Глава 1 Деревня горшечников

Небольшая деревенька горшечников имела незамысловатое название – Шаду, то есть Гора. Она находилась на берегу Идигна среди высоких глинистых холмов, неподалеку от Ниневии. Конечно, в Земле Ашшур глины хватало, но та, что хранилась в необъятном чреве горы, у подножья которой располагалась деревня и которая дала ей название, была просто великолепного качества.

Гончарное ремесло получило в Земле Ашшур широкое распространение. Глина заменяла ашшурам недостающие материалы. Из глины делали посуду, тазы, бочки, ящики, сосуды для хранения припасов, жаровни, веретена, светильники и даже серпы; а глиняные таблички, конусы, цилиндры и призмы служили писчим материалом.

Что касается камня, то его приходилось ввозить из других стран. Этот материал был дорог, и люди пользовались лишь самыми необходимыми каменными орудиями, такими, как терка, мельница для зерна, пестик. Кроме того, в царских дворцах и храмах можно было увидеть великолепно отполированные вазы и чаши из алебастра. В небольших изящных каменных сосудах хранились духи и благовонные масла, из камня изготавливали также царские статуи и стелы, цилиндрические печати и геммы; камень использовался и в строительстве, но нечасто.

Дерево тоже было товаром дорогим и редким. В домах плотники делали из дерева лишь двери. Только в жилищах богатых горожан можно было встретить деревянные столы, стулья, сундуки и скамейки для ног. А легкую плетеную утварь – циновки, ковры, корзины, сумки, сосуды – мастерили из ивовых прутьев и тростника.

Весь металл ввозили в страну издалека: железо – из Ионии, Киликии и Ливана, медь и бронзу – из Малой Азии, Ионии и Кипра. Металл привозили либо в слитках, либо в виде готовых изделий как товар, – в основном военную добычу или дань.

Первым металлом, который научились обрабатывать в Земле Ашшур, была медь. Топили печи древесным углем или финиковыми косточками. С помощью мехов доводили температуру до нужной величины, а готовый металл обрабатывали ковкой, литьем, прокаткой и чеканкой.

Железо, прочный и твердый металл, вошло в употребление недавно. Первоначально готовые железные изделия ввозили из Малой Азии. Обладание железным оружием играло решающую роль на войне, и вскоре железо стало самым распространенным металлом. Тем не менее оно тоже не было дешевым.

Поэтому, несмотря на свои скромные размеры и немногочисленность населения, деревня горшечников Шаду процветала. Разнообразная глиняная посуда, густо выставленная для просушки перед обжигом на склонах холмов, издали напоминала коробочки щедрого макового поля в период созревания…

Эрибу, младший сын горшечника Манну, с интересом наблюдал за работой отца. Интерес этот не был праздным – отнюдь. Все мужчины деревни Шаду, от мала до велика, обязаны были в совершенстве владеть ремеслом горшечника. С виду простое, оно тем не менее хранило в себе много разных таинств. Да взять хотя бы тот же гончарный круг, который недавно придумал Манну для облегчения работы.

Обычно все круги были деревянными и легкими, а отец Эрибу сделал свой из плоского круглого камня массивным и тяжелым. Насадив его на прочную ось, Манну вставил в маленькое отверстие сбоку рукоятку, с помощью которой раскручивал диск. Он вращался очень долго сам по себе, не отвлекая мастера-уммеа от работы. На это рукотворное чудо приезжал посмотреть даже сам бел-пахати – начальник хальсума, провинции, к которой принадлежала деревенька горшечников.

К сожалению, дальше показа дело не пошло; найти камень для гончарного круга соответствующей формы было гораздо тяжелее, нежели отыскать несколько деревяшек. Поэтому Манну так и остался одиноким обладателем диковинки.

Хорошо хоть жрец-шаниу, первый заместитель бел-пахати, которому было поручено разобраться с изобретением мастера из деревни Шаду (не демонские ли это происки?), оказался человеком благожелательным и не заскорузлым почитателем жреческих традиций. Он лишь приказал своему писцу-секретарю сделать отчет о посещении деревни горшечников, в котором изобретение Манну было описано во всех подробностях, но без далеко идущих выводов. Что и было сделано на небольшой глиняной табличке, благополучно похороненной в архиве начальника хальсума.

