Когда 6 июня 2013 г. в Редмонде, штат Вашингтон, солнце наконец выглянуло из-за облаков, Доминик Карр поднял жалюзи в своем офисе на пятом этаже здания на территории кампуса Microsoft. До прихода настоящего лета на Тихоокеанский Северо-Запад США оставался еще целый месяц, но проникающие сквозь окно ласковые солнечные лучи уже предвещали наступление теплой погоды, а вместе с ней и того времени года, когда рабочее напряжение несколько спадает.
Доминик взял мобильный телефон и направился к лифту, чтобы купить сэндвич в близлежащем кафе. Когда он шел по дорожке между зданиями, телефон в заднем кармане зазвонил. Доминик был руководителем подчинявшейся мне группы, отвечавшей за связи с общественностью и коммуникации. В ее функции входило решение наиболее острых проблем, возникающих у компании при общении со СМИ. С телефоном он никогда не расставался, да и вообще у него была привычка никогда надолго не покидать свое рабочее место.
На экране высветилось уведомление с темой Microsoft/PRISM. В то время мы использовали аббревиатуру PRISM для обозначения ежегодной конференции руководителей отделов продаж. В общем, ничего особенного, просто еще одно рутинное сообщение о рутинном бизнесе Microsoft.
Однако в реальности сообщение носило экстраординарный характер. Оно предупреждало о глобальной информационной бомбе, готовой вот-вот взорваться.
«Хотим проинформировать вас, что газета The Guardian сегодня вечером планирует опубликовать статью о PRISM – добровольной секретной программе сотрудничества между несколькими крупными американскими технологическими компаниями и АНБ», – было сказано в нем со ссылкой на Агентство национальной безопасности США.
Сообщение прислал еще один Доминик – Доминик Раш – репортер британской ежедневной газеты The Guardian. Первоначально оно попало в почтовый ящик менеджера по связям с общественностью Microsoft в Бостоне, а тот перенаправил его дальше, пометив флажком, который у нас в компании принято называть «красным взрывом»: «Прочитать немедленно».
К сообщению был приложен список из девяти пунктов, по которым газета желала получить от нас комментарии, причем в совершенно нереалистичный срок. Раш пояснял: «Как ответственные журналисты, мы хотели бы дать вам возможность поправить любые неточности, которые могут содержаться в приведенных утверждениях… Мы уже обратились за комментариями по поводу этой истории в Белый дом. Учитывая деликатный характер программы, мы сразу же обращаемся к вам для получения комментариев». Он хотел, чтобы мы ответили ему к 18:00 по летнему тихоокеанскому времени, что соответствовало 15:00 в Сиэтле.
В распоряжение The Guardian попали секретные документы, из которых следовало, что девять американских технологических компаний – Microsoft, Yahoo, Google, Facebook, Paltalk, YouTube, Skype, AOL и Apple – якобы участвуют в добровольной программе PRISM, предоставляющей АНБ прямой доступ к электронной почте, чатам, видео, фотографиям и данным из социальных сетей.
Планам Доминика на обед – не только в тот момент, но и на протяжении нескольких последующих дней, – не суждено было сбыться. Он развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался вверх по лестнице, ведущей обратно в офис на пятом этаже. По его подозрениям, возникшая ситуация была связана с тревожной статьей, напечатанной в то утро в The Guardian. Газета опубликовала секретное судебное предписание, требующее от американского телекоммуникационного гиганта Verizon «на ежедневной основе» передавать уполномоченным государственным органам сведения о внутренних и международных звонках[8]. Предполагалось, что анализом сведений будет заниматься АНБ со штаб-квартирой в Форт-Миде, штат Мэриленд, – организация, которая давно ведет радиоэлектронную разведку по всему миру. В статье говорилось, что объектом программы массированного сбора информации станут также миллионы американцев, независимо от того, совершили они что-то противозаконное или нет.
Если кто-то в Microsoft и мог что-нибудь знать о PRISM, так это Джон Франк, руководивший командами юристов, которые в числе прочего занимались и вопросами, связанными с национальной безопасностью. Доминик спешно отправился к нему в офис.
Всегда уравновешенный и методичный, Джон медленно прочитал сообщение The Guardian в телефоне Доминика. Сняв очки, он отодвинулся от стола, посмотрел в окно, за которым сияло солнце, и как-то сразу поник: «Чушь какая-то. Все это не соответствует действительности».
Поскольку Джон лично участвовал в создании процедуры, в соответствии с которой компания реагирует на запросы правоохранительных органов о предоставлении информации, ему прекрасно было известно, как она работает. Microsoft раскрывает данные только в случае получения обоснованного запроса от соответствующих властей – и только в отношении конкретных учетных записей или физических лиц.
