Посвящается моим друзьям – соратникам
На пятом курсе КВВМУ (Калининградское высшее военно-морское училище, в котором я учился с 1974 по 1979 год) нас отправили на стажировку. Мне мои родители посоветовали ехать на Северный флот. Что я и сделал. Направлен был по плану в бригаду десантных кораблей. Место мне отвели на СКР «полтиннике» (сторожевой корабль без названия пятидесятого проекта). Какой-то (не помню) тактический номер. Корабль был неисправен, намертво привязан к причалу под штабом Флота, полуразобран и готовился перейти в подчинение ОФИ (Отдела фондового имущества флота), то есть отправиться на слом. По ночам в мою кормовую каюту, где было чуть-чуть теплее, чем на причале, ко мне приходила крыса. То ли погреться, то ли поесть. Стажировка была неинтересной, и я попросился на большой десантный корабль. Сначала меня отправили на «поляк» (БДК польской постройки с тактическим номером вместо названия), потом на «Петруху», – БДК советской постройки «Петр Ильичев». Там было уже совсем нормально, даже пару раз выходили в море. Стажировка прошла познавательно и продуктивно. После окончания училища я опять, уже по распределению отправился на СФ, и вроде был назначен на БДК польской постройки в бригаду десантных кораблей дивизии морских десантных сил Краснознаменного Северного Флота. Это я, наивный, так думал. Прошел месяц. Я сдавал зачеты на самостоятельное управление боевой частью, осваивал средства кораблевождения, даже выходил в море под присмотром штурманов с соседних кораблей. Был уже сентябрь, когда меня вызвали в отдел кадров флота. Я, ничтоже сумняшеся, с легким сердцем прибыл в указанный кабинет, бодро отрапортовал капитану 2 ранга, что, мол, такой-то лейтенант по вашему приказанию прибыл! Капдва заулыбался, поздоровался со мной за руку, и изрек:
– Вот, что, лейтенант, дело такое. С бригады десантных кораблей год назад отправили на классы капитан – лейтенанта Шишковского, он отучился, вернулся, а теперь его девать некуда. Мы решили его назначить на твое место, а тебя переместить. Так что, пойдешь на остроносый, боевой. Это тебе не БДК! Я насторожился:
– На какой?
– На гвардейский, большой противолодочный корабль «Гремящий».
– А на каком он причале стоит?
– Кажется, на семьдесят третьем.
Я уже знал обстановку в главной базе СФ и спросил:
– Так, здесь же всего около двадцати причалов? На что кадровик ответил:
– Правильно, это в Балтийске!
Тут-то я чуть не охренел!
Отклонюсь от курса. Я женился на четвертом курсе в феврале 1978 года. Познакомились с женой в Москве, в ноябре 1975 года, когда мы участвовали в параде на Красной площади в честь годовщины Революции. Соответственно, моя жена была москвичкой. А я калининградец. Мы жили у моих родителей в Калининграде, а в отпуск ездили в Москву, к родителям Татьяны. Так вот, когда мы отправлялись к месту службы в Североморск, собрали два багажа, один из Калининграда, другой из Москвы. Один багаж получили почти сразу, как только приехали на Север. А второго нет и нет! Несколько раз ездили в Мурманск на вокзал, предъявляли квитанцию. Один раз нам сказали, что, мол, ваш багаж выдан. Мол, нам и выдан! Но роспись в получении не наша! Мы пошли в милицию. Написали заявление, что пропал багаж, перечислили по списку все, что в нем было (список еще дома составлялся). Лейтенант милиции, молодой парень, принял заявление, пококетничал с Татьяной, побравировал наличием у него пистолета, и сказал, что дело наше практически безнадежное. И отпустил, посоветовав нам ждать. Сообщим, мол, когда что-нибудь выяснится. В пропавшем багаже были постельное белье, мои зимние комплекты форменной одежды, посуда и многое другое. А мне предлагают ехать в Балтийск. А вещей-то нет! Да и денег-то осталось с гулькин нос! Подъемные деньги почти кончились. Засада, одним словом! Короче, прихожу к комбригу, объясняю ситуацию. Получаю отсрочку до решения вопроса с багажом. Ждем. И, надо же, приходит письмо с приглашением в Мурманск, к тому самому лейтенанту милиции. Приезжаем в Мурманск. Идем в линейное отделение, заходим в знакомый уже кабинет. Видим, лежат наши вещи на диванчике, на стульях, на столе. Натюрморт еще тот! Лейтенант улыбается во весь рот:
– Забирайте, – говорит, – ваши вещи.
Мы конечно, опешили. А ящик где, мол, как забирать-то, без ящика? Лейтенант объяснил, как было дело. В Мурманске, жил и работал на рыболовном траулере Черных Сергей, только Викторович. Кстати, тоже калининградец. Как-то раз, приходит с моря Сергей, и сразу к почтовому ящику, посмотреть, кто чего прислал. И среди прочих писем видит Извещение. Посылка, точнее, багаж пришел. Сел на свои «Жигули» и приехал на вокзал, в багажное отделение. Предъявил квитанцию, и ему выдают громадный ящик, который в машину никак не входит, хоть тресни. Вскрыл Серега багаж и видит незнакомые вещи: форма лейтенантская какая-то, постельное белье, ложки, вилки, поварешки и прочая лабуда. Ну, думает, наверное, родители чье-то имущество отправили, чтобы кому-то передать. Потом разберусь. Так как в машину ящик не влезал, пришлось его отправить на помойку, а вещи сложить в худосочный багажник и на заднее сиденье. Кое – как довез домой всю эту музыку Серега, свалил в угол и ждет. Через несколько дней звонок в дверь, входят трое в форме милиции и говорят, мол, отдавай незаконно приобретенное имущество взад. А он и не против, забирайте, говорит, оно только место занимает. Забрали, увезли. Сереге за все это, разумеется, ничего не было. А нам было. Нам «повезло» просто. Никто не виноват. Лейтенант помог нам сложить вещи в такси, пожелал не попадать в подобные ситуации впредь. На мой вопрос, чем мы обязаны, он покосился на мои рифленые звездочки на погонах кителя. Я отстегнул погоны, и вместе со звездочками отдал лейтенанту. Он поблагодарил. Мы тоже сказали «спасибо» и уехали в Североморск. Дома оказалось, что из всего багажа не хватило одной простыни. Сергей оказался порядочным парнем.
