Ловец жемчуга Николай Романов
Я хочу рассказать вам одну историю.
Всё, что вы сейчас прочитаете – правда. Мы с вами прогуляемся к событиям, которые произошли со мной много лет назад. Настолько много, что ужас давно покинул меня, и дыхание не замирает от воспоминаний. Каждая минута тех дней обросла грёзами романтического приключения.
Сдирать эту корочку жутко и больно – границы привычного тают. Туман необъяснимого, сокрытый их зыбкими стенами, не позволит контурам памяти удержать в строгости спасительные краски воображения. Возможно, мы не услышим конец истории.
Безответный призыв звонка трижды оглашает моё требование за дверью, туго обтянутой шкурой сушёного мамонта. Именно так её ощущает мой лоб, упертый гудящими рогами в треклятую преграду.
Нет, конечно. Нет ни рогов, ни мамонта – есть тоскливые водоросли похмелья, готовые расплескаться из моего отяжелевшего черепа.
Я четвертый раз нажимаю кнопку.
– Ааат-кры-вааай, – дружище, я знаю, ты дома. – Открывай, Гришан… Сейчас полдень, договаривались же…
Завершая громогласную механическую сюиту, символически дёргаю вниз ручку замка. Он коротко щёлкает и поддаётся. Зябко кольнуло внутри – не заперто. Не похоже на нас – оставлять подступы беззащитными. Из недр трёхкомнатки знакомо гудит оставленный без присмотра проигрыватель – винтажная гордость обитателя квартиры. Больше дряхлая, чем винтажная.
– Гриш? – ненавижу синтетические паласы. И за название, и за принадлежность к уходящему веку. Прохожу в обуви (тёть Нин, прости) по тёмному коридору мимо багрового света пустой гостиной. Проигрыватель зовёт меня дальше. Стандартная планировка – дорожка упирается в разноцветные двери ванной и туалета. Предложение незримого Морфеуса – красная или синяя? Тот ещё выбор, нам не сюда.
Направо – спальня. Налево – Гришкина комната.
Достаточно одного взгляда на неё, чтобы остатки моего вчерашнего разгула сменились тошной ясностью. Твою же мать, Гришан, опять?
В комнате два отдыхающих тела. Казалось бы. Длинный худой парень в широких шортах и чёрной футболке. Тонкая взъерошенная девушка в малиновом топе. Гришка запрокинул голову в любимом кожаном кресле, руки безвольно стекли по подлокотникам. Незнакомка обмякла на полу, подпирая сутулой спиной бок древней, но крепкой кушетки. Её пальцы мелко подрагивают, а бледные голые ноги раскиданы по паркету дохлыми змеями. Капля слюны ещё не дотянулась до плоского живота.
Между ними – полированный журнальный столик и белая табуретка.
Столик опутался блеском целлофановой плёнки. Глаз отмечает аккуратно разложенный набор татуировщика – перетянутая резинкой самодельная машинка, коробки с одноразовыми перчатками и салфетками, пласт вазелина, пачка игл, колпачки с пигментом. К работе он, судя по всему, успел приступить. Недостающие предметы бездуховно валяются на полу. Нарушенный порядок – это следствие.
На табуретке – причина. Фарфоровое блюдце с обмылком то ли свечки, то ли сухого спирта. Пыльно-розовый аптечный жгут. Зловещее трио – зажигалка, столовый прибор, известный медицинский инструмент поршневого давления для инъекций. Комочки почерневшей фольги.
Сжимаю кулаки в бессильной ярости.
Он художник, который не умеет рисовать. Сам так обозвался. По мне – лукавит, рисует он бесподобно, но для Гришки это вопрос принципиальный. Я, говорит, что угодно перерисовать могу. Лучше ксерокса сделаю, от оригинала не отличишь.
Я разницы не вижу. Если рисуешь, значит – художник.
Плоды его таланта нас завораживали ещё в детстве. И сюжеты, и исполнение будоражили фантазию. В начальной школе он брался за иллюстрации из любимых книг – рыцари, пираты, всадники. После – перерисовывал с поразительной точностью культовые объекты поклонения сверстников – мистические и кровавые конверты пластинок рок-групп. Монстры с топорами и флагами, клыкастые вампиры и сочные красавицы постепенно перебирались из неаккуратных тетрадок на серьёзный ватман, домашние обои и стены подъездов. Если Гришана охватывало вдохновение, то всё вокруг исчезало. Он растворялся в процессе, как кубик рафинада в кипятке – упоённо, сладко и без остатка.