Когда Джон и Доминик подошли к двери моего кабинета, им нечего было мне сказать, кроме как изложить суть вопросов, присланных репортером The Guardian. «Если АНБ действительно этим занимается, то без нашего ведома», – сказал Джон.
Да, по закону мы были обязаны рассматривать и отвечать на запросы о предоставлении пользовательских данных. У нас существовала отлаженная процедура реагирования на запросы правоохранительных органов. Но Microsoft – огромная компания. Может быть, это результат недобросовестных действий какого-либо сотрудника?
От этой гипотезы мы, однако, быстро отказались, поскольку понимали, как работают наши технологические системы и процедура получения, рассмотрения и реагирования на требования правительства. В сообщении, которое нам прислала The Guardian, не сходились концы с концами.
Никто в Microsoft никогда не слышал о PRISM. The Guardian не желала раскрывать, что за документы попали к ней. Мы обратились к своим контактам в Белом доме, но и там отказались обсуждать то, что могло оказаться «секретным». В конце концов я заметил: «Наверное, мы входим в некий тайный клуб, который настолько секретен, что мы даже не знаем, что состоим в нем».
Оставалось только ждать, пока статью опубликуют, и уже потом давать комментарии.
В 15:00 по летнему тихоокеанскому времени The Guardian выложила свою взрывную новость: «Программа PRISM дает Агентству национальной безопасности доступ к данным пользователей Apple, Google и других компаний»[9]. Наконец-то мы узнали, что кроется за аббревиатурой PRISM – программа электронной слежки АНБ (Planning Tool for Resource Integration, Synchronization and Management – «Инструмент планирования для интеграции ресурсов, синхронизации и управления»)[10]. Кто придумал это безумное словосочетание? Оно походило на неудачное название какого-то программного продукта. По данным СМИ, это действительно была программа электронного слежения за мобильными устройствами и перехвата телефонных переговоров, электронной почты, онлайн-сообщений, фотографий и видео[11].
В течение нескольких часов статья The Guardian и аналогичная публикация в The Washington Post облетели весь мир. На отделы продаж и юристов Microsoft обрушился шквал звонков от клиентов.
Всех мучил один вопрос: правда ли это?
Поначалу было непонятно, откуда взялась такая информация. Не все были уверены, что она соответствует действительности. Однако через три дня The Guardian опубликовала еще одну статью, ставшую почти такой же сенсацией, как и первая. Она раскрыла источник этой информации[12], причем по его собственной просьбе.
Этим источником оказался 29-летний сотрудник Booz Allen Hamilton, подрядчика Министерства обороны США. Его звали Эдвард Сноуден. Он работал в Центре анализа угроз АНБ на Гавайях в качестве администратора компьютерных систем. Ему удалось скачать более миллиона сверхсекретных документов[13], а 20 мая 2013 г. он вылетел в Гонконг, где связался с журналистами The Guardian и The Washington Post и через них поделился секретами АНБ со всем миром[14].
В том году документы Сноудена легли в основу целой серии статей, выходивших на протяжении лета и осени. Первой в открытый доступ попала секретная презентация в PowerPoint из 41 слайда, предназначенная для обучения сотрудников разведки. Однако это было лишь начало. Репортеры вытаскивали на свет божий все новые и новые документы, поддерживая всеобщее напряжение сенсационными заголовками. Волна общественного недоверия продолжала нарастать по мере того, как всплывали факты доступа правительств США и Великобритании к записям телефонных разговоров и данным пользователей, включая иностранных лидеров и миллионы добропорядочных американцев[15].
Эта история задела общественность за живое, и не без основания. Она противоречила базовым принципам защиты неприкосновенности частной жизни, которые более чем два столетия воспринимались демократическими обществами как должное. Право на неприкосновенность частной жизни, признание которого лежит в основе защиты вашей информации в дата-центре в Куинси, родилось в XVIII в. во время бурной полемики, выплеснувшейся на улицы Лондона. Человек, который устроил эту политическую бурю, сам был членом парламента. Его звали Джон Уилкс.
Джон Уилкс был, пожалуй, самым ярким – и радикальным – политиком своего времени. В 1760-х гг. он бросил вызов не только премьер-министру, но и королю Англии в таких смачных выражениях, что покраснели бы даже некоторые из сегодняшних политиков (ну или почти покраснели бы). В апреле 1763 г. Уилкс выступил в одной из оппозиционных газет с анонимной статьей, критиковавшей власть имущих. Статья привела в ярость генерального прокурора Великобритании Чарльза Йорка, который подозревал, что автором был Уилкс. Вскоре правительство выдало ордер на проведение в связи с этим обысков, причем с такой широкой формулировкой, что полиция получила право входить практически в любое помещение и в любое время.