Вещи оставили у знакомых, взяли билеты и отправились в Калининград. Моя жена, Татьяна, была беременна, ждала Сашу, сына, и у нее был страшный токсикоз. В поезде пересчитали наличность и прослезились. Денег не хватало даже на второе из вагона-ресторана. Я подошел к проводнику, парню лет двадцати пяти, и попросил немножко денег взаймы, объяснив, что на вокзале нас будут встречать родители, и я сразу отдам долг. На что он мне предложил дать что-нибудь в залог. Например, …кортик. Пришлось объяснить ему, что кортик может оказаться у него под ребром. Мы холодно разошлись. Я отправился в вагон-ресторан, поговорил там с толстой добродушной теткой-поварихой, и через 20 минут принес Тане тарелку картофельного пюре с котлетой и салат. На мои обещания заплатить за обед по приезду в Калининград, тетка только руками на меня замахала. Спасибо той женщине! Хоть и через 40 с лишним лет. Таня поела, ей было просто необходимо поесть. Но нашелся в вагоне идиот, который выходя в тамбур покурить, прикурил прямо в коридоре вагона. Дымом потянуло в купе, Таня вдохнула пару раз, поперхнулась, прикрыла рот рукой и убежала в сторону ближайшего туалета. Когда она вернулась, было понятно, что ее вывернуло. Того «друга» в тамбуре уже не оказалось. Мы приуныли. День прошел кое – как. Вечером в купе зашел проводник, поставил перед нами два чая и положил пачку печенья. Я вопросительно посмотрел на него. Он глазами показал, что, мол, ничего не надо. Утром нас встречали родители на вокзале. Через полчаса мы были дома.
На следующий день с утра я был в Балтийске. Как правильно сказал североморский кадровик, на 73 причале был ошвартован остроносый, боевой, гвардейский большой противолодочный корабль «Гремящий», с которым мне предстояло связать свою судьбу на ближайшие несколько лет. Как выяснилось, он недавно вышел из завода. Пять лет проходил ремонт с модернизацией в КМОЛЗе (Кронштадтском морском Ордена Ленина заводе), и сейчас сдавал первую курсовую задачу, готовясь к переходу на Северный флот. Приняли меня хорошо. Я не унывал. Думал, через пару недель будем в Североморске. Ага, губу раскатал! По ночам уже было прохладно. А я эпизодически нес вахту у трапа. Мне дали шинель с чужого плеча, на погонах которой были лишние дырочки, как будто я разжалованный старлей. Повседневная организация корабля не просто страдала. Ее не было вовсе! На корабле была так называемая «черная сотня», порядка ста человек матросов и старшин, которые должны были уволиться осенью – зимой 79 года. Они с начала службы видели только завод, о дисциплине только слышали. Этим ребятам было сказано, что увольнение в запас только после перехода на Север. А они старослужащие, годки, и служили тогда три года, а не год, как сейчас! Так что, они чувствовали себя обиженными, и ни при каких обстоятельствах не хотели подчиняться. На зарядку уходило двести человек, приходило сто. Остальные где-то купались. И возвращались не строем, а по одному, по два. Как говорится, спасибо и на этом. И вот такая орава, а не экипаж, умудрилась получить оценку «удовлетворительно» за повседневную организацию корабля. То есть, мы сдали первую курсовую задачу. Правда, нам поставили положительную оценку, так сказать, авансом. А, может, чтобы поскорее избавиться от нас, уходящих на другой флот. Годковщина была серьезная. Это и привело к печальным последствиям, о которых я вынужден рассказать. Был у нас матрос трюмный по фамилии Райветер. В его обязанности входило обходить свои заведования, в том числе выгородку ГАС (гидроакустической станции) и осушать водичку, которая попадала внутрь корпуса корабля. Как она туда попадала, не важно. То ли отпотевание происходило, то ли еще что. Но, Райветер был «годок», почти «гражданский», и ему было «в лом» самому это делать, поэтому он посылал выполнять свои обязанности кого «помоложе». И вот, матрос, посланный осушить выгородку гидроакустической станции, вместо того, чтобы включить эжектор на осушение, включил инжектор и затопил отсек ГАС. Она вышла из строя. Недалеко от нас стоял крейсер «Октябрьская революция», на нем матрос в свое время упустил масло из ГТЗА (главный турбозубчатый агрегат), и ходила легенда, что ему дали штраф 10000 рублей и 10 лет отсидки. Командир БЧ-7 капитан-лейтенант Хромченко Василий Ермолаевич использовал эту легенду, чтобы припугнуть Райветера, но не рассчитал.
Как-то, в субботу утром началась большая приборка, старпом вышел на бак разогнать курящих бездельников, и видит чуть приоткрытый люк в боцманскую кладовую. Попытался приподнять крышку люка – не поддается! Напрягся, приподнял, чуть заглянул внутрь и бросил, увидев там болтающийся на веревке труп матроса. С помощью людей, находящихся на баке, Райветера вытащили и уложили рядом с люком. Вызвали «скорую», а пока она едет, чтобы не терять времени, стали делать повешенному искусственное дыхание. Занялся этим мичман Володя Кобец, как наиболее взрослый и опытный из находившихся рядом мужчин. Володя проделывал манипуляции через носовой платок изо рта в рот, старался, но толку не было. Приехала «скорая», и врач, майор медслужбы констатировал смерть Райветера по меньшей мере десять часов назад, то есть вчера вечером. Кобец покрылся сеткой лопнувших капилляров на лице. Значит, он делал искусственное дыхание вчерашнему трупу! Как говорится, нервным, просьба не смотреть. Райветера увезли. Потом выяснилось, что у ГАС сгорели блоки генератора, ремонт стоил около 400 рублей (тоже не мало, но не смертельно). Но матроса уже не вернуть. Помню, как приезжала пожилая мать Райветера, как в кубрике ей показали аккуратно заправленную койку ее сына, как она любовно гладила ее своими морщинистыми руками, как рыдала над ней, и у матросов, стоящих здесь же в кубрике, на глаза наворачивались слезы. И кто виноват, спросите вы? Подумайте сами.
