителю Homo sapiens впервые при взгляде на инструмент пришла в голову мысль, что он может улучшить его. Потомки этого индивидуума стали называться Homo sapiens sapiens («человек современной анатомии»). Именно их можно считать нашими предками. Они – это мы. Человеческий вид придумал сам акт создания.
Вместе с осознанием возможности менять все что угодно человек изменил все вокруг себя. Стремление к улучшению инструментов привело к тому, что мы добились превосходства над другими видами, включая и иные виды людей. За последующие несколько десятков тысяч лет все они вымерли, а их место занял анатомически аналогичный вид, обладавший одним важным отличием: его технологии постоянно улучшались.
Превосходство нашего вида – в инновации. Мы отличаемся вовсе не размером мозга, способностью к речи или тем, что вообще пользуемся инструментами. Наша основная особенность заключается в том, что каждый по-своему креативен. Мы занимаем эволюционную нишу нововведений. И эта ниша совсем не достояние избранного меньшинства. Это черта, свойственная всем людям.
Доподлинно неизвестно, какой именно эволюционный процесс послужил предпосылкой того, что человек стал стремиться к инновациям 50 тысяч лет назад. В ископаемых породах не осталось следов, которые могли бы ответить на этот вопрос. Мы знаем лишь, что тело человека, а также размер его мозга не изменились и что наш ближайший предок, который еще не был способен к инновации – человек разумный, – выглядел так же, как мы. Именно поэтому главным подозреваемым в переменах становится наш разум, а точнее организация и взаимосвязь между извилинами нашего мозга. Кажется, произошли некие трансформации на структурном уровне – вероятно, в результате тонких настроек, незаметных долгие 150 тысяч лет. Как бы там ни было, этот процесс имел глубокие последствия, которые теперь стали частью каждого из нас. По словам Ричарда Каселли, бихевиориста-невролога, нейробиологические принципы творческого поведения у креативных и некреативных людей одинаковы, несмотря на существенную количественную и качественную разницу между ними[29]. Проще говоря, все мы способны к творческому мышлению.
Таким образом, миф о творческих способностях в корне неверен. Креатив не редкость. Мы рождены, чтобы творить. Если созидание и кажется волшебством, то только потому, что исходит изнутри. Если мы думаем, что одним творчество дается легче, чем другим, то только потому, что это такая же часть человеческой природы, как речь или ходьба. Не все способны фонтанировать идеями в одинаковой степени, равно как и не все одарены в ораторстве или спорте. Однако все мы можем творить.
Сила созидания, свойственная человеческому виду, дарована каждому, а не сосредоточена в избранных. Результаты нашей креативности слишком велики и многочисленны, чтобы быть плодом однократного усилия горстки людей. Напротив, они должны возникать в ходе многоэтапного труда многих. Инновация носит поступательный характер, она рождается в результате небольших и постоянных изменений. Одни перемены открывают целые миры возможностей, благодаря которым совершаются прорывы. Другие же совсем незначительны. Тем не менее при ближайшем рассмотрении видно, как одно небольшое изменение привело к следующему, порой только в чьей-то голове, а иногда и на другом континенте или даже в иных поколениях. Между этими трансформациями могут пройти всего несколько часов или дней – или веков. Таким образом и передается эстафета инноваций в бесконечном потоке обновлений. Творческий процесс способствует срастанию и соединению различных элементов, вследствие чего общее количество всех человеческих изобретений позволяет нам существовать на Земле. Каждый объект в нашей жизни, каким бы старым или новым ни был, каким бы скромным и простым ни казался, содержит истории, мысли и отвагу тысяч людей, многие из которых уже умерли. И он также результат цепочки инноваций продолжительностью в 50 тысяч лет. В орудиях труда и искусстве скрыта наша человечность, они – наследие наше и вместе с тем доставшееся нам от предков. Объекты, которые мы создаем, рассказывают о победах нашего вида, о смелости, созидании, оптимизме, способности адаптироваться и надежде. Это истории об одном человеке в конкретном месте и обо всех нас одновременно, и написаны они на одном общем человеческом языке, а не на наречиях Африки, Америки, Азии или Европы.
Красота созидания во многом обусловлена тем, что это очень человеческий и естественный процесс. Во-первых, каждый творит по более или менее одинаковой схеме. Безусловно, существуют различия на уровне индивидуальных способностей и привычек, но по сравнению с многочисленными и значимыми совпадениями они кажутся несущественными. Мы не сильно отличаемся от Леонардо, Моцарта и Эйнштейна.