Действуя на основании крайне сомнительной информации, полицейские среди ночи ворвались в дом владельца типографской мастерской, «вытащили его из семейной постели, изъяли все личные бумаги и арестовали 14 подмастерьев и слуг»[16]. Сразу вслед за этим британские власти провели обыски еще в четырех домах, арестовав в общей сложности 49 человек, которые в большинстве своем были невиновными. Полицейские выбивали двери, рылись в сундуках и сломали сотни замков[17]. В конце концов им удалось собрать достаточно доказательств, чтобы схватить того, на кого они охотились: Джона Уилкса взяли под стражу.
Однако Уилкс был не из тех, кто сдается без борьбы. В течение месяца он подал дюжину исков в суд, тем самым бросив вызов самым влиятельным чиновникам страны. В его действиях не было ничего удивительного, а вот то, что произошло дальше, потрясло британский истеблишмент, особенно правительство: суды вынесли решения в пользу Уилкса. Буквально опрокинув сложившуюся за века власть короля и его свиты, суды потребовали, чтобы отныне перед проведением обыска власти предъявляли веские основания, а в случаях, когда такие основания имеются, ордер должен содержать указание места, где должен проводиться обыск. Британская пресса приветствовала это решение, кивая на известную фразу о том, что «дом англичанина – его крепость, и он не может быть обыскан, а бумаги владельца не могут быть изъяты лишь на основании прихоти королевских посыльных»[18].
Во многих смыслах поданные Джоном Уилксом судебные иски ознаменовали рождение современного права на неприкосновенность частной жизни. Этому праву завидовали многие свободные люди, в том числе британские колонисты в Северной Америке. Всего за два года до этого они инициировали – и проиграли – столь же бурный судебный процесс в Новой Англии. С галерки Бостонского суда за этим знаменитым процессом начала 1760-х гг. наблюдал Джон Адамс, которому тогда было около 25 лет и который еще не успел стать адвокатом. Джеймс Отис – младший, один из самых блестящих адвокатов Массачусетса, протестовал против использования британскими войсками тех же методов, которые оспорил Уилкс. В ответ на действия местных контрабандистов, которые ввозили товары без уплаты несправедливой, на их взгляд, пошлины, британцы выписывали так называемые «общие» ордера, позволявшие обыскивать один дом за другим в поисках таможенных нарушений, не имея достаточных оснований подозревать хозяев в контрабанде[19].
Отис утверждал, что это грубое нарушение гражданских свобод и «худший пример произвола со стороны властей»[20]. Хотя он процесс проиграл, его выступление стало одним из первых толчков, побудивших колонистов к восстанию. Даже на закате своей жизни Адамс не забывал аргументации Отиса во время процесса и говорил, что тот «вдохнул в эту нацию жизнь»[21]. До самой кончины он утверждал, что именно этот день, это судебное дело, этот зал суда и это недовольство направили Соединенные Штаты на путь независимости[22].
После провозглашения независимости потребовалось еще 13 лет, чтобы реализовать принцип, который так страстно отстаивал Отис. К тому времени место решения этого вопроса переместилось в Нью-Йорк, где на Уолл-стрит в 1789 г. впервые собрался конгресс США. Джеймс Мэдисон выступил перед палатой представителей, представив разработанный им Билль о правах[23]. Он включал в себя то, что в итоге стало четвертой поправкой к Конституции США, которая гарантировала американцам защиту «личности, жилища, документов и имущества» от «необоснованных обысков и изъятий» со стороны правительства и, среди прочего, запрещала использование общих ордеров[24]. С тех пор власти обязаны сначала обратиться к независимому судье и представить «достаточные основания» для получения ордера на обыск дома или офиса. По сути, это обязывает правительство продемонстрировать судье факты, достаточные, чтобы убедить «разумного человека» в наличии признаков преступления[25].
Но распространяется ли такая защита на информацию, которая выходит за пределы вашего жилища? Применимость четвертой поправки в этом случае была исследована Верховным судом в 1800-х гг. после того, как Бенджамин Франклин инициировал создание почтовой службы. Вы запечатываете конверт и отдаете его правительственному почтовому агентству. Верховный суд без особых колебаний пришел к выводу, что люди имеют право на неприкосновенность и того, что содержится в их запечатанных письмах[26]. В результате применения четвертой поправки правительство не может вскрыть запечатанный конверт и заглянуть внутрь без ордера на обыск, имеющего достаточные основания, даже если этот конверт находится на государственной почте.
На протяжении столетий судам не раз приходилось решать вопрос, могут ли люди «обоснованно рассчитывать на защиту частной информации», которая передается на хранение кому-то еще. Если информация находилась в чем-то вроде запертого контейнера, а ключ был недоступен для посторонних, то суды приходили к выводу, что рассчитывать на защиту можно и необходимо применять четвертую поправку. Однако если документы складываются в коробку, которая стоит рядом с другими коробками в помещении со свободным доступом, то ордер на обыск полиции не нужен. В этом случае, по мнению судов, вы добровольно отказываетесь от защиты конфиденциальности, гарантируемой четвертой поправкой[27].
