Прогулка вторая

Часть первая Краткая история почти чего угодно

В первой части этой прогулки мы дадим определение экономики и обсудим историческое развитие рыночных отношений, а во второй поговорим о крупных ученых, чьи идеи, собственно, и сформировали предмет нашей беседы.

Мы намеревались прогуляться по знакомой тропинке через лес вокруг Голдерс-Хилл, красивого парка, примыкающего к лесопарковой зоне Хэмпстед-Хит. Обычно мы идем по величественным аллеям, а потом по тропинкам, вьющимся между деревьями. Если бы с нами был Философ, он бы хвастал умением определять птиц по голосам («Это самец пеночки… два года, только что вернулся с зимовки… да, судя по акценту, из Чада»), или грибы по внешнему виду («Это вонючая бледная поганка, вкус жженого миндаля, вызывает немедленное удушье и смерть, если только не применять в качестве суппозитория, – тогда ощущается только легкое покалывание»), или животных по экскрементам («Эти принадлежат ласке – легко отличить от горностая по меньшему размеру и запаху жженого миндаля»). Но его нет, так что на прогулке будем только Монти, я и экономика.

Шел небольшой дождь – не настолько сильный, чтобы дать нам повод остаться дома. Я хорошо подготовила нас обоих, на Монти надела непромокаемый плащ, который он, видимо, считает ударом по своей мужественности («Он розовый!» – «Нет, вишневый!»), и мы пошли.

– Ну, Монти, – сказала я, когда мы достигли леса, оказавшись в безопасности и уединении, – философия тебя неплохо развлекла, но не пора ли узнать что-нибудь полезное?

Монти бросил на меня красноречивый взгляд. Этим его умением восхищаются все в нашей семье. Удивительно, как много может выразить поднятая собачья бровь или изгиб собачьей губы.

Зависит от того, что ты имеешь в виду под «полезным».

– Кажется, философия тебя испортила.

Полезное может быть для меня, а может – для тебя.

– Справедливо. Что ж, польза в основном для меня. Впрочем, это не игра с нулевой суммой.

Какая игра?

– Игра с нулевой суммой означает, что ты либо все выигрываешь, либо все проигрываешь. Когда лев встречает зебру, это игра с нулевой суммой. А в нашем случае извлечь выгоду может каждый.

Намекаешь на то, что я не потрачу время зря?

– Я сама об этом позабочусь.

Чизкейк?

– Даже не мечтай. Собачье печенье.

Философ намного щедрее.

– Хочешь сказать, податливее? Ну, теперь играем по моим правилам.

Три?

– Чего?

Три печенья.

– Ты выбрал хорошую тактику для ведения переговоров. Начал с большого запроса, зная, что в итоге пойдешь на уступки. Получишь два.

Согласен. Хм, только напомни, чем мы планируем заниматься…

– Экономикой.

Ну ладно. А что такое экономика?

– На этот вопрос ответить сложнее, чем ты думаешь. Даже экономисты не всегда сходятся во мнениях.

Почему-то я знал, что ты так скажешь!

– Дай мне шанс, мы только начали, и я еще не успела войти во вкус. Итак, профессор Лондонской школы экономики Лайонел Роббинс (1898–1984) дал известное определение экономики как «науки, изучающей человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь другое применение».

Что, прости?

– Да, мне оно тоже не нравится. У нормальных людей – и собак – от такой формулировки зубы сводит. Но давай все же разберемся, что Роббинс хотел сказать. У нас есть некое количество денег (это ограниченные средства), и мы должны решить, на что их потратить (это цели). Значит, мы всегда делаем выбор в пользу одной вещи, а не другой, – например, покупаем яхту, а не «феррари».

Ага, конечно.

– Шучу. Допустим, я покупаю туфли, а не сумку.

Больше похоже на правду.