Столь благоприятное отношение к творцу диковинного гончарного круга имело свою тайную подоплеку – отец Эрибу подарил шаниу великолепную глазурованную вазу. Она была расписной и красоты невероятной. Росписью занималась одна из дочерей Манну, шустрая чернавка, которую звали Джаф – Прекрасная. Эрибу, ничего прекрасного в сестре не замечал, хотя от женихов у нее отбоя не было.

Однако Джаф никого не привечала; главной ее страстью было художество. Она трудилась в мастерской с раннего утра и до позднего вечера, расписывая вазы, горшки, блюда, глиняные лари, облицовочные плитки для дворцов, притом вкладывая в работу всю свою душу. Поэтому великолепная ваза, подаренная шаниу, ценителю прекрасного, произвела на жреца столь большое впечатление, что он не стал искать в изобретении Манну влияние потусторонних демонических сил…

Отец готовил глину для Хану, старшего сына. Эрибу уже знал, что она бывает разной – тощей и жирной. В тощей глине было много посторонних примесей, она была тяжелой в работе, поэтому гончары старались ее избегать.

Но и с жирной глиной приходилось повозиться. Она с трудом размягчалась в воде, медленно высыхала, липла к рукам и гончарному кругу, что затрудняло работу, а при обжиге давала большую усадку, из-за чего посуда покрывалась трещинами и меняла форму. Поэтому уммеа добавляли в жирную глину разные примеси – толченые черепки старых горшков, речной песок, кострику, рубленую солому и даже навозную жижу.

На этот раз Манну добавлял в хорошо очищенную жирную глину мел, пшеничный крахмал, лимонный сок, оливковое масло, рыбий клей и слюду. Из этого материала Хану лепил разные статуэтки и амулеты – как богов, так и демонов. Они обладали металлическим блеском и очень высоко ценились.

Амулеты охраняли ашшуров от дурного глаза и злых духов. Дабы избавиться от них, изображение демона в виде статуэтки помещали на видном месте. Чтобы отогнать самого страшного демона – хозяина юго-западного ветра, пламенное дыхание которого сушило посевы и сжигало лихорадкой людей и животных, над дверями и на террасах подвешивали фигурки с его изображением.

Другие статуэтки зарывались под порогом, чтобы преградить доступ в дом злым духам. Большинство из них были с головами различных животных, невиданных в подлунном мире. В их изображении Хану не имел равных. Страшные, диковинные звери, выходившие из его рук, вызывали ужас и омерзение.

Сначала отец высыпал крахмал в глубокую миску, затем влил туда оливковое масло и клей. Тщательно перемешав содержимое миски до образования однородной массы, Манну смочил ее лимонным соком и ненадолго поставил на огонь. Затем взял ком красноватой глины, подсыпал в нее слюды, хорошо вымешал и соединил ее с белой пастой, которая образовалась в миске.

Эрибу обладал хорошей памятью и в точности запомнил весь процесс подготовки материала для лепки. Длинные и гибкие пальцы Хану творили из глины чудеса. Его фигурки покупали не только простолюдины, но и жрецы, поэтому семья Манну была зажиточной и ни в чем не нуждалась. А если учесть, что сам мастер делал большие сосуды, вода в которых всегда, в любое время года, была свежей и прохладной, то и вовсе не о чем было беспокоиться. Разве что о неизбежной армейской службе – Хану вскоре отправится исполнять свой воинский долг.

Каждый ашшур – от бедного до самого богатого, обязан был служить в армии. Военная служба считалась непременной для каждого мужчины, независимо от его статуса. Все военнообязанные мужчины-ашшуры жили по принципу «трех лет». В первый год они строили дороги, мосты и здания, чтобы усилить мощь империи, а также учились воинскому искусству, на второй год их отправляли на войну, и только после этого им позволялось жить со своими семьями. В результате Земля Ашшур имела одну из самых сильных армий в мире, причем это были прекрасно обученные и закаленные в постоянных боях воины. И их было много…

Младший сын Манну, несмотря на хорошие физические задатки, мало интересовался гончарным делом. Эрибу рос мечтательным, каким-то возвышенным. Нельзя сказать, что его баловали, – в семье ремесленника царили строгие нравы – тем не менее Ина, мать Эрибу, все же относилась к младшему сыну гораздо нежнее и внимательней, нежели к другим детям (их было семеро; а еще двоих забрал в свои подземные чертоги Нергал, владыка преисподней). Наверное, по той причине, что Эрибу был как две капли воды похож на ее покойного отца.

