Предисловие



«Есть различие между простым, врожденным человеку желанием знать прошедшее и тем испытующим стремлением человеческого ума, которое поставило в ряду других познаний наших историю. Все знания, все науки начинаются в самых первых действиях человеческого духа. Так и в простом желании знать прошедшее должна была заключаться история. Но знания и науки находятся в первоначальных действиях нашей умственной способности, как творения природы в семенах и зародышах; время развивает их: целые века потребны для развития умственных семян, сеемых человеком.

Мы ошибемся, если будем смешивать первое действие человеческого ума с полным его развитием. Способности человека, в самом несовершенном их состоянии, содержат уже в себе идеи и верования всякого рода. В самом первом порыве ума все есть у человека, все, чем может он познавать истины в себе самом, вокруг себя, выше себя. Умственный инстинкт, коим одарен человек, соприкасаясь всему, ко всему прилагается; но человек не начинает задачами и решением оных: в начале он безусловно видит, чувствует, понимает, верит; произвол умственной его деятельности смешивается, сливается с предметами, которые приближаешь к себе, расцвечивается, так сказать, их цветами. Потом наступает другой период умственной деятельности, когда она входит в самое себя и, взяв самое себя за предмет своих действий, требует отчета о том, что мыслила, как и для чего таким образом мыслила, как и для чего мыслит. Тогда превращается в задачу то, что прежде было для человека положительно; человек действует методически там, где прежде повиновался инстинкту, замещает непосредственное вдохновение постепенными понятиями и врожденные верования системами. Мысление творить знание, науку там, где произвольность ставила верование. Так бывает в человеке, так и в роде человеческом. Везде с самого начала непосредственное, так сказать, откровение разоблачает для умственной способности тайны бытия, освещает его, как будто свыше, светом чудесным и налагает на него знамение вечных истин. Прежде всяких систем род человеческий мыслит, и посредством сил, коими он одарен, достигает истин существенных, не дожидаясь поздних пособий философии, которая развивает впоследствии начало и являет его в полном блеске жизни, созидая систему, науку. Весьма важно знать такую постепенность понятий человека: она объясняет для нас природу нашу и подле самой колыбели нашего ума ставит свет и величие, в то же время показывая правильную постепенность в дальнейшем ходе сего.

Сии истины, сказанные одним из новейших мыслителей, непреложны для истории всякого знания человеческого: они непреложны для истории самого человека, вообще и частно. Мы видим после сего, как отделяется действие врожденного любопытства, удовлетворяемого простым рассказом на развалинах прошедшего, без суждений и размышлений, от действия умственной воли познавать прошедшее, для удовлетворения коего философия созидает историю, вдохновенную умом вещательницу протекшего, богиню, по мнению древних, пишущую на алмазных скрижалях события веков минувших.

После первого мгновения бытия человек имел уже прошедшее, имел и повествовал историю его. Но она сливалась со всеми образами слова: являлась Поэзией, казалась Верою, была Законом. Обнимая все другие ведения, история вмещала в себя все разнообразие оных в то время, когда опыт казался человеку единственным вождем всякого познания. Но когда другие знания, Поэзия, Вера, отделились от истории, человек начал обрекать ей собственные ее пределы и решился образовать из Истории отдельное знание.

История человечества начинается, собственно, с того времени, когда люди составили общество и явилась жизнь народов. При сих обстоятельствах началась борьба частной воли человека с условиями общего бытия; нерешимая задача бесконечной жизни, угасающей для того, чтобы снова возникнуть, и возникающей для того, чтобы снова угасать. Много времени протекает, пока тот или другой век находит для себя верное мерило в общем духе своего времени, служащем переходом к новой борьбе. Сим мудрым законом провидения все стремится здесь путем усовершенствования в человечестве; сей закон составляет разнообразие прошедшего, и история истории есть повесть, как разнообразно смотрел человек с точки мгновенного бытия на удовлетворение желания знать прошедшее в настоящей жизни…»

Так сформулировал свое отношение к истории как науке Николай Алексеевич Полевой (1796–1846).

