История Канады - читать онлайн

Рисунок, помещенный на карте Канады, 1777 г.

Таковы первые впечатления Жака Картье26 от Канады, и это были впечатления жестоко разочаровавшегося исследователя. Король Франциск I 27 поручил Жаку Картье отправиться в Новый Свет для поисков золота и путей в Азию. С такими намерениями Картье отчалил из небольшого порта Сен-Мало во Франции 20 апреля 1534 г., располагая двумя кораблями и командой в составе 61 человека. Проведя свои корабли сквозь множество грозных айсбергов у мглистого северного берега острова Ньюфаундленд, Картье в начале июня пересек пролив Белл-Айл и исследовал побережье полуострова Лабрадор в юго-западном направлении на протяжении приблизительно 200 км, или 125 миль. На берегу он повстречал несколько «диких и грубых людей», которые «были одеты в звериные шкуры», а их волосы «были завязаны на макушке в пучок, подобный собранному пучку сена, с вонзенными в середину гвоздем или чем-то подобным; в них они вплетали несколько птичьих перьев». Как не похожи были эти аборигены на процветающих азиатских торговцев или богатых золотом и серебром ацтеков, которых Картье надеялся обнаружить! Зная, в чем состояла его миссия и каковы были его ожидания, нам понятны первоначальная растерянность Картье и его негативная характеристика Канады и людей, с которыми он столкнулся. Мир аборигенов начала XVI в. был гораздо сложнее и разнообразнее, чем мог подумать Жак Картье. Мы можем только гадать о том, что же подумали о нем сами индейцы. Но мы знаем, что они любили родную землю и обладали глубинной духовной связью с ней.

Археологи полагают, что предки аборигенных народов Канады мигрировали туда из Сибири по Беринговому перешейку28 более 12 тыс. лет назад, в конце ледникового периода. Охотники на доисторических бизонов, карибу, лосей, мамонтов, мастодонтов и прочих крупных млекопитающих, они стремительно продвигались вперед – в среднем примерно на 80 км (50 миль) в течение одного поколения, до тех пор пока примерно 10,5 тыс. лет тому назад не заселили все пригодные для обитания пространства Северной и Южной Америки, освободившиеся от растаявших ледников. Несколько тысяч лет спустя ледники отступили настолько далеко, что некоторые из аборигенных народов смогли заселить Центральную Канаду, а также берега Гудзонова залива и залива Джеймс.

Несмотря на дошедшие до нас предания карфагенян и финикийцев, легенды об ирландском святом Брендане Мореплавателе29 и других путешественниках, относящиеся к периоду от Бронзового века до позднего Средневековья, контакты между Канадой и Европой, как представляется, начались около тысячи лет назад благодаря викингам. Эти скандинавы были мореплавателями и авантюристами, и в течение IX в. они быстро освоили Северную Атлантику. Скандинавские саги описывают несколько путешествий викингов в Северную Америку, после того как они обосновались в Гренландии в конце этого столетия; самые знаменитые из этих героических историй повествуют о зимовке Лейфа Эрикссона около 1000 г. в месте, которое он назвал «Винланд». Возможно, что обитатели Гренландии совершали эпизодические набеги через Девисов пролив на остров Баффинова Земля, полуостров Лабрадор и остров Ньюфаундленд, а скандинавское поселение, раскопанное на севере Ньюфаундленда, в местечке Л‘Анс-о-Медоуз, было только одним из множества пунктов, где они высаживались или зимовали. Саги и данные раскопок показывают, что скандинавы обследовали достаточно большой участок северного побережья Канады, а также то, что эпизодические контакты между ними и аборигенным населением северных районов Северной Америки сохранялись на протяжении многих лет. Однако базис для торговли или мирного товарообмена был небольшим, и аборигены эффективно обороняли свою землю от незваных гостей, до тех пор пока упадок скандинавской колонии в Гренландии в XIII в. не положил конец их вторжениям30.

