Первый кадетский корпус
Первый кадетский корпус – военное учебное заведение в Санкт-Петербурге. Инициатива создания в России кадетских корпусов для дворян принадлежала графу П. И. Ягужинскому. Указом императрицы Анны Иоанновны Сенату от 29 июля 1731 года предписывалось учредить кадетский корпус. Под его размещение был передан Меншиковский дворец на Васильевском острове.
Учреждение Первого кадетского корпуса и перемены в оном, последовавшие с 1732 по 1832 год (А. В. Висковатов)
К незабвенным памятникам попечительности Российских монархов о благе вверенной им Империи принадлежит учреждение Первого кадетского корпуса. Россия, преобразованная, распространенная и поставленная наряду первостепенных государств Европы императором Петром Великим, хотя и имела при кончине его многочисленные благоустроенные и приобвыкшие к победам войска, но нуждалась в сведущих офицерах из природных россиян. Большая часть полководцев и генералов, образовавшихся в Потешных ротах Петра и усовершивших себя в продолжение четверти века беспрерывных побед, или последовали за бессмертным своим благодетелем, или предшествовали ему.
При воцарении императрицы Анны Иоанновны почти все почетные должности в армии и вообще по военному ведомству занимали иноземцы, ибо не многие из природных русских дворян приобрели необходимые для того дознания: одни по неимению способов, другие по закоренелой привязанности к старинным предрассудкам и обычаям, препятствовавшим просвещению.
Предпочтение, какое оказывалось в военной службе иностранцам, – предпочтение, в то время необходимое, оскорбляло самолюбие россиян, ибо преграждало им пути к возвышению. Не было заведения, где бы они могли образовать себя; но не прошло десяти лет от кончины Петра Великого, как недостаток сей уже был исправлен по внушению знаменитого полководца и министра, благонамеренного иностранца, служившего России с честью и пользою при восьми монархах.
Фельдмаршал Граф Миних, вступивший в российскую службу еще при императоре Петре I и достигший личными заслугами первейших степеней в государстве, оставил бы по себе незабвенное имя уже тем, что был основателем Первого кадетского корпуса. Удостоенный высокой доверенности императрицы Анны Иоанновны, он в самом начале царствования сей государыни, в бытность ее в Москве, после празднества коронации, убедил ее исправить упомянутый недостаток, важный тем, что российские дворяне в собственном своем Отечестве не предвидели для себя блистательного поприща и невольно уступали первенство чужестранцам. По представлению графа Миниха о необходимости учредить заведение, которое бы доставляло армии сведущих офицеров, императрица указом 29 июля 1731 года повелела основать оное под названием Кадетского корпуса для 150 дворян российских и 50 эстляндских и лифляндских.
В том же году 18 ноября состоялся Регламент корпуса, по которому кадеты были разделены на две роты в каждой 100 человек, в том числе прапорщик, подпрапорщик, 4 капрала и 15 гренадер, и обучались следующим предметам: Закону Божию; языкам российскому, немецкому, французскому и латинскому; географии, истории, математике (арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, астрономии и механике), физике, военным наукам (артиллерии и фортификации), архитектуре, чистописанию, рисованию и фехтовальному искусству. Сверх сего, смотря по способностям, полагалось обучать некоторых кадет юриспруденции и музыке, вольтижированию и верховой езде (сей последней обучались 50 человек, в том числе один офицер, и потому назывались Конными кадетами).
Главное начальство над Корпусом было поручено виновнику его учреждения, графу Миниху, а директором или подполковником оного назначен генерал-майор барон фон Люберас, знаменитый строитель канала Петра Великого в Кронштадте. К командованию 1-ю ротою определен инженер-майор Де Гонон, 2-ю капитан Де Бодан, а в помощь к ним капитан-поручики Де Бонг и фон Варшенберг.
На ходовое содержание Корпуса полагалось 33 846 руб. и сверх сего на первое обзаведение оного отпущено Миниху 15 тысяч руб.
Для помещения кадет императрица назначила в С.-Петербурге на Преображенском (ныне Васильевском) острове большой каменный дом с садом и службами, принадлежавший первоначально знаменитому любимцу Петра Великого князю Меньшикову, по падении же его отданный вице-канцлеру графу Остерману, который в замен за сие получил почти все место и строения, заключавшиеся на Адмиралтейской стороне между Петровскою площадью, набережною Большой Невы и каналами Крюковым и Адмиралтейским.
Место, пожалованное Кадетскому корпусу, занимало тогда, как и теперь, все пространство между Большою Невою, зданием Двенадцати коллегий, Малою Невою и каналом, бывшим между 1-ю и Кадетскою линиями, исключая небольшого участка земли, где ныне построены частные дома между Малою Невою и Загибениным переулком. Окружность оного имела до двух с половиною верст.
Каменное строение простиралось только по набережной Большой Невы и до сего времени почти не изменило своего наружного вида. Внутри находилось несколько каменных флигелей, в том числе нынешняя Евангелическая церковь, и несколько отдельных деревянных строений, из которых в одном помещалась Греко-российская церковь во имя Воскресения Христова. Все остальное место, вплоть до переулка и Малой Невы, занимал сад.
Дом, отданный под Кадетский корпус, находился в совершенном запустении. Почти все комнаты были обращены в кладовые, принадлежавшие разным чиновникам Коллегии иностранных дел, и очищение оных производилось с такою медленностью, что совершенное принятие дома в корпусное ведомство, начатое в декабре 1731 года, окончилось не прежде октября 1732. В течение сего времени пожалована Корпусу для содержания экономии состоящая в С.-Петербургской губернии Восковицкая мыза с приписными к оной 715 душами обоего пола.
По определении таким образом числа кадет и прочих чинов, учебных предметов, содержания и места для помещения Корпуса чрез день по подписании Регламента (20 ноября 1751 года) обнародован указ о приглашении дворянских детей записываться в Кадетский корпус:
в Москве – у Дежурного генерал-адъютанта,
в Санкт-Петербурге – у графа Миниха,
в Лифляндии и Эстляндии – у губернаторов.
При сем случае императрица назначила сама в кадеты 12 пажей незадолго пред тем скончавшихся царицы Евдокии Феодоровны и Царевны Параскевии Иоанновны.
4 декабря того же года последовал вторичный указ о приглашении в кадеты с подробным изложением выгод, какие предоставлялись дворянству учреждением Корпуса.