Вышеупомянутым подъездам доставалось особенно сурово. Представьте. Двое суток суток без еды и сна, туалет-мусоропровод – не подвиг, конечно, но вы можете так творить? Дюжиной маркеров он воплощал неприглядную журнальную гравюру на салатовых стенах. Сцены средневекового ада развернулись с пятого по седьмой этаж. Мрачную эпичность процесса усугубил сосед, безжалостно избитый творцом. Попытки затушить божью искру Гришка пресекал на корню. Бил он жестоко и много. Но об этом – позже.
Поднимаю девицу за тощее предплечье. Запускаю пальцы в крашенные патлы, ближе к коже, чтоб та натянулась, не собираюсь выдирать ей волосы.
Её рука от локтя до шеи ещё влажная и сочится краской, местами – недоделанная татуировка покрылась сохлой корочкой сукровицы. Некогда разглядывать рисунок – что-то типа крылатой феи, изгибающейся на рыболовном крюке. Уверен, что красиво, Гришка иначе не делал.
Маленькая, а тяжёлая. Как обезвоженную овечью тушу волоку её за дверь. Девушка почти не подаёт признаков жизни. Тёплая, дышит – и нормально. Выбрасываю одурманенную куклу в прохладу лестничной клетки. Та отвечает мне «бумом» тупого удара о частокол перил. Упавшая на ступеньки связка макулатуры. Вернувшись, нахожу на кушетке её ядовито-безвкусную сумочку. Смахиваю в неё хлам с табуретки и отправляю вслед за хозяйкой. Хотел швырнуть туда же и саму табуретку, но гнев уже отступил. Его сменяет тоскливое уныние. Гришан, какого чёрта, мы же это не раз проходили…
Подружившись в училище с токарным станком и железом, он растворился в другой плоскости. Набор замысловатых шахматных фигурок, точная (как он говорил – рабочая) копия перчатки киноманьяка Крюгера, шипастый средневековый моргенштерн – слесарь, кузнец и скульптор в одном увлечённом лице. Холодные и устрашающие творения быстро захватывали шкафы, ящики и балкон. Потом, на волне настроения, раздавались друзьям и соседям. А что-то прогуливалось прямиком на помойку. Художники, попробуй пойми их.
Вот после очередного такого гоголевского демарша Гришка и нашёл себя в мире татуировок. Пробираясь в сотый раз сквозь плотные ряды библиофилов, наводнивших столичную книжную ярмарку в широко известном спорткомплексе, он дёрнул меня за рукав – стоп, оно! Тяжёлый кирпич забугорной энциклопедии с эскизами классических и фотографиями современных татуировок стал его настольной книгой. По знакомым нашлись выходы на толкового мастера из среды байкеров, который и обучил Гришку ремеслу художественного кровопускания.
Возится со сборкой машинок, рыться в медицинских справочниках, экспериментировать с красками, а главное – творить и воплощать, он принялся с голодом золотоискателя.
Отдельная история – как набирался опыт. Да, всегда можно найти клиента-маргинала, согласного нацепить более-менее внятный «портак», но на поиски требовалось время. А это непозволительная роскошь, когда накрывает лавина вдохновения – надеюсь, вы меня понимаете. Гришан экспериментировал на себе. Пигменты, оттенки, толщина линий, отдельные элементы – он превратил свою кожу (куда смог дотянуться) в пёструю палитру. Или – если угодно – в черновик поисков и тренировок. Забивал новый рисунок поверх старого. Он залил левую половина тела, от кончиков пальцев до торса, невообразимым омлетом красок. Измученную кожу разбили кривые рубцы. Когти драконов наползали на изгибы женских тел, треснутые черепа скалились из лабиринта орнаментов. Гришку подобный боди-арт не смущал.
Тремя штрихами привожу комнату в порядок. Перетаскиваю друга на кушетку – пусть угар перейдёт в сон. Здоровее будет пробуждение. Выключаю проигрыватель. Робко стучится моё позабытое похмелье: можно возвращаться, ты закончил? Да, добро пожаловать, никаких планов, посидим.