Современные защищенные дата-центры с их многочисленными уровнями физической и цифровой защиты, по всей видимости, подходят под определение запертого контейнера.
Летом 2013 г. нас регулярно донимали репортеры, спекулировавшие на истории Сноудена после каждой новой утечки секретов. Сформировалась своеобразная рутина. Стоило мне увидеть Доминика, съежившегося в кабинете Джона, как становилось ясно, что готовится очередная статья. В большинстве случаев мы даже не знали, с чем нам придется иметь дело. «В те первые несколько недель мне приходилось почти ежедневно слышать одно и то же от разных репортеров, – вспоминает Доминик. – Они говорили: "Доминик, кто-то из вас врет. Либо Microsoft, либо Эдвард Сноуден"».
Репортажи The Guardian о PRISM касались только части давней истории попыток АНБ получить доступ к данным частных компаний. Как показывают рассекреченные сейчас документы[28], уже в первые дни после трагедии 11 сентября 2001 г. Агентство пыталось договориться с частным сектором о добровольном предоставлении пользовательских данных без судебных запросов и решений.
Microsoft, как и другие ведущие технологические компании, сопротивлялась таким попыткам. Обсуждая эти вопросы внутри компании, мы не могли не учитывать общую геополитическую обстановку. Длинная тень терактов 11 сентября нависла над страной. Коалиционные силы приступили к проведению операции «Несокрушимая свобода» в Афганистане, конгресс поддержал вторжение в Ирак, а напуганная американская общественность призывала к более решительным антитеррористическим мерам. Это было необычное время. Многие полагали, что беспрецедентная ситуация требует беспрецедентного ответа.
Однако с предложением АНБ о добровольной передаче компаниями пользовательской информации была связана фундаментальная проблема – эта информация принадлежала не технологическим компаниям, а их клиентам и включала в себя очень личные сведения.
Как и программа PRISM, попытки АНБ после 11 сентября получить от частных компаний пользовательскую информацию на добровольной основе поставили перед нами принципиальный вопрос: как нам выполнить свои обязательства перед пользователями и одновременно помочь в защите страны?
Для меня ответ был ясен. Здесь должен действовать принцип верховенства закона. Соединенные Штаты – государство, где правит закон. Если правительство США хочет получить информацию, касающуюся наших клиентов, оно должно в соответствии с законодательством страны обратиться в суд. А если представители исполнительной власти считают, что у них недостаточно полномочий, они могут обратиться в конгресс и попросить их расширить. Демократическая республика должна работать именно так.
Хотя в 2002 г. ничто не предвещало появление Эдварда Сноудена и его побега, мы вполне могли оглянуться назад и в общем плане представить, с какими ситуациями можем столкнуться в будущем. В компромиссах между индивидуальными свободами и национальной безопасностью, на которые приходится идти в условиях кризиса национального масштаба, нет ничего нового.
В США первый подобный кризис случился уже через 10 с небольшим лет после подписания Конституции. Это было в 1798 г., когда между Соединенными Штатами и Францией разгорелась квазивойна в Карибском море. Французы в стремлении заставить Соединенные Штаты вернуть займы, предоставленные им в свое время французской монархией, которая к тому моменту была уже свергнута, захватили более 300 американских торговых судов и потребовали за них выкуп[29]. Некоторые разгневанные американцы призывали объявить Франции войну. Другие, в частности президент Джон Адамс, считали, что молодое государство пока не может позволить себе открытое противостояние с французами. Опасаясь, что раскол в обществе окажется смертельно опасным для правительства, которое только-только сформировалось, Адамс предпочел пресечь разногласия и подписал ряд законодательных актов, получивших известность как законы об иностранцах и подстрекательстве к мятежу. Эти законы позволили правительству заключать в тюрьму и депортировать «опасных» иностранцев, а также возвели критику правительства в ранг преступления[30].
Примерно 60 лет спустя, во время Гражданской войны, Соединенные Штаты вновь отказались от ключевого принципа нашей демократии. Тогда с целью подавления восстаний конфедератов президент Авраам Линкольн несколько раз приостанавливал действие закона о неприкосновенности личности. Чтобы обеспечить призыв в армию, Линкольн вывел из-под действия закона дополнительные категории лиц и временно отменил право на обращение в суд по всей стране. В общей сложности во время войны в тюрьмах без решения суда находилось до 15 000 американцев[31].
