В конце 1533 г. скончался государь Василий III, и на великом княжении осталась его вдова Елена Глинская – регентша при малолетних детях Иване и Юрии. Трудно сказать, сколь плотно она контролировала правительственную деятельность. Ясно, что роль придворных боярских «партий» возросла.
Великой княгине пришел черед расставаться с жизнью весной 1538 г. Старшему ее сыну Ивану к тому времени еще не исполнилось и восьми лет…
Сразу после этого власть целиком и полностью перешла к аристократическим группировкам. Они безраздельно господствовали у кормила правления до середины 1540‑х гг. Причем время от времени в придворной борьбе одерживала верх партия Шуйских, главенствовавшая над прочей русской знатью. Затем молодой монарх Иван Васильевич принялся постепенно, очень медленно, прибирать власть к рукам. Что-то из «дел правления» перешло к нему уже в 1547‑м, когда он венчался на царство. А что-то оставалось прерогативой Боярской думы и служилой аристократии до начала 1560‑х.
Процесс перехода полновластия от высокородной знати, от «княжат» к монарху, растянулся надолго и шел весьма болезненно…
Князь Иван Петрович Шуйский провел эру «боярского царства» в младенчестве. Он тогда по возрасту не мог играть никакой роли в политической борьбе. Но позднее, подходя к возрасту зрелости, надо полагать, внимательно слушал рассказы взрослых о недавнем прошлом. В семье должны были вспоминать время «боярского царства» как настоящий золотой век для Шуйских. А возмужание великого князя Ивана с необходимостью привело к столкновению между ним и Шуйскими. И отношение к монаршей особе в этом роду сложилось, надо полагать… далекое от трепетного.
Если ограничить эпоху «боярского правления» годами с 1533‑го по 1547‑й (в реальности она длилась несколько дольше), то именно в это время на политической арене выступало сразу несколько ярких политических деятелей из рода Шуйских.
Выше уже говорилось о князе Петре Ивановиче, отце героя книги. Он активно участвовал в интригах, но счастливо пережил охлаждение между молодым государем и своим семейством, а потом честно служил державе до седых волос, до страшной своей гибели. Но Петр Иванович оказался в кипящем котле аристократической смуты далеко не главной фигурой. А вот его ближайшие родичи – да, один за другим примеряли наряд «примы» в перипетиях «боярского царства».
Тот же Василий Васильевич Шуйский оказался единственным из бояр Василия III, кому при Елене Глинской «…удалось не только упрочить свое положение… но и занять одно из первых мест при дворе юного Ивана IV… неоднократно на приемах крымских и литовских посланников в Кремле речь от имени юного государя произносил боярин князь В.В. Шуйский. Князь Василий первенствовал и на ратном поприще…»[24] Его брат Иван выполнял ответственные поручения самой регентши Елены Глинской при дворе Старицких удельных князей. Великая княгиня Шуйским доверяла.
По словам советского историка А.А. Зимина, Василий Васильевич Шуйский «…был одним из виднейших деятелей боярского правительства 1538 г. Летом этого года он женится на дочери царевича Петра (внучке Ивана III), закрепляя родственные узы с правящей династией. Его дочь была замужем за кн. И.Д. Бельским»[25]. Скупые строки, но информация к размышлению огромная! Два этих брака представляют собой два сильнейших хода в большой политической игре.
Итак, первый брак соединил два самых знатных и могущественных семейства Рюриковичей в России: Шуйских, т. е. потомков государя Андрея Ярославича, и московских Калитичей, т. е. потомков Александра Невского. Кроме того, «царевич Петр», давно скончавшийся отец невесты, был знатнейшим чингизидом из рода казанских ханов, до крещения он носил имя Худай-Кул. Таким образом, от этого брака должен был родиться ребенок очень высокой крови. И у Шуйских появился бы собственный кандидат на Великое княжение Московское, вполне законный. Он был бы первейшим претендентом на престол… исчезни вдруг малолетние дети, оставшиеся от двух мертвецов – Василия III и Елены Глинской, а затем и представитель боковой ветви московского княжеского дома – князь Владимир Андреевич Старицкий. Если бы к моменту заключения этого брака Василий III или хотя бы его вдова оставались в живых, то они, разумеется, ни при каких обстоятельствах не допустили бы составления столь опасного альянса! Что же касается Владимира Андреевича, то этот пятилетний мальчик, оставшийся без отца, находился тогда в заключении. Подобную, весьма слабую, фигуру не составляло особого труда быстро «снять» с доски большой политики…
Но родилась девочка, нареченная Марфой. Эта безобидная малышка одним фактом своего существования представляла серьезную угрозу для московского монарха, мальчика-сироты Ивана IV.