Благодетельный призыв монархини был услышан с радостию, и дворянство поспешило оным воспользоваться. Сенатор Новосильцов первый представил своего сына к определению в кадеты (Александр Васильевич Новосильцов был один из отличнейших воспитанников Корпуса и выпущен из оного в 1737 году поручиком). Примеру его последовали многие, и в течение одного месяца список записавшихся в Корпус заключал в себе самые почетные фамилии.
Из русских: Милославский, Васильчиковы, Вельяминовы, Протасовы, Колычев, Левашев, Бобрищевы-Пушкины, Бахметьев;
князья: Репнины, Долгорукие, Прозоровские, Волконские, Черкасские, Голицыны;
графы: Скавронские, Ефимовские, Тендряковы, Шереметев;
из лифляндцев и эстляндцев: Фелькерзам, Эссен, Пален, Розен, Корф, Берх, Гельфрейх, Гельвиг, Глазенан, Буксгевдин, Удом, Модем, Икскуль, Альбедиль, Герздорф и другие.
17 февраля 1732 года последовало открытие Корпуса. В сей день явились в оный первые 50 кадет, которые и были помещены в приготовленных для них комнатах.
Между тем, как начальство сего нового заведения занималось внутренним оного устройством, число записывавшихся в кадеты увеличивалось с каждым днем до того, что в марте их состояло но списку 308 человек. Желая доставить всем им способы к образованию себя для военной службы, граф Миних исходатайствовал у императрицы указ об увеличении числа кадет до 500 человек. По штату 12 мая того же 1732 года Корпус разделен на 5 рот, каждая в 120 человек, в соразмерности с сим умножено число чиновников и служителей и на содержание Корпуса положено 65 105 руб.
14 июня последовало открытие Рыцарской академии – так назывались Кадетские классы. До того дня по неимению учителей кадет занимали экзерцициею. Время их было распределено следующим образом: в 4:45 с пробитием зари они вставали; в 5:30 молились и завтракали; в 6 уходили в классы и оставались там до 10; с 10 до 12 занимались экзерцициею; в 12 обедали; в 2 отправлялись опять в классы; в 4 собирались вторично для экзерциции, продолжавшейся два часа; в 7 ужинали; в 9 с вечернею зарею ложились спать.
Кадеты жили по шести и семи человек в одной комнате и имели позволение держать при себе сверх казенной прислуги своих крепостных или наемных слуг. Одежду их составляли: темно-зеленый суконный кафтан с красным подбоем и золотым по борту позументом, лосиного цвета суконный камзол и такое же нижнее платье; гренадеры носили шапки, мушкетеры – шляпы. Упражнявшиеся в верховой езде надевали во время оной сверх кафтанов суконные лосиного цвета супервесты (наподобие кирас) с черными суконными же орлами.
В воскресные и праздничные дни кадеты ходили с парадом в церковь и по окончании Литургии увольнялись из Корпуса в числе 15 или 20 надежнейших из роты. Таковым строжайше подтверждалось соблюдать на улицах установленную форму, а отдавать честь не только офицерам, но и всем знатным кавалерам и дамам. Кроме сего, по воскресеньям являлось к графу Миниху по одному кадету из роты на ординарцы[3]; удостоенных сей чести посылали предварительно к танцмейстеру: учиться, как к начальнику подходить и ему комплимент делать.
Граф Миних и барон Люберас неусыпно заботились об устройстве и пользе вверенного им заведения. Последний жил в оном и был неотлучно с кадетами, в их спальнях, в классах, при экзерциции, во время обеда и ужина, строжайше наблюдал за нравственностью и прилежанием воспитанников; словом, вполне соответствовал своему важному назначению.
Сама императрица обращала особенное внимание на Кадетский корпус и в знак благоволения своего к оному пожаловала ему в исходе лета 1732 года знамя. Событие сие происходило следующим образом: в назначенный императрицею день, пред полуднем, 115 кадет, построенных в роту, были приведены генералом Люберасом на Адмиралтейский луг (между Мойкою и нынешним Адмиралтейством). Вскоре по приходе их прибыла государыня в сопровождении многочисленной и блистательной свиты, после нескольких милостивых приветствий, обращенных ею к кадетам, приказала подать знамя и собственною рукою прикрепила оное гвоздем к древку; принцесса Анна Карловна (впоследствии правительница) утвердила второй гвоздь, граф Миних прибил третий и возвратил знамя императрице, вручившей оное прапорщику – князю Репнину, отличнейшему из воспитанников Корпуса (князь Петр Иванович Репнин вступил в Корпус 17 февраля 1732 года; выпущен из оного в 1737 году поручиком и отправлен волонтером в Австрийскую армию; впоследствии он был генерал-поручик и полномочный министр при Испанском дворе). После сего кадеты в присутствии государыни занимались около часа экзерцицею и при стечении великого множества народа возвратились в Корпус, где знамя было поставлено в квартире директора (знамя сие было атласное белое, с черным посредине двуглавым орлом и пунцовыми по углам фламами, на которых был изображен вензель императрицы).
Вскоре после сего пожалованы знамена остальным двум ротам (по тогдашнему положению каждая рота имела знамя), а конные кадеты получили богатый штандарт.
По медленности, с каковою производилась сдача дома в Корпусное ведомство, по исправлению и переделке комнат не все кадеты могли поместиться в Корпусе, а жили большею частию поблизости оного в частных домах, нанимая квартиры на собственный счет, что продолжалось до самой зимы 1732 года. Для учебных пособий кадет учреждена Люберасом небольшая библиотека, предпочтительно из латинских книг; для практического учения артиллерии присланы в Корпус две 12-фунтовые пушки, кои были поставлены на набережной перед большим подъездом у нынешней Греко-российской церкви; над фронтоном дома сделан государственный герб; для верховой езды устроен большой рейтбан, а дабы Корпус имел своих музыкантов, прислано в оный несколько малолетних солдатских детей. Для переездов чрез Неву даны Корпусу перевозные суда, и все принадлежавшие к оному получили право проходить безденежно Исаакиевский мост.
Здание Первого кадетского корпуса в Санкт-Петербурге. Меньшиковский дворец на Васильевском острове
Императрица до самой кончины своей удостаивала вниманием Корпус, и к чести оного должно сказать, что августейшая его учредительница имела утешение видеть плоды забот своих о его пользе.