Эти контакты происходили в течение теплой климатической фазы, которая продолжалась два столетия31. Очевидно, затем наметилось ухудшение климата, которое побудило скандинавов оставить этот регион. Только в 1497 г., через пять столетий после Лейфа Эрикссона, плавание Джона Кабота из английского Бристоля возобновило европейские контакты с Канадой. И опять существуют легенды и гипотезы о более ранних путешествиях, однако даже в том случае, если плавание Кабота не было первым, оно, несомненно, являлось единственным имевшим последствия. Это путешествие было частью взрывоподобной морской экспансии XV в., которая к 1520 г. принесла европейцам владения по всему миру. Кабот (урожденный Джованни Кабото), равно как и его современник Христофор Колумб, полагал, что наиболее короткий и прямой маршрут к рынкам пряностей на Дальнем Востоке можно обнаружить, если плыть в западном направлении. Получив поддержку в Англии своего плана разведки в более высоких (по сравнению с Колумбом) широтах, Кабот высадился, вероятно, на севере острова Ньюфаундленд, месяц плавал вдоль открытой им береговой линии и затем вернулся в Бристоль, где представил отчет о своем путешествии и получил за это королевскую пенсию32.

Разведывательная экспедиция Кабота и поиски, предпринятые Жуаном Фернандешем33 (1500), братьями Корте-Реал34 (1500), Жуаном Алварешем Фагундешем35 (1520–1525) и Джованни да Верраццано (1524–1528)36, показали, что легкодоступного западного пути в Индию не существует. И все-таки Кабот после своего возвращения сообщил о богатствах иного рода – косяках трески37. В Европе уже присутствовал устойчивый рынок сбыта этой рыбы – европейцы из поколения в поколение ловили треску в Северном море и около Исландии. Вскоре после плавания Кабота рыбаки из Португалии, Франции и Британии начали промышлять треску на отмелях возле Ньюфаундленда и Новой Шотландии. К 1550-м гг. в добыче и торговле ньюфаундлендской треской были заняты сотни кораблей и тысячи людей, ежегодно курсировавших между европейскими портами и новыми рыбопромысловыми районами.

Одновременно с рыболовами появились и китобои, в особенности баски из Северной Испании и Юго-Западной Франции. Они приметили узкий пролив Белл-Айл, где теснота облегчала их промысел. В 1560–1570-х гг. ежегодно более тысячи человек, занимавшихся китобойным промыслом, проводили здесь лето, а иногда и зимовали. Рыбаки и китобои были в большей степени заинтересованы в освоении прибрежных канадских вод, нежели канадских земель, однако исподволь посредством контактов с аборигенным населением они наладили третий вид промысла. В Европе существовал прекрасный рынок для мехов и кож, которые рыболовы могли выторговывать у аборигенов, когда наладили с ними дружеский товарообмен. Ко второй половине XVI в. специально для этого стали организовываться экспедиции.

В 1534 г., когда Жак Картье обследовал залив Св. Лаврентия, он не только столкнулся с рыболовецкими судами и посетил бухты, уже получившие названия от баскских китобоев, но также выменивал пушнину у индейцев-микмаков в заливе Шалёр. Картье, однако, имел другие намерения. К тому времени стало ясно, что Колумб на западе обнаружил не Индию, а новый континент, который уже был назван Америкой. Все же еще существовала надежда найти путь через этот континент, но испанский опыт в Мексике и Перу определил новую цель для исследований. Ко времени Картье конкистадоры (conquistadores) завоевали Мексику ацтеков и Перу инков, захватили сокровища не менее ценные, чем богатства Дальнего Востока. Поэтому грамота короля Франции уполномочивала Картье искать «некоторые острова и страны, где, как говорят, должно быть большое количество золота и прочих богатств».