Второй брак продолжал большую династическую комбинацию, затеянную Шуйскими: осенью 1554 г. Марфа Васильевна была отдана за князя Ивана Дмитриевича Бельского. В представителях семейства Бельских также текла «царственная кровь» – они были высокородными потомками государя литовского Гедимина. Более того, в 1498 г. Иван III выдал свою племянницу рязанскую княжну Анну Васильевну за князя Фёдора Ивановича Бельского, и жених Марфы Шуйской приходился ему внуком. Выходит… Бельские были и Гедиминовичами, и Рюриковичами, да еще и приходились близкой родней московской монаршей династии. Иначе говоря, достаточно знатными людьми, чтобы в случае династического кризиса претендовать на русский или же литовский престол. Бельские одно время являлись упорными соперниками Шуйских в борьбе за контроль над властью в годы «боярского правления». Этот исключительно богатый и влиятельный род сконцентрировал вокруг себя другую сильную придворную «партию»… К середине 1550‑х настало время окончательно примириться и объединить силы двух блистательных семейств. Иван IV к моменту заключения этого брака уже был взрослым человеком, обзавелся наследником[26]. Казалось бы, теперь никто не мог легко и просто избавиться от него – как в те годы, когда он, по малолетству, полностью зависел от служилой знати, окружавшей трон. Но за год до свадьбы Ивана Бельского и Марфы Шуйской венценосец серьезно захворал. Разразившийся вследствие его тяжкой болезни кризис показал: судьба династии висит на волоске. Сын царя, сущий младенец, в случае смерти родителя – не претендент… Выходит, сын Ивана Бельского и Марфы Шуйской мог бы оказаться живым поводом для очень серьезного династического проекта. Этого не произошло только по одной причине: в 1571 г. князь Иван Дмитриевич погиб за отечество, защищая Москву от татар, и на нем род Бельских извелся. Желанный – очень желанный! – плод матримониальной комбинации то ли так и не появился на свет, то ли умер в младенчестве.
По уровню продуманности двух этих браков очень хорошо видно: Шуйских, вставших у самого подножия трона, фактически правивших страной, волновало тайное желание преодолеть последний шаг, отделявший их от монаршего венца! Занять престол кем-то из своих. Мечтание о монаршей власти, как видно, играло роль бродильного вещества, постоянно возбуждавшего опасные помыслы в их роду…
Еще одну представительницу их семейства попытаются выдать замуж «с дальним прицелом». Однако эта история касается другого времени и самым непосредственным образом скажется на судьбе князя Ивана Петровича Шуйского. Если сравнивать брачный проект с ружьем – пищалью, если угодно, – обретающимся на стене боярского терема, то он должен в конце концов «выстрелить» заранее просчитанными последствиями. Две серьезных попытки Шуйских за счет хитро задуманных браков поднять статус рода не увенчались успехом. Но… если бы немного удачи… или, точнее, несколько больше расположения Божьего… как знать, не утвердилась бы эта династия на престоле государей российских.
Матримониальное комбинирование на таком уровне – очень опасная игра. Шуйские сделали в ней одну ставку, другую… и в семействе, надо полагать, сильны окажутся сожаления: мол, чуть-чуть не получилось. Взрослея, Иван Петрович будет слышать от отца и его родни туманные намеки в духе: «Могло бы повернуться иначе». Оказавшись во главе фамилии, он, в духе семейной традиции, сочтет возможным присоединиться к самой важной матримониальной комбинации в своей жизни. Иначе говоря, сделает еще одну рискованную ставку. И «пищаль»… выстрелит. Вот только не в ту сторону, куда ее попытаются направить Шуйские. Этот выстрел погубит и самого Ивана Петровича, и других видных фигур в его роду. Почему так получится? Да попросту в этом семействе считалось, что подобные эксперименты позволительны. Что они – часть семейной стратегии выживания. И ум Ивана Петровича в решающий час не воздвигнет перед его волей нравственного запрета. «Раз предки мои так поступали, отчего мне так не поступить?»