– Кроме того, мы будем реагировать на различные стимулы. Если увидим товар по низкой цене – к примеру, чизкейк, который теперь не идет у меня из головы, – вероятность, что мы купим его, больше.

Не возражаю.

– В определении заложена идея о том, что экономика – это наука, под которой автор подразумевает надежный способ докопаться до истины, используя доказательства и проверяемые гипотезы.

Какие?

– Еще один непростой вопрос. Очень трудно проводить контролируемые эксперименты в экономике, ведь тогда потребуется разделить огромное количество людей на две группы и на первой половине испытывать одну экономическую политику, а на второй – другую. Впрочем, сама история предоставила нам реальные примеры вроде разделения Германии или Кореи после Второй мировой войны, а еще мы можем проводить мысленные эксперименты, чтобы увидеть логику в тех или иных аргументах. Лучше не зацикливаться на том, в какой степени экономика является наукой, а рассматривать ее как метод, или способ, позволяющий анализировать то, как люди совершают рациональный выбор, связанный с тратой ограниченных ресурсов. И конечно же в экономике часто применяют математику, что дополнительно создает впечатление научности.

Ррр! Слушай, я умею считать – по крайней мере, вижу, когда ты жульничаешь с печеньем. Но если мы всю прогулку будем говорить об алгебре и математических задачках, то пойдем лучше домой прямо сейчас.

– Не волнуйся, Монти, мы будем придерживаться плана. Никаких уравнений…

Уф!

– Думаю, самый простой шаг к пониманию экономики – изучить ее происхождение и историю.

А поточнее?

– Нас интересует не история королей, сражений или великих людей, совершающих великие подвиги, а изменение способов, при помощи которых общества организовывали производство, распределение и оплату продуктов питания, товаров и услуг. Ты не хочешь сначала побегать, чтобы выплеснуть избыток энергии?

Мы добрались до излюбленного места – заросшего высокими строгими буками, с хрустящим слоем старых буковых орешков на земле. Монти метался между деревьями и сопел, а я просто брела, мысленно составляя план рассказа. Через некоторое время Монти остановился у скамейки на небольшом возвышении, откуда открывался красивый вид на верхушки деревьев. Я села и помогла Монти устроиться рядом.

– Готов?

Насколько это возможно. Обещаешь, что не будет уравнений?

– Обещаю. Итак, экономическая мысль традиционно связана с одной проблемой: как производить все, что нужно, и доставлять продукт людям, которые в нем нуждаются или хотят его приобрести. На протяжении большей части истории этот вопрос оставался наиболее важным и вместе с тем не слишком сложным. Важным, потому что борьба за существование раньше была куда более жестокой. Не слишком сложным, поскольку и люди были более самодостаточными. В течение первых двухсот тысяч лет человеческой истории семьи и небольшие группы людей получали почти все, что им требовалось для выживания, с помощью охоты и собирательства. Однако по мере развития поселений общества начали расслаиваться, количество ролей для разных групп внутри этих обществ росло, а с ним возрастала и потребность в более сложных системах взаимодействия.

Оглянувшись назад, мы увидим, что общество решало проблему тремя основными подходами: традициями, приказами и рынками.

Вероятно, самым древним способом решения экономической проблемы общества – кто что делает (и кто что получает) – была традиция. Вы делаете то, что делаете, потому что всегда так делали. Сыновья шли по стопам отцов, и преемственность гарантировала передачу важных навыков. Например, индийская кастовая система устанавливала род занятий человека в момент его рождения. Традиционные системы работали, потому что они сохраняли стабильность и помогали поддерживать общественный порядок. Зато они отличались малой гибкостью (если не назвать это несправедливостью). Коль уж твой папа выгребал навоз, ты тоже выгребаешь навоз.

Второй способ решения – управленческий. Кто-то говорит людям, что делать.

Как у нас дома – ты говоришь всем, что делать.