Извлекаю из ящика стола побитую игровую приставку. Первым попавшимся картриджем тыкаю в коробку, и, совокупив её с чревом безликого японского телевизора, усаживаюсь на пол. Паркет, зачем-то, ещё хранит тепло незадачливой клиентки.
Татуировки Гришан забивал клёвые. Молва быстро облетела район, и потянулся ручеёк желающих душой и телом приобщиться к прекрасному.
Известно, дьявол поджидает нас в самых неприметных элементах конструкции. А к творческим личностям и подавно – имеет особый интерес. Подобрал он и к нам ключ.
Первый гонорар Гришка получил в виде огромного золотого перстня. Широкий, ребристый и тяжёлый, как проклятие. Его происхождение терялось в невнятной полукриминальной истории клиента, и никого не волновало. Перстень стал мощным символом нового начинания. И одновременно – фатальным согласием принимать вознаграждение не только деньгами.
Золото, книжка, техника, услуга – чем не вознаграждение за красивую картинку? Тем более, что подобное не случалось часто. Но именно так появились вещества. Кто-то первым принёс пакетик с белым содержимым. Потом, полагаю, нашептал другим потенциальным клиентам.
Случай наградил, или плоды воспитания созрели, но у меня есть внутренний стоп-кран для контроля опытов над собой. Есть границы. А у Гришки – нет. Мурашки, эйфория, галлюцинации. Нет, он не черпал в них вдохновение. И не бежал от действительности. Не разгонял скуку и не следовал за модой. Зачем он разделял с очередным клиентом сомнительное удовольствие совершить путешествие, из которого не возвращаются прежними? Ядом не угощают просто так – азбучная истина.
Утро красило нежным светом мои сомкнутые веки. В детстве приучил себя, просыпаясь, не сразу открывать глаза. Табу – впускать в себя, такого беззащитного, яростный солнечный день. Нет уж, я сначала ощупаю каждой клеточкой обстановку, распробую мякоть простыни, окунусь в комнатную теплоту. Мышцы и кости почувствуют свой вес, пальцы – плотность и податливость ткани. А потом – как заключительный аккорд – можно открыть глаза.
Я лежал на Гришкиной кушетке. Когда перебрался? Хозяин приветствовал моё пробуждение шипением жареного птичьего мяса. До меня добрался задорный чесночный дух. Уверен, он разнёсся по всем комнатам, а может даже заглянул к соседям.
Встаю босыми ногами на пол – гигеровские щупальца проводов от приставки разбегаются по углам.
– Что на завтрак? – подо мной робко скрипнул кухонный стул. Гришан колдует у плиты. Возмущённо бранятся под крышкой окорочка, отдельно – на огромной сковородке – пухнет в приправах бархан белоснежного риса. Хозяин бодр и свеж, вчерашнюю тему не поднимаем.
Уничтожить такой объём за раз нам не по силам, но мы, обжигаясь, пытаемся. По-братски – не раскладывая по тарелкам, с одной вилкой на двоих. Вся остальная посуда ждёт помывки в раковине. Мыть не лень, лень вставать.
С упоением накидались под горлышко, теперь можно перекурить. Пепельница под рукой, а вот моя верная «Зиппо» осталась ночевать дома. Протягиваю руку за коробком, он ютится поблизости. На этикетке изогнулась колючая красная розочка. Как сигнал – будь внимателен!
Коробок нехарактерно брякнул – внутри определённо не спички.
Выдвигаю на свет картонный лоточек.
– Что это? – содержимым уж точно не прикурить.
Гришка небрежно взглянул на дно огнеопасной коробочки.
– А, пёс его знает, – отмахивается. – Вырезал у себя. Вот.
Он отдирает с костяшек кулака бежевую полоску пластыря. Под ней – мокрые края свежего слипшегося пореза.
– Кость наверно, – пластырь возвращается на место. – Или хрящ лопнул. Жидкость какая-то внутри вытекла и застыла. Набухла, зараза, неудобно так. Взял и вырезал.
Вторая страсть Гриши – драки. Бился он много и жестоко. Со всеми.
Каждый встречный, не входивший в круг его ближних, рисковал продегустировать полный репертуар его ударных поверхностей. Закалённый чугун кулаков, острые локти, колени, всегда тяжеленные ботинки, лоб – всё шло в ход, сокрушало, калечило, уродовало. Взрываясь фугасом, остановиться Гришка мог далеко не всегда. Габариты противника значения не имели. Как там сказал Тайлер в фильме? «Высокий, руки длинные – тощие бьются до конца». Это о нём.