Темное пламя прошлого, отпылавшее задолго до того, как главный герой этой книги вошел в возраст зрелости, отбрасывает тень на его судьбу.
Князья Шуйские были сильны еще при Елене Глинской, а впоследствии они дважды становилась ведущей политической силой державы: с середины 1538-го до середины 1540 г. (затем их потеснили князья Бельские), а также в 1542–1543 гг.[27] (с меньшей степенью преобладания при дворе). Если использовать современную терминологию, то они оказывались в роли «правящей партии». Их своеволие отнюдь не ограничивалось брачными авантюрами. Род изрядно обогатился, обеспечил главным своим представителям высокие чины, нанес тяжелый ущерб своим неприятелям – вплоть до физической расправы. Однако отнюдь не та линия в семействе Шуйских, которой принадлежит Иван Петрович, отец его Петр Иванович, дед Иван Васильевич и брат деда Василий Васильевич, оказалась в наибольшей степени покрыта скверною Смутного времени.
Эта сомнительная «честь» досталась другой линии в роду Шуйских, весьма многолюдном и разветвленном. Разные «ветви» родословного древа Шуйских порой расходились весьма далеко, однако знание и живое чувство общего родства не покидало семейства. Шуйские держались друг за друга, вместе переживали опалу, вместе боролись за возвышение. Подобное поведение являлось общим законом для всей служилой знати Московского государства, и князья Шуйские не составили исключения. Просто к их административным и военным способностям добавлялся родовой дар к придворной интриге. Среди них встречались великие мастера интриги, люди расчетливые, волевые, дерзкие.
Так вот, у героя этой книги был родич, относящийся к этой поросли. Ему не хватало осторожной «стратегической» мудрости князя Василия Васильевича, не отличался он и выдающимися полководческими способностями, но в роли большого интригана нашел и великую славу, и страшную гибель. Мудрено объяснить, сколь сложные родословные «нити» связывали его Иваном Петровичем, агукавшим в пеленках, когда политическая деятельность этого человека вышла в зенит и трагически оборвалась… Скажем так: прапрадед младенца приходился младшим братом деду сего буйного интригана. Звали его князь Андрей Михайлович Шуйский Честокол, и память о нем осталась в роду очень долгая, вот только не особенно добрая.
В силу принадлежности к «старшей ветви» семейства князь Андрей к началу 1540‑х оказался главой рода. Дед и отец героя этой книги уступали ему в родовитости. Но высота положения, как видно, создала у Андрея Михайловича ощущение полной безнаказанности. Как пишет историк Г.В. Абрамович, «…особого внимания заслуживает Андрей Михайлович, политический авантюрист и безудержный стяжатель, деятельность которого легла темным пятном на историю знаменитого княжеского рода»[28]. После кончины Василия III он ввязался в заговор претендента на трон, удельного князя дмитровского Юрия, и оказался в тюрьме. Несколько лет спустя его вызволила оттуда младшая родня – князь Василий Васильевич. И вот тогда бывший узник «расцвел» по-настоящему. Псковичи, знавшие его как наместника, в летописи своей назвали его «злодеем» и охарактеризовали как бешеного мздоимца. Затем он на пару с И.В. Шуйским свел в могилу князя Ивана Бельского, политического противника. А по сообщениям летописи, не дошедшей до наших дней, но известной по пересказу, сделанному М.М. Щербатовым[29] в его «Истории Российской», князь А.М. Шуйский своим корыстолюбием поражал современников. Вот характерный отрывок, рассказывающий о правительственной деятельности Андрея Михайловича: «…грабеж и насильное отнятие продажею за малую цену земель у благородных и общее разорение крестьян взятием великого числа подвод из сел и деревень по пути лежащих, когда кто к нему из его деревень ехал или кто от него в деревни отправлялся, так что уповательно и все припасы его, к облегчению его крестьян, ко отягощению же его народному, на таковых взимаемых насильно лошадях наживались». Мало того, митрополит Московский Макарий, глава Русской Церкви, подвергся унизительным оскорблениям от Андрея Михайловича и его сторонников: на Макарии прилюдно «изодрали» одежды. Впрочем, тут князь Андрей следовал дурной семейной традиции: Шуйские вели себя по отношению к Церкви с крайней бесцеремонностью. Именно они «свели» с престола неугодного им митрополита-книжника, великого ученого мужа Даниила, а потом заставили сойти с кафедры митрополита Иоасафа. Причем главной фигурой в позорных противоцерковных делах являлся князь Иван Васильевич Шуйский. Не столь важны тактические причины, по которым это семейство ополчалось то на одного митрополита, то на другого, то на третьего. В сущности, для этого существует одна стратегическая причина: в главном архиерее Русской Церкви они видели всего лишь одного из игроков на поле большой политики. И если очередной ход этого игрока чем-то угрожал роду, то Шуйские начинали действовать против него решительно и безжалостно. Священный сан митрополичий нимало их не останавливал и не вызывал почтения.