Нам назначили пересдачу первой курсовой задачи. А что еще можно было ожидать? Опять бесконечные учения, тренировки, и уже никаких авансов. Кстати, отправлять на родину Райветера в цинковом гробу пришлось именно мне, как калининградцу. Были, конечно, моменты, но рассказывать о них не хочется. Кое – как, с горем пополам, наступив на горло собственной песне, экипаж сдал – таки первую курсовую задачу. «Повседневная организация корабля» уже и нам самим не казалась такой убогой, как раньше. Нам назначили учение по приемке ракетного боезапаса. И вот на корабле «Учебная тревога», я отправлен на причал с матросами, убирать листья, как офицер, не имеющий никакого отношения к ракетам. (Не в море же?) И наблюдаем картину. На ракетную установку подают первую зенитную ракету, точнее ее макет. Мы метем причал. На площадке пусковой установки командир ЗРБ, у него в руках микрофон. Ракета на пусковой. Ее надо спустить в погреб. И вдруг, ракета начинает незакономерно поворачивать на пусковой, перенацеливаясь с одного направления на другое. Потом «уставилась» в палубу ракетной площадки, как будто собирается выстрелить себе в ногу. Командира ЗРБ с площадки как ветром сдуло. Потом «боевая часть» (это же макет) соскальзывает вниз и надламывается, как спичка. Я своим «дворникам» на всякий случай скомандовал «Ложись!», и они послушно упали на бетон причала. «Ракету» сняли с пусковой, учение отменили. И нам в третий раз назначили пересдачу первой курсовой задачи. Далее, уже веселее. Первую задачу сдали на «хорошо». Это уже радовало. Потренировались в приемке всех видов боезапаса, и с первого раза сдали вторую курсовую задачу. Наконец-то нам дали выход в море. Пока что просто выйти, развить ход и вернуться в базу. Сходили. В приподнятом настроении вернулись. Машины у нашего корабля были что надо. В заводе все сделали на совесть. Пер наш БПК – только в путь! Приняли боезапас. Сдали третью курсовую задачу с первого захода. У нас уже был экипаж, а не орава! Мы уже испытывали гордость за наш постепенно выздоравливающий корабль! На мачте уже гордо развевался вымпел, говорящий, что мы в линии, что мы МОРЯКИ, а не пассажиры на своем корабле. В Североморск хотелось быстрее. Мы с командиром моей штурманской боевой части капитан-лейтенантом Шумовым Николаем Николаевичем вовсю корректировали навигационные карты, нанося на них ПРИПЫ и НАВИМЫ (Прибрежные предупреждения и Навигационные извещения мореплавателям). На дворе уже стоял ноябрь. Иногда шел небольшой снег. Погоды случались ветреные. Но мы уже без опаски выскакивали в полигоны на выполнение боевых упражнений. И упражнения выполняли минимум на «хорошо»! И вот, долгожданный приказ перейти в Североморск в начале – середине декабря 1979 года. Мы подобрались окончательно. В Балтийск пришел наш напарник по переходу, новенький сторожевой корабль «Задорный», только недавно построенный в Калининградском судостроительном заводе «Янтарь». С ним мы и должны были совершить переход, межфлотский переход из Балтийска в Североморск.
На борт прибыл старший на переходе начальник штаба бригады, в распоряжение которой мы поступали на Севере капитан 2 ранга Попов Павел Ильич. И где- то числа 7–8 декабря (сейчас точно не помню), состоялся наш выход на переход по маршруту Балтийск-Североморск. На причале был оркестр. Снимались торжественно. То ли потому, что событие знаменательное, то ли потому, что мы достали своим присутствием местных сверх терпения. Играли, как водится, «Прощание славянки». Снялись со швартовов, слава богу, без замечаний. Вышли, построились в кильватер друг другу и пошли. Всю юго западную часть Балтики шли средним ходом, без приключений. А вот в Проливной зоне Балтийского моря, в проливе Каттегат у нашего матроса начался приступ аппендицита. Наш корабельный док, лейтенант медслужбы Коля Вакин, соответственно, начал операцию. Начать – то начал. Под местным наркозом. Но в процессе выяснилось, что нужен общий, так как извлечь аппендикс не удавалось так, чтобы моряк не орал, как резаный. Хотя, он и был таким. Именно резаным. Начальством было принято мудрое решение стать на якорь у мыса Скаген до выхода в Скагеррак, где начинался сильный «мордотык», встречный северо- западный ветер до 17 м/с. Стали на якорь. У нас ощущалась лишь приличная зыбь. Чтобы осуществить общий наркоз, нужен был второй квалифицированный врач, который был только на «Задорном». Поэтому решили передать врача с «Задорного» на «Гремящий». Для этого у нас завалили кормовой флагшток, на юте настелили матрацы в несколько слоев. «Задорному» была дана команда аккуратно подойти кормой к нашей корме на расстояние метра в готовности дать ход вперед. На «Задорном» начальника медслужбы облачили в спасательный жилет, обвязали поданным с нашей кормы проводником. СКР медленно приближался, то поднимаясь над нашей палубой, то опускаясь ниже уровня нашей кормы на метр – два. Когда до герба Советского Союза, красующегося на ахтерштевне «Задорного» остался всего метр, корма СКР слегка нависла над палубой нашего юта, а доктор все еще проявлял нерешительность, его просто сдернули, как памятник с пьедестала, и он полетел на наши матрацы. Корма «Задорного» поднырнула под нашу, произошло «касание», мы получили пробоину в румпельном отделении, а «Задорный», дав ход вперед, отскочил от нас как укушенный. Доктор – прыгун тоже пострадал, неудачно приземлившись, он сломал ногу. Ему наложили шину, накачали обезболивающим и отнесли в санчасть, где в таком состоянии он и делал общий наркоз нашему матросу. Матрос выжил, пробоину заделали, через несколько часов мы снялись с якорей и продолжили наш путь. Так как непредвиденная остановка выбила нас из графика, после выхода в Скагеррак прибавили ход до полного. (18 узлов). Доктор с «Задорного» так и остался у нас до конца перехода. Передавать его обратно в таком состоянии, со сломанной ногой никто не рискнул. В Скагерраке на выходе в Северное море нам неожиданно пересекла курс всплывающая иностранная подлодка. Дистанция была не критическая, но приятного было мало. Словом, зевать не приходилось. Так прошли несколько беспокойных дней, и 15 декабря 1979 года мы пришли к месту постоянного базирования в славный город Североморск, главную базу Краснознаменного Северного Флота. Мы вошли в состав бригады эсминцев оперативной эскадры Северного флота. Я, наконец, получил доступ к своей новенькой, еще не ношеной форме. Приехала жена Таня, и мы поселись у офицера с нашего корабля Коли Рыманова. Особенности быта в то неустроенное время опускаю. Это описано в других рассказах, и не только моих.
Долго отдыхать нам не дали. Вообще, служба – не отдых. В Белом море проходил испытания тяжелый атомный ракетный крейсер «Киров», и нам поставили задачу следовать в Белое море на обеспечение стрельб этого монстра. К слову сказать, рубежи нашей страны омывают многие моря и океаны. Но только берега Белого моря принадлежат полностью нам. И испытания наиболее серьезного оружия кораблей проводятся именно в Белом море, чтобы никто не подглядывал. Две недели готовились к походу, изучали северный морской театр, получали и корректировали карты, отрабатывали плавание в осенне-зимний период, получили и установили парочку приемников новых радионавигационных систем. «Черная сотня» уволилась в запас. Личный состав обновился, но опытных моряков поубавилось. Подумалось, что офицерский труд сродни сизифову. Только из тюхи – митюхи сделаешь моряка, а он раз, – и в запас! И следующий ему в затылок дышит. Короче, в назначенный день вышли из базы и направились в Белое море. Всю дорогу сильно штормило. Ветер достигал 20–22 м/с, волнение до 7 баллов. Я обратил внимание, что практически не укачиваюсь. И не мутит даже. Немножко себя зауважал, хотя это не моя заслуга, а всего лишь физиология. После горла Белого моря стало поспокойнее. Кольский полуостров все-таки прикрывал от ветров, хоть и немного. Зато навигационных опасностей в Белом море хватает! Не задремлешь. Ничего, освоили и Беломорский театр. Нормальный театр, только простора не хватает. Через несколько недель вернулись в Североморск. Поставленную задачу выполнили на «хорошо», никто особо не ругался. В воздухе запахло чем – то новым. Запахло длительным плаванием, или боевой службой. Был где-то февраль-март 80 г., когда эти слова впервые мелькнули в кают-компании. Но до нее, до боевой службы, было еще далеко! Много раз выходили на поиск подводных лодок, на выполнение торпедных и артиллерийских стрельб, ракетных стрельб и минные постановки. Учения и тренировки доводили отдельные вещи до автоматизма. Я чувствовал себя винтиком в сложном механизме корабля, набирался опыта и с гордостью носил знак «Гвардия» на правой половине груди. Наступило лето, а с ним и полярный день. У нашего командира капитана 2 ранга Зиновьева В.А. не складывались отношения с командованием бригады, а может быть, потеря Райветера не прошла ему даром. Причина мне неизвестна.