И далеко не всегда требовался хоть какой-нибудь повод. Недопонимание, косой взгляд, дошедший слух – этого вполне достаточно, чтобы потерять контроль. Он отдавался драке, как флейта – трепету губ.
После – с рваным лицом и лиловыми гематомами – он, словно пройдя священное омовение, легко сбрасывал с плеч марево одержимости и вновь преображался в дружелюбного парня из вашего подъезда.
Красные и мокрые кисти рук, вновь сотворившие живописный мясной шедевр, отмывались и успокаивались, будто пропитанные маслом чувственные кисти прерафаэлита. До следующей волны вдохновения, конечно.
Хроника битв писалась на Гришкиных кулаках. Шрамы заживали быстро, повреждённые суставы и выбитые пальцы – гораздо медленнее. Костяшки угрожающе набухали, бугры лопнувших хрящей меняли форму. Каждый из них выглядел страшным и весомым аргументом в любом назревающем конфликте.
– Раздуло костяшку – пальцами не пошевелить, – продолжил он. – Щупаю – шарик какой-то под кожей перекатывается. Подождал недельку. Думал, рассосётся или застынет, как остальные, и – норм. Ни фига. Только увеличиваться начал. Я его скальпелем и вырезал. Дрянь какая-то слилась, а с ней – это. Может – жировик?
В коробке лежал розовый шарик.
Вытаскиваю тремя пальцами – ровная поверхность и льющийся изнутри блеск делают его обманчиво прозрачным. На глаз – идеально круглый, почти светящийся, предмет диаметром полтора сантиметра – не так прост этот шарик.
– Гриш, это не жировик, – от бледно-розовой глубины, переходящей в лёгкий цвет несвежего атлантического лосося, слегка подташнивает. – Это жемчужина.
– В смысле?
– Я не ювелир, но, если я хоть что-то в этом понимаю – очень похоже на жемчуг. Беру столовый нож и аккуратно провожу серрейторным лезвием по перламутру. Появляется царапина. Разгладив пальцем, полностью стираю её. – Очень похоже.
Гришка оживился, как перед новой игрушкой.
– Сейчас проверим, – он сгонял в спальню и вернулся с латунной индийской чашей, полной разнокалиберной женской бижутерии. Гордо улыбнулся. – Мамкина сокровищница!
Пластиковые браслетики и кислотные клипсы перемешались с английскими булавками, тонкой змейкой золотых часиков и несколькими обручальными кольцами. На дне чаши бесхозно поблёкла нить белых бусин.
– Неа, не похоже, – Гришан выудил бусы и положил на свет рядом с шариком. – Моя – круче. И больше.
Мы посмеялись, завершив маленькое несерьёзное расследование. Зажигалка, наконец, нашлась, и перекур состоялся. Клёвое утро.
Солнце светит, никуда не надо, еды полно. Идеальный выходной.
Покачиваясь на стуле, он оттягивал рандеву с немытой посудой:
– А давай проверим?
– Шарик?
– Ага, – Гришка снова достал его и крутил перед открытой форточкой. Моё шуточное предположение давало всходы. – Где вообще жемчуг принимают?
Глаз художника, ранее обделивший вниманием странный предмет, теперь пристально изучал продукт травмированной плоти, и определённо что-то в нём видел.
Мы вышли из ломбарда в перчёный аромат выхлопов крупнейшей улицы центра. Гришка от души расхохотался, он старательно сдерживался последние полчаса, не меньше.
– Я уж думал эта эпопея никогда не закончится, – смахнув слёзы, он достал из джинсов безликий плотный конверт. – Тебе половину, или гуляем на все?
Невероятная идея шаг за шагом воплотилась во вполне реальную сумму. Более странных денег у нас не бывало. В ближайшие несколько часов мы облачили Гришку в кожаную куртку американских лётчиков и добавили к его автопарку две серьёзные татуировочные машинки («теперь можно и шкуры нормально красить, и контурить!»).
Потом обрушились в ресторан. Странный и весёлый праздник – без размышлений о его причине. Да, оценщик, а с ним и ещё парочка экспертов, изучавших нашу «жемчужину», глазом не моргнув, признали её ценность. Несколько дней разбирались со стоимостью и почти не торговались. Шальные деньги, повезло.