На самом деле имя матери большого семейства звучало как Ина-Эсагили-рамат (Любима в храме Эсагиле), в юности она блистала красотой и происходила из семьи знаменитого вавилонского жреца. Как мог горшечник из Шаду заполучить иноземную красотку, история умалчивает. Конечно, сам Манну в молодости был мужчина видный, но годы, которые он провел за гончарным кругом, сделали его согбенным, ниже ростом, и изрядно состарили.

Свою Ину он привез из очередного воинского похода. То, что Манну был мужественным воином, определялось легко, стоило лишь посмотреть на его тело, покрытое шрамами. Но про свои армейские подвиги он никогда и никому не рассказывал. Может, потому, что солдаты Земли Ашшур нередко выступали в роли живодеров. Только убивали они с изощренной жестокостью не скот на бойне, а своих врагов. Точнее, тех глупцов, которые не хотели сдаваться на милость ашшуров-победителей.

Придворные писцы царя даже создавали таблички, на которых рисовали и описывали процесс пыток своих врагов, чтобы следующий город знал, что случится с его защитниками, которые не подчинятся воле завоевателей. На рисунках был весьма доходчиво показан процесс снятия кожи с живых людей, выкалывание им глаз и усаживание на колья. К тому времени как армия Земли Ашшур подходила к стенам очередного города, его жители уже знали, что их ждет.

Правда, перед началом битвы осажденным врагам ашшуры часто давали шанс выжить. К городским воротам отправлялся парламентер, который обещал защитникам города (которые уже тряслись в страхе, поскольку знали, чем закончится осада), что если они сдадутся и будут платить дань Земле Ашшур, им будет позволено жить.

«Смиритесь и выйдите ко мне! – зычно кричал парламентер; обычно он был гигантского роста и в сверкающей под солнцем чешуйчатой броне. – Тогда каждый из вас будет лакомиться собственным виноградом и плодами смоковницы, и пить воду из своего водоема! А тем, кто не выйдет, придется есть собственное дерьмо и пить свою мочу!»

Обычно редко какой город отваживался на сопротивление. Мощь армии Земли Ашшур не подвергалась сомнению. Так же, как и дикая жестокость ее солдат. Многие страны сдавались сразу, смиренно выплачивали царю дань, а войска, насытившись грабежами и насилием, шли дальше.

Регулярная выплата дани всегда была затруднительной и вызывала возмущение в покоренной стране. В непродолжительном времени дело доходило до восстания, до попыток отложиться от Земли Ашшур. Изредка восстание удавалось, но гораздо чаще дело кончалось разорением страны и уводом части населения в плен, после чего покоренная территория превращалась в наместничество. Организованное переселение восставших производилось редко; гораздо чаще людей просто вырезали.

К тому времени, когда покоренный народ причислялся «к людям Земли Ашшур», страна эта представляла собой картину полнейшего запустения. Только редкое население ютилось среди развалин деревень и городов, вытоптанных полей, сожженных виноградников и вырубленных садов. Ввиду полного разорения хозяйства и непомерных поборов в пользу государства ашшуров оно было обречено на голод и вымирание.

Главным мотивом военных действий, которые вели солдаты Земли Ашшур, не было присоединение территории и подчинение населения. Целью захватнических войн ашшуров был главным образом грабеж, а также захват важнейших мест добывания железа и серебра и освоение новых караванных путей.

Тем не менее и кровопролитные битвы не были редкостью. После чего наступала жестокая расправа с дерзнувшими противостоять армии ашшуров. Целые города стирались с лица земли, а их защитники претерпевали страшные муки.

Но самым мучительным для воинов-ашшуров были даже не раны и увечья, а то, что после таких походов многие из них слышали и видели призраки людей, которые были подвергнуты истязаниям и пыткам. Нередко несчастные приходили к бывшим солдатам во сне, притом в истерзанном виде, и вели с ними долгие разговоры.