И вот, 19 июля 1980 года на гвардейский БПК «Гремящий» прибыл наш новый командир капитан 3 ранга Доброскоченко Владимир Григорьевич. И началась жизнь, как на птичьем дворе: «Как поймал – вдел!» Это был неутомимый офицер, от которого не ускользала ни одна мелочь. Как в его голове умещалось столько разного всего, просто непостижимо! После первого обхода корабля состоялось совещание офицерского состава корабля в кают-компании. Первыми словами командира на этом форуме были: «Все равно, Советская власть будет восстановлена!» Потом посыпалось, как из рога изобилия:
– Внешний вид неудовлетворительный. Строевая выучка – ноль целых, ноль десятых!
– Контроль над личным составом отсутствует.
– Матчасть неисправна, так как отсутствуют надлежащий осмотр и проверка оружия и технических средств.
– Дисциплинарная практика неудовлетворительная. Как положено?
Командир отделения, старшина команды, командир группы, командир БЧ, и только затем принимает меры командир корабля!
– Любое построение начинать с проверки личного состава, затем инструктаж, развод, затем контроль над исполнением отданных приказаний.
– Форма одежды на корабле объявляется в 6.45. Требовать неукоснительного соблюдения формы одежды. У каждого матроса должен быть один комплект белого и один комплект синего рабочего платья.
– До понедельника выставить банки вместо отсутствующих плафонов.
– Требую конкретности, конкретности во всем! – Вы записывайте, записывайте. Я потом посмотрю, что вы записали.
– Те недостатки, которые мы имеем на корабле, идут от того, что не каждый выполняет свои служебные обязанности. Заставлять надо матроса, контроль над ним должен быть. Пока мы много говорим, но мало делаем. Последнее предупреждение по построениям, по всем учениям.
– Форма одежды при заступлении в наряд, на дежурство и вахту не подлежит критике. Товарищ Зубарев (командир минно-торпедной боевой части), у Вас китель тоже не подарок к 8 марта!
– Если вы получаете хоть какие-нибудь деньги, то приносите хоть какую- нибудь пользу!
– Помните, неозадаченный матрос – потенциальный преступник!
– Передаю слово заместителю командира корабля по политической части.
Большой зам начал что-то неуверенно лопотать про то, что нам следует делать в свете требований какого-то (не помню номер) съезда партии, потом про требования Министра Обороны, потом про требования Главнокомандующего ВМФ, плавно перешел к требованиям Командующего Северным флотом, командира эскадры, командования бригады. Ну, надо же, никого не пропустил, подумал я и обернулся. Сменившийся с вахты Коля Рыманов уперся лбом в спинку впереди стоящего стула и не шевелился. «Свет требований озаряет спящую голову моего коллеги», – подумалось тогда мне.
Совещания проводились с завидной регулярностью, чего прежде у нас не наблюдалось. С каждым совещанием гайки закручивались все сильнее. Только теперь мы узнали, что такое порядок. Раз в неделю командир облачался в матросскую робу с пришитыми погонами капитана третьего ранга и пролезал корабль с носа до кормы по всем внутренним помещениям, включая закоулки, куда нога человека не ступала с самой постройки корабля! Доброскоченко был неутомимым работягой. Его глазами мы увидели наш БПК в новом свете, и поняли, наконец, в каком бардаке живем. Методы решения вопросов иногда удивляли своей новизной. 15 августа на утреннем построении офицерам было объявлено, что в 16.00 будет объявлена «Боевая тревога», и до тех пор, пока все плафоны и лампочки во всех помещениях корабля не будут выставлены, отбоя тревоги не будет. И действительно, сыграл «Боевую тревогу»! И действительно, все плафоны и лампочки оказались на своих местах! А на вечерней поверке командир объявил, что за ужином обнаружил неприглядную картину: неудовлетворительное укомплектование баков (столов) посудой. На 9 человек 3 вилки.
– Решение принять самим. Доложить о принятых мерах до 20 августа. И по полотенцам! У каждого матроса должны быть вафельные, белые полотенца. По две штуки. Одно ножное, другое лицевое. Срок исполнения три дня. После 18 числа все нештатные полотенца будут нещадно изъяты на ветошь. Если кому-то что-то непонятно, обращайтесь, я разъясню!
Корабль то готовился к рейдовым сборам, то к смотру, то к стрельбам, то к совместному плаванию с кораблями эскадры. Чего только не было. И одно накладывалось на другое, только успевай! Блокнот для записей приказаний, указаний, распоряжений, замечаний (так называемый «ЗАПИСЬДЕЛ») с трудом вмещал в себя потоки информации от «носков, строго установленного синего или черного цвета» до «корректуры навигационных карт, запущеной с мая месяца текущего года», от «к 25 августа выучить строевую песню «Через три, через три зимы, через три, через три весны» до «Повышенных соцобязательств в честь очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции». Скучать не приходилось. Идя на службу из дома, я точно знал, что получу «фитиль» за что-нибудь. Правда, точно не знал за что, но то, что это произойдет, не сомневался. Вспоминаю доходчивые слова командира: «Нам Советская власть дала достаточно прав, чтобы поставить на место любого, повторяю, любого разгильдяя. А если у вас что-нибудь не получается, моя каюта, каюта замполита для вас открыты». Это были золотые слова Офицера с большой буквы! Так, в заботах, тревогах и трудах прошел еще почти год, прежде чем мы были готовы к длительному самостоятельному плаванию, к боевой службе. А командир наш, кстати, дослужился до двух адмиральских звезд и стал заместителем командующего Северным Флотом.