– Да, Философу нужна твердая рука. Вспомним про древнеегипетские пирамиды. Они строились не потому, что какой-то ушлый предприниматель увидел выгодное дело. Они появились потому, что фараон сказал: «Стройте!»

А в СССР большую часть XX века преобладала плановая, или командная, экономика. Несмотря на ограниченность рынков, большинство решений о том, кто что делает, сколько за это получает и что может купить в магазинах, принимал Госплан.

Судя по твоему тону, идея неудачная?

– В периоды кризисов, войн или, скажем, голода централизованное управление может стать единственным выходом из положения. И, как мы обсудим позже, бывают случаи, когда рынки работают плохо и мы можем предпочесть, чтобы центр планирования принимал рациональные решения от нашего имени. Как показали недавние события, ничто так не побуждает правительство вмешаться и взять экономику под контроль, как угроза глобальной пандемии. Однако в подобной системе есть как минимум две проблемы. Первая – этическая: при командной экономике люди не имеют права решать, что производить, продавать или покупать, – значит, в огромной части жизни они лишены свободы.

Вторая дилемма заключается в том, что командная экономика – чрезвычайно неэффективный способ управления невероятно сложными ситуациями. Этот аргумент выдвинул австрийский экономист и философ Фридрих Хайек (1899–1992). Но к нему и его тезисам мы вернемся позже.

Жду не дождусь!

– Сарказм – низшая форма юмора, знаешь ли.

Дай мне передышку, я же собака. Вообще-то ты должна радоваться, что я не ем всякую дрянь и не рву подушки.

– Передышка не за горами. На чем мы остановились? Ах да, третий способ экономической организации, которым пользуются сейчас почти везде, – рыночная система. Решения о ресурсах – что мы делаем и что получаем – не принимаются централизованно какой-то властью и не унаследованы от предыдущего поколения. Все решает рынок.

Тебе придется объяснить, что значит «решает рынок». Сейчас для меня это просто слова.

– Хорошо. Но пока нам нужно лишь увидеть общую картину – так же, как мы сейчас видим этот пейзаж. – Я взмахнула рукой, однако Монти – все-таки он собака – смотрел на мою ладонь, а не на красоты природы. – Сейчас просто запомни, что рынки – ключевой элемент. То, как ловко рынки координируют экономическую деятельность, большинство людей воспринимает как должное. Помнишь историю про тостер? А про кофе? Множество вещей, делающих нашу жизнь сносной, существуют только благодаря рынкам. Именно поэтому экономика фокусируется на рынках: когда они процветают и когда, как и почему терпят неудачу.

Ладно. И все же, если рыночная система так хороша, почему потребовалось так много времени, чтобы ее придумать?

– Потому что история далеко не всегда представляет собой логичное и неуклонное движение к идеалу. В древних обществах люди по большей части вели сельский образ жизни, почти не пользуясь деньгами. Путь к богатству лежал через религиозную или военную власть. Если люди думали о деньгах и коммерции, они часто сосредоточивались на моральных аспектах, стараясь выразить идею «справедливой цены».

Справедливой цены?

– Эта концепция появилась в работах средневекового философа Фомы Аквинского, однако восходит она еще к древнегреческим мыслителям. Идея заключалась в том, что вещи имеют естественную ценность и торговец должен назначать именно такую цену за свой товар. Фома Аквинский приводит в пример строительные материалы: есть «правильная» цена на камень и раствор, и нельзя просить за них больше, скажем, после землетрясения, когда все хотят восстановить дома, а жадный каменщик может поднять цену. Такой подход максимально далек от рыночного, при котором цена товара возникает в результате бесчисленных взаимодействий продавцов и покупателей.

Хозяйственная деятельность и торговля в древности считались чуть ли не постыдными занятиями. Цицерон резюмировал преобладающее мнение: «Презренными людьми надо считать и тех, кто покупает товары у торговцев, чтобы их тотчас же перепродать; ибо они получают доход только в том случае, если сильно обманывают покупателя, а ведь нет ничего более постыдного, чем обман»[6].

