Глава 2. Петербург чиновный и придворный
С появлением зачатков гражданского общества, которое зарождалось в аристократических салонах, надобность в шутах стала исчезать. Некоторые рудименты этого явления дожили до царствования Павла I, а затем полностью исчезли из российской придворной жизни. Однако царевы шуты оставили такой яркий след в государственной жизни страны, что память о них и сами имена этих шутов сохранились в народном сознании наравне с именами их хозяев – русских императоров.
Если известное утверждение, будто «короля делает его окружение», верно, то становится ясно, что без рассказа о чиновном и придворном окружении русских императоров представление об их частной жизни и государственной деятельности было бы неполным, а зачастую и искаженным. Кроме того, в значительной степени благодаря придворным, их мемуарам и воспоминаниям мы узнаем многие любопытные подробности русского дворцового быта. Но не только.
Со времен Петра I при царском дворе получило развитие такое общественно-социальное явление, как фаворитизм. Первым фаворитом, или, как это толкуют словари, лицом особо приближенным к императору, был, как известно, Александр Данилович Меншиков. Правда, тогда этот институт власти так еще не назывался, и потому Меншикова чаще всего называли просто любимчиком государя.
Расцвет фаворитизма пришелся на так называемый женский век русской истории, когда фавориты, временщики и любовники императриц сливались в одно лицо. В этом смысле самыми знаменитыми фаворитами следует считать Эрнеста Бирона и Григория Потемкина. Один из них был любовником императрицы Анны Иоанновны, другой – Екатерины II. Понятно, что вслед за особами царской крови пристальное внимание фольклора было обращено и на фаворитов.
Репутация Бирона среди петербуржцев была самой невысокой. Не жаловал его и фольклор. Сохранился анекдот, приписываемый молвой шуту Кульковскому. О Кульковском мы еще скажем особо, на соответствующих страницах книги, а пока анекдот о Бироне:
– Что думают обо мне россияне? – спросил однажды Бирон шута.
– Ваша светлость, – ответил тот, – одни называют вас богом, другие сатаною, и никто – человеком.
В отличие от Бирона, Потемкина в народе любили. Народу импонировала широта его натуры. Он был добродушен, щедр и хлебосолен. Если верить фольклору, Потемкин, достигнув высокого общественного положения, никогда не забывал о своем скромном происхождении и о людях, с которыми провел юные годы. Согласно одному историческому анекдоту, однажды дьячок, у которого Потемкин в детстве учился читать и писать, состарившись и сделавшись неспособным исполнять службу, приехал в Петербург просить у князя работу.
Дьячок пришел к Потемкину и изложил свою просьбу.
– Так куда же тебя приткнуть? – задумался князь.
– А уж не знаю, сам придумай, – ответил дьячок.
– Трудную, брат, ты мне задал задачу. Приходи завтра, а я между тем подумаю.
На другой день, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и велел его позвать.
– Ну, старина, нашел я для тебя отличную должность. Знаешь Исаакиевскую площадь?
– Как не знать; и вчера, и сегодня через нее к тебе тащился.
– Видел фальконетов монумент Петра Великого?
– Еще бы!
– Ну, так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и сейчас мне доложи.
Дьячок в точности исполнил его приказание.
– Ну что? – спросил Потемкин, когда он возвратился.
– Стоит, ваша светлость.
– Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратненько мне доноси. Жалованье тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.
Хотя иногда «Исполин всех времен», как называли Потемкина в народе, мог быть и рассерженным, и недовольным. Впрочем, он был отходчив, и вспышки гнева были недолгими. То же самое состояние он признавал за другими. Вот анекдот, записанный Пушкиным:
– Знаете ли вы, хохлачи, – сказал однажды Потемкин, недовольный запорожцами, – что у меня в Николаеве такая колокольня строится, что как станут на ней звонить, так в Сечи будет слышно?
– То не диво, – отвечали запоржцы, – у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заиграють, то аже у Петербурги затанцують.
Но больше всего в этом «Циклопе», а это еще одна его кличка, ценились его добродушие и самоирония. Жил Потемкин широко и роскошно. Дом его был открыт, а столы ломились от изысканных блюд и невиданных яств. Согласно городскому преданию, Петербург обязан Потемкину первыми фруктовыми лавками, которые при нем появились на Невском проспекте. Этот вельможа требовал себе к столу свежих вишен, малины и винограда даже зимой. В Петербурге рассказывали, что самому князю уху подавали в «огромной серебряной ванне, весом в семь-восемь пудов». По преданию, «князю готовили уху из аршинных стерлядей и кронштадтских ершей» в кастрюлях, в которые входило до двадцати ведер жидкости. О великолепной потемкинской кухонной ванне из серебра сохранился анекдот, записанный П. А. Вяземским:
В Таврическом дворце князь Потемкин в сопровождении Левашова и князя Долгорукова проходил чрез уборную комнату мимо ванны.
– Какая прекрасная ванна! – сказал Левашов.
– Если берешься ее всю наполнить [это в письменном варианте, а в устном тексте значится другое слово], я тебе ее подарю, – сказал Потемкин.
Левашов обратился к Долгорукову, который слыл большим обжорой:
– Князь, не хотите ли попробовать пополам?
Отметим одно немаловажное и весьма любопытное обстоятельство. На анекдоты, рассказываемые нами, в свое время обратили внимание такие искушенные в литературе авторитеты, как Александр Сергеевич Пушкин и Петр Андреевич Вяземский. Это не случайно. Кроме собственно фольклорных свойств, присущих только анекдотам, они обладали еще и мощным влиянием на общественное мнение, и известными художественными достоинствами, оцененными далеко не худшими представителями русской литературы. Вот и Николай Васильевич Гоголь в «Ночи перед Рождеством», рассказывая о фантастическом появлении кузнеца Вакулы в Петербурге, вписал в повествование анекдот о Потемкине:
В Зимнем дворце. Входит Потемкин.
– Это царь? – оглядываясь по сторонам, спрашивает пораженный Вакула.
– Куда там царь! Это сам Потемкин, – отвечают ему знатоки.
Последним представителем русского фаворитизма можно считать Алексея Андреевича Аракчеева. Аракчеев слыл одной из самых одиозных и неоднозначных фигур сразу двух царствований – павловского и александровского. Свое головокружительное восхождение по иерархической лестнице он начал в Гатчине, еще при Екатерине II. Аракчеев был замечен и выделен наследником престола Павлом Петровичем. Он был назначен комендантом Гатчины и одновременно начальником сухопутных войск наследника, а с восшествием Павла Петровича на престол стал комендантом Петербурга. В 1799 г. Аракчеев возводится в графское достоинство. Через восемь лет, уже при императоре Александре I, становится генералом, а еще через год – военным министром. Он был беспрекословно исполнителен и предан. Даже на его гербе было начертано: «Без лести предан». Но исполнительность эта была типично солдатской, бездумной, а преданность – рабской. Однако именно это ценилось в нем превыше всего. Во время частого отсутствия Александра I в столице Аракчеев фактически руководил государством.