И вот, 15 июня 1981 года. Торжественное построение на причале. Напутственные слова комбрига капитана 1 ранга Александра Ивановича Фролова. Оркестр, «Прощание Славянки» и в путь! На выходе из Кольского залива нас накрыл снежный заряд. Причем настолько плотный, что видимость не превышала 150 метров. Выходили с помощью радиолокатора и радиолокационной приставки «Пальма». Палуба покрылась приличным слоем снега сантиметров 5. Но через несколько часов снег просто растаял. Погода была благоприятная, даже солнышко выглянуло из-за угрюмых северных туч. За нами, как привязанная, шлепала «Марьята», норвежское судно, РЗК, всегда сопровождающая нас, для чего бы мы ни вышли в море. Обстановка на корабле устаканивалась и вошла в нормальное русло: вахта, подвахта, отдых. Несмотря на кипучую энергию командира, ему хватило ума не дергать экипаж учениями, тренировками, которых в базе хватило выше крыши, чуть ли не на всю оставшуюся жизнь. Во всяком случае, первую неделю. На рубеже Нордкап – Медвежий «Марьята» отвязалась от нас и пошла следить за нашими кораблями, как только те высовывались из Кольского залива. Между тем, были отработаны смена вахт, дежурство по низам, регулярные проверки личного состава. Повторяю, жизнь вошла в русло боевой службы.
Прошли Бискай, Гибралтар, почти обогнули западную Африку и получили задачу прибыть в Гвинею, порт Конакри. Это был мой первый заход в инпорт офицером. Интересно, конечно! Я немножко вру. Только командир может сказать, что Я заходил туда-то, все остальные могут сказать, что МЫ заходили туда-то. Так что, это был НАШ заход в Конакри, столицу Гвинеи. Стали на якорь рядом с островом Тамара, с ударением на последний слог, как и все остальное, потому что государственным языком в Гвинее является французский. На борт прибыл офицер связи от гвинейского флота младший лейтенант Жан-Пьер Кутино и сообщил, что для нашего экипажа приготовлена культурная программа: посещение острова Тамара с купанием на пляже, поездка в Киндию (местечко, где располагался советский центр по изучению тропических болезней) и много чего еще интересного. Я был офицером связи от нашего корабля, так как неплохо объяснялся на товарно-базарном английском. Но в Гвинее английский был не нужен. И моя функция заключалась в том, чтобы расплачиваться с Жан-Пьером за привезенные диковинные загадочные фрукты, вроде авокадо и гуаява, собственным одеколоном и мылом, припасенными для обмена с аборигенами. А по-русски Кутино и сам неплохо говорил, так как учился в Советском Союзе несколько лет. На следующее утро мы спустили спасательный баркас, и первая группа моряков во главе с нашим старпомом старшим лейтенантом Рогатиным Владимиром Ивановичем отправилась на остров Тамара на пляж купаться. На острове всех построили, и Жан-Пьер провел тщательный инструктаж, рассказав, что в местном лесу водится небольшая, но очень опасная змея. Называется мамба, пятиминутка или смерть всадника. Во времена завоевателей – колонизаторов эта пресмыкающаяся гадина доставляла немало хлопот именно шевалье, бросаясь на них прямо с ветвей деревьев. Лес, кстати, от пляжа, начинался всего в нескольких метрах. После инструктажа моряков отпустили, и они разбежались играть в футбол, купаться, загорать и всячески развлекаться. Прошло всего несколько минут, когда группа примерно из пяти матросов, весело щебеча под теплым африканским солнышком, подбежали к офицеру связи гвинейского флота и принесли на палке ту самую «смерть» зеленовато-черного цвета, разумеется, уже дохлую. Жан – Пьер Кутино, несмотря на вполне себе темный цвет кожи, побледнел и потерял дар речи!
– Такая, что-ли?! – резвились ребятки.
Старпом, по просьбе Кутино, приказал выкопать в песке на кромке пляжа и леса почти метровую, глубоченную яму, в которую и сбросили несчастную змею. Оказалось, что если наступить на голову даже мертвой мамбы, может непоздоровиться очень даже серьезно. А нашим морякам было все пофигу. Они просто сшибли ее с ветки и добили палками. Яму закопали, покупались, позагорали и вернулись на корабль. Следующая группа отправилась на остров после обеда и тщательного инструктажа уже самого командира корабля. А с ним шутки плохи!
Каждый день, примерно в 16–16.30, как по расписанию, небо затягивалось сплошными тучами, и с неба не шел, а скорее срывался тропический ливень. Стеной! Видимость – ноль. Мы подавали сигналы тифоном, как в тумане. А личный состав выгоняли на верхнюю палубу помыться. С мылом и с мочалками. Нельзя же упускать такой подарок природы. Тем более, пресной воды не хватало. Через полчаса удовольствие заканчивалось, и все шли сушиться. Как – то раз, на переходе в Африку, принимая топливо и пресную воду от танкера, мы организовали баню. Не подумайте, не сауну, а просто, чтобы помыть моряков, пока из танкера бежала пресная вода, заполняя наши танки. А наш секретарь партийной организации Коля Рыжих, только сменившись с вахты (надо отдать должное Николаю, он нес вахту вахтенным офицером, несмотря на политическое образование), разумеется, тоже спешил смыть грязь и пот с уставшего тела. Но, произошло то, что и должно было произойти. Коля намылился, и вода кончилась! Потому что наши цистерны были полны, шланги отсоединили, танкер отвалил от нас, и наступил режим экономии. То есть вода стала подаваться в магистрали только на полчаса, по расписанию, чтобы заполнить питьевые бачки в кубриках и каютах. А Коля-то намылен! Чем домываться-то? Тогда он, как в известной комедии «12 стульев», стал звать хоть кого – нибудь! Отозвался матросик, запоздавший при вытирании тела после помывки.
– Слышь, моряк! Позови кого-нибудь из младших офицеров.
– Понял. Сейчас будет сделано!
Мы, три офицера из нашей общей, бывшей мичманской каюты, увидев масштабы стихийного бедствия, постигшего соратника – собрата, потянулись к раковине. Каждый взял по чайному стакану, набрал его холодной водой из-под недавно наполненного бачка, и отправился вызволять попавшего в беду друга. Хотя, вполне себе объемный обрез (таз) стоял возле умывальника в каюте. И так по кругу, раза по три – четыре! Надо было видеть Колину физиономию, когда он ополаскивался холоднющей водой порциями по 250 граммов! Мы Николая уважали и ничего против него не имели, но было просто смешно, а мозгов у нас еще не хватало!