Впоследствии служилые русские аристократы устами князя-перебежчика Курбского примутся корить Ивана IV, дескать, как мог он с такой жесточью, с таким неуважением относиться к духовенству?! Но ведь научили-то державного мальчика подобному отношению взрослые дяди с княжеским титулом и боярским чином… Именно они унижали главу Церкви на глазах ребенка… И в первую очередь – Шуйские.
Очень хорошо и славно, что действия против законных митрополитов не стали гордостью рода: видимо, Шуйские понимали всю греховность своих поступков. Поэтому жутковатый опыт деда, Ивана Васильевича, и другого старшего родича, Андрея Михайловича, не передался впоследствии Ивану Петровичу. Надо полагать, в семье не любили разговаривать на подобные темы.
За весь род поплатился Андрей Михайлович. Во-первых, из-за того, что был в наибольшей степени дерзок, неукротим и корыстолюбив. Во-вторых, братья Васильевичи – дед центрального персонажа этой книги и брат деда – уже покинули олимп власти для того, чтобы дать отчет Небесному Судии. К 1543 г. Андрей Михайлович выглядел опаснейшим из Шуйских, всё еще принимающих участие в разделе власти. Ему и досталась горькая доля…
Летопись сообщает о его смерти следующее: «Тоя же зимы декаврия 29 [1543] князь велики Иван Васильевич всея Руси не мога терпети, что бояре безсчинье и самовольство чинят без великого князя веления, своим советом единомысленных своих советников многие убийства сотвориша своим хотением, и многие неправды земле учиниша в государеве младости. И велики государь велел поимати первого советника их князя Ондрея Шюиского и велел предати его псарем. И псари взяша и убиша его влекущее к тюрьмам против ворот Ризположенских в городе»[30]. Сторонники и родичи князя Андрея испытали на себе опалу, отправились в ссылки. Летопись добавляет: «И от тех мест начали боляре от государя страх имети»[31].
Что произошло в реальности? Мнения исследователей разделились.
Некоторые из них уверены в том, что великий князь московский Иван Васильевич, он же тринадцатилетний отрок, сызмальства проявлял крутой нрав, да и развивался весьма быстро. Следовательно, можно принять летописное известие за чистую монету: эмоциональная вспышка государя поставила последнюю точку в биографии А.М. Шуйского.
Другие считают, что Андрея Михайловича, зарвавшегося и потерявшего стыд, а заодно и здравый смысл, остановили другие служилые аристократы, действуя руками отрока-государя.
Наконец, сторонники еще одной позиции, думается, наиболее близкой к истине, трактуют гибель Андрея Михайловича как очередной раунд в борьбе аристократических кланов за власть. Князь А.М. Шуйский был не только человеком сомнительной нравственности, но еще и персоной слишком самоуверенной и слишком недальновидной. Плетя интриги, он не учел, что высокое положение Шуйских при дворе изрядно надоело другим «игрокам». И… подставился. А потом уже, через много лет, задним числом, его падение представили как свидетельство возмужания монарха. Между тем Андрей Михайлович и его род вызывали неприязнь или же просто откровенно враждебные чувства и у митрополита, и у могущественных Бельских, и у Старицких (Шуйские присвоили их казну и иное имущество), и у Воронцовых, жестоко оскорбленных Шуйскими, и у иных старомосковских боярских семейств, чьи возможности возвышения сократились. Несколько могущественных фамилий договорились между собой, возможно, даже получили на свои действия формальное разрешение молодого и вспыльчивого монарха, а потом несколькими решительными ударами разгромили «партию Шуйских».
Юный Иван Васильевич, как видно, начал тяготиться навязчивым «опекунством» со стороны Шуйских. И соблазнительное предложение их врагов показалось ему полезным.
