Выдающийся американский медиевист, специалист по испанскому еврейству, Йосеф-Хаим Ерушалми в своей самой тонкой, но самой известной книге «Захор. Еврейская история и еврейская память», отметил удивительный парадокс. Еврейский народ, казалось бы, зацикленный на своей истории, в постбиблейскую эпоху перестал интересоваться современными событиями, воспринимая их лишь как повторение библейских. Соответственно и историописание столетиями не числилось среди приоритетных областей еврейской культуры. Нынешняя же еврейская историография – это дерево без корней, выросшее в эпоху Просвещения под влиянием европейской исторической науки. Тезисы Ерушалми вызвали мощный отклик – одобрение, критику и подъем исследований еврейской коллективной памяти.
Многие еврейские историки воспротивились определению себя как инородного ростка, искусственно привитого на ствол еврейской истории, и отстаивали свою органичную связь с традиционной памятью. В их пользу можно указать, что и немногочисленные средневековые еврейские исторические сочинения, и еврейская научная историография Нового времени уделяли внимание прежде всего двум вещам в истории своего народа: культуре и бедствиям, – хотя рассказывали о них неодинаково и с разными целями. Средневековые авторы описывали культуру, то есть передачу религиозного знания от одного поколения мудрецов к другому, дабы прослеживать так называемую «цепь традиции» и ею подтверждать, что нынешние религиозные законы верны, ибо по цепочке авторитетных законотворцев восходят к Библии, горе Синай и самому Богу. Историки-просветители описывали культурные достижения, желательно секулярные, чтобы показать, что евреи – нормальный народ со своей высокой культурой, а не просто религиозные фанатики и барыги из гетто, изъясняющиеся на плохом немецком. Средневековые историки, рассказывая о погромах и наветах, исходили из того, что гонитель – это всегда извечный враг Израиля Амалек, который рядится в разные одежды, поэтому старые гонения и новые гонения – всё одно и то же, остается только поминать погибших и призывать Бога прислать, наконец, мессию-избавителя. Историки Нового времени показывали, как плохо было евреям в Средние века, в полной варварской жестокости и предрассудков христианской Европе, а сейчас свет разума испепелит остатки тех суеверий, юдофобия сгинет без следа и все будет хорошо.
Уже антисемитизм рубежа XIX–XX веков, а затем и Холокост подорвали этот прогрессистский расчет, но вслед за тем появились авторитетные борцы с виктимизирующим, или, как его называют, «слезливым», подходом к еврейской истории, представляющим ее как череду трагедий: гонений, погромов, изгнаний и т. п. Флагманом этой борьбы был крупнейший в ХХ веке еврейский историк Сало Уиттмайер Барон – полиглот, обладатель трех докторских степеней – по истории, праву и политологии – от Венского университета, одного из лучших в Европе, затем профессор престижного Колумбийского университета и почетный доктор еще десятка американских и европейских университетов. Главным достижением Барона традиционно называют «выход из гетто» на двух уровнях: рассмотрение еврейской истории в широком компаративном контексте истории окружающих обществ и включение иудаики в число университетских дисциплин в США (он стал первым профессором еврейской истории в мире – за пределами Израиля). В своей 18-томной «Социальной и религиозной истории евреев» он сместил фокус с политической истории, в которой евреи на протяжении столетий не преуспевали и в рамках которой привычнее всего рассуждать об их правовой дискриминации, экономической эксплуатации и насильственной географической мобильности, на социоэкономическую и культурную. И брендом Барона стала «антилакримозность» – отказ видеть в гонениях центральное содержание еврейской истории.
После Холокоста еврейский историк не мог, разумеется, приуменьшать объем и значимость страданий еврейского народа. Но Барон стремился показать, что еврейский народ страдал, но в то же время и радовался, чтил Бога, творил, любил, странствовал, плодился и размножался. У Барона не нашлось последователей, которые бы замахнулись вновь на многотомную историю еврейского народа, но что касается антислезливого месседжа – его последователями оказываются чуть ли не все современные еврейские историки.
Евреи в средневековой Европе, безусловно, много страдали – от наветов, дискриминации, физического насилия. Никоим образом не следует об этом забывать или это недооценивать: еврейская историческая память хранит это знание, а историческая наука по возможности его уточняет. В то же время оскорблением памяти как христианской Европы, так и самих евреев было бы видеть в них исключительно жертв фанатичного католического духовенства, алчных монархов, корыстных бюргеров, невежественного и жестокого народа. Несмотря на периодические наветы, погромы и изгнания, большую часть времени все же текла обычная жизнь, которую власти старались регулировать и не допускать эксцессов, и развивались разнообразные отношения с соседями-христианами: повседневные бытовые контакты, экономическое сотрудничество, интеллектуальный диалог, дружеские и интимные связи. За межконфессиональную сегрегацию выступала как церковь, так и раввины, но реальная жизнь вносила свои коррективы.