Уже в первые годы по его основании начальства разных частей государства старались наперерыв иметь в своем ведении воспитанников Корпуса, и кадеты оправдали таковые выборы ревностною службою. Знаменитый основатель Оренбургской линии статский советник Кирилов был первый, просивший о присылке к нему кадет, вследствие чего и были к нему отправлены с производством в прапорщики кадеты: Спиридов, Бахметьев и Вяземский. Они были первые, выпущенные из Корпуса (8 июня 1734 года). <…>
В апреле того же 1762 года в Корпусе последовало большое преобразование. В одно время с существованием сего заведения в С.-Петербурге находились два других Корпуса: Морской и Артиллерийский; желая, чтобы все оные не только равно пользовались монаршим вниманием, но и получали бы одинаковое воспитание, имели одинаковый образ мыслей, император Петр III повелел соединить два последних Корпуса с Сухопутным и уже из оного, смотря но склонностям и способностям, выпускать офицерами в армию, во флот и в артиллерию. Таковое соединение трех Корпусов требовало необходимо изменения прежних их штатов, и потому было положено содержать Корпус в числе 920 человек. По сему преобразованию кадеты делились на две гренадерские и шесть мушкетерских рот, в каждой по 100 человек, и один кирасирский эскадрон в 120 человек; на ежегодное содержание Корпуса было определено 170 457 руб. Но прежде нежели последовало таковое соединение, императрица Екатерина II признала полезным отменить оное и 8 августа того же 1762 года повелела оставить Корпуса на прежнем основании, т. е. по штату 2 декабря 1759 года. <…>
В 1765 году 7 марта Корпус поступил в непосредственное ведение самой императрицы, управлять же оным повелено генерал-поручику Л. И. Бецкому и генерал-майору Философову. В августе сего же года состоявшие при Корпусе 150 мастеровых расформированы, вместо них из той же суммы 6 тыс. руб. положено содержать 40 классных и 10 гимназических учеников для доставления со временем Корпусу сведущих учителей и гражданских чиновников.
Поступление Корпуса в непосредственное ведение императрицы было предвестником тех великих милостей и того внимания, каких оный удостаивался до самой ее кончины. Бецкий, с 10 мая 1766 года уже один управлявший Корпусом, занялся по высочайшей воле сочинением для оного нового Устава и штата, до окончания и утверждения которых императрица повелела учредить при Корпусе Правление. В члены оного назначены корпусные: полковник Фрейман, еще два штаб-офицера и два капитана. 11 сентября 1766 года последовал ожиданный Устав, истинно драгоценный дар государству. Написанный во всем сообразно своему времени, оный принадлежит к числу тех книг, кои, принеся особую наивеличайшую пользу, сохраняют всегда и везде свою цену и достоинство. В нем изображено обстоятельно и ясно, как, когда и чем руководствоваться при воспитании кадет; ничего не забыто, что могло служить к образованию нравственному, ничего не упущено и для развития способностей телесных.
В силу сего Устава Корпус, наименованный Императорским сухопутным шляхетным кадетским, был поручен управлению Совета, коего члены назначались самою императрицею, и генерал-директору. Число кадет не изменилось, но вместо прежних шести рот учреждены пять возрастов; вместо приемов во всякое время, когда только были вакансии, положено принимать в кадеты не иначе как чрез каждые три года и не старее шести лет от роду. Воспитанник поступал в 1-й возраст, по прошествии трех лет переходил во 2-й, чрез столько ж времени в 3-й и, следуя таковым порядком далее, оставлял Корпус не прежде, как пробыв в оном пятнадцать лет. Кадеты 1-го возраста были подчинены женскому надзору, а в четырех остальных – воспитателям из военных офицеров и гражданских чиновников. При вступлении кадета в 4-й возраст ему предоставлялось избирать воинскую или статскую службу, но не иначе как по уважительным причинам, как то: по склонности, состоянию, здоровью и т. п.
Воспитанникам двух старших возрастов дозволялось в большие праздники и церемониальные дни являться по нескольку человек ко двору в сопровождении директора Корпуса, офицеров или профессоров. Увольнение кадет со двора было прекращено, но для свидания их с родственниками назначены особые часы по воскресным дням; впоследствии же времени отстроен для сего большой зал, называвшийся тогда Собраничным, а ныне занимаемые Музеумом Корпуса.
Круг учебных занятий кадет был значительно распространен, приведен в лучшую систему и приспособлен к понятиям воспитанников каждого возраста.
Кадеты, окончившие курс воспитания, поступали на службу, смотря по их поведению и успехах в науках, прапорщиками и поручиками.
Экзамен производился в присутствии Генерал-директора и одного из членов Совета. Отличившиеся на оном получали медали: в 5-м возрасте золотые, а в 1-м серебряные. Удостоенные таковой награды носили на кафтанах золотые и серебряные нашивки, состоявшие из лаврового венка и внутри оного Корпусного герба. Раздача медалей производилась с большим торжеством старшим членом Совета в присутствии знатнейших особ обоего пола и при собрании всех чиновников и кадет Корпуса.
Кроме сего лестного и поощрительного одобрения, воспитанникам, окончившим курс наук, разрешалось путешествовать три года в чужих краях на счет казны. Еще достойно примечания, что во время собраний Совета у дверей залы оного становили на часы двух кадет. <…>
1827 год есть один из самых достопамятных в летописях 1-го Кадетского корпуса. В сем году 18 июня при выступлении кадет оного за город, в лагерь, государь император к продолжению неизреченных к ним милостей поставил в ряды их, в стрелковый взвод, августейшего своего сына. Наследник престола в мундире рядового лейб-гвардии Павловского полка шел в строю с кадетами до самой деревни Кузьминой, по Царскосельской дороге, а во время привала по воле государя встал на часы у Корпусного знамени – пример, подобного которому не встречаем в истории от времен Петра Великого!
В следующие два дня Его Императорское Высочество удостоил обедать с кадетами за одним столом, коим их угощал государь император при Царском Селе.
В пятинедельное пребывание кадет 1-го Кадетского корпуса в лагере они неоднократно имели счастие видеть в рядах своих наследника, то разделяющего их военные упражнения, то участвующего в их завтраках и обедах, гуляньях и играх.