Убеждение времен эпохи Возрождения о том, что созидание доступно лишь гениям, пережило эпоху Просвещения в XVII веке, затем романтизм в XVIII, а также промышленную революцию в XIX веке. Только в середине XX века, благодаря первоначальным исследованиям человеческого мозга, появилось альтернативное мнение – творить может каждый.
В 1940-х мозг оставался для нас загадкой. Секреты человеческого тела открывались в ходе многовековых медицинских исследований, однако мозг, который порождает сознание, но не предполагает никакого движения, был тайной. Одна из причин, почему теории относительно творческих способностей сводились к магии, заключается в том, что мозг, основной элемент творческого процесса, был просто непостижимой тайной серого[30] цвета массой примерно 1,4 килограмма.
По мере того как западный мир восстанавливался от последствий Второй мировой войны, появлялись новые технологии. Одной из них стал компьютер. Благодаря этому механическому разуму впервые изучение мозга показалось возможным. В 1952 году английский психиатр Росс Эшби отразил всеобщее воодушевление в своей книге под названием «Конструкция мозга»[31]. Он весьма элегантно подытожил новые идеи:
Безоговорочно известно, что планете Земля два миллиарда лет и что в ходе естественного отбора происходил постоянный отсев живых организмов. В результате остались те, кто в совершенстве владеет искусством выживания, одним из инструментов которого можно считать мозг, ставший в процессе эволюции органом, обеспечивающим выживаемость вида. В итоге можно предположить, что нервная система и живая материя в целом схожи со всей прочей материей. И нам не требуется вмешательства deus ex machina[32].
Проще говоря, мозг не нуждается в чуде.
Как раз в тот период уроженцу Сан-Франциско Аллену Ньюэллу[33] пришло время поступать в университет. Увлекшись идеями эпохи, он оставил затею пойти в лесничие (отчасти потому, что на первой работе ему приходилось кормить мальков форели зараженной телячьей печенью) и решил стать ученым. Пятничным ноябрьским вечером 1954 года он пережил, по его словам, «просветление» во время семинара на тему автоматизированного распознавания паттернов. Ньюэлл решил посвятить жизнь поиску ответа на единственный научный вопрос: каким образом можно представить человеческий разум на физическом уровне?
Как говорил Ньюэлл, нам теперь известно, что миром управляет физика, а также мы понимаем, какое место в этом занимает биология. Вопрос, интересовавший Аллена, был таков: как в этом процессе участвует мозг? Ответ должен быть достаточно подробным. Ему было важно узнать, «как взаимодействуют шестеренки и двигаются рычаги».
Принявшись за работу, Ньюэлл одним из первых осознал: не нужно быть гением, чтобы творить. В 1959 году в статье The Process of Creative Thinking («Процесс творческого мышления») он обратил внимание на то, как мало существует информации об этом с психологической точки зрения, и сформулировал радикальную идею о том, что креативность – всего-навсего особый вид поведения, направленного на решение задач. Он выразил эту мысль в сдержанной манере, как обычно делают лингвисты, зная, что говорят дельные вещи:
Доступные сегодня данные о процессе творческого и стандартного мышления не выявляют особой разницы между ними. Посмотрев на статистику, описывающую эти процессы, вы не сможете отличить высококлассного специалиста от рядового любителя. Творческая деятельность видится просто особым видом деятельности, направленной на решение задач, для которой характерны нововведение, нестандартный подход, упорство и неочевидная постановка задачи[34].
Это было началом конца мифа о гении и творчестве. Создание умных машин породило новую волну интереса к изучению мышления. Постепенно все начало указывать на то, что способность к креативности – неотъемлемая, возможно, даже стандартная функция человеческого мозга, а не признак гениальности.
Ньюэлл не утверждал, что все люди в равной степени креативны. Творчество, как и любая способность человека, зависит от целого спектра компетенций. Однако созидать может каждый. Нет никакого электрического ограждения, разделяющего креативных и обычных людей, где с одной стороны находятся гении, а с другой – простые смертные.
Работа Ньюэлла, а также исследования ученых в области искусственного интеллекта разрушили миф о креативности, в результате чего некоторые представители следующего поколения ученых стали относиться к творчеству иначе. Наиболее значим среди них Роберт Вайсберг, специалист по когнитивной психологии из Темпльского университета в Филадельфии.