Много лет спустя в первом послании Ивана IV беглому князю Андрею Курбскому (1564) фамилия Шуйских получила уничтожающую характеристику: «…князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на Церковь руку подняли, свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы и сами стали царствовать. Нас же с единородным братом моим, святопочившим в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Все расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалование, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначали не по достоинству; а бесчисленную казну деда нашего и отца нашего забрали себе и на деньги те наковали для себя золотые и серебряные сосуды и начертали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние. А известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая зеленая на куницах, да к тому же на потертых; так если это и было их наследство, то чем сосуды ковать, лучше бы шубу переменить, а сосуды ковать, когда есть лишние деньги. А о казне наших дядей что и говорить? Всю себе захватили. Потом напали на города и села и, подвергая жителей различным жестоким мучениям, без жалости грабили их имущество. А как перечесть обиды, которые они причиняли своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду и в зависимости от нее поступали и говорили… Так они жили много лет, но когда я стал подрастать, то не захотел быть под властью своих рабов и поэтому князя Ивана Васильевича Шуйского от себя отослал на службу, а при себе велел быть боярину своему князю Ивану Федоровичу Бельскому. Но князь Иван Шуйский, собрав множество людей и приведя их к присяге, пришел с войсками к Москве, и его сторонники, Кубенские и другие, еще до его прихода захватили боярина нашего, князя Ивана Федоровича Бельского, и иных бояр и дворян и, сослав на Белоозеро, убили, а митрополита Иоасафа с великим бесчестием прогнали с митрополии. Так же вот и князь Андрей Шуйский и его единомышленники явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, оборвали на нем одежду, вытащили из нашей столовой палаты и хотели его убить. Тогда мы послали к ним митрополита Макария и своих бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых передать им, чтобы они его не убивали, и они с неохотой послушались наших слов и сослали его в Кострому, а митрополита толкали и разорвали на нем мантию с украшениями, а бояр пихали взашей. Это они-то – доброжелатели, что вопреки нашему повелению хватали угодных нам бояр и избивали их, мучили и ссылали?.. Что же и говорить о притеснениях, бывших в то время? Со дня кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они творить зло!»[32]
Эту огромную цитату пришлось привести здесь по нескольким причинам. Во-первых, она «гуляет» по научной и – еще того больше! – по научно-популярной литературе, редко удостаиваясь внятного комментария. На ее основе часто делают масштабные и совершенно неправомерные выводы. Во-вторых, она застилает реальную позитивную роль Шуйских в государственной жизни России того времени.
После ее внимательного прочтения возникает вопрос: если Шуйские оказались такими злодеями, отчего они не утратили доверия монаршего? Отчего им продолжали давать высокие думные, воеводские и административные чины?
Конечно, главные персоны этого рода, вызвавшие раздражение у государя, сошли в могилу до того, как он достиг совершеннолетия. В 1538 г. не стало князя Василия Васильевича Шуйского, в 1542‑м – Ивана Васильевича, а в 1543‑м – Андрея Михайловича. Как будто и опалиться более не на кого… Но это лишь на первый взгляд. Князь-то Петр Иванович, один из главных организаторов большого дворцового переворота в 1542 г., избежал казни, более того, сделался одним из главнейших полководцев всего грозненского царствования. Да и прочие «крупные» Шуйские уцелели в 1543‑м, а потом вновь поднялись высоко. Некоторые из них подверглись кратковременной опале, но она всего лишь замедлила их карьеру, не более того. Шуйские сохранили за собой несколько мест в Боярской думе. Через несколько лет они оказались достаточно сильны, чтобы нанести мощный удар по неприятелям своим – клану князей Глинских. Позднее сын казненного Андрея Шуйского, Иван, сделает фантастическую карьеру. Выходит, не столь уж велика оказалась обида Ивана Васильевича на Шуйских… А казалось бы: под корень род подобных кровопийц! Какая им вера?