Талантливый публицист, критик, прозаик и историк родился в Иркутске. Сын купца, он не получил систематического образования. Рано научившись грамоте, он с жадностью набросился на книги, которые нашел в довольно большом количестве у отца. По собственным его словам, Полевой «прочитал тысячу томов всякой всячины» и помнил все прочитанное. Уже с десятилетнего возраста он издавал рукописные газеты и журналы, писал драмы, стихи. В 1811 г. Полевые переехали из Иркутска в Курск. Побывав в Москве, где он некоторое время посещал университет, и в Петербурге, Полевой понял недостаточность бессистемного чтения и серьезно принялся за образованна После целого дня работы за прилавком он просиживал ночи за изучением русской грамматики и языков: от латинского до греческого. Отказавшись от легкого чтения, Полевой «выучивал по триста вокабул в вечер, выписал все глаголы из Геймова словаря, переспрягал каждый отдельно и составил новые таблицы русских спряжений». В 1820 г. Полевой по поручению отца уехал в Москву для устройства винокуренного завода. С этих пор и особенно после смерти отца Полевой всецело предался литературе. Вскоре он получает серебряную медаль Академии наук за исследование о русских глаголах. Статьи и стихи Полевого появляются все чаще в периодических изданий. Греч и Булгарин предложили ему сотрудничать в их журнале, но предложение это не было им принято. В 1825 г., встретив поддержку в лице П. А. Вяземского, он начал издавать знаменитый «Московский телеграф», выступавший с либеральных позиций против феодализма и дворянства, ратовавший за романтизм, подчеркивавший гражданскую честность, заслуги и монархический патриотизм Купечества. В журнале печаталось много статей по истории и этнографии. После запрещения «Московского телеграфа» правительством Полевой редактировал «Живописное обозрение», «Сын Отечества», «Русский вестник», «Литературную газету», издававшуюся Краевским. Во всех этих изданиях он поместил ряд статей по самым разным вопросам, выступая в Качестве историка, критика, публициста, драматурга. Отдельно издано им несколько романов.

Несмотря на многообразие тем, Полевой во всех своих работах является проводником одних и тех же взглядов и убеждений.

Исследуя исторические процессы, он писал:

«…Только нашему веку суждено было познать истинное, по крайней мере высшее, бескорыстное знание истории, очищенной от всех честных стремлений, какие давали ей ошибки ума человеческого и эгоизм наших страстей.

Можем вообще разделить на три разных направления все недостаточные взгляды людей на историю.

Первое из них, самое первобытное, назовем поэтическим, если нельзя назвать его направлением, какое старалось дать истории честолюбие человека. Прошедшее представлялось людям в образах темных, пролетавших по горящему полю их юного воображения. Человек был не в состоянии обманываться существенностью, всегда бедною, если Поэзия не облачает ее в светлые свои облака, если ум не проницает ее животворными лучами философии. Он желал возвысить себя хотя бы в прошедшем, желал озолотить прошедшее, сводил небо на землю, обоготворял людей, вел род свой от них и создавал для себя небывалые мечты о золотом веке, о царстве богов. Собранное веками он приписывал мгновенному вдохновению и, как дитя, грустил о том, чего никогда не бывало.

Второе направление истории было гораздо определеннее. Человек был уже доволен существенностью и настоящее хотел возвеличить прошедшим. Он возводил земное к небесам и видел одно благо и добро в бывалом, утешаясь, что всегда истина, всегда величие председали при начале всего им видимого, всего им изобретенного. Это направление истории можно назвать героическим, если не осмелимся приписать его самолюбию человека. Оно заставляло людей спорить о преимуществах, основанных на древности родов, учреждений, постановлений, заставляло смотреть на все прошедшее, как на нечто великое, и в нем искать причины преимущества, какое человек отдавал сам себе в настоящем.

