– Подведем итоги, – реб Вульф, захлопнул книгу и посмотрел на собеседников. По традиции, заведенной еще покойным раввином, заседания совета синагоги всегда заканчивались изучением нескольких абзацев Талмуда.
– Соединять, соединять надо, – говаривал покойный раввин. Он имел в виду святое и будничное. Но раввин умер, и теперь реб Вульфу, бессменному старосте совета, приходилось, помимо финансовых отчетов, квитанций и прочей деловой канцелярии, готовить к заседанию еще и страницу Талмуда. Совсем непростой и весьма трудоемкий процесс.
За окном качался февральский дождь, ночь наступила рано, словно подгоняемая порывами холодного ветра. Членам совета не хотелось выходить из нагретого зала заседаний и, удерживая выворачиваемые ветром зонтики, пробираться домой через бурные потоки. Сливная канализация Реховота не была приспособлена к проливным дождям, ведь восемь месяцев в году над городом сияло неумолимое солнце, а в оставшиеся четыре иногда шел мелкий дождичек. Такие ливни, как сегодня, случались нечасто, и переделывать ради них всю систему не имело смысла. Экономически отцы города были правы, но в этот ненастный вечер их правота плохо утешала членов совета.
– Итак, – повторил реб Вульф, – в ктубе, брачном контракте, однозначно указано, что девственнице в случае развода полагается двести золотых, а недевственнице – сто. Жених был уверен, что его невеста – невинна, но когда после свадьбы выяснилось, что его ожидания оказались чрезмерными, решил развестись.
Супруги пришли в суд. Что говорит муж?
«Брачный контракт ошибочен! Я-то предполагал, что женюсь на девушке, а оно вон как оказалось. Как и когда она потеряла невинность, меня не касается. Будем считать, что ее изнасиловали до обручения со мной. Я не хочу жить с этой женщиной, даю ей развод и плачу сто золотых».
– Почему изнасиловали? – реб Вульф остановился и посмотрел на членов совета.
– Потому, – тут же ответил Нисим, – что если она это сделала по своей воле, то ей полагается жестокое наказание.
– Правильно, – согласился реб Вульф. – А что же говорит жена?
«Да, меня действительно изнасиловали, но уже после обручения. Замуж-то я выходила девственницей, и мне полагается двести золотых».
Кто из них прав?
– Мерзость! – сморщился Нисим. – Как это не похоже на людей Ренессанса. У них любовь была возвышающим душу чувством, святой страстью, а тут какая-то мелочная сделка.
– Оставь Ренессанс, – поморщился реб Вульф. – То, что у них называлось возвышающей душу страстью, у нас зовется подлейшим грехом. Скажи лучше, кто прав в споре.
– Жена права, – вмешался третий член совета – Акива.
– С какой стати? – не согласился Нисим. – Она лицо заинтересованное, может и соврать.
– А муж разве нет?
Нисим не ответил, и Акива продолжил.
– Верить нельзя ни ей, ни ему. Но муж предполагает, а женщина знает точно. И если нет свидетелей и нужно выбирать из двух мнений, я бы больше верил жене.
– Эта история, – сказал Нисим, протягивая руки к электрическому камину, – напомнила мне другую, недавно случившуюся в нашем городе. Догадываетесь, какую?
Члены совета отрицательно покачали головами. Возможно, они предполагали, о чем заговорит Нисим, но дождь продолжал поливать за окном так, словно его наняли за большие деньги, и торопиться было некуда.
– На улице Рош Римон проживает семейная пара. Тихие, незаметные люди. Он учится в колеле,[71] она – медсестра, работает в больнице. Женаты уже десять лет, а детей все нет.[72] Чего они только ни делали, к каким врачам ни обращались, а всё напрасно. Большое горе, что тут говорить.
Нисим замолчал. Ему, отцу восьмерых детей, тихая жизнь вдвоем с женой представлялась давно забытым счастьем. Но так принято считать, в таком виде история докатилась до его ушей, и он передавал ее в точном соответствии с услышанным. Ничего от себя – только факты. Вернее, сначала факты, а уже потом от себя.
– И вот однажды вечером, – голос Нисима стал набирать высоту, – несчастная женщина отправилась, как и все достойные еврейки, совершить омовение в микве. Когда она выходила из нее, подлый негодяй, бесчестный и бессовестный злодей, воспользовался ее слабостью, затащил в кусты, повалил и совершил гнусное надругательство над ее дамской честью и супружеским достоинством.
Вся в слезах, несчастная добралась до своего дома, кинулась к мужу в поисках утешения и защиты. И что же он сказал ей, чем помог в эту трудную минуту?
Нисим на секунду замолк, выдерживая паузу, а затем продолжил срывающимся голосом провинциального трагика:
– «Я тебе не верю! Я тебе не верю!» – вот всё, что смог сказать изнасилованной жене изучающий Тору человек! Так учили его помогать ближнему, так Святое Писание велит действовать в подобном положении?! Не верю!
Нисим сорвался на хрип, закашлялся и с минуту мотал головой, утирая проступившие слезы.
– Он бросил ей в лицо свои слова и ушел в другую комнату – продолжать заниматься. Если так себя ведет будущий раввин, то чего можно ждать от простых, неграмотных людей вроде нас с вами?!
Вопрос повис в воздухе, за столом на несколько секунд воцарилось неуютное молчание.
– Мне эту историю рассказывали несколько иначе, – нарушил его Акива. – Я ведь тоже живу на улице Рош Римон, а соседи всегда знают больше, чем просто любопытные. Ты, Нисим, изложил чистую правду, но не всю. Есть небольшой нюанс. Муж несчастной женщины по происхождению коэн.[73] А у коэнов, как ты знаешь, все строже. Обыкновенному еврею изнасилование не запрещает продолжать жить с женой. А коэну запрещает. Будущий раввин, в отличие от нас с тобой, Тору учил довольно неплохо. Он сразу понял, как найти выход из ситуации. Свидетелей изнасилования не было. Правильно?
