Скажу тебе так: будь осторожен в своих желаниях, ведь они могут исполниться. А потом ты будешь бодаться с последствиями.
Ольгерд фон Эверик. «Ведьмак»
1545 год – 3 октября, Москва
Достигнув совершеннолетия[72] и взойдя на престол, Иван Васильевич прямо сразу не бросился проводить какие-либо серьезные реформы. Выждал немного. Спровадил духовных иерархов домой. С подарками, разумеется. Проводил посольства иностранные. Подождал, пока бояре перестанут гудеть, обсуждая столь громкие сотрясения воздуха, что имели место быть в столице. И только тогда, когда все расслабились, он собрал Боярскую думу…
– Скажите мне, бояре, отчего наше воинство испомещенное такое слабое? – с явной провокации начал эту беседу Иван.
– Как же слабое? – удивились с мест своих многие бояре разноголосицей.
– А какое? Вот возьми да собери его в поход. И что мы там увидим? Испомещенное дворянство только о пашнях своих и думает да о крестьянах, а не о службе. И правильно делает. Потому что на местах нужен глаз да глаз. Иначе все прахом пойдет. Так что ни выехать куда надолго без урона земельному держанию, ни собраться ладно не получается. Сколько одних только нетчиков[73]! А? Притом у многих оправдание тому вполне сходное. И сколько мы с таких собрать воинства можем? И на какой срок?
Произнес Иван и замолчал. Он поднял довольно болезненный вопрос. Поместные дворяне, выступавшие фактически держателями классического феода, даваемого за службу, имели весь пакет стандартных издержек. А он был, мягко говоря, не актуален эпохе. То есть выступал серьезным анахронизмом.
– Чего молчите? – хмуро поинтересовался государь[74] после затянувшейся паузы.
– Так верно говоришь, – развел руками Михаил Иванович Воротынский. – Собрать испомещенных непросто. Да и не все из них могут выехать в поход, даже если прибудут по зову. У кого конь только один, да и тот дурной, а у иных и того нет.
– А еще вооружены худо, – согласился с ним Юрий Васильевич Глинский. – У многих ни панциря[75], ни шелома. Ежели сравнить с татарами, то и не хуже выходит. У них у самих большинство воинства в халатах. А если с литовцами? Или тем более с поляками?
– Хуже того, – продолжил Иван после этой заранее организованной поддержки, – ратному делу обучены они дурно. Ведь на земле своей только о делах сельских пекутся. Ни выезду конному не учатся, ни владению клинком, ни тем более доброй копейной сшибке. А посему в сражении зело нерешительны, словно юницы робкие пред мужем зрелым. Стрелы пустят да отходят, боясь за саблю взяться[76]. С татарами бодаться сойдет. Ибо те не лучше. А вот с Литвой или Польшей…
– Верно, государь, – вновь поддержал его Михаил Иванович Воротынский, строго следующий предварительному уговору. – Но как им иным-то быть? Землицей-то надобно тоже заниматься. Тем более что ее мало и любой недород или потеря рабочих рук по отходу там али смерти обернется бедой. Даже и такие поместные с тех земель больше не выедут. Не с чего им станет выезжать.
– Беда… – покачал головой Иван Васильевич, внимательно смотря на своих весьма задумчивых бояр. Они пытались понять, что государь там такого задумал. Вон как переглядывались из-под нахмуренных бровей. – Что скажете, бояре? Что предложите? Надо ли эту беду как-то разрешать? Или пусть нас враг воюет как ни попадя?
– Да что ты такое говоришь, государь?! – возмутились некоторые бояре. – Мы же добро держим удар. И от казанцев обороняем, и от крымцев, и от литвинов…
– А если они вместе навалятся? Что, если и Казань, и Бахчисарай единой армией выступят? Удержим их натиск? А если к ним Ногайская Орда придет с поддержкой? А если еще хан Хаджи-Тархана[77]? Перед объединенной степью устоим? Не в нападении, а в обороне? Что молчите? Понимаю, что степь ныне друг другу глотки рвет и объединиться сама не в силах. Но ведь есть султан османов, сын дочери хана Крымского из дома Герая. В Крыму сидит его родич. И в Казани тоже. А ну как в Хаджи-Тархане сядет? Не сможет разве султан волей своей собрать степь? И ногаи к такому походу легко присоединятся, и черкесы, и кабарда, и многие иные. Полагаете, такого быть не может?