Хотя первоначальное разочарование Картье Канадой впоследствии не имело оснований, его оценка оказалась точной в одном определяющем вопросе. По сравнению с большей частью Западной Европы Канада – суровая территория. Исключая прерии и Тихоокеанское побережье, канадский климат севернее 49° с.ш. похож на европейский к северу от 60° с.ш., т.е. климат Норвегии, центральной Швеции и Финляндии. Другими словами, Канада – прежде всего северная страна. Южнее 49-й параллели, в южном Онтарио, в долине реки Св. Лаврентия и в прериях климат подобен восточной части Центральной Европы и западным районам бывшего СССР. Лишь прибрежная часть Британской Колумбии и Приморские провинции38, за исключением Ньюфаундленда, сравнимы в плане климатических условий с Францией и Британскими островами. Только в южной части Британской Колумбии, прериях, южном Онтарио, долине реки Св. Лаврентия и южных Приморских провинциях период вегетации растений продолжается 160 дней, достаточных для того, чтобы сделать возможным крупномасштабное сельское хозяйство. В результате бо́льшая часть сегодняшней Канады лучше подходила для жизни аборигенных охотников и рыболовов, чем для европейских фермеров-земледельцев, которые шли по следам первопроходцев.

Этот основополагающий факт канадской географии в огромной степени повлиял на направленность взаимоотношений между индейцами и незваными европейскими гостями. В отличие от тех земель, которые впоследствии стали Соединенными Штатами, только немногие области этого северного мира были пригодны для фермерства. Это означало, что конфликт между теми и другими за владение землями поначалу был существенно менее острым, чем в США, где климат и география позволяли заниматься сельским хозяйством. Это в свою очередь приводило к тому, что коренные народы вынуждали оставлять свои лучшие земли; здесь конфликт был неизбежен, поскольку пришельцы забирали их для собственного пользования. В Канаде до XIX в. европейцы по большей части были вознаграждены щедрыми рыбными промыслами, которые они нашли у Атлантического побережья, и теми богатствами, которые туземцы добывали в лесах.

Борьба за богатства лесов началась примерно через полвека после того, как Жак Картье бросил первый неодобрительный взгляд на индейцев монтанье на побережье полуострова Лабрадор. В 1588 г. два его племянника добились от короля Франции Генриха III краткосрочной монополии на торговлю с монтанье и другими индейцами. Это свидетельствовало о начале борьбы за контроль над пушной торговлей, которая продолжалась несколько веков и вскоре была включена в контекст имперского противостояния между Францией и Англией, оспаривавших контроль над северной частью континента. Эта борьба была одной из движущих сил европейского вторжения, и ее исход повлиял на состояние современной политической карты Северной Америки. Торговля мехами сама по себе разрушала индейский мир со многих сторон. Она провоцировала конфликты между группами, стремившимися взять под контроль поставку пушнины европейцам и торговые пути в глубь страны. Она приводила к распространению эпидемических болезней, заставляла мигрировать целые племена, вносила технологии Железного века в хозяйственный уклад Каменного века и втягивала индейские племена в международную рыночную систему. Эти изменения оказывали неодинаковое воздействие на различные группы канадских индейцев. Аборигенная Канада накануне контакта с европейцами была слишком богатым и сложным миром – и в географическом, и в культурном отношении. Однако приход европейцев изменил ее навсегда.

До завоевателей: внешний облик страны

Канада практически так же велика, как Европа; она занимает территорию почти в 13 раз больше, чем составленные вместе территории ее стран-основательниц Франции и Англии. Действительно, масштаб – это основополагающий факт истории Канады. Те, кто пожелал бы осваивать ресурсы этой обширной территории, и те, кто после этого захотел бы объединить ее в единое государство-нацию, должны были встретиться с необходимостью организации перевозок на дальние расстояния и систем коммуникации. С самого начала вплоть до наших дней это было самым выдающимся достижением, равно как и весьма затратным предприятием.