Точную характеристику положения Шуйских при повзрослевшем Иване Грозном дал историк Г.В. Абрамович: «В малолетство Ивана IV Шуйские в роли регентов стояли во главе Русского государства. Этот период их деятельности, весьма противоречиво освещенный источниками, требует особенно тщательного исследования. Последующая история рода примечательна тем, что, лишившись задолго до опричнины, в результате припадка ярости тринадцатилетнего Ивана IV, одного из своих представителей – Андрея Михайловича[33], в дальнейшем, на протяжении всего царствования Грозного, род Шуйских, в отличие ото всех других княжеских родов России, даже в разгар опричного террора не потерял ни одного человека. Этот факт находится в полном противоречии с той демонстративной ненавистью, которой пропитаны обвинения Грозного в адрес Шуйских в его послании к князю Андрею Курбскому. А ведь именно им придают такое большое значение историки, исследующие царствование Ивана IV. Напротив, как бы в опровержение этих обвинений, Шуйские на протяжении всего царствования Грозного входили в состав Боярской Думы и занимали самые высокие посты в наместничествах и воеводствах»[34].
Стоит напомнить: так горько Иван IV писал о Шуйских в 1564 г. К тому времени он давно миновал порог тридцатилетия, сделался полновластным правителем, научился казнить своих недоброжелателей безо всяких «псарей» и прочей посторонней помощи. В 1540‑х, быть может, он не мог расправиться с ненавистным родом, поскольку не обладал еще столь прочной властью. Но к 1560‑м он ее обрел в полной мере. Написал страшные слова о Шуйских…
И никого из них пальцем не тронул!
Должно быть, в зрелом возрасте он сформулировал для себя некие очень веские доводы в пользу Шуйских. Полемизируя с Курбским, царь выплеснул на бумагу старинные обиды, но аргументы, заставлявшие его ценить древнюю княжескую фамилию, излагать не стал. Повода не нашлось…
Какие же заслуги числились за родом князей Шуйских со времен «боярского правления»?
Разумеется, без настоящего государя кланы бояр и княжат могли распоряжаться казной страны, скажем так, с большой вольностью. Тем более с «осиротевшей казной» дядьев мальчика-монарха – мятежных удельных князей. Конечно, они усиленно заботились о родне, добывая для нее высокие посты разного рода. Конечно, участники большой политической игры не стеснялись убивать своих противников. Тем более разорять их, высылать в дальние края, сажать в тюрьмы, лишать должностей и т. п. Но такое можно сказать о многих семействах служилой аристократии. Шуйские оказались разве что несколько решительнее и удачливее своих «оппонентов». Но они не являлись какими-то извергами рода человеческого, их нравственный облик особенно не выделялся на общем фоне социальной среды русской служилой знати. Коря Шуйских, царь мог бы точно также укорять и прочие фамилии «княжат».
Между тем у Ивана IV имелись очень серьезные причины испытывать чувство большой благодарности к их роду.
Прежде всего, опекуны-Шуйские, как ни парадоксально, являлись главными защитниками малолетнего монарха. Может быть, им удобно было администрировать из-за спины малыша и его именем. А может быть, помимо аристократической спеси в их семействе силен оказался христианский долг. Или, что не менее вероятно, Шуйские просто числили себя по старинному обычаю среди истинных «хозяев земли». Издревле Русь считалась вотчиной Рюриковичей. Как московские Калитичи, так и Шуйские относились к древним и сильным ветвям династии. Кровь в их жилах текла одна, бешеная кровь дружинных вожаков, и… нехорошо, подло было убивать единокровного человека, такого же «хозяина земли».
Могли Шуйские, что называется, «скормить» опекаемого мальчика иным крупным «игрокам» смутной поры, добившись для себя изрядной пользы? Да, могли. Отдали бы его, скажем, Старицким и получили бы вечную их благодарность… Или же польско-литовскому монарху, давнему врагу Москвы. Между тем на протяжении нескольких лет тяжелой и кровопролитной «Стародубской» войны с поляками и литовцами, разразившейся при младенчестве Ивана Грозного, князья Шуйские исправно водили в бой полки и армии. Защищали землю. А вместе с нею – чужую для московской Руси женщину, Елену Глинскую – не из Рюриковичей. Защищали и ее сына, по поводу которого ходили неприятные слухи: законнорожденный ли? Точно ли от отца-старика Василия III? Многие, не стесняясь, называли имя фаворита великой княгини, считая его отцом мальчика. Как знать, что думали на этот счет Шуйские, но в обиду они этого мальчика не дали.