Вскоре после бомбардировки Перл-Харбора в 1942 г. под влиянием военных и общественного мнения президент Франклин Рузвельт подписал указ о переселении 120 000 американцев японского происхождения в отдаленные лагеря за колючей проволокой с вооруженной охраной. Две трети интернированных при этом родились в Соединенных Штатах. Когда три года спустя указ был отменен, большинство интернированных граждан потеряли принадлежавшие им дома, фермы и предприятия, а их общины распались[32].
Если в моменты национальных кризисов страна принимала и оправдывала совершаемую несправедливость, то впоследствии американцы не раз приходили к выводу, что цена, которую им пришлось заплатить за общественную безопасность, оказалась чрезмерной. С моей точки зрения, в подобных ситуациях одним из важнейших является вопрос: «Как о нас будут судить через 10 лет после того, как момент кризиса окажется позади? Сможем ли мы сказать, что выполнили свои обязательства перед клиентами?»
Стоит сформулировать эту проблему в таком виде, и ответ становится очевидным. Мы не должны добровольно предоставлять пользовательские данные кому бы то ни было без решения суда. Как самому старшему юристу компании мне пришлось взять на себя ответственность за отстаивание этой позиции – и принять на себя огонь критики. В конце концов, кто лучше юристов способен защитить права клиентов?
На этом фоне летом 2013 г. практически все ведущие хайтек-компании оказались в глухой обороне. Мы донесли свое недовольство до официального Вашингтона. Этот переломный момент помог выявить ту пропасть, которая и по сей день существует между правительствами и технологическим сектором. Правительства служат избирателям, которые проживают в определенном географическом регионе, например штате или государстве. А технологии стали глобальными, и наши клиенты находятся практически во всех уголках мира.
Появление облачных технологий не только изменило способы и место оказания услуг, оно серьезно повлияло на характер наших отношений с клиентами. Технологические компании трансформировались в институты, которые в некотором отношении стали напоминать банки. Люди доверяют свои деньги банкам точно так же, как они доверяют хранение своей личной информации – электронных писем, фотографий, документов и текстовых сообщений – хайтек-компаниям.
Изменение характера отношений с клиентами привело к ряду последствий, выходящих за пределы отрасли. Подобно тому, как в 1930-е гг. чиновники сочли, что банки слишком важны для экономики, а потому требуют государственного регулирования, сегодня следует признать, что технологические компании теперь слишком значимы, и прежняя политика невмешательства в их деятельность более недопустима. Для них необходимо жесткое соблюдение принципа верховенства закона и более активное регулирование. Однако в отличие от банков 1930-х гг. технологические компании сегодня работают на глобальном рынке, и это усложняет проблему их регулирования.
На фоне нарастания в 2013 г. недовольства клиентов по всему миру мы осознали, что не сможем снять их обеспокоенность, не сделав ряд публичных заявлений. Мы ясно представляли суть ограничений, которые сами наложили на свои услуги, а также сложности, связанные с изменением существующей практики во вновь приобретаемых компаниях. Нам хотелось бы публично заявить, что информацию клиентов мы передаем властям исключительно на основании судебных решений, запросов и указов, касающихся национальной безопасности. Но когда мы уведомили об этом министерство юстиции, нам было сказано, что любая информация, относящаяся к данной сфере, является секретной и ее нельзя раскрывать. Взаимное недоверие нарастало.
И тогда мы решили сделать то, чего никогда не делали раньше: подать в суд на правительство Соединенных Штатов. Для компании, которая на протяжении десятилетия отбивалась от антимонопольных расследований со стороны того же правительства, а затем потратила еще десяток лет на восстановление отношений с государственными ведомствами, это было чрезвычайно смелым шагом. Мы подали ходатайство, которое первоначально рассматривалось в закрытом режиме Судом по делам о надзоре за иностранной разведывательной деятельностью, или FISC.
FISC – это специальный суд, созданный для рассмотрения запросов со стороны правительственных агентств на осуществление слежки за подозреваемыми. Он был создан во времена холодной войны для санкционирования прослушки телефонных разговоров, радиоэлектронного слежения и наблюдения за подозреваемыми в терроризме и шпионаже. Его деятельность окружена тайной в целях защиты мероприятий по отслеживанию и устранению угроз национальной безопасности. Каждое предписание, выданное FISC в соответствии с законом о надзоре за иностранной разведывательной деятельностью, содержит запрет на информирование пользователей, чьи данные подлежат передаче. Несмотря на вполне понятные причины такой секретности, мы в своем судебном иске настаивали на том, что первая поправка к Конституции, гарантирующая свободу выражения мнения, дает нам право публиковать обобщенную информацию о количестве и типах поступивших судебных предписаний.
Вскоре мы узнали, что точно так же поступила и Google. Это стало вторым знаковым событием. В течение пяти лет наши компании боролись друг с другом, отстаивая свою правоту перед регуляторами по всему миру. Google требовала ввести ограничения в отношении Windows. Microsoft выступала за ограничения в отношении поисковика Google. Мы хорошо знали друг друга. Я с большим уважением отношусь к Кенту Уокеру, главному юрисконсульту Google. Однако никто бы не назвал нас лучшими друзьями.