Потом была экскурсия в Киндию. Этот населенный пункт находился в ста, стапятидесяти километрах от Конакри. Нас, человек 50, баркасом перевезли на причал, посадили в автобус, и мы поехали. С нами был несменяемый офицер связи Жан-Пьер Кутино. В Киндии было интересно, что там находился памятник той обезьяне, которая снялась в том, еще черно-белом фильме «Тарзан», который мы, родившиеся в 50-е – 60-е толком и не видели. Был там еще питон по кличке «Петя», абсолютно инертный тип, готовый позировать перед фотоаппаратами, как вам заблагорассудится. С ним, мы, конечно, пощелкались. Прохладный, даже холодный питон, обнимал нас как родных, и снимки потом получились замечательные. Так как было очень жарко, после посещения Киндии, поехали купаться на водопад. Он назывался очень романтично: Фата невесты. И, правда, напоминал нечто подобное! Вуаль де Марье, красиво, правда? Вода срывалась с двухсотметровой высоты и разлеталась тысячами прохладных брызг, как громадный душ. Капли достигали размеров грецкого ореха, но удовольствие было неописуемым. Мы поплавали в небольшом озерке у подножия водопада, прохладились как следует, и отправились в родные пенаты, на корабль. Пребывание в Конакри продолжалось около четырех недель. За это время мы с моим командиром боевой части Бажановым Анатолием подготовились к переходу в Луанду, столицу Анголы, страны, где шла нешуточная гражданская война. И нам предстояло в ней поучаствовать, хотя этого мы еще не знали. Там была куча противоборствующих сторон: ФАПЛА – народная армия Анголы, ФНЛА – Национальный фронт освобождения Анголы, УНИТА – националистические отряды под руководством некоего Савимби, СВАПО – патриоты Намибии, кубинский контингент, советские советники и ЮАРовские регулярные войска. Были и советники из стран Варшавского договора. Короче, Ноев ковчег при пожаре во время наводнения.
На переходе в Луанду курс подкорректировали так, чтобы пройти «Золотую точку», то есть точку с координатами 0 градусов широты и 0 градусов долготы. В ней же пересекли экватор и отпраздновали День Нептуна. Особенности этого праздника рассказывать не буду. Это знают все моряки, а кто из гражданских не знает, можно посмотреть в интернете. Традиции были полностью соблюдены. Всем вручили памятные Дипломы о пересечении экватора. Обстановка в Луанде резко отличалась от Конакри. Здесь расслабляться уже не приходилось. Сразу по приходу была организована ППДО (Противоподводно-диверсионная оборона корабля), спущен рабочий катер, вахте выданы гранаты, автоматы и началось методичное обрабатывание акватории в радиусе нескольких сот метров от корабля. С борта тоже производилось гранатометание, причем незакономерное. Надо пояснить, что гранатометание при ППДО необходимо, чтобы уничтожить возможных подплывающих боевых пловцов противника в случае необходимости. Плотность воды в несколько раз превышает плотность воздуха, и гидродинамический удар при взрыве гранаты уничтожает все живое в радиусе около сорока метров. Вахта ППДО неслась круглосуточно. Но жизнь на корабле не замерла. В конце июля в Луанду приехали советские артисты. Среди них был И. Д. Кобзон. Они дали отличный концерт прямо на причале, у которого был ошвартован наш «Гремящий». Наш командир, по законам гостеприимства, после концерта пригласил Иосифа Давыдовича в кают-компанию на ужин. Ужин продолжался до утра. Иосиф Давыдович много пел, пил наравне со всеми, но совершенно не пьянел. Я, как умеющий играть на гитаре, в отсутствие других возможностей, как мог, аккомпанировал известному артисту. В 4 часа утра я заступил на вахту к трапу. Около 6 утра Кобзон уехал с корабля. Но, около 8 часов вернулся с двумя канистрами, подозреваю, что с пивом. А покидая борт, нес трехлитровую банку соленых огурцов, банку воблы и буханку черного хлеба. Это то, чего в Луанде нельзя было найти ни за какие деньги.
В самом конце июля мы получили задачу следовать в Мосамедиш (ныне Намиб), главный южный порт Анголы, через который шло снабжение частей вооруженных сил Анголы и отрядов СВАПО – патриотов Намибии, которых ЮАРовцы вытеснили на юг Анголы. Снабжением воюющих частей занимались советские сухогрузы Одесского морского пароходства и кубинские транспорты. Один из них назывался «Матанзас», как сейчас помню. Транспорт – восьмитысячник (водоизмещение восемь тысяч тонн) советской постройки, тип «Ленинская гвардия». Возили стрелковое вооружение, боеприпасы, запчасти для БТРов советского производства, артиллерийские орудия, снаряды к ним, продовольствие, медикаменты, в общем, все, в чем нуждались защитники Анголы. С нами были сторожевой корабль «Ревностный» и БПК «Таллин». ЮАРовцы заявили, что разбомбят порт Мосамедиш. Мы заявили: только попробуйте! На нашем корабле разместился штаб 30-й отдельной бригады во главе с комбригом капитаном 1 ранга Литвиновым В. И. Мы связались с береговыми частями ПВО, прикрывавшими порт, узнали, какими средствами они располагают, поделили зоны ответственности. Дальше всех стрелял БПК «Таллин» с ЗРК «Шторм» – до 40 км, потом наш ЗРК «Волна» – до 25 км, и расположенные на берегу 2 ЗРК «Печора» – тоже примерно 25 км, потом «Ревностный» и «Таллин» с ЗРК «Оса» 11 км и артиллерия всех трех кораблей. Таким образом, получалась довольно глубокая и хорошо эшелонированная ПВО обороняемого порта.
И началось! Мы вступили в боевые действия по обороне главного южного порта Анголы Мосамедиш от ударов авиации ЮАР. Каждый божий день начинался с «Боевой тревоги» и заканчивался «Боевой тревогой». Ночи тоже не отличались спокойствием. Каждые несколько часов следовал доклад радиометристов (операторов РЛС) об обнаружении очередной групповой воздушной цели, следовавшей курсом на порт и на наши корабли. Этими целями являлись группы, как правило, из 4–6 реактивных «Миражей» или турбовинтовых «Канберр». Они несли запас бомб, готовых обрушиться на нас, на порт, на сухогрузы, стоящие у причалов. Но, обнаружив сигналы наших РЛС, сначала станций обнаружения, а затем и стрельбовых станций сопровождения, вражеские летчики разворачивались и уходили на дистанции 40 с небольшим километров. У них в кабинах находились приборы, напоминающие современный антирадар в автомобиле. Наша «лопата» воздушного обнаружения «лизнет» их самолет, у них мигнет лампочка. Наша стрельбовая станция возьмет цель на сопровождение, у них лампочка часто замигает, команда «Паника!» и разворот! Улетали, но не на аэродромы базирования. Возвращаться с боезапасом бомб было опасно, потому что при посадке можно было взорвать собственный аэродром. Поэтому, они уходили, чтобы высыпать смертоносный груз на головы мирных жителей, на населенные пункты многострадальной Анголы! И только после этого возвращались домой на базу. Подловатая тактика, но ничего не поделаешь. Через несколько часов после налетов, приходили сообщения, что такой-то населенный пункт уничтожен, столько-то убитых, столько-то раненных. Нам оставалось только отметить эти населенные пункты и их кровавые результаты на карте. Командир корабля все 28 суток практически не сходил с ходового мостика (ГКП – главный командный пункт). Мы с моим командиром БЧ-1 (старшим штурманом) старшим лейтенантом Бажановым Анатолием всегда были в штурманской рубке, практически за спиной командира корабля. Места якорных стоянок меняли незакономерно, но часто. ППДО осуществлялась круглосуточно. Эпизодически выполнялись артиллерийские стрельбы из двух счетверенных артустановок ЗИФ75 по учебной воздушной цели – наполненному гелием метеозонду с подвешенным к нему радиолокационным отражателем. Мы в этих тренировках особо не нуждались. Но грохоту они давали много. А нам надо было показать серьезность наших намерений. По сути, мы держали «ракетный зонтик» над портом и над собой в течение 28 суток. За время обороны Мосамедиш, ни одна бомба не упала на главный южный порт Анголы. Задача Советского правительства по охране и обороне главного южного порта Народной республики Анголы от ударов авиации ЮАР была выполнена полностью. «Таллин» и «Ревностный» пошли в Индийский океан, а наш «Гремящий» вернулся в Луанду.