– Знатный денёк выдался, – Гришан развалился в кресле в любимой позе. Сполз наполовину, широко раскинул ноги. Его взгляд ленивым дозорным блуждал по залу мрачного ресторана с космическим названием.
– А знаешь, – задумчиво растянул он. – Есть отличные новости.
– Мы ещё не всё просадили?
Он приподнялся и протянул ко мне через заполненный яствами стол две огромные руки. Странно, что я раньше не заметил. На костяшках обоих мизинцев заметно вздулись два нароста.
Жемчужины увеличивались быстро, созрели за пару недель. Когда рост прекратился – Гришка бережно вырезал шарики. Процедура их превращения в товар абсолютной ликвидности успешно повторилась.
Всё только начиналось.
Они стали появляться у Гришки в разных местах – плечи, шея, колени. Зараз – не больше трёх-четырёх штук. Были и перерывы, организм, возможно, отдыхал. Но, через месяц-другой, драгоценные липомы вновь раздувались, с неизменно крупными жемчужинами наивысшего качества. Со счёта мы сбились где-то после тринадцатой.
Причины Гришкиных метаморфоз таки и оставались загадкой. Их не объясняли многочисленные травмы и повреждения, какие-либо особенности питания, легкомысленные злоупотребления и художественные эксперименты над собой.
Мы не искали ответы. Темп задан. Поиски средств, времени и оборудования более не препятствовали творчеству. Настала пора наслаждаться пучиной вдохновения на профессиональном уровне. Как настоящий художник, Гришан вырывался из неё лишь для взрывоопасных поездок, загулов и кутежа. Квартира заполнялась кистями и красками, здоровенными холстами и тату-расходниками, пакетами гипса и шпателями. Подоконники и углы комнат приютили неоскудевающий ассортимент стеклотары, наполненной дурманом этанола. Деньги уходили с пользой или с шумом – какая разница, кого это волнует в возрасте максимальной громкости?
– Думаю, мы сорвем куш, – Гришка таинственно перешёл на бас и изобразил руками магические пасы.
– Жги, заинтригован.
Мы стояли возле подъезда, изуродованного фантазией неведомого конструктивиста, и портили лёгкие оставшейся с вечера «Герцеговиной». Утро нацепило обычное для столицы отсутствие времени года. Что-то таяло, что-то сохло, подсвеченное светилом серое небо желтело проплешинами.
Наблюдая за моей реакцией, он не спеша задрал до груди красную клетчатую рубаху. Чуть ниже солнечного сплетения отчётливо выпирал шар, размером с куриное яйцо.
– Всего несколько дней, ещё растёт, – довольный моим ошеломлённым видом, Гришка легко пошевелил шар пальцем. Образование свободно двигалось под кожей, возвращаясь на прежнее место.
– Здоровая, – пытаюсь разделить его восторг.
– Отлично!
– Нет, подожди. Она слишком здоровая. Не больно?
– Не парься ты, нормально мне. Только она не совсем круглая. И мягкая, может ещё не сформировалась. Прикинь, какая вырастет?
Присматриваюсь. Форма жемчужины скорее овальная. Легонько надавливаю с двух сторон – предмет поддаётся, уступая нажиму, но быстро восстанавливает форму.
– А вынимать как? – тревога не уменьшалась. – Тут медик будет нужен. Не руку порезать – тут живот вскрывать. Ещё и увеличится.
– Да брось. Тут только распороть немного, сам справлюсь. Слегка рассеку, потом выдавлю. Даже шить не надо. Пластырем перетянул – само схватится.
– Ага, таких оптимистов потом с мигалкой увозят.
– Зануда, – он сграбастал меня здоровенными ручищами и, вместе с сомнениями, увлёк в духоту злобного города.
Мы не виделись больше недели, я плотно застрял дома с кипой давно отложенных для прочтения книг. Повод, конечно, весомый – на тренировке жестко выбил большой палец на ноге. Палец почернел и опух. Даже если засунуть ногу в кроссовок – шагу не ступить. Схема отработана: травмпункт, рентген, мази, покой, книжки. Исчезнуть для мира на недельку – благое дело. Пусть отдохнёт, одним буяном меньше.
К Гришке заглянул сразу, как только смог высунуть нос из норы. Первый подъезд, второй этаж. Долгими и пустыми трелями ненавистный звонок недобро напомнил мне о начале нашей истории. Наконец, дверь приоткрылась.