В первые годы революции искусственного интеллекта Вайсберг был еще студентом[35]; начало 1960-х он провел в Нью-Йорке, защитил докторскую диссертацию в Принстонском университете и в 1967 году пришел работать в Темпльский университет. Он посвятил свою карьеру доказательству, что созидание – врожденная способность, оно свойственно каждому.
Взгляды Вайсберга довольно просты. Он основывается на аргументах Ньюэлла, что творчество – это разновидность механизма решения задач, и развивает эту идею дальше, выдвигая тезис, что креативное мышление сходно с обычным и, отличается лишь наличием оригинального результата. По словам ученого, когда мы говорим о ком-то, что он творчески мыслит, имеем в виду именно результат, а не процесс[36]. Хотя значимость творческих идей и продуктов порой сложно недооценить, механизмы, посредством которых мы приходим к инновации, могут быть довольно простыми.
Иначе говоря, обычное мышление – это многообразный и сложный процесс, причем настолько непростой, что с его помощью можно добиться невероятных, или «креативных», результатов. Ничего другого не требуется. Вайсберг демонстрирует это двумя способами: через четко выстроенные эксперименты и детальный анализ творческих работ, начиная от картины Пикассо «Герника» и заканчивая открытием ДНК и музыкой Билли Холидей[37]. В каждом рассмотренном примере, опираясь на экспериментальный метод и исторические данные, ученый показывает, как можно объяснить творчество, не ссылаясь при этом на гениальность автора или внезапные всплески воображения.
Хотя Вайсберг не писал об Эдмоне, эта теория применима к его истории. Сначала могло показаться, что открытие способа опыления ванильной орхидеи произошло случайно и было похоже на чудо. Однако в конце своей жизни Ферреоль Белье-Бомон поведал, как именно молодой раб узнал тайну черного цветка.
Ферреоль начал свое повествование с 1793 года, когда немецкий натуралист Конрад Шпренгель обнаружил, что растения размножаются половым путем. Шпренгель назвал это «тайной природы». Общество приняло эту тайну враждебно. Его современники и слышать не хотели о том, что у растений есть «секс»[38]. Тем не менее открытие получило распространение, особенно среди ботаников и фермеров, которые были заинтересованы скорее в выращивании здоровых растений, нежели в вопросах морального облика цветов. Таким образом, Ферреоль знал, как оплодотворять арбуз искусственным способом через соединение мужской и женской части растений. Он научил этому Эдмона, который, по словам хозяина, сообразил, что цветок ванили также обладает мужскими и женскими частями, и придумал, как их соединить. Озарение юноши, вопреки тому экономическому буму, которое оно спровоцировало, было в действительности не таким уж колоссальным. Однако оно все же креативно. Все великие открытия, даже те, которые кажутся огромными прыжками вперед, на самом деле лишь небольшие шажки.
Труды Вайсберга – Genius and Other Myths («Гений и другие мифы») и Beyond the Myth of Genius («По ту сторону мифа о гении») – не смогли искоренить ни магического представления о творчестве, ни идеи о том, что творцы – отдельный вид человека. Гораздо проще продавать людям тайны. Сегодня на полках книжных магазинов можно увидеть труды наподобие «10 фактов о творчестве, о которых вам никто не рассказывал», «39 секретов креативности», «52 способа развить и закрепить творческие способности», «62 упражнения, открывающие ваши самые креативные идеи», «100 вопросов креативности», «250 упражнений, чтобы разбудить мозг»[39]. Тем временем книги Вайсберга не переиздаются[40]. Миф о креативности так просто не умрет.
Тем не менее он перестает быть популярным, и Вайсберг уже не единственный эксперт, выступающий в защиту свободной от озарений теории доступного всем творчества. Кен Робинсон был посвящен в рыцари за исследования в области креативности и образования, а также прославился трогательными и веселыми выступлениями на ежегодной конференции TED (технологии, развлечения и дизайн) в Калифорнии. Одна из его основных тем – идея, что образование сдерживает в детях творчество. Он считает, что у всех детей есть невероятная способность к инновации и они обладают потрясающими талантами, которые взрослые беспощадно растрачивают. Робинсон пришел к выводу, что креативность – настолько же важный элемент образования, как и грамотность[41], и ему необходимо уделять так же много времени. Художник-мультипликатор Хью Маклеод[42] выражает эту же мысль в более яркой форме, говоря, что «все рождаются с творческими способностями, всем в детском саду выдают коробку с цветными карандашами. Если в более взрослом возрасте вас ужалит пчела творчества, так это всего лишь внутренний голос, который говорит: “Дайте мне мою коробку с карандашами снова, спасибо”».