В Средние века экономика во многих отношениях сделала шаг назад. Падение Рима привело к утрате политической стабильности. Старые торговые пути пришли в упадок, так как Европа раскололась на воюющие государства. Феодальный строй также ограничивал развитие рынков.

Подожди! Что за феодальный строй?

– Очень краткий и упрощенный исторический очерк. Если говорить только о Европе, Северной Африке и Ближнем Востоке, то начать надо с Римской империи – стабильность, проверенные торговые пути, верховенство закона, крупные города и прочее. Но все летит в тартарары, и наступают Темные века. Хаос, война, безумие. Постепенно жизнь снова идет на лад, и мы оказываемся в Средневековье. Достаточно стабильные королевства, однако к сложной римской системе международной торговли вернуться не удалось. И политическая раздробленность проявляется намного больше. Следовательно, люди снова стали полагаться на собственные силы. Большой дом – поместье – стал основной единицей хозяйственной организации.

В древнем обществе повсеместно существовало рабство, к Средним векам оно превратилось в понятие крепостного права. Крепостной тоже был (более или менее) собственностью господина, но их связывали еще и взаимные узы и обязательства. Хозяин давал покровительство, крепостные – свой труд. Крепостным разрешалось обрабатывать небольшой участок земли для пропитания своей семьи, а взамен они предоставляли рабочую силу или отдавали часть продукции. Появились гильдии ремесленников, которым платили за труд, слишком специализированный, чтобы работника могло содержать даже самое большое поместье. Однако в целом товары и услуги производились и распределялись в соответствии с законом и обычаями, а не покупались по рыночной цене. Господствующим идеалом было следование традициям, а не прогресс.

И что же вдруг изменилось?

– Следующий период экономической истории, примерно с середины XV века до середины XVIII, иногда называют «торговым капитализмом», или «меркантилизмом». Странствующие торговцы привозили из все более отдаленных мест все более экзотические товары, торговля процветала, рынки расширялись. Росли торговые города: Венеция, Флоренция, Брюгге. Торговцы становились влиятельными и (немного) более респектабельными. Также росли и национальные государства. Разрозненные политические образования Европы медленно превращались в более крупные структуры. Примечательно, что Англия обладала единым внутренним рынком, что, помимо прочего, помогло ей стать одной из первых великих промышленных держав. В то же время происходило разрушение поместной системы. По мере роста городов за еду все чаще платили деньгами. Постепенно старые феодальные повинности монетизировались. Там, где раньше платили натурой – работой, цыплятами или яйцами, – теперь требовались деньги. Все большему количеству людей платили за труд, и это стимулировало расширение рынка, на котором торговцы могли продавать свои товары. Наконец, произошли изменения и в религиозном климате.

При чем тут религия? Разве она не противоречит экономике?

– Сегодня их полагают совершенно отдельными областями. Однако пришли мы к этому совсем недавно. Христианская мысль до Реформации презирала мирские заботы – хотя, конечно, неприлично огромное богатство церкви с таким подходом не вязалось. Земное существование считалось преходящим, а ценной – следующая, вечная жизнь. Следовательно, погоня за деньгами и имуществом – не более чем суета. Согласно Максу Веберу, все изменилось с приходом протестантизма[7]. Усердие и трудолюбие стали мерилом духовной ценности. Не менее важно и то, что богатство следовало не растрачивать на греховную роскошь, а копить и вкладывать.

Значит, этих изменений хватило?

– Не совсем. Произошел еще один интеллектуальный сдвиг, который стоит нашего внимания. Отношение к конкуренции. Торговцы не только обладали собственной властью, но еще и поддерживали вмешательство государства для ограничения конкуренции. Они призывали к монополиям и ограничениям торговли везде, где возможно, и были категорически против импорта. Современный принцип невмешательства им бы не понравился.

Вот и я говорю – в собачьи дела лучше не вмешиваться.