Обширные размеры Канады и северный климат предполагали необычайно разнообразный ландшафт. Покрытая мхом и кустарником земля, которую Жак Картье обнаружил на побережье Лабрадора, была типичной для большей части Канады севернее «линии лесов»: для продуваемой ветрами арктической тундры северного Лабрадора, полуострова Унгава, большей части Северо-Западных территорий и островов Канадского Арктического архипелага. Хотя земля на вид казалась бесплодной, она не была бедна дичью. Северный лес – там, где он встречался с тундрой, был домом, как и по сей день, для мускусных быков и когда-то многочисленных неприхотливых арктических карибу – небольших выносливых животных семейства оленевых. Стада карибу проводят лето на севере от «линии лесов» и в отличие от покрытых густой шерстью мускусных быков зимой возвращаются на юг, в леса. Наиболее важные промысловые пушные животные тундры – заяц-беляк, песец, волк и росомаха. Озерная форель, сиг, щука и арктический голец изобилуют в прибрежных реках. Прибрежные воды на севере являются местом обитания кольчатой нерпы (акиба) и морского зайца (лахтак), моржа (исключая Западную Арктику), нарвала, белухи и белого медведя.

На юг от «линии лесов» бо́льшая часть Канады восточнее озера Виннипег и долины реки Маккензи является частью Канадского щита, где тысячи лет назад огромные скалистые области были очищены от почвы массивными континентальными льдами. Между этими бесплодными регионами земля была покрыта вечнозеленым «бореальным» или северным лесом из сосны, ели и американской лиственницы. В XX в. канадская «Группа семи»39 пыталась передать суть этого пейзажа на холсте. У них получились романтические образы. Европейские исследователи и первые торговцы мехами видели их совершенно другими: чтобы выжить, им приходилось вступать в борьбу с этой суровой реальностью. В XIX в. великий исследователь, географ и торговец пушниной Дэвид Томпсон40 дал такую характеристику этим местам:

В XVIII в. служащие Компании Гудзонова залива (КГЗ) рассматривали эту лесистую местность Канадского щита как «продовольственную пустыню»; они полагали, что дичи для пропитания там слишком мало, чтобы содержать цепь торговых факторий.

В сердце Канадского щита Гудзонов залив и залив Джеймс образуют одни из самых больших водных ворот в глубь Североамериканского континента. От реки Нельсон на западе до реки Руперт на юго-востоке к этим заливам примыкают обширные заболоченные пространства, простирающиеся в глубь материка на расстояние до нескольких сотен миль. В XIX в. эта кишащая насекомыми топь была прозвана торговцем КГЗ Джеймсом Харгрэйвом «землей лягушек и трясины». С этим удачным названием после 1670 г. она стала канадской базой компании на два первых столетия ее деятельности. Каким же поразительно недружелюбным местом должна была она казаться людям, прибывающим с Британских островов с их умеренным климатом Джеймс Айшем, торговец КГЗ в начале XVIII в., наглядно описывал опасности зимовки в этом районе:

Вокруг Гудзонова залива торговцы, равно как и индейцы, могли найти пасущихся оленей, лесных карибу и лосей, которых Дэвид Томпсон описывал как «гордость леса». Среди прочих животных, ценных как с точки зрения мяса, так и меха, следует назвать медведя, лисицу, бобра, ондатру, куницу, канадскую выдру, рысь, кролика и зайца – зверей, которые и сейчас в изобилии там встречаются. Среди множества видов рыбы встречались озерная форель, сиг, осетр и щука. Весной и осенью было много уток и гусей. В первых отчетах торговцев мехами пояснялось, что большие крупные тундровые карибу перемещались по всей низменности близ Гудзонова залива в восточном направлении вплоть до залива Джеймс. С наступлением сезона Гудзонов залив и залив Джеймс становятся местом гнездования миллионов белых (снежных) гусей и канадских казарок. Далеко в глубине материка между нижним течением реки Саскачеван и Лесным озером, находилось одно из самых больших в мире мест размножения ондатры.