– Уходи, – такого приветствия я от него ещё не слышал.
– Так. Подробнее.
– Не, всё в прядке. Просто… Херово мне, – он по-прежнему не пропускал меня внутрь. Его оборона не выглядела убедительной, я толкнул дверь.
– Показывай.
На нём только узкие чёрные джинсы. При выключенном свете обильно разрисованное тело выглядят плотью с заживо содранной кожей. Гришка похож на жертву средневекового палача.
Центр живота растянул тяжёлый бугор, размером с небольшую дыньку.
– Братан, я в положении, – он невесело улыбнулся. Шутка прошла мимо.
– Гришан, тут без вариантов. Надо к доктору.
– Надо, надо. Сам знаю. По-любому – не сегодня.
Картина постепенно проясняется. Давлюсь сухим комом отборной ругани. Тема внутривенных инъекций не всплывала с того памятного дня.
– Вмазался?
– Заходи завтра утром. Только не рано, вместе пойдем. Добро?
Надрывающийся телефон – киношный предвестник грядущей беды – вытаскивает меня из-под ледяных струй утреннего душа.
– Говорите, – руки не вытер, по чёрной коробочке пробежались прозрачные струйки.
– Приходи, помощь нужна, – Гришкин голос звучит подозрительно тихо и серьёзно. Ничего хорошего, яснее ясного, через четверть часа буду.
Масштабы «ничего хорошего» я недооценил.
Гришка с трудом вытянул на себя дверь, пропуская меня в квартиру. Отшагнув назад, он смятой тенью провалился в полусвет коридора. Опираясь на стену, мой друг еле держался на ногах.
Не нужно было заглядывать в его глаза, чтобы понять, что ночью он догнался, возможно не раз.
– Потрогай, – снова этот голос. Так может говорить человек перед лицом смертельной опасности. Когда на эмоции нет ни сил, ни времени. Когда нужно просто собраться и что-то делать. Без надежды на результат.
– Потрогай, – повторил он. – Там что-то треснуло.
Полтора бесконечных шага я преодолеваю с пониманием, что вот-вот случится беда. Кладу руку на Гришкин живот. На горящем теле плавится липкий, как сосновая смола, пот.
Твёрдая полусфера под моими пальцами обозначилась неровными краями изломов. Форму ей, по-видимому, помогал сохранить лишь купол натянувшейся кожи. Осязаемые черепки почти беспрепятственно сдвигались. Под ними ощущалось тугое уплотнение.
– Гришан, надо вынимать…
– Ещё раз, – перебил он.
Я что-то упустил? Ладонь повторно ложится на взмокшее полушарие. Горячие капли скользят мне на запястье. Внутри, под треснувшей поверхностью проходит слабая дрожь, прерывается двумя уверенными толчками.
От неожиданности я отпрянул к стене, взмахнув руками в нелепой попытке сдаться несуществующему врагу.
– Гришан… – мои слова приплывают из другого мира. – Это же не ты…
– Не я. Не шуми, послушай.
Замираю. Рокот улицы и неугомонное бряканье соседей отходят на второй план. Между нами отчётливо присутствует тихий, но различимый звук.
Отрывистый шорох, глухой и подобный скрежету напильника по молочным зубам, прерывался негромким утробным рокотом. Будто замедленная запись хруста ещё живой черепахи, попавшей в мясорубку.
Источник звука сомнений не вызывал.
– Скорую вызвал?
– Не будет скорой, я сам.
– Сдурел? – я мгновенно осознаю задуманное, стены качнулись.
– Не смей мешать, мне нужна твоя помощь, – Гришка не менял ни позы, ни интонаций. Застывшая восковая фигура, плавящаяся в душной тени. – Ты всё понимаешь, больше не обсуждаем. Кое-что у меня в запасах есть, за остальным – дуй в аптеку. Запомнишь? Лидокаин – много…
– Что??
– Сказал же – заткнись и делай. Лидокаин, кеторол, йод, пластырь, бинты, стерильные салфетки – всего побольше. Хлоргексидин. Забеги в «Хозяйственный» – купи вощёную нить. Хотя – нет, без неё обойдусь. Так, дальше…
– Гриш, это неправильно, – моя нелепая последняя попытка.
– Разберусь, не впервой.