– Этот принцип в основе своей позволяет людям делать то, что им нравится. Он стал одной из самых влиятельных и спорных идей в экономике и подразумевает, что правительства должны воздерживаться от вмешательства в частные сделки, например посредством регулирования, субсидий или любых налогов, кроме самых минимальных. Термин впервые использовали в XVIII веке физиократы, группа радикальных французских мыслителей. Они верили, что единственным источником богатства является сельское хозяйство, однако больше всего на экономическую мысль повлияла их идея свободного обмена. Своими основными принципами они считали защиту частной собственности и свободу торговли. Их главным лозунгом было невмешательство – оставьте рынок в покое. Физиократы требовали от правительства выйти из экономической сферы и ограничиться охраной правопорядка и национальной обороной, что привело к конфликту с меркантилистами.

К концу XVIII века мир выглядел гораздо более узнаваемо – капиталистическим. Тем не менее даже в развитых странах вроде Франции все-таки возникали любопытные аномалии. В эту эпоху продавать приготовленную еду разрешалось только тем, кто имел королевскую хартию, – так круг торговцев ограничивался маленькой привилегированной группкой, которая могла устанавливать весьма высокие цены. Впрочем, хитрые французские рестораторы нашли способ обойти запрет. Мясные бульоны (и разные гарниры) стали продавать как «лечебные» или «тонизирующие» средства. Само французское слово «ресторан» происходит от слова «укрепляющий»! Итак, коммерция находит выход, и мы видим, как традиции и приказы заменяются «невидимой рукой рынка». А человек, придумавший этот термин, наш друг Адам Смит, дал первое авторитетное объяснение устройства нового мира.

Кажется, наступило время для перерыва. Давай я быстро улажу свои дела, а потом пойдем домой? По дороге сможешь рассказать мне про старикашку Смита.

Я позволила Монти заняться делами и демократично оросить как величественный ясень, так и крохотный кустарник.

Часть вторая Крупные фигуры

– Ты готов?

Вполне!

– Тогда нам пора поговорить о крупных фигурах в экономической теории.

Монти угрожающе зарычал. Единственный его недостаток… Хорошо, не единственный, но один из немногих… Ох, ладно, у него много недостатков, и один из них в том, что Монти считает себя очень грозным и больше всего на свете любит рычать и огрызаться на любых крупных собак, которые попадаются на пути. Он никогда не вступает в драку, да и в силу почтенного возраста ему уже не хватает зубов, чтобы причинить кому-то вред. Однако Монти это не смущает, и при упоминании о чем-то очень крупном он ощетинился и приготовился лаять. Оглядевшись вокруг и не найдя достойных противников, он расслабился.

– Могу я продолжить?

Да, пожалуйста.

– Я кратко расскажу о трех классиках экономической мысли, которые вместе заложили основы современной экономики: об Адаме Смите, Томасе Мальтусе и Давиде Рикардо. Адам Смит считается основоположником экономики. Он написал две великие книги: «Теория нравственных чувств» (1759) и «Богатство народов» (1776). Первая – об этике, а вторая, которая его и прославила, – о политической экономии.

Что такое политическая экономия?

– Хороший вопрос. Многие часто используют этот термин, не понимая, что он означает. По мере своего развития экономика углубляла связи с математикой. Другими словами, она стала гораздо более абстрактной и, возможно, потеряла связь с реальностью. Политическая экономия, напротив, фокусируется на том, как экономические проблемы проявляются в реальном мире. Она рассматривает не только рынки сами по себе, но и то, как они взаимодействуют с правительством, законом и культурой.

В «Богатстве народов» Смит выясняет, как нации добиться процветания. Едва ли был более насущный вопрос в мире Смита, где маленькие дети работали по четырнадцать часов в день, беременных женщин использовали как вьючных животных, чтобы таскать тележки с углем, а банды голодающих бедняков бродили по городам и селам в поисках работы. Книга получилась внушительных размеров, однако в ней можно найти как минимум четыре ключевые идеи.