Если для того, чтобы творить, следует быть гением, должны существовать и способы заблаговременного распознавания этих способностей. Подобный эксперимент проводился множество раз. Самым известным был опыт, который в 1921 году начал Льюис Термен и который до сих пор продолжается[43]. Термен, американский психолог-когнитивист, родился в XIX веке. Он был приверженцем евгеники – идеи о том, что человеческий вид может быть усовершенствован путем выборочной селекции в соответствии с категориями, в которые люди будут распределены согласно их способностям. Его самой известной классификацией был тест интеллекта Стэнфорда – Бине, распределяющий детей по шкале от «врожденного слабоумия до гения», в которой промежуточные классы назывались «умственно отсталый», «слабоумный», «делинквентный», «в пределах нормы», «среднестатистический», «превосходный», «превосходный в высокой степени». Термен был настолько уверен в точности результатов теста, что считал их определяющими дальнейшую судьбу. Как и положено евгенисту, он также верил, что афроамериканцы, мексиканцы и остальные на генетическом уровне уступают белому англоговорящему населению. Он называл их «дровосеками и водочерпателями», которым не хватает способностей, чтобы быть «осознанными избирателями или одаренными гражданами». По его мнению, детей «следует распределять в специальные классы». Взрослым же «стоит запретить размножаться». В отличие от остальных евгенистов, Термен решил доказать свою точку зрения.
Его эксперимент назывался Genetic Studies of Genius («Исследование генетики гения»). Это было лонгитюдное исследование, предполагающее сопровождение испытуемого в течение долгого времени. В нем приняли участие полторы тысячи детей из Калифорнии, которые считались «одаренными» по результатам теста Термена или другого аналогичного испытания. Почти все участники были белыми и из обеспеченных семей. Большинство – мальчики. В этом нет ничего удивительного: из 168 тысяч детей, попавших в число отобранных, оказались только один черный ребенок, индиец, мексиканец и четыре японца. Дети со средним показателем IQ 151 называли себя «термиты»[44]. Данные об их жизни собирались каждые пять лет. После смерти Термена в 1956 году его дело продолжили другие исследователи, которым захотелось поддерживать эксперимент, пока последний участник не выйдет из него или не умрет.
Через 35 лет после начала эксперимента Термен подвел итоги успехов «своих» детей:
Почти 2000 научных и технических документов и статей, а также около 60 книг и монографий в области естественных и гуманитарных наук, литературы и искусства. Около 230 испытуемых получили патенты. Ими написано 33 романа, 375 рассказов, повестей и пьес, больше 60 эссе, критических обзоров и зарисовок, а также 265 статей на различные темы. Сотни журналистских публикаций в формате новостных историй, редакционных заметок или новостных колонок. Сотни, если не тысячи, сценариев для радио, телевидения и кино.
Личности «термитов» по большей части засекречены. Около тридцати человек рассказали о своем участии в эксперименте. Некоторые из них стали выдающимися творцами. Джесс Оппенхаймер работал на телевидении и был одним из создателей высокорейтингового комедийного шоу «Я люблю Люси», удостоенного премии «Эмми». Американский режиссер Эдвард Дмитрык снял больше пятидесяти голливудских фильмов, среди которых военная драма «Бунт на “Кейне”» с Хамфри Богартом, получившая несколько номинаций на «Оскар» и ставшая самым кассовым фильмом 1954 года.
У других же участников судьба складывалась не так удачно. Они были обычными полицейскими, технологами, водителями грузовиков и секретарями. Один из участников стал гончаром, но в итоге попал в психиатрическую лечебницу. Еще один чистил бассейны. Кто-то вовсе жил на пособие. К 1947 году Термен был вынужден прийти к выводу, что «интеллект и достижения не вполне соотносятся друг с другом». Так сложилось несмотря на то, что ученый активно помогал участникам: писал рекомендательные письма, курировал их и способствовал со связями. Такое письмо помогло будущему режиссеру Дмитрыку, когда в четырнадцать лет он убежал из дома, потому что его бил отец. Ученый объяснил органам опеки Лос-Анджелеса, что Дмитрык – «одаренный» юноша и заслуживает особого отношения. Его забрали у агрессивного отца и отдали в хорошую приемную семью. Телевизионный продюсер Оппенхаймер работал продавцом верхней одежды, пока Льюис не помог ему поступить в Стэнфордский университет. Некоторые «термиты» пошли по пути самого Термена и стали педагогами-психологами. Многие из них поступили в Стэнфорд, где тот был именитым профессором. Один из участников продолжил вести эксперимент после смерти психолога.