15 июля государь император дозволил Его Высочеству стать в строй 1-го Кадетского корпуса, за унтер-офицера. Во все сие время государь император и императрица не переставали изъявлять кадетам новые милости, присутствовать при их воинских ученьях и забавах, удостаивать лестными разговорами; одним словом, обходились с воспитанниками как бы с собственными детьми своими. <…>
В 1830 году (20 апреля) высочайше утвержденным Уставом о Военно-учебных заведениях второго класса, к которым причислен и 1-й Кадетский корпус, доставлены ему многие преимущества. Отличнейшим из кадет открыт путь к служению в гвардии; классы, а с оными и учебные предметы разделены на степени; надзор за кадетами и содержание увеличены. Посредством сего Устава подлежащие оному военно-учебные заведения получили между собою теснейшую связь и одинаковость в образе управления и воспитания. В том же году 21 мая состоялась монаршая воля об учреждении для высшего управления Кадетскими корпусами особого Совета под председательством генерала от инфантерии графа И. А. Толстого. Совет сей, называемый Советом о Военно-учебных заведениях, имеет свои собрания в 1-м Кадетском корпусе в одной из комнат, кои некогда занимал светлейший князь Меньшиков.
Вскоре после упоминаемого Устава 21 октября того же 1830 года последовал новый штат 1-го Кадетского корпуса, по которому положено содержать в оном 600 кадет с разделением на пять рот: Гренадерскую, 1-ю, 2-ю и 3-ю Мушкетерские и Неранжированную. Бывшее при Корпусе малолетнее отделение упразднено, а кадеты оного поступили частию в Неранжированную роту, частию в Александровский корпус, находящийся в Царском Селе и принадлежащий к числу полезных учреждений ныне царствующего императора. Корпус сей, наименованный в честь Александра I, состоит под высоким покровительством самой императрицы, а кадеты – под надзором воспитательниц. Они остаются там до 10 лет, когда сей возраст дозволяет им поступить в Неранжированные роты прочих Кадетских корпусов.
В 1830 году 1-й Кадетский корпус с прочими военно-учебными заведениями проводил часть лета по-прежнему в лагере, под Петергофом; по-прежнему был предметом беспрерывных и великих милостей Их Величеств императора и императрицы и по прежнему имел счастие видеть в рядах своих наследника престола, делящего с ними лагерные труды и увеселения. В 1831 году кадеты стояли опять лагерем сначала при Петергофе, а после близ Царского Села, у Софии, и были особенно осчастливлены милостию монарха. В то самое время, когда Корпус еще был опечален вестью о кончине цесаревича и великого князя Константина Павловича, государь император не токмо назначил в преемники ему августейшего своего брата, но еще удостоил 1-й Кадетский корпус особенною милостию – счастием, какого оный еще не имел с самого своего учреждения, – принятием на себя звания шефа Корпуса. Высокая сия милость объявлена 25 июня самим государем баталиону 1-го Кадетского корпуса, стоявшему в параде при Петергофском дворце.
Но император сим еще не ограничил своих милостей к 1-му Корпусу: Ему благоугодно было осчастливить его повелением, чтобы Гренадерская рота[4] сего заведения, носившая на себе прежде имя цесаревича Константина Павловича, именовалась ротою Его Величества. Но как изобразишь тот восторг, в который были приведены офицеры и кадеты 5 июля 1851 года, когда августейший их шеф предстал пред ними в мундире их Корпуса? Под высоким покровительством монарха, при благоволении наследника престола и под главным начальством великого князя Михаила Павловича 1-му Кадетскому корпусу остается только желать, чтобы столь счастливое его состояние было непрерывно и продолжительно!
Оканчивая обозрение всех событий, происходивших в 1-м Кадетском корпусе в продолжение ста лет, нельзя умолчать, что для учебных пособий кадет при нем находятся в бывшем Собраничном зале и смежных с ним комнатах огромная библиотека, богатое собрание артиллерийских, фортификационных и архитектурных моделей, большое количество физических машин и инструментов и небольшой, но заслуживающий внимания натуральный кабинет.
Для помещения больных воспитанников имеется обширный лазарет; для снабжения оного лекарствами – аптека; для печатания книг – типография; для кадет, обучаемых верховой езде, – пространный манеж; для прогулок, в свободные часы, – сад; короче сказать, 1-й Кадетский корпус можно уподобить особому городу, содержащему все, что только потребно для его жителей.
Кадеты проводят в классах семь часов в день и еще, кроме сего, обучаются: экзерции, верховой езде, гимнастическим упражнениям и танцованию. В воскресные и праздничные дин их увольняют к родственникам, а остающиеся ходят в церкви, коих Корпус имеет три: Греко-российскую, Евангелическую и Католическую.
По субботам, по воле Его Высочества Главного начальника, отличнейшие из воспитанников военно-учебных заведений, а в сем числе и 1-го Кадетскаго Корпуса, бывают привозимы к нему поочередно к обеденному столу и остаются с высоким семейством до позднего вечера. В сих собраниях великий князь и его супруга снисходят с такою милостию к юным питомцам, какую могут оказывать только родители своим детям. Кроме сего, кадеты нередко удостаиваются приглашения на обеды и вечера к великому князю-наследнику и при сих случаях видят новые знаки благоволения к ним Его Высочества.
От самого учреждения своего до сего времени благотворимый венценосцами России 1-й Кадетский корпус как бы в признательность к такому вниманию доставил государству столько полезных и знаменитых людей, что исчисление их могло бы занять особую книгу.
по части военной он образовал фельдмаршалов: Румянцева, Прозоровского и Каменского;
для поприща гражданского: генерал-прокуроров Вяземского, Беклешова, Стрекалова, Храповицкого, Ахвердова и многих других;
из писателей: Сумарокова, Хераскова, Озерова, Крюковского.
К сему должно прибавить, что большая часть военно-учебных заведений имела директорами бывших воспитанников 1-го Кадетского корпуса; питомцы оного участвовали во всех победоносных походах Российских армий от Торнео до Арзерума, от подошвы Арарата до берегов Сены; сражались с неприятелями на водах морей Балтийского, Черного и Средиземного; имели участие в плаваниях вокруг света, в открытии новых стран и сами открывали оные (известный мореплаватель, флота капитан О. А. Коцебу воспитывался в 1-м Кадетском корпусе). Еще теперь, когда почти во всех частях государственного управления служат бывшие воспитанники 1-го Кадетского корпуса и когда весьма многие из них занимают почетные места в армиях, надежда России, наследник престола, окружен особами, образовавшимися в сем заведении (воспитатель цесаревича Александра Николаевича генерал-майор К. К. Мердер и состоящие при Его Высочестве генерал-адъютант П. П. Ушаков и лейб-гвардии Измайловского полка капитан С. А. Юрьевич были кадетами и офицерами в 1-м Кадетском корпусе).