Бескорыстнее сих обоих направлений было третье, к коему приводило человека несовершенство умственных идей и понятий. Люди искали уроков для настоящего в прошедшем, горевали о былом и хотели воспоминаниями о неизбежной мести пороку, награде добродетели, рассказами о доброте и величии предков учить современное поколение, казавшееся им ничтожным, против того идеала, который находили они в прошедшем.

Так образован был древними объем истории. Читайте греков и римлян, вы всегда увидите поэтическое, героическое, нравственное направление, отдельно или соединенно. Соединяя их, люди изображали в первом отношении начало истории; вторым обрисовывали все прошедшее; третье имели в виду для современников. Яркими цветами Поэзии и красноречия украшались притом повествования историков.

Такие понятия древних об истории объясняются весьма легко. Древние не имели будущего в общей судьбе человечества, ибо идея человечества была им неизвестна. Каждый народ существовал для самого себя, уединялся от других и оттого в грядущем мог видеть только зло. Кажется, древние предчувствовали, что их вера, их понятия, их царства должны вскоре сокрушиться, что новый мир должен сменить их мир. Как на пиршествах древних песни веселья всегда смешивались с гимном грусти, как розы венчали череп, находившийся при их торжествах, так во все вмешивалось у них какое-то уныние, какое-то предчувствие изменения в грядущем. Оттого идеал их переносился в прошедшее, ибо не было ему места в будущем. Древний мир уподоблялся сыну Пелееву, знавшему, что величие своих подвигов он должен купить славой, но рановременной смертью.

И век древних прошел; одни внешние формы оставались от всего: дух исчез. Средние века изменили сущность всего. Но дикое стремление новых веков хотело ожить в древних формах, изящных, прекрасных и погибших навсегда для потомства, долженствовавшего созидать новые. В то время когда мир преобразован был новой верой и общество новыми идеями, потомки древних дописали историю свою оставшимися от предков грифелями, уже истертыми, тупыми, и новые народы видели и образцы древних, и образ писания их потомков. Они пленились образцами древних и думали, что эти образцы написаны так, как в глазах их писали свои сухие эпилоги великих исторических творений потомки греков и римлян. Новые народы принесли с собой или исполинские образы Востока, или мрачные образы Севера, узнали новый мир в Христианстве, и направления истории, образованные древними, оживлены были в родных каждому народу элементах, без всякого сознания, следственно без силы ума и без жара Поэзии.

Невообразимо странно для ума наблюдательного состояние истории в средние и новые века, пока люди не узнали новых форм и нового духа истории. Мы видим истинный хаос. Библейские, превратно понимаемые предания заменяют древнюю мифологию; век Греции и Рима представляется в союзе с похождениями варварских предков каждого народа, как век героический; разнообразная, разнородная философия Востока, Севера и Запада преображает прошедшее в уроки нравственности, чести и славы в формах многоразличных и странных. Изменялись века, изменялась и история. Все народы, все общественные учреждения и звания почитали ее средством доказывать свои права, свою справедливость. Страсти и хитрость ума человеческого истощили все средства, все способы обманывать других и самих себя ложными направлениями истории…»

В истории России Полевой выделял три эпохи: историю русского народа, историю российского царства и историю российской империи. Эти эпохи соответствовали его представлению о делении всемирной истории на древнюю, среднюю и новую. Границы последних он связывал с периодами столкновения европейских и азиатских народов, а границы эпох русской истории – с вторжением норманнов в земли славян, нашествием монголов, вступлением России в европейскую систему при Петре I.

Структура изложения в «Истории русского народа» традиционна для русской историографии: по княжениям и царствам. Как дополнение к каждому периоду Полевой давал общий обзор состояния «гражданского и политического быта», законодательства, хозяйственной деятельности, а также событий в странах Западной Европы.