Недостатки и предвзятость этого исследования не самое главное. Стоит обратить внимание на тех участников, которых Термен исключил. Согласно его теории, только те дети, которых он считал гениями, станут творческими людьми. Те, кто не прошел отбор, не должны быть способны к творению. В конце концов, они же не гениальны.
И тут идея психолога с треском провалилась. Он не создал группу «не гениев», чтобы провести сравнительный анализ. Мы много знаем о сотнях детей, которых отобрали для эксперимента, и совсем чуть-чуть – о десятках тысяч, не попавших в программу. Однако даже такое небольшое количество информации позволяет сомневаться в теории гениальности. Одним из отвергнутых Терменом был мальчик по имени Уильям Шокли. Еще одного не прошедшего испытания ребенка звали Луис Альварес. Оба они в будущем получат Нобелевскую премию по физике. Шокли – за совместное изобретение транзистора, а Альварес – за исследования в области магнитного резонанса. Шокли основал первую в Кремниевой долине компанию по производству полупроводников – Shockley Semiconductor. Ее сотрудники в дальнейшем основали Fair Semiconductor, Intel и Advanced Micro Devices. В результате совместных с сыном Уолтером исследований Луис выдвинул «гипотезу Альвареса»: он был первым ученым, предположившим, что причиной массового вымирания динозавров стал астероид. На доказательство ушло несколько десятилетий, но сегодня ученое сообщество признает гипотезу астероидной зимы как факт.
Впрочем, то, что Термен не смог распознать в этих детях новаторский потенциал, не свидетельствует об абсолютной несостоятельности теории гениальности. Возможно, его определение понятия «гений» было не совсем верным или в тестах Шокли и Альвареса допущена погрешность. Однако значимость их достижений наталкивает на другой вывод: гениальность нельзя считать предпосылкой творческих способностей, поскольку она не служит необходимым условием созидания.
В дальнейших исследованиях ученые попытались исправить это упущение и отдельно измерить творческие способности. С 1958 года психолог Элис Торренс проводил среди школьников Миннесоты серию тестов, впоследствии названных «тест креативности Торренса». В них требовалось найти необычный способ использования кирпича, придумать, как усовершенствовать игрушку, продолжить рисунок от заданной формы (например, треугольника). Исследователи оценивали творческие способности каждого ребенка, исходя из количества найденных решений, их оригинальности и того, насколько детально они были изложены. В работе ученого явно прослеживаются изменения в понимании процессов мышления, характерные для послевоенной психологии. Торренс считал, что творчество «под силу любому человеку в повседневной жизни»[45], и попытался подчистить свои тесты от расовых и социоэкономических предубеждений. В отличие от Термена, он не предполагал, что его метод будет служить способом определения будущего испытуемых. Элис писал, что «большая часть этих способностей не гарантия того, что его обладателю будет свойственно творческое поведение, но их высокая концентрация повышает вероятность проявления этого поведения».
Каким же образом более скромные ожидания Торренса сказались на детях из Миннесоты? Первые дополнительные исследования были проведены в 1966 году с участием ребят, выполнивших тесты в 1959-м. Их попросили выбрать трех одноклассников с лучшими идеями и ответить на вопросы относительно собственной творческой деятельности. Эти ответы сравнили с предыдущими. Соотношение оказалось довольно близким. Результаты были однозначно лучше, чем у Термена. Более того, повторная проверка в 1971 году выявила, что итоги остались почти неизмененными. Тест Торренса казался тогда наиболее верным способом предсказать вероятность творческого поведения.
Момент истины настал через пятьдесят лет, когда участники испытаний начали выходить на пенсию и можно было полностью оценить их творческие способности. Результаты были довольно простыми. Шестьдесят участников согласились вновь пройти тесты. Никто из ранее показавших высокие результаты не сделал ничего, что заслужило бы общественное признание. По данным психолога и его команды, многие участники достигли «личного успеха» – основали инициативную группу, построили дом или занялись творческим хобби. Тест креативности справился со своей скромной задачей и выявил тех, чья жизнь так или иначе будет связана с творчеством. Результаты тем не менее не определили, кто конкретно выберет творческую профессию.