Наконец, можно ли не упомянуть, что друг и сотрудник бессмертного Кутузова по незабвенной кампании 1812 года граф К. Ф. Толь – воспитанник Корпуса, доставившего Отечеству Румянцева-Задунайского.
Из сего краткого обзора видно, что Первый кадетский корпус во все времена своего существования пользовался вниманием монархов. Благотворя юношеству, в нем воспитываемому, ныне царствующий император делается благодетелем всего русского дворянства, всей России. Кто из принадлежащих к Корпусу не чувствует цену монарших милостей, кто из юных его воспитанников не запечатлел уже в сердце своем глубочайшей признательности и беспредельной преданности к государю и его августейшей фамилии, кто из них не будет готов принести им в жертву все свои труды, силы и самую жизнь! Чувства непоколебимой верности и благоговейной любви к высоким виновникам их счастия пребудут в них навсегда неизменными. Чувства сии, переходя от отца к сыну, от сына к внуку, переживут веки и поколения и в позднейшем потомстве будут несокрушимым щитом престола, а с ним и Отечества.
Из воспоминаний (К. К. Зенденгорст, ок. 1806–1871)
…В царствование Александра I военно-учебные заведения находились под покровительством цесаревича, великого князя Константина Павловича как главного начальника Пажеского и всех кадетских корпусов. Отечественная война 1812 года и заграничный поход 1813 и 1814 годов, в которых цесаревич принимал непосредственное участие, отвлекали его от любимых занятий. В 1816 году цесаревич был назначен главнокомандующим польской армией и отправился в Варшаву; бывшие корпуса состояли под непосредственным начальством гг. директоров без всякого над ними контроля.
При вступлении моем в заведение семилетним ребенком в 1813 году директором 1-го кадетского корпуса был генерал-лейтенант <Федор Иванович> Клингер, весьма угрюмый и суровый человек. Не отличаясь «мягкосердием», Клингер был неумолимо строг с кадетами; снисхождение и ласковое обращение с питомцами были чужды его сердцу; дети боялись его. В продолжение девятнадцатилетнего управления корпусом (с 1801 по 1820 год) генералом Клингером не было сделано никаких улучшений ни в нравственном, ни в физическом и ни в учебном воспитании кадет; то было время какой-то безжизненности в корпусе. Кроме того, Клингер, как ученый, занимал почетные должности и по женским учебным заведениям; но, как иностранец, не желал выучиться русскому языку, который не мешало бы ему знать, как директору учебного заведения в России; с кадетами Клингер объяснялся на французском языке, а инспектор классов переводил нам по-русски; отдавая приказание заключить виновного кадета в тюрьму[6], Клингер говорил: «На турма ево». Вот все, что он мог сказать на русском языке. <…>
Малолетнее отделение, состоявшее в то время при 1-м кадетском корпусе, было разделено на 6 камер, под управлением дам. <…>
В корпусе были тогда открытые галереи, по которым дети должны были проходить из дортуара в столовую, из столовой в классы, из классов в залу. Зимой, в 20 градусов с лишком мороза, прогулки эти по галереям были довольно ощутительны и неприятны, тем более что одежда наша была легкая: суконная куртка с брюками, башмаки и нитяные чулки, голова и шея открытые, о наушниках и перчатках не было и помина; в этом костюме летом жарко, а зимой – холодно. Наши камерные дамы, сопровождая нас по утрам из дортуара в столовую, чтобы подкрепить наши детские силы габерсупом[7], надевали зимой меховой салоп[8] и теплый капор[9], а кадеты в означенном костюме следовали за ними в должном порядке – попарно, маленькие впереди.
Полы были окрашены только в лазарете; в зале и дортуарах были простые и мылись едва ли один раз в неделю. В рекреационной зале был один стул для дежурной дамы, небольшой ларь для наших нянек, и затем положительно – никакой другой мебели.
Всякий может себе представить, что происходило в этой зале при сборе не менее 150 человек детей, которые ходили, бегали и резвились; дежурная дама, по снисхождению к детям, довольно долгое время терпела шум и гам кадет и, наглотавшись пыли досыта, наконец призывала нас садиться, и мы располагались на полу – по-азиатски.
Вместо чаю нам давали поутру тарелку габерсупу с хлебом, а в четыре часа пополудни небольшую булку и стакан невской воды; о прочей пище не буду распространяться, скажу только, что в то время кадеты нередко заболевали скорбутом[10].
По методе тогдашнего воспитания розги были необходимое и естественное средство для исправления детей в их нравственности. На этом основании наши камерные дамы не упускали случая употребить это материнское наказание, нередко и за маловажные детские шалости. M-me Бертгольд, как директриса, наказывала детей за особые важные проступки – эти экзекуции производились в классах, и после наказания кадет был обязан со слезами на глазах поцеловать руку m-me Бертгольд и поблагодарить ее. Домашние наказания производились собственноручно нашими дамами, как мать наказывает своего непослушного и капризного ребенка-сына; следовательно, об этом знали только наши камерные товарищи, которые не выносили из избы сора, потому что между кадетами была примерная дружба и товарищество, которое не изменялось и не прекращалось вне корпусных стен. Публичное наказание m-me Бертгольд чрезвычайно оскорбляло наше детское самолюбие – оно производилось служителем, состоявшим при отделении.
Форма кадетов XVIII века.
Первый кадетский корпус.
Рисунок
Пробыв шесть лет в малолетнем отделении, я был переведен в роты, в 1819 году в числе пяти кадет удостоился поступить в гренадерскую Его Высочества цесаревича роту[11]. В то время капитаном той роты был Карл Карлович Мердер (впоследствии попечитель ныне благополучно царствующего государя императора <Александра Николаевича>).
По какому случаю рота эта называлась Его Высочества цесаревича? Расскажу, что слышал по этому предмету.
По рассказам стариков-очевидцев, во время посещения императором Павлом Петровичем бывшего Шляхетного кадетского корпуса Его Величество уронил палку или трость (с каким-то умыслом); один из кадет того корпуса подбежал тотчас и, подняв трость, имел счастье вручить Его Величеству; тогда император Павел Петрович сказал: «Повелеваю этому корпусу именоваться Первым кадетским корпусом, и сыну моему, цесаревичу Константину, – шефом гренадерской роты этого корпуса».
В первый день нашего перевода К. К. Мердер обласкал нас и пригласил к себе, где провели мы несколько часов в кругу его доброго семейства.