Слова разлетаются роем обезумевших пчёл – бросаюсь на кухню и сдираю с с холодильника блокнот. Судорожно накидываю в него Гришкин список.
– По дороге – возьми себя в руки. Кое-что придётся делать тебе, – последние его слова перед тем, как дверь разделила нас.
Нелепо, но травма напомнила о себе в самую неподходящую минуту. Злополучный палец вспыхнул пламенем, как только я вылетел из подъезда. Не сбавляя скорости, зажмурившись от боли – полторы остановки до ближайшей дежурной аптеки.
На месте – всё как положено. Долгие поиски за стеклом заветного окошка, рассыпанная мелочь и голубой одноразовый пакетик, рвущийся в героической попытке всё вместить.
Обратную дорогу преодолеть бегом я уже не смог. Пульсар в ступне плескался болью. Хромая, я устремился навстречу развязке. Несущиеся осколки мыслей грозились разорвать мозг на куски. Шквал паники терзал рассудок, как смерч-людоед – фанерные домики степного дачного посёлка.
Знакомая с детства квартира безучастно пропускает меня внутрь. Третий раз за два дня. С кульком, раздутым от картонных упаковок, я переступаю порог полумрака, прекрасно осознавая, что делать этого уже не следует. Щелчок замка за спиной я не слышу.
Гришка лежал на чёртовом паласе лицом вниз – там же где я его оставил. Макушкой к выходу. Предплечья небрежно обмотались распластанными по бокам тёмными лентами с рваными краями. Так выглядит связанный бабушкой шарф, брошенный малышами после зимней прогулки.
Стены украсили густые стекающие разводы, словно перед ними лопнул воздушный шар раздутый креплёным вином. Мокрые дорожки добрались до плинтуса.
Нет. Пока вся картина в призрачной темноте – это иллюзия. Я должен дёрнуть потёртый шнурок включателя, чтобы убедиться что ошибаюсь.
Свет разбегается по углам вместе с остатками моей надежды.
Перекрученный шарф волшебным образом превращается в блестящий комок влажных розовых внутренностей, обвивший осьминожьими щупальцами безвольные руки. Ниже по телу, они, скорее всего раздавленные коленями в попытке подняться, выпростали рыхлое содержимое под томатно-красные лужи, сползающие со стен.
Воздух набухал тяжёлым запахом скисшей шурпы.
От проёма спальни к худым длинным ногам тянется суетливая кровавая дорожка, теряющаяся под бледным торсом. Видимо, в спальне всё и случилось, Гришка пытался добраться до входной двери, оставляя за собой красноречивый след. Чем бы я помог, появись раньше?
Присаживаюсь возле повернутой набок взлохмаченной головы. Расслабленное лицо друга ничего не выражает. Спокойные глаза смотрят мимо меня, в чёрное никуда. К подбородку прилипла наполовину откусанная нижняя губа. Красные от крови зубы оголились в безразличной усмешке.
Я приподнимаю ещё тёплое плечо. Вслед на рукой, всхлипнув, подаётся сопливая бахрома внутренностей. Разодранный живот распахивается мне навстречу пятернёй сломанных рёбер. Точнее – живота там нет.
Робко, сквозь страшный сон наяву, меня отвлекает что-то постороннее. Этого звука я раньше здесь не слышал. Или слышал? Он повторяется громче. Из спальни доносится – да, знакомое с прошлого посещения, но более громкое – глухое урчание. Звук отчётлив, ему вторят сиплое пыхтение и влажные причмокивания.
Плечо друга выпадает из моих рук. Выпрямляюсь. Глаза застывают ледяными кубиками – смотрю на кровавый след. Он тянется не из спальни. Он тянется в спальню.
Вихрь окружающего безумия внезапно останавливается. Автоматически дёргаю шнурок, возвращая в коридор первоначальную неопределённость. Не поворачиваясь, нащупываю за спиной ручку и выпускаю себя из объятий кошмара.
С этого места всё начиналось – здесь и завершим прогулку. Дальнейшее не прибавит тонов в историю и не принесёт славы рассказчику.
Сдержанно прощаюсь. Признателен, что выслушали. Рано или поздно настало бы время рассказать кому-либо невероятные подробности прошлого. Отпуская их на свободу, жду признательности и милосердия от безжалостных подземелий памяти, снова и снова выпускающих на волю забытых призраков юности. Всего доброго.