В своих работах Полевой предлагал историкам обратиться к раскрытию внутренних закономерностей русского исторического процесса:

«…в настоящее время видим ничтожность всех ложных направлений истории. С идеей человечества исчез для нас односторонний эгоизм народов; с идеей земного совершенствования мы перенесли свой идеал из прошедшего в будущее и увидели прошедшее во всей наготе его; с познанием истинной философии мы узнали, как слабы выводы, извлекаемые из мелких и пристрастных соображений прошедшего; сведения о Диких, неизвестных древних племенах пояснили нам историю первобытного человечества и рассеяли мечты древних о Золотом Веке. Лестница бесчисленных переходов человечества и голос веков научили нас тому, что уроки истории заключаются не в частных событиях, которые можем мы толковать и преображать по произволу, но в общности, целости истории, в созерцании народов и государств, как необходимых явлений каждого периода, каждого века. Здесь только раскрываются для нас тайны судьбы и могут быть извлечены понятия о том, что в состоянии, что должны делать человеческая мудрость и воля, при законах высшего, Божественного промысла, неизбежных и от нас не зависящих.

Этим воззрением обозначается сущность, права и обязанности истории, сообразно нашим понятиям; создается знание по строгим выводам умозрения и опыта. Сие знание должно уединиться от всех частных направлений. Историк, напитанный духом философии, согретый огнем Поэзии, принимаясь за скрижали истории, должен забыть и логические выводы первой и цветистые краски второй. Он должен отделиться от своего века, своего народа, самого себя. Его обязанность – истина, чистая, безпримесная, неувлекаемая ни духом систем, ни поэтическим огнем, преображающим в глазах наших предметы. Цели частной нет и не должно быть у историка, ибо история, как жизнь, есть сама себе цель. Воодушевляя, воскрешая прошедшее, она делает его для нас настоящим, преобразуя жизнь прошедшего в слово и, таким образом, выражая совершившееся так же, как слово выражается для нас мертвыми буквами. Историк не есть учитель логики, ибо история такой силлогизм, коего вывод или третья посылка всегда остается нерешимым для настоящего, а две первые не составляют полного, целого силлогизма.

Историк и не судья, ибо составление обвинительных актов даст повод подозревать его в пристрастии так же, как и составление оправдательных. Он живописец, ваятель прошедшего бытия: от него требует человечество только верного, точного изображения Прошедшего, для бесконечной тяжбы природы с человеком, решаемой судьбою непостижимою и вечною.

Удовлетворяя этим условиям, видим, как неприлично историку почитать себя судиею, пред которым смиренно преклоняются века, ожидая осуждения или оправдания; как недостаточно будет, если он, для своего века, по своекорыстию современников, по чувству народной гордости, преображает истину, смотря сквозь призму предрассудков или предубеждений. Несносно и звание учителя нравственности, заставляющее историка говорить афоризмами и сентенциями, как будто нравоучения, им подсказываемые, могут научать современников и потомство, если дела и события не могли научить их!

Положив в основание истину, приняв в руководители умозрение и опыт, историк обязан только показать нам прошедшее так, как оно было; оживить представителей его, заставить их действовать, думать, говорить, как они действовали, думали, говорили, и, бесстрастным вещанием истины, слить жизнь каждого из отдельных представителей с его веком, его временем, обставить изображения их теми отношениями, царства и народы теми царствами и народами, коими сливались они с человечеством в действительной своей жизни.

Вследствие сего историк сохранит все мелкое, частное жизни прошедшего, если оно объясняет что-либо в жизни целого, забудет его, если оно не было причиной или следствием великого, по крайней мере, значительного.

История необходимо разделится на общее и частное, причину и следствие. Историк соединит то и другое, и тогда в его повествовании мы будем зрителями как бы непреходящего, нескончаемого настоящего, ибо где предел истории? Это стезя по бездне вечности, стезя, коей начало и конец теряются во мраке…»

В этом Николай Алексеевич видел предназначение историка, его образовательную миссию. Свое стремление написать историю нашего Отечества он объяснял так:

«…История России, будет ли она предметом философского воззрения, или удовлетворением простого любопытства, вся важна и велика во всех отношениях. Государство, простирающееся от берегов Америки до пределов Германии, от льдов Северного полюса до степей Азийских, без сомнения, есть важное отделение в истории человечества. Не будем спорить об относительной мере любопытства и занимательности историй разных народов. Спор о том, что занимательнее: история монгольского народа или история Греции, мне кажется спором, приличным детству умственных понятий. Там и здесь действует человек, и развалины Самарканда столь же значительны в глазах наблюдателя просвещенного, как и развалины Коринфа и Афин; летопись монгольская столько же достойна внимания, сколько и летопись греческая. Все должно быть решаемо важностью роли, какую занимали или занимают государство или народ в истории человечества, а в этом случае история монголов менее ли важна греческой истории? Судя так, мы найдем, что Россия достойна быть предметом изучения наблюдателей как великая часть истории человечества.