Первая идея: скрытым механизмом, который мог увеличить производительность, а значит, и богатство нации, было разделение труда. Помнишь пример про булавочную фабрику?

Нет…

– Ох, прости, ты тогда еще не присоединился к разговору. Вкратце перескажу: гораздо эффективнее разделить производство каких-нибудь булавок, или машин, или…

Тостеров?

– …на множество небольших действий или заданий, каждое из которых выполняется разными людьми.

Я понял, ты тоже, когда устаешь от уборки, начинаешь бродить по дому и говорить всем, чтобы навели порядок в другой части дома?

– Ну да, примерно так. Будет эффективнее, если я займусь кухней, Философ – ванной, Рози – своей спальней, а Гейб пропылесосит в прихожей. Хотя проще взять в качестве примера создание вещей. Всякий раз, когда большую работу разбивают на более мелкие отдельные задачи, производительность возрастает.

Вторая ключевая идея «Богатства народов» заключается в том, что такой способ самоорганизации обусловлен нашей естественной склонностью «к торговле, к обмену одного предмета на другой»[8]. Разделение труда и специализация (а значит, и рост благосостояния) возможны, только если существует какой-то способ обмена товарами, – следовательно, нужны рынки. Чем больше рынок, тем больше возможностей для специализации. И тут великий экономист приводит в пример тебя, Монти.

Меня? Всегда знал, что я особенный.

– Не именно тебя, Монти, а вообще собак. Смит отмечает, что люди уникальны: «Никому не приходилось видеть, чтобы одна собака сознательно менялась костью с другой»[9].

Не смеши! Зачем мне отдавать свою кость другой собаке? Зато, когда я одарю тебя жалобным и преданным взглядом, ты мигом дашь мне кусочки бекона. Это считается?

– Что ж, Смит может тебе возразить. Он пишет, что животное, желая получить что-то от хозяина, всегда будет ластиться. Люди, как он справедливо отмечает, часто поступают так же. У каждого среди знакомых найдется парочка подхалимов. Смит указывает, что это ограниченный и ненадежный способ принудить людей к сотрудничеству, а для сложного общества, основанного на разделении труда, требуется система, с помощью которой можно осуществлять миллионы сделок.

Третья, несколько противоречивая, идея состоит в том, что система, основанная на личном интересе, с гораздо большей вероятностью даст результат. Когда мы усердно трудимся в погоне за собственными интересами, мы неосознанно и ненамеренно работаем на благо общества в целом. Здесь следует привести еще одно известное высказывание Смита: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму и никогда не говорим им о наших нуждах, а лишь об их выгодах»[10].

Наконец, четвертая великая идея – невидимая рука рынка. Смит описывает, как рынок естественным образом регулирует сам себя, без управления извне. Если продавцы приносят на рынок меньше, чем хотят покупатели, в силу закона свободной конкуренции покупатели будут повышать цену. Если продавцы приносят на рынок больше, чем хотят покупатели, цена упадет. Цена становится результатом действия спроса и предложения. Кроме того, конкуренция служит своеобразным ограничителем. Если попытаешься назначить слишком большую плату за товары, то останешься без покупателей. Если будешь слишком мало платить работникам, то останешься и без них.

Смит также описывает, как рыночная цена будет в дальнейшем регулировать предложение. По мере изменения цены продавцы и производители естественным образом склонны уделять внимание изготовлению более дорогих товаров и отказываться от дешевых. Поскольку цена повышается из-за возникшего дефицита, такой механизм поможет регулировать спрос и предложение без вмешательства извне. Никакой чиновник не должен приказывать людям производить больше того или меньше этого – все решает рынок. Смит, вслед за физиократами, ясно дает понять, что главная задача правителя – установить верховенство закона и посторониться.