Манну после армейской службы несколько лет не мог спать спокойно, несмотря на большую усталость после своих каждодневных трудов. Несколько позже он признался жене, что испытывал ужас и чувство большой вины за убийства людей. От этого наваждения долго не помогали ни молитвы, ни щедрые жертвы богам…

Проследив за тем, как предназначенная Хану паста для изготовления амулетов попала брату в руки, и получив от него легкий подзатыльник, Эрибу обиженно шмыгнул носом, покинул мастерскую отца, по пути беззлобно пнул босой ногой чужого кота, который прятался в тени под каморкой, где хранилась подготовленная к работе глина, и направился через обширный двор на поварню, которая служила столовой для семьи и представляла собой открытое помещение с крышей из тростника. Обеденное время еще не наступило, но очень хотелось есть, и мальчик здраво рассудил, что мать обязательно найдет для него что-нибудь вкусненькое.

В «столовой» хранилась посуда, и стоял длинный стол, за которым помещалось все семейство Манну. Когда начинал дуть юго-западный ветер, который приносил с собой песок из пустыни, помещение закрывалось занавесями – изрядно выцветшими от времени тяжелыми тканями. Это была воинская добыча горшечника. Когда-то ткани стоили очень дорого, они были расшиты фигурками людей и диковинных зверей, но теперь представляли собой потертые тряпки, испещренные пятнами шитья. Даже чрезмерно развитой фантазии Эрибу не хватало, дабы понять, что на них изображено.

Деревня Шаду была зажиточной, несмотря на свои скромные размеры. Искусство гончаров всегда было в цене, поэтому деревенские умельцы большей частью сооружали дома по городскому образцу. Конечно, по окраинам располагались и бедные хижины из тростника, обмазанные глиной, в которых жили горшечники, только начинавшие свой путь в гончарном искусстве, а также немногочисленные рабы. Их использовали для тяжелых работ, к которым относились заготовка глины и обработка земли под огороды.

Почти все дома в деревне были одноэтажными с одной дверью и узкими бойницами вместо окон, расположенными выше человеческого роста. Над жилыми помещениями находилась открытая галерея с террасами – нижней и верхней. Нижняя терраса защищала крышу от прямых солнечных лучей, благодаря чему в доме всегда было прохладно, а на верхней пол покрывал слой земли. Она была настоящим садом, который постоянно поливали.

Эрибу очень любил уединяться на верхней террасе. В окружении цветов и зелени его мысли улетали в такие дали, что дух захватывало. Он любил мечтать, и временами его мечты были странными, совсем недетскими. Но об этом он никому не говорил. Возможно, потому, что его рождение (об этом он узнал от матери) сопровождалось удивительным небесным явлением – над деревней Шаду вдруг засияли четыре солнца!

Конечно же, никто не связывал это явно пророческое видение с первым криком новорожденного младенца. Никто, кроме Ины. Удивительное внешнее сходство сына с ее отцом – жрецом высшего посвящения, который считался в Вавилоне очень сильным колдуном, навевало определенные соображения, которые мать держала при себе. (Что, впрочем, не спасло высокородного жреца от жестокой казни, когда ашшуры в очередной раз подавили восстание вавилонян.)

Поэтому Ина строго-настрого приказала Эрибу ни в коем случае не пользоваться даром богов, который прорезался в нем совершенно внезапно, когда ему исполнилось пять лет. В тот несчастливый день Манну сильно поранил руку, кровь хлестала из глубокого пореза ручьем, ее никак не могли остановить, и тут маленький Эрибу, совсем кроха, неожиданно бросился к отцу и положил свою ладошку на рану.

И случилось чудо! Кровавый ручей мгновенно иссяк, мать наложила повязку с целебной мазью, рецепт которой дал ей отец-жрец, а спустя два дня, когда пришла пора ее сменить, взору изумленной семейной четы предстала не развороченная кривым гончарным ножом плоть, а узкий розовый шрам.

С той поры Эрибу втихомолку лечил всех своих домашних. Не всегда у него это получалось – только в моменты высшего душевного подъема и напряжения, на что настроиться было непросто. В основном тогда, когда он видел рану и кровь или когда кому-то из семьи становилось совсем худо. В такие моменты в нем пробуждалось странное чувство. Он вдруг начинал дрожать, как в лихорадке, смуглое лицо подростка бледнело, большие глаза становились огромными, и в них загорался какой-то демонический огонь. На него страшно было смотреть.