Россия принадлежит к миру новых народов. Мир древних кончился, когда народ русский явился на свет (в половине IX века). Еще позднее является государство Русское, ибо шесть веков прошло до его образования (в половине XV века), и еще два века, пока история Русского государства соединилась с историей мира Европейского (в половине XVII века). Должно ли означить то время, с которого можно почесть Русское государство самобытно, непосредственно участвующим в судьбе человечества? Побеждая народную гордость, мы скажем, что в этом отношении история России началась с царствования Петра Великого. Но исследователь не должен начинать только с его времени, ибо ему должно знать: где, когда и как образовался этот колоссальный действователь политического мира, решительно присоединившийся к Европе в XVIII веке. Действуя непосредственно в европейской истории только с сего времени, Россия еще с IX века заняла в ней место относительным образом. Если важны для нас истории народов и государств, отживших век свой, как задачи бытия уже решившие, то история народа или государства, ныне, в глазах наших находящегося в полном развитии жизненных сил своих, еще сильнее привлекает внимание пытливого ума человеческого. Когда и как окончится история России? Для чего сей исполин воздвигнут рукою промысла в ряду других царств? Вот вопросы, для нас нерешимые! Мы, составляя собою, может быть, только введение в историю нашего Отечества, не разрешим сих вопросов. Но тем с большим любопытством желаем мы читать жребий будущего в событиях минувших, где являются для нашего наблюдения основные стихии, из коих создана Россия…»

Развитие истории, считал Полевой, подчиненно определенной цели, установленной провидением и обусловленной особенностями быта, нравами людей, внешними обстоятельствами. Такой целью в истории России, по его мнению, было установление единовластия.

«…Название книги: “История русского народа” показывает существенную разницу моего взгляда на историю отечества, от всех доныне известных. Оно принято вследствие мысли, на которой основано все мое сочинение. Я полагаю, что в словах: “Русское государство”, заключалась главная ошибка моих предшественников. Государство Русское начало существовать только со времени свержения ига монгольского. Рюрик, Синеус, Трувор, Аскольд, Дир, Рогволод основали не одно, но отдельные, разные государства. Три первых были соединены Рюриком; с переселением Олега в Киев последовало отделение Северной Руси и образование оной в виде республики. Киевское государство, усиленное Олегом, Игорем, Ольгой, Святославом, Владимиром и Ярославом, делилось потом особо от Севера, и представляло особую систему феодальных Русских государств. При таком взгляде изменяется совершенно вся древняя история России, и может быть только История русского народа, а не История Русского государства. От чего и как пали уделы под власть монголов; что составило из них одно государство, каким образом это новое, деспотическое Русское княжество преобразилось в самодержавную, великую Империю? Это старался я изобразить, совершенно устранив свое народное честолюбие, говоря беспристрастно, соотнося, сколько мог, настоящее с прошедшим…»

Так представлялся Полевому ход русской истории. И если Карамзин рассматривал самодержавное государство как нечто раз и навсегда данное, Полевой достаточно последовательно проводил мысль о прогрессивном, поступательном разбитии общества, высказав ряд интересных мыслей, нашедших позже свое разбитие в нашей науке.

Выводы и обобщения Полевого-историка свидетельствуют о прогрессивном подходе к методологии истории, к определению задач историй. Его идеи о единстве мирового исторического процесса, закономерности его развития, внутренней связи прозвучали новым словом.

«История русского народа», не являвшаяся читателю почти 170 лет, снова перед нами.

Загрузка...