Совершенно неожиданно мы оказались на одной стороне в битве с нашим собственным правительством. Я попробовал связаться с Кентом, поначалу безуспешно, хотя мы и обменялись несколькими сообщениями. Выйдя июльским утром после встречи с сотрудниками в одном из зданий, где размещались разработчики Xbox, я вытащил мобильный телефон, чтобы попробовать еще раз. В одном из тихих уголков я оказался рядом с картонной фигурой Мастера Чифа в натуральную величину, солдата, который возглавляет в нашей игре Halo войска, сражающиеся против инопланетного врага. Мне было приятно думать, что Мастер Чиф прикрывает меня.
Кент ответил на мой звонок. Нам не раз приходилось общаться и раньше, но почти всегда только для того, чтобы обсудить очередные претензии наших компаний друг к другу. Теперь же я предложил нечто иное: «Давайте объединим усилия, чтобы более эффективно вести переговоры с Министерством юстиции». Если бы Кент заподозрил меня в попытке подсунуть им троянского коня, то я не обиделся бы. Но он выслушал меня и через день перезвонил, сказав, что не против поработать вместе.
Мы провели совместную телеконференцию с представителями правительства, во время которой попытались донести до них нашу совместную позицию. Казалось, что мы близки к урегулированию, но неожиданно для нас в конце августа переговоры закончились неудачей. У нас создалось впечатление, что в АНБ и ФБР по-разному смотрят на обсуждаемые вопросы. К осени 2013 г. непрекращающиеся разоблачения Сноудена вбили основательный клин в отношения между правительством США и технологическим сектором. Дела шли все хуже и хуже.
А 30 октября газета The Washington Post опубликовала статью, от которой у представителей технологической отрасли волосы встали дыбом: «Как следует из документов Сноудена, АНБ тайно подключается к данным Yahoo и дата-центрам Google по всему миру»[33]. Соавтором статьи был Барт Геллман – журналист, которого я знал и уважал еще с тех времен, когда он писал материалы для студенческой газеты The Daily Princetonian в Принстонском университете, где мы вместе учились. В статье говорилось, что АНБ при поддержке британского правительства тайно подключается к подводным волоконно-оптическим кабелям с целью скачивания данных из сетей Yahoo и Google. Хотя у нас не было возможности проверить, подключается ли АНБ и к нашим кабелям, в некоторых документах Сноудена упоминались наши сервисы электронной почты и обмена текстовыми сообщениями[34]. Мы заподозрили, что наши данные также находятся под угрозой. Правительства США и Великобритании так и не опровергли сообщения о подключении к кабелям передачи данных.
В отрасли это сообщение встретили с удивлением и возмущением. В то же время информация из статьи заполнила пробел в нашем понимании документов Сноудена. Она наводила на мысль, что АНБ располагает гораздо большим массивом наших данных, чем мы ему законно предоставили на основании судебных решений и официальных распоряжений, продиктованных соображениями национальной безопасности. Если это действительно так, то правительство фактически осуществляло массированное вторжение в частную жизнь своих граждан.
В статье The Washington Post указывалось, что АНБ в сотрудничестве с британскими коллегами перехватывает информацию из кабелей передачи данных, используемых американскими технологическими компаниями, причем, скорее всего, без надлежащего судебного контроля или надзора. Мы опасались, что происходит это в местах коммутации кабелей на территории Соединенного Королевства. Юристы по всей отрасли обсуждали создавшуюся ситуацию. По всей видимости, АНБ, действуя за пределами США, сочло, что ограничения, налагаемые четвертой поправкой, на него не распространяются.
Реакция Microsoft и отрасли в целом была молниеносной. В последующие несколько недель мы вместе с другими компаниями объявили о том, что начнем применять усиленное шифрование всей информации, передаваемой по волоконно-оптическим кабелям, а также хранящейся на серверах дата-центров[35]. Это был серьезнейший шаг с точки зрения защиты интересов клиентов – теперь даже если правительство подключится к кабелю и скачает данные, принадлежащие нашим клиентам, оно почти наверняка не сможет расшифровать и прочитать их.
Однако декларировать намерение применить более сложную систему шифрования и внедрить ее на практике – далеко не одно и то же. Это связано с серьезным увеличением нагрузки на дата-центры и значительными техническими мероприятиями. Некоторые из наших ведущих инженеров не испытывали восторга от этого, и их можно было понять. Поскольку инженерные ресурсы, доступные для решения технических задач, ограничены, всегда приходится выбирать, на что их направить. Создание новой системы шифрования данных потребовало бы от наших инженеров отложить разработку других продуктов, которых ждут клиенты. После короткого, но бурного обсуждения генеральный директор Microsoft Стив Балмер и остальные топ-менеджеры приняли решение сосредоточиться на шифровании. По этому же пути пошли и другие технологические компании.