Несколько дней отдохнули, позагорали, покупались на местном пляже с океанской стороны. Местные анголане, как они себя называли, поеживаясь, показывали нам, что купаться не сезон, холодно, мол. Это при температуре воды + 22 градуса! Искупать бы их в Балтийском море, где выше 16 градусов температура редко поднимается даже жарким летом. Были экскурсии в местный форт Сан-Мигель, где бережно хранятся все скульптуры – памятники завоевателям – португальцам. Было несколько встреч с кубинцами, где во время застолий они все ждали, когда мы попадаем под столы, так как неразбавленный ром кубинцу смерть, а нам, после шила, сплошное удовольствие. Кстати, на соревнованиях по стрельбе из автомата, я победил лучшего кубинского стрелка, без бахвальства. И начальник штаба кубинского батальона не единожды за столом поднимал за меня тост, так как у них особо ценятся военно-прикладные виды спорта.
Нам дали заходы в Республику Того (порт Ломе) и в Республику Гану (порт Тема). В Того мы получили местные деньги. Состоялись походы в город, где мы и накупили всякой всячины, не торгуясь, а надо было торговаться! Потому, что местные торговцы даже не уважают тех, кто покупает, не торгуясь. Традиция у них такая. А мы, привыкшие к нашим стабильным фиксированным советским ценам, делали покупки, не задумываясь, что может быть по-другому. После походов в город у нас оставались какие-то местные деньги, и нам командир разрешил истратить их прямо на причале, где базировалось небольшое кафе, точнее, пивная, с разухабистым названием. Не помню с каким, но с намеком на какого-то пирата. Нас было несколько мичманов и офицеров, когда мы вошли и заняли столик. За соседним столом сидели гражданские моряки с рядом стоящего шведского судна. Незнакомая речь, другое поведение, заинтересовали, конечно, нас. Они поняли, что мы советские моряки, мы же были в форме. У нас с собой была вобла из только что открытых банок, вся свежая и с икрой. Запах донесся и до шведов. Мы заказали стандартные сосиски и по бутылке 0.7 пива «Бенин», другого и не было, да мы и не очень-то разбирались после ленинградского «Жигулевского», которое пили-то полгода назад. Обратили внимание на то, как шведы макают сосиску в горчицу и отправляют в рот. Мы-то начали с воблы. И тут, наш мичман – продовольственник сообразил:
– Минуточку, я мигом.
Взял аккуратно горчичницу с нашего стола и исчез. Прошло всего минуты четыре, как он был на своем стуле. Плошка с горчицей вернулась на свое место на столе. За это время мы угостили шведов воблой и, они, прислали нам по бутылочке пива. Братство флотов! Далее, дело нехитрое. Пока наши принялись брататься со шведами, или шведы брататься с нашими, горчица перекочевала на соседний стол. Вобла кончилась, и чтобы что – то есть, стали закусывать сосисками. Надо было видеть физиономию того шведа, который, как обычно, обмакнул сосиску в горчицу, и отправил ее в рот. У него был такой «восторг» на лице, что у нас на глаза навернулись слезы, правда, от смеха! Горчица-то была наша, свежая, корабельная, а не та сладковатая пародия, что стояла на столиках в пивной. Швед чуть не задохнулся от такой подставы, прополоскал рот пивком и рявкнул:
– Гарсон!
Темнокожий официант от неожиданности вздрогнул, и впечатленный интонацией возмущенного клиента, на цирлах прибыл на место ЧП. Швед что-то доходчиво объяснил более чем взрослому «мальчику». Тот, ничуть не сомневаясь, чтобы подтвердить репутацию питейного заведения, взял с тарелки сосиску, обмакнул ее в горчицу и откусил с половину. У официанта чуть глаза на лоб не вылезли! Минутное замешательство, и все уставились на нас. Потом, кто- то из шведов родил, показав пальцем в нашу сторону:
– Рашн джоук!
Обстановка разрядилась и все: и мы, и шведы, и «гарсон» дружно заржали. Теперь уже нам пришлось отправить на соседний стол 5 бутылок пенного напитка. Обстановка разрядилась, мир был сохранен! Остатки валюты быстро истекли, и мы, пожав руки шведам, отправились на родной борт. Стоянка в Ломе была недолгой, всего неделя, мы снялись и пошли в Гану. От Того до Ганы рукой подать, но кто-то что-то не согласовал, и нам пришлось несколько дней просто дрейфовать между двумя соседними африканскими государствами. Потом все пошло гладко. Заход, швартовка, встреча Посла, расслабуха. Правда, врать не буду, расслабляться в инпорту особо не приходилось. Служба была на высочайшем уровне! Иначе и быть не могло с нашим-то командиром! Да и мы были как на ладони. Городские жители посетили нас с экскурсией. Особое внимание уделялось женщинам и любопытным детям, норовившим то поскользнуться, то залезть куда не следует. Была экскурсия с купанием на дипломатическом пляже, где нам сразу категорически не рекомендовали отходить от берега в воду дальше десятка метров, потому, что течение очень сильное и может запросто унести в океан. Все, конечно, обошлось, никто и не пытался рисковать без надобности. Течение метрах в тридцати-сорока от берега достигало трех-четырех узлов, а это 5–7 километров в час! А среди нас не наблюдалось великих пловцов. Поотдыхали в Гане, и обратно в Луанду. Там что-то затевалось, и нам необходимо было продемонстрировать флаг.