Пища в ротах в то время была улучшена: поутру вместо чаю давали кадетам две булки; обед состоял из трех, а ужин – из двух блюд. Одежда была следующая: двубортный мундир с золотым галуном по воротнику и на обшлагах и серые брюки с крагами. Эти солдатские краги из толстой кожи и дурно пригнанные портили ноги кадетам; просидеть в них восемь часов в классах была настоящая мука или пытка, потому что ноги делались от краг как будто налитые свинцом.
В корпусе в то время не было никаких гимнастических упражнений, кадеты делали весьма мало моциона, и вследствие этого несвойственного юношеским летам костюма у многих кадет болели ноги и делались кривыми. У нас в корпусе был тогда кадет Кирхохлан, привезенный из Греции; у него болели ноги до такой степени, что он едва передвигал их; всходить на лестницу и спускаться с нее ему было чрезвычайно трудно, потому что у него не сгибались ноги; ходьба его из дортуара в столовую, в залу, в классы и обратно продолжалась в каждый конец едва ли не более как по десяти или пятнадцати минут, а потому он всегда и всюду опаздывал. Зимой, во время больших морозов, из жалости к нему два сильных кадета брали Кирхохлана под руки и, подняв на воздух, несли его в таком положении ускоренным шагом. Несмотря на такое болезненное состояние ног у Кирхохлана, он носил с прочими кадетами солдатские краги; наконец корпусное начальство сжалилось над ним и только в последнее время пребывания его в корпусе приказало сшить ему серые брюки – без краг; по вышеизложенным обстоятельствам родные Кирхохлана должны были взять его из корпуса. <…>
Инспектором классов Первого корпуса был генерал-майор Михаил Степанович Перский <…>. Ласковое обращение с воспитанниками, неусыпные труды и заботы об умственном нашем образовании приобрели М. С. Перскому всеобщее уважение и искреннюю признательность кадет. <…>
Считаю нелишним также упомянуть здесь о бывшем старшем докторе, статском советнике Зеленском, и передать его странности, происходившие будто бы вследствие душевной его скорби о потере нежно любимой им жены.
Доктор Зеленский, делая визитацию по лазарету, если замечал, что некоторые из больных, желая остаться лишний день в лазарете, выказывали ему жалкую и страдальческую физиономию, он озадачивал тех кадет следующими словами: «Гримасы не делать и стоять предо мной как пред Иисусом Христом! Бог, Ломоносов и я! Возьму за пульс – все узнаю; о чем думаешь – узнаю!» Такие выходки доктора Зеленского не следовало считать признаком умственного его расстройства (как предполагали другие), но были не что иное, как шутки, употребляемые им с теми кадетами средних классов, которые своим притворством намеревались обмануть его. Зеленский был очень добрый человек и любил кадет; когда бывали труднобольные, то он находился в лазарете почти безвыходно, оказывая им всевозможные медицинские пособия, дабы облегчить их страдания; многие из них выздоравливали, обязанные вполне искусству и неусыпному за ними ухаживанию доктора Зеленского.
Теперь я должен говорить о весьма неприятном предмете – о взысканиях, которым подвергали кадет за их проступки; постараюсь, сколько возможным, быть кратким. <…> За важные проступки виновные кадеты были заключаемы в тюрьму на неделю и более (место заключения кадет, как я объяснял выше, не называлось «карцером»). По рассказам кадет, находившихся в заключении, эта тюрьма состояла из небольшой отдельной комнаты, куда проникал слабый свет чрез небольшое окошечко с железной решеткой; в ней находились кровать и стол, прибитые к полу; кровать без соломенника, а вместо подушки были прибиты доски в наклонном положении; с виновного снимали мундир и надевали солдатскую шинель, и он находился на пище св. Антония: на хлебе и воде. Когда оканчивался срок заключения, ротный командир приходил в тюрьму, сопровождаемый четырьмя служителями с пучками розог, и заключенный подвергался жестокому телесному наказанию, всегда тщательно скрываемому от кадет. <…>
Русская пословица говорит: «С одного вола двух шкур не дерут!» – но корпусное начальство ее не придерживалось: за каждый сколько-нибудь важный проступок виновный кадет почти постоянно подвергался двум, а иногда и трем наказаниям.
Кадеты, испытавшие телесное наказание, рассказывали, будто бы розги «вымачивались в воде», чтобы сделать наказание более «чувствительным». Если допустить справедливость таких рассказов, то, по всей вероятности, это делалось без ведома ротных командиров, самими служителями, так как между ними были очень грубые и жестокие люди; исполняя обязанность «палачей» при экзекуциях, они секли кадет без всякой к ним жалости.
Такое жестокое и позорное для благородного юношества телесное наказание, оскорбляя врожденные благородные и возвышенные чувства, озлобляло многих кадет до невероятности, так что при наказании некоторые из них с твердым и истинно рыцарским характером, дабы не кричать и скрыть боль от наказания, или, лучше сказать, чтобы пересилить эту боль, кусали до крови свои пальцы! Это не вымысел, но факт, который я могу объяснить лично и назвать их по фамилии.
В 1819 году генерал-адъютант императора Александра I, граф Петр Петрович Коновницын, был назначен главным директором Пажеского и других кадетских корпусов, Дворянского полка и императорского Царскосельского лицея с принадлежавшим ему пансионом, а в 1820 году генерал Клингер по прошению уволен от звания директора 1-го кадетского корпуса. Вместо его директором 1-го корпуса назначен инспектор классов генерал-майор Перский с оставлением при прежней должности.
С назначением <…> Коновницына в корпусе все переродилось и изменилось к лучшему. <…> Какая-то невидимая сила руководила поступками кадет: мы старались быть благонравными, послушными, и все делалось без приказаний и напоминаний со стороны корпусного начальства; граф Коновницын был в состоянии сделать такой счастливый «переворот» во всех корпусах.
Если посещения графа Коновницына бывали во время сбора кадет в саду или в зале, то всякий спешил навстречу любимому начальнику, а в малолетнем отделении дети окружали графа Коновницына как нежно любимого отца и положительно заграждали ему дорогу; каждый желал удостоиться ласки или услышать приветливое слово от графа. Таковые сцены были довольно продолжительны, так что директор корпуса, сопровождавший графа Коновницына, должен был просить детей дать дорогу пройти графу.