В ноябре, в самом разгаре этих событий, в Сиэтл приехал президент США Барак Обама для участия в политическом мероприятии по сбору средств. После официальной части был запланирован коктейль в отеле Westin Seattle, на который Белый дом пригласил небольшую группу местных политических лидеров и своих сторонников. Мне выпала честь представлять там Microsoft.
Я надеялся, что у меня будет возможность поговорить с президентом о вопросах, связанных с первой поправкой, которые были упомянуты в нашем иске к правительству. Однако юристы из Министерства юстиции попросили нас в беседе с ним не касаться этой темы. Интересы их «клиента» представляли назначенные адвокаты, и все разговоры должны были происходить исключительно через них. Перед самым появлением Обамы в зале я спросил у его референта Валери Джаррет, уместно ли будет задать ему другой вопрос, который не касался нашего иска: считает ли он, что защита от необоснованных обысков и изъятия документов со стороны правительства, предоставляемая американцам четвертой поправкой, действует и за пределами Соединенных Штатов.
Я считал этот вопрос очень важным на фоне опубликованной в The Washington Post статьи о том, что АНБ подключается за пределами Соединенных Штатов к кабелям передачи данных, принадлежащих американским компаниям. Валери решила, что президенту эта тема будет интересна.
Она была права. Во время нашего разговора президент явно вспомнил свое прежнее амплуа профессора конституционного права. И хотя он явно разбирался в конституционном праве лучше меня, мне удавалось на довольно хорошем уровне поддерживать беседу.
А потом он сменил тему.
«Я слышал, вы не хотите договариваться с нами по поводу своего иска. Вы полагаете, что будете лучше выглядеть в глазах общественного мнения, если не прекратите тяжбу с правительством?» Это был один из тех моментов, когда требуется моментальная реакция. Адвокаты Министерства юстиции, конечно же, не могли запретить мне отвечать на прямые вопросы президента Соединенных Штатов, поэтому я сказал, что мы хотели бы урегулировать разногласия, но, судя по всему, правительство в этом не заинтересовано. Я обрисовал наши опасения и выразил надежду, что мы сможем добиться реального прогресса, если нам удастся собрать в одной комнате нужных для решения этого вопроса людей.
Несколько недель спустя Обама пригласил руководителей крупнейших технологических компаний в Белый дом. Это было за восемь дней до Рождества, и в празднично украшенном западном крыле царила лихорадочная деятельность – сотрудники администрации торопились завершить свои рабочие дела до того, как президент уедет в ежегодный отпуск на Гавайи. Накануне Белый дом объявил, что на встрече будут обсуждаться «вопросы, связанные со здравоохранением, закупками IT-технологий и контролем за информацией». Это было все равно, что пригласить заядлых болельщиков на мероприятие, где они смогут послушать национальный гимн, поучаствовать в конкурсе по поеданию хот-догов, а заодно посмотреть первую игру первенства по бейсболу. Мы все знали, зачем в то холодное зимнее утро собрались в Вашингтоне.
В западном крыле собрались звезды технологической отрасли, в том числе генеральный директор Apple Тим Кук, председатель совета директоров Google Эрик Шмидт, операционный директор Facebook Шерил Сэндберг, генеральный директор Netflix Рид Хастингс и еще десяток руководителей. Большинство из нас были знакомы друг с другом. Восемь из представленных компаний – практически все конкуренты – незадолго до того встречались, чтобы создать новую коалицию, получившую название «За реформу правительственного контроля» (Reform Government Surveillance). Участие в коалиции давало нам возможность работать совместно как раз над теми вопросами, которые мы в тот день планировали обсудить в Белом доме. После серии взаимных оживленных приветствий мы выложили смартфоны на специальную стойку в коридоре и прошли в комнату Рузвельта.
Комната Рузвельта названа так в честь сразу двух президентов – Теодора Рузвельта, который построил западное крыло, и Франклина Рузвельта, который его расширил[36]. Усевшись за длинный полированный стол для совещаний, я взглянул на картину, висящую над камином, и усмехнулся. На ней был изображен Тедди Рузвельт в образе «мужественного всадника верхом на горячем коне»[37]. Я очень надеялся, что чрезмерного мужества в следующие 90 минут от нас не потребуется.
Нас приветствовала команда Белого дома в полном составе. Президент Обама и вице-президент Джо Байден заняли свои обычные места в середине стола в окружении практически всех своих советников. Президент задал Риду Хастингсу несколько нейтральных вопросов о продолжении сериала «Карточный домик», а аккредитованные фотографы сделали обычные в таких случаях фотографии.