В Луанде все было по-прежнему. Опять ППДО, гранатометание, купание на океанском пляже, поездки к кубинцам, вахты, дежурства, редкие поездки на экскурсии в город и прочая рутина. Ближе к Новому году, где-то в конце ноября, командир вызвал меня и, помня, как я аккомпанировал Иосифу Давыдовичу Кобзону во время застолья до утра, сказал:
– Черных, ты, я знаю, на гитаре тренькаешь. Так вот, к новому году надо организовать вокально – инструментальный ансамбль, потренироваться как следует и отыграть на новый год в миссии, там просят «Конфетки – бараночки», а не местную музыку. Так сказать для души! Аппаратуру предоставит ансамбль Вооруженных сил Анголы. Договоренность есть.
Я ответил:
– Есть, товарищ командир!
И отправился выяснять, кто из матросов держит или держал в руках гитару. Коллектив подобрался за один день. В училище я руководил вокально- инструментальным ансамблем «Фобос», который мы с друзьями-однокашниками создали с нуля и успешно четыре года играли на танцах, которых до нашего прихода в училище в помине не было. Поэтому для меня не составило особого труда выполнить приказание командира. Музыкантов освободили от несения дежурств и вахт на период «тренировок». Нам выделили помещение, где мы выучили репертуар, разложили все по голосам, по партиям бас, соло и ритм- гитары, когда командир решил послушать наше творчество. Ему понравилось, в принципе, все. И «Конфетки-бараночки», и «В лесу родилась елочка», и «Там, где клен шумит» и все остальное. Но, что-то было грустное в умных глазах Владимира Григорьевича, когда он попросил зайти к нему после репетиции.
– Все хорошо, товарищ Черных. Только один нюанс. Празднование Нового года предполагает принятие на грудь некоторого количества горячительных напитков. А матросам категорически нельзя! Так что, репертуар утверждаю, но матросов-музыкантов необходимо заменить на офицеров или мичманов! До Нового года осталось 10 дней. Так что, заменить немедленно. Следующее прослушивание через пять дней. Задача понятна? Выполняйте.
Я без энтузиазма воспринял приказание, но ответил как обычно:
– Есть, товарищ командир!
Ничего! Нашлись способные офицеры и мичмана, не хуже матросов исполнявшие наш незамысловатый набор советских медляков и энергичных песен. Через пять дней очередное прослушивание и «зачет» от командира корабля! Нам дали возможность «потренироваться на местности», то есть поиграть на электроаппаратуре, попеть в микрофоны с реверберацией, с форсирующим усилителями, с ударной установкой и ангольским звукооператором, так как мы просто не умели обращаться с большущим, как синтезатор, микшерным устройством, и боялись подходить к нему сзади, думая, что оно нас просто лягнет! Но, несмотря ни на что, мы были готовы!
И вот, встреча Нового, 1982 года. В миссии, на громадной открытой террасе собралось за столами порядка тысячи человек: советники с женами, переводчики, персонал, приглашенные кубинцы и представители ангольских Вооруженных Сил. Первые тосты за уходящий 1981 год, за успехи, за сотрудничество. Потом появилась пауза, и нам предложили сыграть что-нибудь. Мы сыграли, всем вроде понравилось, и мы немного успокоились. А до этого волновались, как на экзамене. Напряжение спало, банкет продолжался. Приближался ноль часов. Без трех минут многие, особо чувствительные натуры, в основном женщины, организовали вокруг елочки круг, взялись за руки и под наш аккомпанемент стали водить хоровод и петь «В лесу родилась елочка»! Ровно за тридцать секунд до Нового года Главный военный советник подошел к микрофону и объявил:
– Всем сесть на корточки! Немедленно!
Курантов не было. Но в ноль часов кубинцы, охранявшие миссию по периметру, засадили в небо из всех видов оружия! Из пушек БТРов, из автоматов, из пистолетов. Грохот был неимоверный! Трассы от пулеметов и автоматов разрезали ночное небо Луанды. Все, разумеется, присели. Салют, понимаешь, по- военному! Через пару минут, после тоста за Новый год, мы уже исполняли пожелания присутствующих: разухабистые «Конфетки – бараночки», «Мир не прост» и прочее из нашего небогатого репертуара. Банкет продолжался до утра. И когда забрезжил рассвет, и с Атлантики потянуло прохладой, гости, и хозяева мероприятия стали расходиться и разъезжаться. Банкет удался. Все остались довольны. Нам, участникам ансамбля, так и не пришлось принять на грудь некоторого количества горячительного, о чем волновался командир. Но, с собой мы привезли по литровой бутылке вискаря. Что, в принципе, тоже было неплохо.
Боевая служба в Анголе подходила к концу. Мы начали готовиться к переходу домой. По пути предстоял заход в порт Бисау (Гвинея Бисау). Заходили по реке Жеба. Сначала река была широченная, потом уже и уже. Потом заход представлял собой лоцманскую проводку, хотя лоцмана нам не предоставляли. Его обязанности выполнял командир штурманской боевой части Анатолий Бажанов, мой непосредственный начальник, а я всемерно ему помогал. Километрах в сорока от океана, то есть от дельты реки, мы бросили якорь напротив столицы – порта Бисау. К причалу нас долго не пускали. Как выяснилось потом, ожидали прибытия американского военного корабля. Но позже нам рассказали по радио наши советские рыбаки, что американец при заходе в устье Жебы умудрился сесть на мель. Мы, конечно, не злорадствовали, но между нами штурманами поняли, что супостаты те еще моряки! Стоянка была недолгой. Гвинея – Бисау представляла собой прокитайскую страну, отношения с Китаем были натянутые, поэтому, не задерживаясь, мы снялись с якоря и пошли домой. Через несколько часов выскочили на атлантический простор и дали экономичный ход 14 узлов. Для непосвященных поясню. Экономичный ход, это когда на пройденную милю тратится наименьшее количество топлива, в данном случае мазута, на котором работали главные энергетические установки нашего БПК. Если интересно, могу пояснить, откуда взялось понятие морской мили. Ученые измерили длину земного меридиана, приняв его за круг. В круге, как известно, 360 градусов. В каждом градусе 60 минут. Так вот, длина одной минуты широты, это и есть длина одной морской мили, и составляет она 1852 метра. Так что если кому- то захочется, можно 1852 метра умножить на 60, получим длину одного градуса по широте, и, умножив на 360 градусов в круге, получим длину земного меридиана. Составляет она чуть больше сорока тысяч километров. Не такой уж громадный наш шарик, как может показаться. Знаете, сижу, пишу эти строки, и ловлю себя на мысли, как много я знаю из того, что мне уже никогда не понадобится! А хотелось бы, чтобы понадобилось! Руки чешутся. Да поезд ушел, к сожалению. Завидую белой завистью своим однокашникам по училищу и сослуживцам по флоту, которые еще имеют отношение к кораблям и всему, что связано с морем: Саше Евсееву, Коле Шумову, Андрею Бабошкину, Толе Антропову и многим другим, кому повезло.