Но его помощь, оказанная пострадавшему, была бесценна. Лишь благодаря Эрибу брат Хану остался в живых. Когда тот искал в холмах подходящую глину для своих поделок, на него напал леопард. От зверя удалось отбиться, но на юноше не осталось живого места, которое не кровоточило бы. Леопард не столько покусал Хану, сколько порвал его своими острыми когтями. Местный лекарь, малообразованный знахарь, хоть и жрец, вынес вердикт – парень не выживет, готовьтесь к похоронам.

Семья принялась оплакивать Хану, и только Эрибу думал иначе. Он любил старшего брата больше всех. Хану, хоть и был строг к Эрибу, всегда его защищал. Младшенький не отличался дерзким нравом, который нередко заменяет физическую силу, и частенько получал тумаки и затрещины от сверстников и парней постарше. И тогда Хану заступался за брата.

Несмотря на свою художественную натуру, старший брат обладал недюжинной силой, которую никак нельзя было распознать в его худощавой длиннорукой фигуре. Он легко расправлялся не только с обидчиками Эрибу, но и с их братьями, которых было много и которые, конечно же, заступались за младших. После нескольких серьезных стычек Хану с великовозрастными забияками Эрибу оставили в покое; кому хочется быть постоянно битым и ходить с синяками?

Поэтому, когда охотники, которые наткнулись на израненного Хану, доставили его в деревню, занесли его в дом и уложили на тростниковую циновку под вылепленным им собственноручно изображением крылатой богини Иштар[16], которая поставила ногу на укрощенного льва, с Эрибу случился приступ. Он словно обезумел от горя – ничего не слышал и не понимал слов, обращенных к нему. Мальчик бросился к брату, наложил одну руку ему на грудь, а второй схватился за богиню и начал что-то шептать.

Статуэтка Иштар была размером в половину человеческого роста, покоилась на хорошо обработанной каменной подставке, и казалось, была живой, настолько искусно ее расписала Джеф. Глаза богини следили за всеми, кто входил в дом Манну, и тем, кто впервые в него попадал, становилось жутковато от этого пристального взгляда. Она появилась в доме Манну благодаря матери. Ину из каких-то своих соображений решила сделать Иштар главной защитницей семьи.

Манну перечить не стал (хотя Иштар считалась богиней плодородия и любви и никак не могла сравниться с Ашшуром, главным богом), а Хану только дай поупражняться, тем более исполнить желание обожаемой матери. Он вложил в статуэтку весь свой талант, и богиня с некоторого расстояния казалась просто прекрасной благодаря совершенным формам. А уж Джаф и вовсе «оживила» мертвую глину.

Нашептывание Эрибу над израненным братом продолжались долго. Когда он наконец умолк, на нем не было лица. Бледный, как полотно, мальчик поднялся, сделал несколько шагов, и упал без сознания. Хану перестал стонать и уснул, а его «врачеватель» провалялся в беспамятстве почти сутки. Зато когда Эрибу пришел в себя, то увидел забинтованного с головы до ног брата, который уже лепил какую-то статуэтку.

Благодаря странным способностям Эрибу семья относилась к нему с пиететом и опаской – как к куску металла, разогретому в горне докрасна. Его явное нежелание продолжать семейную традицию в качестве мастера-гончара было воспринято с неодобрением, но благодаря защите матери мальчика не наказывали и не принуждали заниматься нелюбимым делом силой. Тем не менее основы гончарного искусства он все же освоил, хотя и не горел желанием сидеть за гончарным кругом дни напролет – как отец.

Дом Манну считался одним из лучших в деревне. Но обстановка в нем была простой: несколько стульев и табуретов разнообразной формы, пол устилали циновки, на которых спали дети, а за хлипкой перегородкой находилась деревянная кровать с матрасом и двумя одеялами – семейное ложе отца и матери.

В одном из углов просторного двора помещалась печь для хлеба, там же, на столбах портика, были развешаны бурдюки с вином и кувшинами с водой для питья и умывания. Посреди двора, на очаге, сложенном из дикого камня, стоял большой котел, в котором готовили похлебку для всей семьи, и тинуру[17] – печь, похожая на огромный кувшин. Гончарная мастерская замыкала двор и представляла собой как бы продолжение высокой глинобитной стены, огораживающей все помещения.