Сам того не зная, Торренс добился еще кое-чего. Итоги его теста подтвердили то, что Термен настойчиво игнорировал: гениальность никак не связана с творческими способностями, даже если принимать во внимание самое широкое их значение и самые точные измерения. Торренс зафиксировал IQ каждого респондента и не нашел корреляции между творческими способностями и общим уровнем интеллектуального развития. Таким образом, все измерения Термена никакого отношения к креативности не имели, и именно поэтому он не распознал будущих нобелевских лауреатов Шокли и Альвареса. Сейчас мы называем их гениями, но если творческий дар становится очевидным только после того, как человек что-то создал, то «гениальный» лишь синоним слова «творческий».
Аргументы против теории гениальности очевидны: слишком много творцов, чересчур много творений и очень мало предопределенности. Так как же происходит творческий процесс?
Ответ – в историях людей, занимающихся творчеством. Они идут по определенному пути. Конечной точкой становится результат креативности, возникающий как следствие, казалось бы, незначительных действий, которые в итоге могут изменить мир. Творчество – это совершенно обычное занятие, способное привести к невероятному результату.
Стоит ли считать историю Эдмона обычной или наоборот – удивительной? Если бы в 1841-м мы оказались в Реюньоне, в поместье Ферреоля, стали бы свидетелями обыденных событий: как мальчик ходит за стариком по саду, говорит с ним об арбузах, лезет пальцем внутрь цветка. Окажись мы там в 1899 году, увидели бы поразительные результаты действий подростка: преображенный остров и целый мир, меняющийся вслед за ним. Знание этого побуждает приукрасить цепочку событий, представить, как парнишка бессонными ночами пытается решить проблему опыления орхидей, как под луной его настигает озарение и двенадцатилетний раб устраивает революцию в Реюньоне, а в потом и во всем мире.
Тем не менее этот творческий прорыв стал итогом совершенно заурядных действий. Эдмон получил знания в области ботаники из-за личного интереса и ежедневных бесед с Ферреолем. В свою очередь, хозяин следил за новостями в области растениеводства, а также был знаком с трудами Чарльза Дарвина и Конрада Шпренгеля. Парнишка использовал свои познания и решил проблему орхидей с помощью бамбуковой палочки и своих маленьких пальцев. Стоит заглянуть за кулисы творческого процесса, и мы увидим обычных людей, которые делают то же, что и мы.
Это не значит, что творчество – легкое занятие. Волшебство происходит мгновенно, а гениальность – врожденный дар. Если их исключить, остается лишь работа.
В основе любого творчества лежит работа. Приходится рано вставать и поздно возвращаться домой, отказываться от встреч и выходных, писать и переписывать, проверять и править, повторять этот процесс снова и снова, бороться с сомнениями над чистым листом, начинать что-то, не зная, как это сделать, и продолжать работать вопреки усталости. В этом нет ничего развлекательного, романтического или даже интересного. Если мы хотим творить, то должны, как сказал американский писатель Пол Гэллико, «вскрыть себе вены и пролить немного крови на страницы»[46],[47].
Не существует никаких секретов. Когда мы спрашиваем писателей об их работе, ученых об их методах или изобретателей о том, откуда они берут свои идеи, мы надеемся услышать, что существует некая альтернатива работе – уловка, рецепт или магический ритуал. Но их на самом деле нет. В реальности же есть только труд. Так просто и вместе с тем так сложно.
Развеяв миф, мы оказываемся перед выбором. Если нам дано творить без гениальности и озарения, единственным препятствием на пути к творчеству оказываемся мы сами. Существует множество способов отказаться от созидания. Во-первых, как мы уже упомянули, это совсем не просто. Творить трудно. Это работа.
Во-вторых, на творчество нет времени. Однако время для всех течет одинаково: для бедных, богатых и тех, кто где-то посередине. В сутках 24 часа, в неделе – семь дней, а продолжительность жизни в равной степени непредсказуема. Говорить, что у вас нет свободного времени, кажется неубедительным оправданием в мире, в котором одна из лучших книжных серий была написана матерью-одиночкой[48] в одном из эдинбургских кафе, пока новорожденная дочь спала; работник прачечной начал писательскую карьеру длиной в пятьдесят с лишним романов[49], сидя в своем трейлере в штате Мэн; философия, изменившая мир, была создана узником парижской тюрьмы[50], пока тот ждал очереди на гильотину, а патентный эксперт[51]