Восьмичасовой перелет от Москвы до Нью-Йорка ощущается как вечность.
Газеты, предлагаемые стюардессами, по-прежнему на русском языке, как и фильмы в наших личных консолях в сиденьях перед нами. Но все остальное настолько незнакомо, что я не понимаю и половины того, что говорят окружающие. Я хочу спрятаться в капюшон моей тяжелой дубленки и разреветься.
Но Сережка слишком взволнован, чтобы пропустить хотя бы минуту наших новых приключений. Он поворачивается ко мне:
– Я чуть не описался, когда самолет взлетел. Мама, мы собираемся лететь над океаном. Только представь себе: если самолет сломается – мы будем купаться в холодной воде.
Я бы предпочла этого не представлять, иначе я бы тоже описалась.
Сергей нажимает кнопку вызова стюардессы.
– Can I have tomato juice (Можно мне томатный сок)? – спрашивает он. Стюардесса улыбается и приносит ему две коробки сока.
Мы что-то едим, заказывая еду на английском языке. Мы стоим в очереди в крошечный туалет самолета. Сережка выпрашивает у меня деньги и покупает что-то из каталога бесполезных товаров, предлагаемых в самолете. Незнакомая речь оглушает меня. Мама, почему ты не порвала наши билеты? Почувствую ли я когда-нибудь тепло твоих объятий и услышу ли знакомую русскую речь?
Прохождение паспортного контроля на американской таможне превращается в долгий унизительный процесс. Несмотря на наши регулярные уроки английского языка, сотрудница таможни не понимает нас и зовет на помощь переводчика по телефону.
– Czy rozumiesz język polski?
У польского переводчика достаточно словарного запаса, чтобы понять, что, хотя я уже жена гражданина США, но мы прилетели по визе невесты. Проходит более сорока минут, прежде чем мы слышим избитую фразу «Добро пожаловать в Америку» и долгожданный стук штампа в наши паспорта.
Аэропорт имени Джона Кеннеди поражает нас своими размерами, цветами и равнодушием к двум испуганным уставшим российским пассажирам. Неизвестные запахи, многоликая толпа, яркие вывески, кричащие рекламные щиты и неразборчивые объявления по громкой связи – все на английском языке, слишком торопливом, чтобы успеть понять. Все гигантское, шумное, незнакомое.
– Мама, я хочу че-нибудь купить. Я хочу сделать это сам.
Сережка ставит перед собой цель потратить нашу последнюю двадцатидолларовую купюру на еду и напитки. Все, на что ему хватает этой суммы – это бутылка кока-колы и коробка печенья. В пересчете на российские рубли этой двадцатки нам бы хватило на недельный запас продуктов.
Пятичасовая пересадка в Нью-Йорке и ожидаемый четырехчасовой полет в Солт-Лейк-Сити вымотали нас вконец. В России сейчас ночь, и как только мы находим наши места в хвосте самолета на Солт-Лейк-Сити, мы падаем в кресла и засыпаем. Никакое предложение напитков или закусок не может нас разбудить.
Прибыв в аэропорт Солт-Лейк-Сити, я ожидаю еще один паспортный контроль и продолжаю оглядываться по сторонам. Но, к счастью, не вижу суровых лиц пограничников, не слышу быстрых вопросов на английском, не замечаю никого, кому нужно предъявить наши документы. Мы продолжаем двигаться вместе с другими пассажирами.
– Мама, сколько еще?
У меня такой же вопрос. Все, что мы хотим, это лечь и забыться на добрых десять часов.
Мы в дороге уже больше суток. Моя сумка тяжелеет с каждым шагом. Сережка часто поглядывает на меня, но усталость одолевает, и мой сын спотыкается и падает на колени посреди длинного холла. Я поднимаю его, благодарная ковровому покрытию американского аэропорта. Даже самый современный международный аэропорт Москвы имеет только кафельные полы. Америка продолжает взрывать мой разум своим странными обычаями и огромными пространствами.