В доме находилось много разных амулетов, призванные охранять домашних от дурного глаза и злых духов. Чтобы избавить членов семьи от разной нечисти, статуэтки демонов устрашающего вида, творения талантливого Хану, были выставлены на самом видном месте. На них он искусно вырезал тексты заговоров, подсказанные местным жрецом. Другие статуэтки Манну зарыл под порогом, чтобы преградить демонам доступ в дом. Притом сделано это было темной ночью – чтобы пробудившиеся от дневного сна злые духи могли видеть препятствие на их пути.

Эрибу повезло. Когда он появился, мать как раз достала из тинуру пресные ячменные лепешки, раскатанные в тонкий лист. Они пахли так восхитительно, что у мальчика слюнки потекли.

– Проголодался? – спросила Ину и ласково взъерошила длинные густые волосы сына.

– Угу…

– Держи… – Мать дала Эрибу несколько лепешек и две горсти вяленых фиников.

Мальчик немного поколебался – ему очень хотелось съесть все немедленно – но мужественно выдержал искус. Выйдя из дома, он завернул лепешки и финики в кусок чистой холстины и положил сверток в свою сумку. Правда, при этом он все же отправил два финика в рот и долго наслаждался их сладостью и ароматом.

Эрибу постарался как можно незаметней покинуть деревню; он направлялся в холмы. Мальчик берегся глазастого Хану, который имел одну неприятную особенность – находиться там, где ему не следовало быть.

А Эрибу вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь помешал его замыслам. Иначе Хану, пользуясь привилегиями своего старшинства, бесцеремонно схватит его за шиворот и потащит в мастерскую.

В отличие от матери и отца, которые души не чаяли в младшеньком, он считал Эрибу плутом и хитрецом, увиливающим от работы, и строго следил за его успехами в семейном промысле. Только благодаря настойчивости старшего брата Эрибу с грехом пополам освоил азы гончарного искусства.

Холмы притягивали мальчика с неодолимой силой. Там его ждала дикая природа и много интересных охотничьих приключений. Он уже стал достаточно взрослым, чтобы не бояться опасностей и проявлять самостоятельность.

В холмах густо рос кустарник. Здесь водились дикие кабаны, олени, а также леопарды и львы, нападающие на стада и наносящие им большой урон. Суровые условия жизни вынуждали ашшуров заниматься охотой. В борьбе с дикими зверями они закалялись, становились бесстрашными, ловкими, презирали опасность.

Все эти качества передавались из поколения в поколение. Охотники страны Ашшур с юных лет без устали рыскали по горам в поисках дичи. Благодаря этому они становились лихими стрелками, неутомимыми ходоками, ловкими и находчивыми в опасные минуты, дисциплинированными и воинственными солдатами.

Эрибу, несмотря на свои странности, был отменным стрелком. Отец подарил ему небольшой округлый лук. Он достался Манну в качестве воинского трофея. Лук был склеен из очень прочного дерева, рога и жил и украшен бронзовыми колечками. Стрела, выпущенная из этого лука, летела очень далеко, и с расстояния в сто шагов свободно пробивала любые доспехи.

Было лишь одно неудобство, с которым мальчик никак не мог совладать. Лук был очень тугим, тетиву, чтобы она не утратила упругость, приходилось снимать, пока оружие не использовалось, а натянуть ее у Эрибу просто не хватало силенок. Поэтому он забежал к соседу, старому мастеру-горшечнику Ияри, который уже не работал, так как был подслеповат, и тот с удовольствием исполнил просьбу мальчика; для того чтобы натянуть тетиву, сил у него оказалось вполне достаточно.

История горшечника Ияри была поистине легендарной. В юности он получил превосходное образование и стал писцом. Ияри знал вавилонский, шумерский и арамейский языки и мог писать не только на глиняных табличках, но также на папирусе и хорошо вычиненной коже. Это было непросто хотя бы по той причине, что у каждого писца был свой секрет приготовления чернил. И делиться им с собратьями по ремеслу никто не спешил.

Но Ияри это не волновало. Он изобрел состав очень стойких золотых чернил, которыми писались указы правителя Земли Ашшур, и его сразу же возвысили до ранга помощника главного писца канцелярии царя, несмотря на молодость. Естественно, такая прыть юного выскочки старшим по возрасту и положению писцам не понравилась. Тем более что Ияри был не шибко знатного рода и пробился наверх лишь благодаря своему незаурядному уму и смекалке.

