Я мог бы написать роман под названием «Иудейские горы» о человеке, работающем в бункере в Иудейских горах, он часто выходит после работы на закате.
Я мог бы написать роман под названием «Глухов» о невезучем писателе и его никчемной эпохе.
Я не пишу травелог «Точки рассвета Тель-Авива и Яффо».
Я не пишу сиквел «Чудаки Иерусалима», их и так здесь все знают.
Я не пишу путеводитель по злачным местам Красной Пресни, я его уже написал.
Я не пишу воспоминания, кто-то присвоил мою память.
Я не пишу воспоминания, я все еще верю в то, что конец совпадает с началом.
Я не пишу воспоминания о поэзии или любви, ибо я не верю, что это было со мною.
Я не пишу воспоминания о нищете, в которой в разное время провел несколько лет.
Я не пишу о том, как был бездомным.
Я не пишу воспоминания, потому что мемуары – чтение для владельцев недвижимости, для тех, кто на яхтах из Ялты пересекает море и завтракает в Стамбуле.
Когда я не пишу, я не пишу также и стихи, никаких стихотворений в прозе, никаких поэм, никаких обрывков души или прикосновений, никаких следов на песке, – каково было бы встретиться со следами своего двойника?
Никаких самолетов в небе, никаких созвучий для аэропортов, объявляющих начало посадки, никаких нот для того, чтобы подозвать стюардессу, никаких глуховатых тягучих звуков, похожих на рев турбин при наборе высоты. Никакого рождественского мурлыкания Синатры в баре в Хитроу, когда заказываешь второй «Гиннес».
Я не пишу «Покидая пристань Тарусы», не пишу о тех благословенных годах, когда прикармливал язей на горох, когда посвящал себя лугам и лесу, пропадая в них по целым дням, встречаясь только с кабанами и лосями. Столько молчания природы я встретил, руины покинутых век назад деревень. А чего стоила одна только Дряща, приток Оки, пробивший устье в косогорах, на вершинах которых кружится голова, поскольку кажется, что земля закругляется прямо под подошвой, сколь интересно было спуститься на известковое ее ложе, в дебри замшелых склонов, с отпечатками папоротника и хвоща на плоских, вылизанных половодьем камнях, стучащих порой под шагами, подобно кастаньетам.
Я не пишу «Праздник Каталонии» – повесть о том, как однажды путешествовал по побережью Средиземного моря, перемещаясь из одного рыбацкого городка в другой, располагаясь с ночевкой на катамаране, утром рассекающем волны из Реуса в Камбрил.
Я не пишу о том, как сходил с ума в Барселоне, как наворачивал круги по городу, как видел, что Провидение способно растереть в пальцах тебя, твой разум, твой мир, растереть, как прах.
И конечно, не пишу повесть «Надя», хотя хотелось бы написать «Три Елены».
Я не пишу «Сионизм и пророки» Денниса Дугласа и не пишу пьесу под названием «Непривитые».
Мне не в чем исповедоваться, а даже если и есть в чем, то зачем сотрясать воздух.
Мне не в чем виниться, кроме как в недостаточном усердии, с каким я мог бы чаще вглядываться в закат, каждый вечер провожать день в пасть дракона, полного звезд и камней, под названием Иудейская пустыня.
Нет, я не пишу свою исповедь, более удивленную, чем у Августина.
Я не пишу свою исповедь, более отчаянную, чем у Мелвилла.
Я думаю, лирическая поэзия, эпическая поэзия – они сходятся устами.
Эти уста пьют вино и воду, рождают потоки ветра, слагают бури и ураганы, а также шепот, самый важный шепот, от которого родятся города и цивилизации.
Я не пишу книгу о том, как выжить на Ближнем Востоке.
Я не пишу отчеты о снах, это было бы чудовищно скучно.
Я не пишу исторические романы, потому что они ловушки.
Я не пишу эссе, никаких интервью, никаких советов, никаких, никаких мыслей, никаких конституций, никаких благодарностей или извинений, никаких книжных обзоров или отзывов, никаких отчетов о прочитанном, своих действиях и идеях.
Я не пишу историю времени, ни прошедшего, ни будущего, и даже историю этих призраков, которые со мной весь день и всю ночь, стоит только мне проснуться, как я застаю их за завтраком, и мне приходится спешить на прогулку, благо в Иудейских горах тропинки извилисты и много пещер, есть где спрятаться.
Но я не пишу.