Нетерпимость, а то и ненависть бывали свойственны обеим общинам. Абсурдно было бы представлять дело так, как значительная часть «слезливой» апологетической еврейской историографии: будто жертвы погромов и наветов, хранившие память о многочисленных аналогичных травмах в предыдущих поколениях, были невозмутимо смиренны и кротки и не лелеяли в своих фантазиях тот или иной сценарий мести. Выдающий отечественный антиковед С.Я. Лурье в своей книге «Антисемитизм в древнем мире» утверждал, что важнейшей особенностью еврейского характера, сложившегося в диаспоре, был отказ от автоматической, «рефлексивной», реакции на нанесенные им обиды. «Инстинкт национального самосохранения приучил их вовсе не реагировать на менее тяжелые обиды, а на более тяжелые реагировать не рефлексом, а разумом… Но с точки зрения античной морали такой способ реагировать на обиду считался недостойным свободного человека. […] Евреи, со своей стороны, эту естественно возникшую черту, не нуждающуюся ни в осуждении, ни в порицании, не преминули возвести в высшую добродетель. Христианский принцип: “ударившему в правую щеку, подставь левую’’ – не что иное, как вышедшая из еврейских недр утрировка этой специфической национальной особенности…» Но средневековые евреи не читали Лурье, да и евангелие читать не должны были (хотя исключения встречались) и, реагируя на нетерпимость нетерпимостью, левую щеку подставлять не торопились – или подставляли, но с совсем иными целями. Принципиальное различие, конечно, состояло в том, что у евреев негативные чувства в адрес христиан находили выражение в устном и письменном слове, у христиан же нередко доходило до дела.
Другая часть ответа на вопрос, самыми ли страдающими в Средневековье были евреи, с акцентом на слове «самые», содержится в медиевистической проблематике – исследовании средневекового христианского мира как «преследующего общества», поначалу, в эпоху варварских королевств и «темных веков», еще толерантного, но к XII столетию ради укрепления собственного единства обозначившего внешних и внутренних врагов и начавшего воспитывать нетерпимость к оным. Помимо евреев в категорию внутренних врагов попадали и еретики, и прокаженные, и гомосексуалы, и иные меньшинства. Даже женщины – меньшинство социологическое, но не количественное – стали испытывать все больше ограничений. Все эти группы позиционировались как враждебные Чужие, что способствовало консолидации христианского общества (консолидации против), а сами их образы, созданные дискурсом власти, были близки и чуть ли не взаимозаменяемы. В реальной жизни все претерпевали правовую дискриминацию и насилие, и если евреи стали косвенной жертвой крестовых походов на Восток, то еретики были прямой мишенью крестовых походов внутри Европы. Трудно посчитать число глотков, но чаши страданий хватило на многих.
Эта книга, являющаяся результатом многолетнего преподавания автором еврейской истории, призвана показать разные аспекты сосуществования евреев и христиан в средневековой Европе: от нормативной ситуации, моделируемой в правовых документах, до эксцессов и беззакония, от рыночных сделок до сотрудничества интеллектуалов, от мирного иудео-христианского диалога до насилия и мученичества. Созданию более сложной и многоцветной картины способствует широкое цитирование источников, которые дают возможность читателю получить непосредственное впечатление и сделать собственные выводы, не полагаясь на выводы историков. Но в то же время одна из задач книги – показать, как сейчас изучают еврейскую средневековую историю, какие новые подходы предлагаются и какие ставятся новые вопросы. Они представляют интерес сами по себе, несмотря на то что зачастую не получают однозначных ответов, ведь в нашу эпоху, удаленную от позитивизма, мало кто из историков уверен, что знает, «как оно было на самом деле», и, более того, что эта «всамделишная», единственная подлинная реальность вообще существовала. Скорее, говорят о мозаике разнообразных позиций и восприятий тех или иных событий их участниками, современниками, летописцами. На эту мозаику накладывается не совсем прозрачная линза современного исследователя. Задача этой книги – высветить некоторые кусочки смальты и разглядеть особенности стекол, сквозь которые на них смотрели и смотрят историки.