Интрига, которую затеяли недоброжелатели молодого писца, была проста, как выеденное яйцо. В молодости Ияри был красив и статен. На него засматривались многие девушки из богатых семейств. Породниться с имперским писцом, немалый доход которого всегда был стабилен, считалось честью для жречества и привилегированной торговой и служилой знати. Но только не для невест из царской династии, которые искали себе женихов в своем кругу. На этом и погорел неопытный юнец.

Уж неизвестно, что посулили интриганы девушке из высокорожденных, но только как-то так получилось, что она оказалась в постели помощника главного писца до помолвки с ним (которая даже не намечалась). И все бы ничего, да только ветреная девица уже была помолвлена с другим знатным мужчиной, который имел на нее определенные права. А закон на этот счет был строг. Он гласил: «Если жену или невесту знатного господина застали лежащей с другим мужчиной, то их обоих следует связать и бросить в воду».

В общем, Ияри грозила смертная казнь через утопление. Но в одном из параграфов свода законов великого вавилонского царя Хаммурапи[18], по которому его судили, была спасительная приписка: «Если господин оставляет жизнь своей жене или невесте, то тогда и царь должен оставить жизнь своему слуге». Жених блудливой девицы, которому тоже заплатили изрядно, естественно, не стал свирепствовать. Девушка вернулась к родителям с мешком серебра, а наивного Ияри, от которого из-за позора отказалась даже семья, отправили в армию – исполнять долг перед родиной.

На войне ему здорово повезло. Во-первых, он остался в живых, и даже его ранение оказалось не тяжелым, а во-вторых, он познакомился и сдружился с отцом Манну. Узнав, что после службы Ияри некуда деться, – у него не было ни кола ни двора – тот предложил ему поселиться в деревне Шаду и освоить с его помощью почетную профессию гончара. Ияри согласился и спустя несколько лет стал одним из лучших горшечников хальсума.

Прошли годы, Ияри состарился, но благодарность к семейству Манну по-прежнему остававалась в его душе. И когда маленький Эрибу стал проявлять несвойственную детям деревни любознательность, бывший писец начал обучать его грамоте.

Мальчик обладал незаурядным умом, это Ияри понял сразу, но его успехи в овладении искусством клинописи поражали старика. Эрибу все схватывал буквально на лету. По истечении трех лет после начала обучения он умел не только писать, но и разговаривал на всех языках, которые знал опальный писец.

Ни Ияри, ни Эрибу понятия не имели, зачем они тратят столько времени на совершенно ненужное для горшечника искусство писца. Просто старику было приятно вспоминать былое и чувствовать себя учителем, а для мальчика постижение грамоты казалось интересной игрой.

Когда Эрибу изрядно поднаторел в письме, он начал учиться писать не тонкой деревяшкой с тупым концом в виде треугольника по глине, а палочками из очищенного камыша на выделанной коже, деревянных дощечках и на папирусе, который привозили из страны Муцур[19]. Конечно же, папирус был слишком дорогим удовольствием для учебных занятий, но у запасливого Ияри нашлось несколько старых писем с текстом. Текст соскребли, и Эрибу стал осваивать чистописание на папирусе. Оно было гораздо приятней работы с глиной.

Глину брали сырой и изготавливали из нее плитки, похожие на подушечки. После того как вся поверхность плитки была исписана, ее сушили на солнце, а для большей прочности и долговечности – обжигали. Конечно, в случае с Эрибу этот процесс не был нужен. Его учебные упражнения просто уничтожались, благо материала для письма хватало. Но как сохранять глиняные плитки, он знал…

Холмы ласково приняли Эрибу в свои зеленые объятия и укрыли прохладной тенью. День стоял жаркий, поэтому охотиться в зарослях было приятно. Эрибу преобразился; он пробирался через густые кущи так тихо, что со стороны мог показаться бесплотным существом.

Охотничьим премудростям Эрибу учил отец. Манну был знатным добытчиком, да вот беда – работа за гончарным кругом отнимала у него слишком много времени и сил. Что касается Хану и других братьев, то они большей частью были безразличны к охоте. Братья выходили в холмы только ради развлечения и чтобы потренироваться в стрельбе. Не более того. Чего нельзя было сказать про Эрибу.