Это счастливое время продолжалось только три года. Летом 1822 года разнеслась в корпусе плачевная весть о смерти графа Коновницына; в то время граф с семейством жил на даче, где последовала его кончина. Отпевание тела графа Коновницына совершалось в церкви 1-го кадетского корпуса, и при выносе гроба многие из бывших кадет пролили непритворные слезы о потере всеми уважаемого начальника и незабвенного воспитателя! <…>
После умершего графа Коновницына главным директором Пажеского и всех кадетских корпусов, а также и Царскосельского лицея назначен генерал-адъютант граф Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, родственник князя Смоленского.
Я считаю нелишним передать некоторые сведения о впечатлениях о бывшем наводнении в Петербурге 7 ноября 1824 года.
В тот день, с раннего утра, по случаю чрезвычайно сильного ветра с моря вода в Неве начала прибывать с неимоверной быстротой, так что с 9 часов утра она выступила из берегов, затопив все низменные места в городе и по окрестности. Из первого верхнего класса, расположенного в среднем этаже, против корпусных ворот, где я провел все утро 7 ноября, в отворенную калитку можно было видеть постоянно возраставшую прибыль и быстрое течение воды по улице или 1-й линии Васильевского острова <…>.
По окончании классов в 11-м часу вода ворвалась в корпусный сад и во двор, сорвав все ворота с невероятной силой, вместе с толстыми железными крючьями. Вода бушевала целый день со страшной яростью, разрушая и истребляя до основания все встречающиеся ей на пути сколько-нибудь слабые преграды.
При этом общем бедствии нижний, жилой этаж в Первом корпусе, а также подвалы и кладовые со съестными припасами (частью спасенными) были затоплены водой; по этому случаю наш ужин в тот день состоял из остатков от обеда, но зато было вдоволь хлеба и булок. Впрочем, того же дня вечером мы чрезвычайно обрадовались, увидев из окон, что <…> начал ходить народ с фонарями, по чему можно было заключить, что вода сбыла; с этим радостным чувством кадеты легли спать, но многие из наших бывших товарищей провели ту ночь с душевным беспокойством, вспоминая о своих родных, живших в Галерной <улице> или в других, более низменных частях города, в которых бывшим наводнением произведены весьма значительные, страшные опустошения[12].
В ту зиму кадеты не были увольняемы в домовый отпуск даже на праздники Рождества Христова, в том внимании, что многие из их родных и знакомых по бедности оставались жить в сырых домах, бывших затопленными наводнением, а потому посещение родных в сырых их жилищах могло иметь вредное влияние на здоровье воспитанников. <…> При этом общем бедствии в корпусе, благодаря Бога, не было особенных несчастных случаев, даже все наши верховые лошади были спасены; но по случаю повреждений в манеже и мокрой земли в оном, а затем замерзшей от морозов, кадеты высших классов на долгое время были лишены единственного удовольствия в корпусе – верховой езды.
В 1825 году я удостоился быть представленным в офицеры и высочайшим приказом, состоявшимся в 28 день апреля, произведен в прапорщики с определением на службу в 1-й пионерный (ныне саперный) батальон…
Из воспоминаний (М. Я. Ольшевский, 1816–1895)
Второго сентября 1826 года, в день, назначенный для приема, матушка повезла меня рано утром в 1-й кадетский корпус и, по предварительно собранным ею сведениям, явилась прямо на квартиру директора, которым был в то время генерал-майор Михаил Степанович Перский. В приемной, указанной швейцаром, находились уже два других отрока со своими родителями или родными, явившимися с той же целью, как и я с матерью. Тут же находились два корпусных офицера и чиновник в вицмундире[14]. Один из них, высокий, стройный, красивый, был адъютант директора – капитан <Егор Иванович> Сивербрик. Он, подойдя ко мне, спросил мою фамилию, сколько мне лет, откуда я приехал и где обучался, – и мои ответы записал в находившуюся у него в руках книжку. То же самое повторено было им и с вошедшими вслед за мною другим будущим кадетом.
Недолго пришлось ждать директора. Он вошел в залу в мундире, при шпаге и со шляпой в руке, в какой форме, как оказалось впоследствии, он являлся всегда перед кадетами, обходя классы ежедневно утром и после обеда, посещая лазарет, дортуары, рекреационные и столовые залы. Ни один кадет не видел его в сюртуке или другой одежде. <…>
Подойдя ко мне и поклонившись матери, он обратился к ней с вопросом: «Это, без сомнения, ваш сын?» По получении же утвердительного ответа и по прочтении адъютантом моей фамилии, лет, откуда приехал и где обучался, директор обратился ко мне: «<…> садитесь вот за этот стол, и вас проэкзаменуют».
За указанным большим столом, стоявшим посередине залы, на котором стояло несколько чернильниц и лежали листы бумаги, уже сидели два будущих кадета и втихомолку решали арифметические задачи. Подошедший ко мне офицер сначала продиктовал из истории, а потом предложил несколько вопросов, касающихся продиктованного. Я хотя сообразил, что это относилось до древней истории, потому что речь шла о римлянах и карфагенянах, но не мог понять по сути по той единственной причине, что не обучался истории, как равно был малосведущ и в географии. А потому предложенные мне вопросы остались без ответа, притом, судя по выражению лица офицера, читавшего мое писание, заключить можно было о немалом числе сделанных мной орфографических ошибок. Когда же я взглянул на экзаменатора во время проверки моей арифметической задачи, состоявшей из простых именованных чисел, далее которых мои математические сведения не простирались, то я окончательно убедился в ничтожности моих познаний. Я был совершенно смущен; слезы готовы были брызнуть из глаз, но слова подошедшего ко мне директора, говорившего с матерью и потрепавшего меня по щеке, ободрили меня: «Voyons, mon cher; que vous serez un bon cadet[15]. По опыту могу сказать, что у вашего сына много хороших начал», – прибавил он, обращаясь к моей матери. <…> Мое переодевание было непродолжительно, и хотя нельзя сказать, что мундир и брюки хорошо сидели, но они меня мало беспокоили. Моими же мучителями с момента облачения моего в кадетскую форму оказались галстух и сапоги. Первый, надетый поверх рубашки, сшитой из довольно толстого холста, давил и тер мне шею; вырезковые же сапоги с дратвенными узлами и гвоздями на каблуках жали и терли мне ноги. Поэтому неудивительно, если по выходе из цейхгауза[16] я со слезами бросился в объятия матери и успокоился только после совета каптенармуса: «Не плачьте, сударь: если кадеты узнают – прохода не дадут, будут смеяться».