После того как пресса покинула зал, начался разговор на серьезные темы. При Обаме подобные встречи начинались с того, что каждый из гостей излагал свои соображения. У такой большой группы это заняло некоторое время. Президент задавал уточняющие вопросы, стараясь направить разговор от простого перечисления проблем к более глубокому обсуждению.
За несколькими исключениями все руководители технологических компаний приводили убедительные аргументы в пользу ограничения массированного сбора данных, призывая к повышению прозрачности и сдерживанию активности АНБ. По большей части мы избегали говорить об Эдварде Сноудене напрямую. Однако когда подошла очередь Марка Пинкуса, основателя Zynga, компании, разрабатывающей онлайн-игры для социальных сетей, он заявил, что Сноуден – герой. «Вы должны простить его, – сказал Пинкус, – и устроить в его честь торжественное шествие»[38].
Было видно, как Байден в этот момент вздрогнул. «Вот этого я точно не собираюсь делать», – сказал президент. Он пояснил, что, с его точки зрения, Сноуден действовал безответственно, когда покинул страну, прихватив с собой кучу документов.
Затем наступил черед генерального директора Yahoo Мариссы Майер. Она открыла папку с заранее подготовленными тезисами и произнесла: «Я согласна со всем, что говорилось до сих пор, – остановилась и посмотрела куда-то вверх. Потом она кивнула на Пинкуса и добавила: – Кроме него. С ним я не согласна». Все засмеялись.
В обмене репликами ясно звучала мысль, которую мы хотели донести. Почти все мы надеялись побудить президента внести изменения в проводимую правительством политику. Однако у представителей хайтека к тому времени уже сложились теплые отношения с Обамой. К тому же известно, что всегда сложнее бросить вызов кому-то, если вы находитесь у него в гостях, особенно в Белом доме.
Стараясь выражаться предельно аккуратно, мы тем не менее не отступали от своей повестки дня и настаивали на необходимости реформирования надзора за массированным сбором данных государственными ведомствами. Было очевидно, что Обама серьезно разобрался в этой теме, поскольку он без труда перечислял проблемы, которые, по его мнению, нужно решить правительству. Иногда он возражал, подчеркивая, что люди действительно обеспокоены доступом АНБ к личным данным, но в сумме участвующие во встрече компании имеют доступ к гораздо большему объему личных данных, чем правительство. «У меня есть подозрение, что общественные настроения вполне могут измениться», – сказал он.
В конце встречи президент дал понять, что он заинтересован во внесении некоторых важных, хотя и ограниченных, изменений в политику США. Он зачитал перечень вопросов, по которым ему необходимо получить дополнительные разъяснения перед тем, как «перевести разговор на следующий уровень детализации».
Спустя месяц, 17 января 2014 г., президент сделал первые важные шаги по реформированию системы надзора за сбором данных[39]. В ночь перед тем, как план реформ был обнародован, нам позвонили адвокаты Министерства юстиции. Они предложили урегулировать иски, поданные Microsoft и Google к правительству, на еще более благоприятных для нас условиях, чем те, которые мы предлагали в ходе переговоров в августе прошлого года. После того, как все проблемы были таким образом урегулированы, мы решили пойти еще дальше и начать публиковать прозрачные отчеты о полученных нами судебных постановлениях на раскрытие информации в целях обеспечения национальной безопасности. Компании Google, к ее чести, удалось несколько опередить нас – она первой предложила впечатляющую модель раскрытия такой информации, которую приняли все остальные.
С точки зрения многих клиентов и защитников права на неприкосновенность частной жизни, принятые Обамой решения были первым шагом в верном направлении, хотя и недостаточным. Мы, как представители хайтека, разделяли этот взгляд. Нам было ясно, что окончательно решить все оставшиеся проблемы будет непросто. Как гарантировать иностранным правительствам и клиентам, что правительство США не сможет ненадлежащим образом получать доступ к данным дата-центров, находящихся под управлением американских компаний? Какие законные шаги мы в состоянии предпринять, чтобы способствовать обеспечению общественной безопасности? На решение всех этих проблем потребуются годы.
Поразительно, как много изменилось за семь месяцев, прошедшие с тех пор, как Сноуден передал журналистам The Guardian похищенные им документы. У людей открылись глаза на масштабы слежки, осуществляемой их собственным правительством. Более сложное шифрование стало нормой. Компании отрасли подали в суд на государственные ведомства. Конкуренты смогли объединиться в новых условиях.
Сейчас, годы спустя, люди все еще спорят, является ли Эдвард Сноуден героем или предателем. По мнению некоторых, он одновременно и тот и другой. Однако к началу 2014 г. стало невозможно отрицать две вещи: Сноуден изменил мир; он также изменил подходы, которых отныне придерживаются технологические компании.