Вот так и выглядит свободная рыночная экономическая система, подпитываемая личными интересами и регулируемая невидимой рукой рынка.

Итак, Адам Смит считал, что эгоизм – это хорошо, рынки – тоже хорошо, а правительство должно просто стоять в сторонке. Верно?

– Именно так карикатурно его идеи формулировали правые идеологи, однако все гораздо сложнее.

Я знал, что ты это скажешь.

– Смит определенно не считал жадность достоинством и с презрением относился к жажде денег и власти. В «Теории нравственных чувств» есть прекрасный раздел, где он описывает человека, который всю свою жизнь проводит в неустанной погоне за богатством только для того, чтобы понять: он впустую растратил свою молодость. Гениальность Смита раскрывается в конце обличительной истории, когда он вдруг добавляет: «И хорошо, что сама природа обманывает нас в этом отношении: производимая ею в нас иллюзия возбуждает творческую деятельность человека и постоянно поддерживает ее»[11]. Постыдный эгоизм, как ни парадоксально, побуждает нас «создавать науки и искусства, которые облагораживают и облегчают наше существование»[12]. Порок одного человека может стать добродетелью для общества.

И уж точно Смит не считал рынки по умолчанию справедливыми. Говоря об оплате труда, он указывает на то, что в переговорах между землевладельцем и рабочим существует большой перевес сил. Рабочие бедны, а помещики богаты. В споре один может занять выжидательную позицию, другому нужно прямо сейчас кормить семью.

Это чрезвычайно важный пункт. Современные сторонники экономической теории невмешательства часто основывают ее моральную легитимность на идее о том, что свободный и честный обмен по определению является благом. Если бы сделка, заключенная добровольно, не улучшала положение обеих сторон, то она бы просто не состоялась. Логика кажется несокрушимой. Если обе стороны обмена не рассчитывают получить выгоду, зачем его совершать? Конечно, сторона с большей переговорной силой, скорее всего, выиграет, но, если другая сторона тоже получит выгоду, пусть и меньшую, – почему бы и нет? Однако Смит осознавал, что на дисбаланс сил и неравенство результатов нельзя закрывать глаза.

Смит также не считал, что правительства никогда не должны вмешиваться в работу рынков. Тем не менее государство, по его словам, должно обеспечивать социальные блага, такие как образование для простых людей, и подобные противоречия смущают его современных сторонников, рыночных фундаменталистов.

Адам Смит верил в способность рынка сделать нашу жизнь лучше, но не был слепым приверженцем политики невмешательства. Он не выступал против любого государственного влияния и не называл эгоизм добродетелью. В его объемных трудах можно найти и тезисы в поддержку невмешательства, и высказывания в пользу регуляции со стороны правительства.

Я так долго говорила о Смите отчасти потому, что его часто толкуют превратно. Однако он – не единственный важный мыслитель тех времен. Хочу быстро рассказать о Томасе Мальтусе (1766–1834) и Давиде Рикардо (1772–1823). Закончим, как раз когда подойдем к дому.

Отлично. Только давай покороче.

– Адам Смит мыслил позитивно. Он смотрел на мир и видел возможности для улучшения. Его преемники Мальтус и, в меньшей степени, Рикардо были настроены более мрачно. Мальтус, священник, заметил, что он гораздо чаще крестит юных, чем отпевает стариков. И он увидел, сколько бедняков в его приходе. Он связал два наблюдения и написал о них «Опыт закона о народонаселении: как он влияет на будущее улучшение общества» (1798). В книге он пришел к удручающим выводам. Во-первых, население ограничено средствами к существованию. Как он выразился, «именно количество пищи регулирует численность человеческого вида». Во-вторых, население будет увеличиваться вместе с увеличением средств к существованию. Только вот темпы роста у них очень разные. Население растет в геометрической прогрессии, а его благосостояние – в арифметической (или линейной, как мы сказали бы сейчас).

Загрузка...