И эти слова простого человека сильно подействовали на мое детское воображение и задели мое самолюбие. Эти слова, так сказать, выжгли мои слезы, и я даже не заплакал при прощанье с матушкой, несмотря на то что расстался с нею до субботы. По заведенному в то время порядку свидания с родителями и родственниками в будничные дни не допускались, и кадеты увольнялись из корпуса только по воскресным и праздничным дням, с большой разборчивостью и не иначе как с провожатыми. Исключения делались для фельдфебелей, унтер-офицеров и кадет верхних классов, притом хорошей нравственности. Не увольнялись и такие кадеты, у которых не было в Петербурге родителей и родных, и таких затворников, не видевших Невского, Морской, Летнего сада, было немало. С новичками поступали тоже весьма строго и даже немилосердно; их не увольняли из корпуса до тех пор, пока они, кроме надлежащей выправки, не научались делать повороты и маршировать, а также носить кивер[17] и тесак[18], дабы могли отдавать честь как следует. <…>
Жизнь кадета прошлого времени, в особенности младшего возраста, уподоблялась автомату, действовавшему по барабану. Барабанный бой заставлял его просыпаться в 6 часов утра и против его желания оставлять, в особенности ежась зимой, свою хотя не мягкую, но теплую постель. Этот же бой укладывал его поневоле в постель в 9 часов вечера. По барабанному бою он нехотя, едва передвигая ногами, отправлялся в классы; по этому же бою стремглав вылетал из класса и сломя голову несся, если была зима, по скользким и занесенным снегом открытым галереям. Барабанный же бой, и притом самый приятный, призывал его в половине первого к обеду, а в восемь часов вечера – к ужину; по такому же бою пелась кадетами молитва, садились они за стол и вставали с молитвой из-за стола. Даже по воскресным и праздничным дням, а также в Великий пост во время говения кадеты собирались и отправлялись в церковь по барабанному бою.
У кадет не было своей собственной воли; они жили и действовали по приказанию и команде своего начальства. А начальства у него, в особенности в неранжированных третьей и второй ротах, было немало. В этих ротах, кроме ротного командира, его помощника, дежурных офицеров, имели право оставлять без сбитня, обеда и ужина, класть на доски, ставить в угол и даже на колени, драть за уши и давать затрещины фельдфебель и отделенный унтер-офицер. Новичкам же и «плаксам» доставалось еще несравненно более от так называемых «старых» кадет, которые старались выказывать над ними своего рода власть и вымещать злобу. Пожалуй, в поступках таких кадет и проявлялась воля, но за то, что они осмеливались своевольничать, наказывались, а иной раз даже очень строго.
К категории «старых» кадет принадлежали лентяи, отъявленные шалуны и коноводы всех побоищ и скандалов. «Старый» кадет носил особый отпечаток и своими манерами, походкой и неряшеством бросался в глаза каждому постороннему наблюдателю. Вот наружный очерк старого кадета: ноги колесом или кривые; куртка и брюки запачканные, а иной раз и разорванные, притом у первой крючки на воротнике и несколько пуговиц по борту не застегнутые, сапоги нечищеные, волосы взъерошенные, руки исцарапанные с грязными ногтями, кулаки сжатые, физиономия мрачная, а иной раз и подбитая, разговор грубо отрывистый, голос басистый.
За исключением гренадерской роты, как долженствовавшей состоять если не из самых прилежных, то нравственных кадет, каждая рота имела своих «старых» кадет, бывших на счету у начальства. Само собой разумеется, что меньшинство «старых» кадет находилось в неранжированной роте; наоборот же, первая рота по преимуществу состояла из таких кадет. Притом громадная разница была между теми и другими. «Старые» кадеты младших рот еще не могли считаться закоснелыми, испорченными отроками; шалости и проступки их не были так грубы и предосудительны, как проступки перворотцев.
Построение кадетов Первого кадетского корпуса.
Фото (конец XIX – начало XX вв.)
«Старые» кадеты младших рот кроме других непозволительных шалостей вступали иногда между собой в ожесточенный одиночный бой или дрались партиями, но не случалось, чтобы при этом они осмеливались оскорблять унтер-офицеров и фельдфебелей, а тем более офицеров. В первой же роте не раз случалось слышать, что такой-то унтер-офицер, подозреваемый в наушничестве, избит до полусмерти, а такой-то дежурный офицер ошикан и обруган, иной раз даже ротному командиру оказывалось непослушание; или распространится молва, что седьмовцы выгнали из класса и едва не прибили учителя. А седьмовцы, или «рогатые» – те же «старые» кадеты первой роты, 18-летние лентяи, 8–10-вершковые верзилы, сидевшие в седьмом верхнем классе, творившие вместо учения разные безобразия и ожидавшие выпуска из корпуса в офицеры если не армейских полков, то гарнизонных батальонов. Прозвище «рогатые» они получили от кадет же, воспитывавшихся в одних с ними стенах и евших одну и ту же кашу, но только выше стоявших по умственным и нравственным качествам. Смысл этого прозвища был тот, «что вы, дескать, братцы, глупы и грубы, как рогатая скотина». <…>
Противоположностью «старому» кадету младших рот был кадет «плакса», слабый телом и духом. Таким кадетом делался тот новичок, который не был в состоянии стойко переносить щипки, пинки, затрещины, кукуньки, ерши и побои товарищей шалунов и распускал нюни. Если же новичок плакал так громко, что своим плачем обращал внимание начальства и что через это трогавшие его шалуны наказывались, а и того хуже, если они наказывались по его жалобе, то такой новичок становился мучеником, не имевшим покоя ни в роте, ни в классах. Его старались подводить на каждом шагу: пачкали ему платье, обрезывали пуговицы на куртке, мяли его кровать, марали и рвали книги и тетради, вместо подсказывания, доведенного до высокой степени искусства, сбивали его в ответах. Случалось, что за такими кадетами оставалось прозвище «плаксы» надолго, при переводе их в другие роты и классы. Случалось, что такие мученики не выдерживали, чахли и умирали или по болезни оставляли корпус. В число таких кадет-мучеников попал вместе со мной поступивший кадет Кудрявцев, через год оставивший по болезни корпус.
Еще более строгому и жестокому кадетскому самосуду подвергались доносчики, ябеды и наушники. Таких кадет, кроме наносимых им зачастую побоев, все чуждались, и никто не говорил с ними как в роте, так и в классах. И такое отчуждение продолжалось не недели и месяцы, а годы; провинившийся получал прощение только по принесении публичного раскаяния и сознания в совершенной им вине.