– Правильно, – подтвердил Нисим.
– Значит, запрет или разрешение зависят от слов жены. Если муж им не верит, то изнасилования как бы не было. В том смысле, что она остается ему разрешенной.
– И это всё! – вскричал Нисим. – Холодный расчет, чистая логика! А где сердце, где сострадание, где жалость?! Петрарка не поступил бы так с Лаурой!
– А это ещё кто? – спросил Акива.
– Два итальянских гоя![74] – ответил Нисим. – Но как любили они друг друга, как сострадали – не в пример будущему раввину.
– Если бы он стал жалеть жену, – ответил Акива, – он бы тем самым подтвердил правдивость ее рассказа. А следовательно – развод. Вот и посуди, где нужно больше сердца и выдержки: поплакать вместе или сжать зубы и сделать вид, будто ничего не произошло.
– Я боюсь вас, люди с каменными сердцами! – патетически воскликнул Нисим, снова протягивая руки к нагревателю.
– Ты, очевидно, предпочитаешь сентиментальных дураков, – с насмешливой улыбкой произнес Акива.
– С улицы Рош Батата,[75] – в тон ему подхватил Нисим.
– Не ссорьтесь, – вмешался реб Вульф. – Я знаю третью сторону этой истории. Вот она.
Он приходил ко мне советоваться – будущий раввин. Той ночью, чтобы показать жене вздорность ее рассказа, он вошел к ней. И случилось то, чего они ждали столько лет, – она забеременела. Когда схлынула волна первой радости, муж впал в сомнения: от него ли ребенок? По закону, поскольку большинство сочетаний с женой были его, ребенок тоже его. Но ведь она не беременела столько лет, а тут вдруг понесла. Если он пошлет жену на генетическую проверку плода, то тем самым признает истинность ее рассказа, и тогда придется развестись. Жену он любит и не хочет потерять, но мысль о том, что под сердцем она носит чужое семя, не дает ему покоя.
– И что ты ему посоветовал? – спросил Нисим.
– Охо-хо, – вздохнул реб Вульф. – Что тут можно посоветовать? Он сам должен решить: продолжать жить с этими сомнениями или разрубить узел одним ударом.
Но давайте вернемся к нашей теме. Итак, супруги пришли в суд. Раббан Шимон бен Гамлиэль в такой же самой ситуации постановил, что верить нужно жене. Почему?
Реб Вульфу никто не ответил. Члены советы смотрели в сторону, как видно, занятые своими мыслями.
– Всё опирается на общепринятый образ, – продолжил реб Вульф. – Предположим, перед нами кусок дерева, – он постучал пальцами по столу. – Мы знаем, что это дерево, и в наших глазах оно останется деревом до тех пор, пока с ним не произойдет какая-либо перемена. Например, если его сжечь, дерево превратится в пепел. Однако до той самой минуты мы будем знать, что перед нами не более чем кусок древесины. Образ этой вещи остается постоянным.
Так же и в разбираемом случае. Невеста изначально была девственницей, и этот ее образ не изменился до определенного момента. До какого?
Реб Вульф обвел глазами собеседников. Молчание. Он хмыкнул и покачал головой.
– Муж утверждает одно, жена – другое. Поскольку нет никаких данных, подкрепляющих мнение одной из сторон, образ девушки в наших глазах не меняется до самой последней возможности. То есть максимально близкой к той минуте, когда муж установил, что она уже не девственница. Поэтому раббан Гамлиэль принял ее сторону и обязал мужа заплатить двести золотых. Понятно?
– Понятно, – эхом отозвались члены совета.
– Однако дождь вроде затих, – сказал Нисим, поднимаясь из-за стола. – Пора и по домам.
– Пора, – согласился реб Вульф, выключая нагреватель. Все дружно встали, шумно отодвигая стулья, и пошли к вешалке за плащами.
– Одного не могу понять, – сказал Акива, берясь за дверную ручку. – У нас на улице рассказывают, будто жена придумала эту историю. Сочинила от начала до конца.
– Как придумала? – Нисим замер с рукой, наполовину вдетой в рукав. – Зачем, для чего?
– Любит она его, видела, как он страдает без детей. А оставить ее не может. Вот и придумала способ, как расстаться. Только оно совсем по-другому обернулось. Но кто же мог знать, что она забеременеет именно в тот вечер?!
Члены совета вышли на крыльцо. Полосы дождя свисали с козырька, словно тюлевый занавес.
– Никому нельзя верить! – воскликнул Нисим, распахивая зонтик. – Все врут – любимые жены, соседи, друзья. Никому, никому нельзя верить!
Он шагнул в дождь и зашагал, высоко поднимая ноги.
– А я еще вот о чем думаю, – сказал Акива. – Дело это между двумя супругами произошло. Тайное, интимное дело. Почему же о нем весь город знает? Даже мы, в синагоге, вместо изучения Торы тоже о нём говорили. Как тут не разочароваться в людях!
Он быстро сбежал по ступенькам, прикрылся зонтиком и засеменил через двор.
– Я смотрю на это событие иначе, – пробормотал реб Вульф, запирая дверь в синагогу. – Две тысячи лет Храм лежит в руинах, а потомок его священников готов разрушить собственную семью, лишь бы оставаться готовым к возобновлению службы. Если это не внушает надежду, то что тогда может ее внушить?
Он положил ключ в карман, открыл зонтик и пошел домой, не спеша обходя лужи.