Северный лес врезается в зону смешанных лиственных лесов, которые простираются вплоть до Нью-Брансуика и Новой Шотландии. Именно там росли пригодные для строительства каноэ березы, достигавшие огромных размеров – 15 см (6 дюймов) и более в диаметре – и столь ценимые аборигенами за свою кору. Здесь, особенно вдоль течения реки Рейни-Ривер вплоть до Лесного озера, произрастал дикий рис – питательный продукт как для индейцев, так и для европейцев; залив Св. Лаврентия был богат треской, макрелью, угрями, ракообразными, а также китами и тюленями.

Там, где Канадский щит соприкасается с равнинами внутренних районов Запада, расположена цепь больших озер, богатых рыбой; наиболее известными из них являются Лесное озеро, озеро Виннипег, озеро Атабаска, Большое Невольничье озеро и Большое Медвежье озеро. Равнины тянутся, начиная от границы США вплоть до дельты реки Маккензи и на запад – от Канадского щита до Скалистых гор. Эта слегка холмистая область имеет два четко выраженных уступа – один из них находится в Западной Манитобе (уступ Манитобы41), а другой – плато Миссури в Центральном Саскачеване. Части этого региона, более всего долина реки Ред-Ривер, необычайно плоские. Действительно, эта долина является одной из самых плоских равнин Северной Америки. В прошлом там было дно древнего озера; ей присущи чрезвычайно мощные наводнения каждый раз, когда льды блокируют низовья реки Ред-Ривер во время сезона весенних паводков. Это стихийное бедствие случается часто, поскольку снега в верховьях этой бегущей на север реки тают раньше, чем в низовьях. Европейские первопоселенцы познали эту опасность на своей шкуре.

За реками Норт-Саскачеван и Саскачеван северный лес простирается вплоть до Скалистых гор и реки Юкон. В этом лесном регионе долина реки Пис-Ривер была одним из богатейших мест обитания дичи. «На обоих берегах реки, даже не видимых отсюда, – рассказывал исследователь и торговец Александр Маккензи42, – располагаются громадные равнины, которые изобилуют [лесными] бизонами, лосями, волками, лисами и медведями». Впечатленный пасторальными пейзажами А. Маккензи называл долину реки Пис-Ривер одной из прекраснейших местностей, которые он когда-либо видел. На юг от реки Норт-Саскачеван и Саскачеван леса постепенно уступают место открытым лугам, живописно охарактеризованным первыми торговцами мехами как «островки деревьев в море трав». Эта граница между лесами и равнинами стала известна как «парковый лес», а также – вместе с лугами, расположенными далее на юге, – как «огненный край», поскольку в прериях часто случаются пожары необъятных размеров. «Парковые леса» и прерии изобиловали дичью, особенно степными бизонами – крупнейшими наземными животными Северной Америки, достигающими в весе 900 кг (2 тыс. фунтов). Летом, во время брачного сезона, бизоны собирались на лугах, а осенью возвращались в соседние леса, спасаясь там от зимних холодов. По всем отчетам, летние стада бизонов были действительно громадны. «Никогда еще я не видел столько бизонов, – рассказывал один из обитателей прерий в июле 1865 г., столкнувшись со стадом бизонов в бассейне реки Батл в Восточной Альберте. – Леса и равнины были полны ими. В полдень мы подъехали к большой круглой равнине, возможно, миль десять в диаметре; я сидел на своем коне на вершине пригорка, обозревая эту равнину сверху, и подумал, что поместить туда еще хотя бы одного бизона невозможно. Вся прерия представляла собой одну сплошную массу (этих животных. – Ред.)…» Эффект этих огромных стад в прериях был подобен эффекту роя саранчи: после того как они проходили по лугам, позади оставалась пустая земля, а близлежащие леса превращались в утоптанную равнину.