Могли Шуйские, договорившись с прочими кланами служилой знати, расчленить державу, погрузив ее в темные воды политической раздробленности? Иначе говоря, вернуть Московское государство на столетие назад, ко временам междоусобных войн? Поднатужившись, смогли бы. А они сохранили единство державы и проявили дельные качества, участвуя в государственной работе – за исключением, разве что, Андрея Михайловича. Но в семье, как говорится, не без урода…
С кем Шуйские перемогались в первую очередь, стоя у кормила власти? Главными их врагами оказались князья Бельские – Гедиминовичи, недавние пришельцы, чужаки гораздо большие для Москвы, нежели Елена Глинская. Ее-то хоть связывал с землей брак и рождение наследников. А Бельские – совсем другая история. И стоит всмотреться в нее: многое станет понятным.
В конце XV – начале XVI столетия на службу к великому князю московскому перешло несколько знатнейших родов литовско-русских князей Гедиминовичей. Особенно возвысились в России Бельские и Мстиславские. В обстановке бесконечных войн с Литвой их очень ценили при дворе московского монарха – не только за высокую кровь, но и за многочисленные связи в среде литовско-русской аристократии. Но служили они, скажем так… переменчиво. Да и в московские порядки врастали трудно. По всей видимости, они не торопились ассоциировать интересы рода с интересами страны. Их беспокоил соблазн перейти литовский рубеж и вновь стать подданными прежнего сюзерена. В роду Бельских, оказавшихся на русской службе в 1480‑х гг., таким перебежчиком стал князь Семен Федорович. Летом 1534 г. он ушел из Серпухова в Литву. Позднее его племянник, крупнейший московский военачальник князь Иван Дмитриевич Бельский, начнет готовить побег, но зимой 1561/62 г. его остановят. Подозрение не раз падало и на других выходцев из этого рода. К тому же Бельские время от времени терпели крупные поражения на ратном поле. Как видно, неистовая кровь Гедиминовичей не передала им частицы полководческих талантов, коими славились литовские правители… Коренная знать Северо-Восточной Руси, боярство московское и княжата, давно служившие Москве, «своими» для них не являлись. «Хозяева» это чувствовали, да и необходимость потесниться, уступая «пришельцам» пространство у подножия престола, не способствовала доброму взаимопониманию. Царь Иван пенял Шуйским за их самозваное опекунство. А они, во-первых, оказались в опекунах вполне законно, ничуть не руша волю покойного Василия III, у коего были первенствующими вельможами, и, во-вторых, были бы у мальчика иные опекуны, так не произошло бы от того горших бед? В 1540–1542 гг. значительную власть получили Бельские. И что же? Что доброго они сделали России? Амнистировали своего родича-перебежчика, дали своим сторонникам большие земельные пожалования, выпустили из заточения Старицких, которые вновь обрели значение живой династической угрозы «опекаемому» Ивану Васильевичу[35]. Раздавая «сферы влияния» ближним людям, Бельские шли тем же путем, что и Шуйские, но в великих делах правления они были менее склонны действовать ко благу Русской державы. Шуйские проявили себя в этой роли как минимум не хуже Бельских, а по ряду важных признаков – лучше.
Позднее женитьба князя Ивана Дмитриевича Бельского на Марфе Васильевне Шуйской погасила долгую вражду двух этих родов.
В конце 1540‑х период «боярского правления» подошел к концу. Завершилась отчаянная борьба между придворными «партиями» за первенство у кормила власти.
Сложился баланс возможностей, интересов и сфер влияния, поделенных сильнейшими аристократическими группировками между собою. Длительный политический кризис миновал, наметилась консолидация «сливок аристократии». Можно сравнить положение, к которому пришла политическая элита России, с современной акционерной компанией. Несколько десятков семей получили большее или меньшее количество «акций», позволявших пребывать на высшем этаже властной иерархии, получать разного рода «экономические бонусы» и участвовать в разделе ключевых должностей. После кровавых междоусобий этот мирный способ организации политического поля гарантировал главным «игрокам» стабильность в обмен на их общий отказ от попыток добиться доминирования. Прекратились позорные «сведения» митрополитов с кафедры. Государь московский – впервые в русской истории – принял царский титул. Высшая власть принадлежала теперь ему… и всё тем же «партиям» знати. Он фактически получил роль крупного акционера, а также «исполнительного директора», весьма зависимого, правда, в своих решениях от воли правления, куда вошли прочие крупные акционеры. Начался долгий, на первых этапах мирный, а затем болезненный и насильственный процесс передачи властных полномочий от служилой аристократии к самодержцу. Он желал получить 100 % акций. Знать не торопилась расставаться со своими активами.