Он обладал уникальным чутьем на дичь – будто хороший охотничий пес. И никогда не возвращался домой без добычи.

С мясом в семье всегда было туго, несмотря на то что Манну зарабатывал довольно много (конечно, по деревенским меркам). Баранину, козлятину и говядину в семье ели только по праздникам; мясо было дорогим. А свинина стоила еще дороже. Свиней держали крестьяне окрестных деревень, в больших стадах. Пищу животные добывали сами себе, на свободном выпасе, а если ее не хватало, то они получали добавку из ячменя. Жирная свинина была в особом почете и ценилась очень высоко.

Крупного рогатого скота из-за недостатка удобных пастбищ было немного. Обилие хищников в холмах не позволяло оставлять скот без присмотра. А чтобы отбиться от львов и леопардов требовалось много пастухов, чего деревня горшечников позволить себе не могла. Поэтому нередко приходилось есть конину – мясо старых, выбракованных одров. Оно было жестким, долго варилось и обладало скверным вкусом. Что касается домашней птицы, – гусей, уток и кур – то она шла в ход в зимнее время.

Охотничьи удачи младшенького вызывали два чувства: благодарности и раздражения. Мать, конечно, боялась, что Эрибу бродит по холмам в одиночестве (мало ли что может случиться на охоте), но с другой стороны радовалась – теперь будет чем сытно накормить своих мужчин, которые не страдали отсутствием аппетита. А братья недовольно ворчали, усматривая в действиях Эрибу своеволие и отлынивание от работы.

Младший, когда подрос, стал готовить глину на всех. А это был длительный и трудоемкий процесс. Сначала нужно накопать нужное количество глины. Здесь обычно помогали старшие братья. Но затем начинались «танцы» – требовалось босыми ногами тщательно размять глину и выбрать из нее мелкие камешки. Топтание на одном месте могло длиться не один день (ведь глины для гончарных изделий требовалось много), что для непоседливого Эрибу было горше любого наказания.

Был у Манну один секрет. Каким-то образом он выяснил, что чем дольше глина будет находиться во влажном состоянии, тем лучше. Поэтому он выдерживал глину на открытом воздухе в специальной яме, стены которой были сделаны из толстых досок. Весной и летом ее обжигали солнечные лучи, осенью обдували ветры и поливали дожди, зимой она замерзала и оттаивала при оттепели, и тогда в нее проникала талая вода. Но все это шло глине только на пользу.

Отец брал глину из этой ямы лишь тогда, когда ему приходили заказы от самого управляющего хальсумом – наместника Набу-шум-иш-куна. В таком случае он точно знал, что все будет исполнено в срок и с высоким качеством.

У каждого уважающего себя деревенского гончара были небольшие, личные ямы-копанцы (чаще всего потаенные), где добывали глину, пригодную для изготовления горшков. Манну не являлся исключением из общего правила. Ко всему прочему у отца Эрибу имелась одна заветная яма, очень глубокая и опасная для работы в ней, где находился пласт совершенно чудесной глины, из которой Манну ваял большие, причудливой формы горшки и вазы. Но добывать ее он не разрешал никому, сам все делал.

Высохшая глина отличалась от сырой более светлым тоном. Но при обжиге нередко еще и меняла свою окраску. Только белая глина оставалась такого же цвета. После обжига зеленая глина могла стать розовой, бурая – красной, а синяя и черная – белой. Это чудесное превращение, которое происходило с глиной и которое трудно было осмыслить, горшечники объясняли божьим промыслом…

Эрибу вдруг остановился, как вкопанный. Его ноздри раздулись, а черные глаза засверкали; юный охотник почуял близость желанной добычи. Впереди находилась небольшая полянка, покрытая густой зеленой травой, и оттуда явственно доносился запах свежего оленьего помета. Мальчик осторожно вышел на поляну и увидел, что она истоптана оленьими копытами. Судя по тому, что траву на полянке будто выкосили, там совсем недавно паслось небольшое оленье стадо.

Теперь дело оставалось за малым – пойти по его следам, да так, чтобы чуткий вожак стада не успел предупредить самок об опасности до первого выстрела.

Загрузка...