В лесах обитали американские лоси, вапити43, вилорогие антилопы и чернохвостые олени. В зарослях осинника прекрасно чувствовали себя бобры, а крупные стаи волков охотились на бизоньи стада, убивая молодняк, старых и больных особей. На западе над равнинами возвышались Скалистые горы, простиравшиеся до побережья нынешней Британской Колумбии. Продвижение через эту необычайно красивую местность, соединяющую горы, плато и леса во времена путешествий на каноэ было очень опасным. Большинство рек имеет пороги, на которых вода мчится бурными потоками через узкие ущелья, такие как Хелс-Гейт44 в нижнем течении реки Фрейзер. Пеший обход этих препятствий был часто весьма рискован, а иногда невозможен. «В месте, где мы совершили нашу высадку, – писал Александр Маккензи о каньоне на реке Пис-Ривер, – река составляет не более 50 ярдов45 шириной и протекает между колоссальными скалами, от которых иногда отрываются громадные куски и падают с огромной высоты, дробясь на маленькие камни с острыми краями <…> у нас не было никакой альтернативы, <…> кроме прохода в горах, по которому мы перетащили каноэ, а также пожитки…»

Частично по причине своей труднодоступности Британская Колумбия обнаруживает большее географическое разнообразие, чем любой другой регион Канады. Здесь находятся и очень влажные, и очень засушливые области. Горы вдоль побережья, открытые для насыщенных влагой западных ветров, покрыты плотным густым дождевым лесом, в то время как высокие, продуваемые ветрами склоны Скалистых гор одеты вечнозелеными лесами, состоящими из ели, пихты и сосны. В противоположность этому плато с подветренной стороны береговых линий менее густо покрыты травой и полынью. Почти вся фауна, распространенная на восток от Скалистых гор, исключая степных бизонов, обнаруживается и здесь, но уникальными обитателями Британской Колумбии были и до сих пор являются горный козел, морской лев и морская выдра (калан). Киты и тюлени во множестве обитали вдоль берегов, а во время нереста каждую весну все основные прибрежные реки кишели лососем и огромными косяками тихоокеанского талеихта (эвлахона), одного из видов корюшки.

Первоначально Канадская земля и ее животный мир были в диковинку для первых европейцев. Освоение ими Канады было подобно «экскурсии», проводимой коренными жителями, которые знали свою землю как свои пять пальцев. Точно так же исконные обитатели обучали европейцев приемам использования различных пород и видов животных, рыб и растений, которые они обнаруживали на обширных землях, называемых ими Новым Светом. Пушная торговля могла быть для завоевателей первостепенной, однако не менее важны были способы и методы выживания.

Мир аборигенов: фиксируя его облик

Как и Европа, Канада представляла собой сложную культурную мозаику. Аборигены говорили на двенадцати основных языках и использовали гораздо большее число диалектов. Насчитывая, вероятно, около 300 тыс. человек, они заселяли всю территорию сегодняшней Канады, но распределены были очень неравномерно. Основная часть обитала в полупостоянных деревнях вдоль рек и заливов прибрежной Британской Колумбии, в южной части сегодняшней провинции Онтарио и в долине реки Св. Лаврентия. В других районах страны проживали небольшие группы индейцев, которые вели кочевой образ жизни.

Общества коренных жителей Канады сильно различались: для западного побережья были характерны глубоко стратифицированные общества, тогда как в северных лесах и тундре люди проживали небольшими родственными группами. Обитатели поселений Тихоокеанского побережья были прежде всего рыбаками; те из них, кто жил в южной части Онтарио и в долине реки Св. Лаврентия, сильно зависели от возделывания своих огородов для получения пропитания, которое дополнялось рыбой и охотничьей добычей, в то время как остальные группы полагались на охотничий промысел. В сущности, у всех индейцев религия подчеркивала их тесные взаимоотношения с природным миром, переплетенным со сверхъестественными силами. Большинство племен верили в Великого Духа, который предоставил им землю, и в сонм более мелких духов, помогавших, наставлявших и защищавших туземцев, хотя способы, которыми выражались эти верования и осуществлялись церемонии поклонения духам, различались в огромной степени.

