Как минимум два человека попросили меня это сделать, так что поехали.
1 Сколько у тебя книг?
Понятия не имею. Не представляю себе адекватный способ их сосчитать.
2 Какую последнюю книгу ты купил?
Сексуальная привлекательность неорганического Марио Перниолы[36].
3 Какую последнюю книгу ты прочел?
Закончил: Моя Англия Майкла Брейсвелла[37] – большое разочарование. Там есть отдельные удачные места, но структура меняется от главы к главе: то историческое повествование, то вдруг тематическое, то региональное. Всё время возникает ощущение недосказанности. Не могу не думать о том, что Брейсвелл бы только выиграл, если бы больше сфокусировался. Поэтому с нетерпением жду его книгу про Roxy Music, которая должна выйти в этом году. (А еще в Моей Англии слишком много внимания уделяется Английской Литературе: меня сложно заинтересовать Уильямом Генри Скучнейшим[38]).
Заканчиваю: Элементарные частицы Уэльбека. Неудивительно, что эта книга так нравится Жижеку. Лучшего развенчания культа хиппарского гедонизма и его жалкого нью-эйджевого дзен-наследия не придумать.
4 Пять книг, которые много для меня значат.
(Ненавижу все эти списки лучших фильмов / книг / альбомов, где на первом месте всегда оказывается нечто, что ты прочитал / посмотрел / послушал последним, поэтому я решил выбрать только те книги, которые что-то для меня значат уже как минимум лет десять).
КАФКА: ПРОЦЕСС, ЗАМОК
Возможно ли снова почувствовать от книг, альбомов и фильмов то, что ты чувствовал, когда был подростком? Самые печальные периоды моей взрослой жизни – когда я терял верность тому, что открыл для себя в 14–17 лет у Джойса, Достоевского, Берроуза, Беккета, Селби… Можно выбрать любого из них, но я выбираю Кафку, потому что для меня он всегда был самым близким и постоянным спутником.
Впервые я познакомился с ним, прочитав сборник Романы Франца Кафки издательства Penguin, который мои родители, не очень понимающие в литературе, подарили мне на Рождество со словами «выглядит как что-то, что может тебе понравиться». Так и было.
Сейчас сложно вспомнить, как я тогда воспринял эти тексты. Понравилось мне или же я остался разочарованным – не могу сказать. В конечном счете Кафка не из тех авторов, кто моментально сражает. Он погружает тебя в свой мир незаметно, медленно. Думаю, я в тот момент жаждал более четкого декларирования экзистенциальной отчужденности. Но это совсем не про Кафку. Это был не мир метафизического величия, а захудалая, тесная норка, в которой господствовало не героическое отчуждение, а нарастающее смятение. Физическая сила почти не играет роли в произведениях Кафки. Движущей силой его извилистых историй без сюжета является пронизывающая мир опасность публичного позора.
Помните те душещипательные сцены Процесса, когда К. в поисках зала суда в административном здании поочередно стучится в каждую дверь, представляясь маляром? Гениальность Кафки заключается в банализации этого абсурда: поразительно, что, вопреки нашим ожиданиям, судебное дело К. действительно слушается в одной из жилых квартир. Ничего удивительного. И почему же он опоздал? Чем более абсурдными К. считает вещи, тем сильнее стыдится своего непонимания устройства работы Суда или Замка. Премудрости бюрократии кажутся ему нелепыми и раздражающими лишь потому, что он «еще не понял». Как пример – комическая сцена из Замка, где К. сообщают, что телефоны функционируют как музыкальные инструменты, – это по сути предвосхищает тоталитаризм, но не политический, а мира победивших кол-центров. Какой же он идиот, если, звоня кому-то, ждет, что ему ответят? Разве он настолько неопытен?
Неудивительно, что король смущения Алан Беннетт – дикий фанат Кафки. И Беннетт, и Кафка понимают, что правящий класс не подвержен стыду, несмотря на все их абсурдные ритуалы, одежду, акценты. Это происходит не потому, что существует особый код, который знают только они (никакого кода нет), а потому, что они всё делают правильно, ведь это делают именно ОНИ. Следовательно, если вы не из «узкого круга», вы никогда не сможете НИЧЕГО сделать правильно; вы априори виноваты.
ЭТВУД: КОШАЧИЙ ГЛАЗ
Как-то Люк попросил меня привести примеры «холодной рационалистической» литературы. Очевидный ответ – Маргарет Этвуд, обладающая репутацией холодной рационалистки, но вообще почти вся литература – холодная и рационалистическая. Почему? Потому что она позволяет нам взглянуть на себя как на цепочки причин и следствий и, парадокс, тем самым достичь единственной доступной нам степени свободы. (Даже Уордсворт, восхищавшийся Спинозой, описывал поэзию как «эмоцию, собранную в спокойствии», то есть не сырую эмоцию, выраженную в дионисийском извержении).
Кошачий глаз – не самый мой любимый роман Этвуд (любимый, пожалуй, Постижение), но именно он больше всего для меня значит. Я не вспомню всех деталей сюжета, но никогда не забуду дико живые описания беспощадной, хоббсовской жестокости подростковой «дружбы». Они идут за тобой, чтобы раскритиковать твои ботинки, твою походку… Они хуже твоих самых злейших врагов. Долгие дни, ощущение, как тосты на завтрак превращаются в картон во рту, перманентная тревога, настолько острая, что перестаешь ее воспринимать.
Главный период формирования личности, – раннее детство или ранние подростковые годы? Чтение Кошачьего глаза в мои двадцать лет было своего рода автопсихоанализом, способом выбраться из мизантропии, подавленного гнева и сумасшедшего чувства неполноценности, оставшихся мне с подростковых лет. Ледяной анализ Этвуд показывал, что тогдашние унижения были структурным эффектом подростковых взаимоотношений, совершенно не связанным конкретно со мной.
СПИНОЗА: ЭТИКА
Спиноза меняет всё, но постепенно. Нет никакого «пути в Дамаск» для обращения к учению Спинозы, только неумолимое избавление от предубеждений. Как всегда бывает с лучшей философией, чтение Спинозы похоже на просмотр кассет из Видеодрома