Представить себе ясную картину жизни индейцев Канады накануне колониальной экспансии не просто. Индейские сообщества не имели письменности и потому не оставили нам каких-либо письменных свидетельств, на которые историки могли бы опереться. Чтобы ясно представить жизнь индейцев, нам необходимо обратиться к археологии, индейской устной традиции и документам первых европейских завоевателей, однако все эти источники предоставляют ограниченные сведения.

Весьма неполную картину общества того времени дает археология. Глиняные черепки, каменные орудия и большинство других предметов, которые извлекают из земли археологи, ничего прямо не говорят о том, как люди организовывали свою жизнь или что они думали о своем мире. Об этом мы можем лишь делать выводы, покоящиеся на сходных проявлениях наших собственных современных культурных традиций. При этом множество элементов в археологических раскопках упускается, поскольку органические останки долго не сохраняются, исключая те случаи, когда они находятся во влажных болотистых почвах, вечной мерзлоте и в засушливых районах прерий. Часто мы извлекаем очень немного сведений о жизни ранних индейских племен, кроме небольших образцов каменных орудий труда или незначительного количества керамических черепков в тех местах, где изготовлялась глиняная посуда.

Большинство индейских групп обладали хорошо разработанными устными историями, традициями и легендами, и они давали некоторые представления о жизни, существовавшей до европейского вторжения. Однако, к несчастью, многие из этих рассказов не были записаны в течение долгого времени после первой встречи с пришельцами, и – как результат, – они оказываются фрагментированными и иногда смешивают знания из обеих эпох – до и после начала контактов. Наперекор этим трудностям множество историй, традиций и легенд предлагают нам ключевые образы из системы верований, взглядов на мир и действительной жизни групп и некоторых отдельных индивидов.

Обладая такими мизерными данными, мы должны при любой возможности извлекать сведения из отчетов первых исследователей, торговцев и миссионеров. Однако и здесь мы встречаемся с трудностями, поскольку практически все записи первых встреч с местным населением велись людьми, большинство из которых в течение длительного периода находилось в разлуке со своими семьями и вдалеке от европейских женщин. Та информация, которую они записывали, и способы, с помощью которых люди объясняли увиденное, сильно зависели от сиюминутной социальной ситуации, в которой они оказывались, их культурного уровня и цели визита. Продолжительность посещения также играла решающую роль. Для того чтобы правильно понять общество туземцев, было необходимо долго жить вместе с ними. Однако у большинства первых исследователей имелся опыт только кратковременных встреч, поскольку их общение с аборигенами происходило во время поисков полезных ископаемых, новых источников пушнины и воображаемого моря на западе. Даже те, кто провел с коренными жителями много времени, обнаруживали, что существуют барьеры, которые мешают им полностью понять многие аспекты жизни индейцев, в особенности религию. «Я должен отметить, – писал Дэвид Томпсон, – что какое бы вероучение другие люди ни приписывали этим аборигенам, я всегда находил сложным понимание их действительного отношения к религиозным темам. Задавать им об этом вопросы бессмысленно: они дадут такой ответ, который позволит избежать других вопросов и вместе с тем удовлетворит вопрошающего».

Время года и место, где европейцы впервые встретили группы исконных обитателей, также оказывали сильное влияние на те представления, которые они формировали об индейском мире. Большая часть их экспедиций проходила по рекам в период между поздней весной и ранней осенью. В основном они искали водный путь в Азию или же новых торговых партнеров. По этим причинам наши первые картины внутреннего облика страны являлись в значительной степени изображением речных берегов, а наши первые карты – схемами маршрутов путешественников. Многие аборигенные народы ежегодно могли перемещаться на несколько сотен миль и, по мере того как сменялись времена года, зависели от разных источников пропитания, поэтому взгляд на них только летом или только зимой давал неполную картину. В наше время это иногда приводит к противоречивым заключениям о том, где жили многие группы аборигенов и от каких ресурсов они зависели. Дебаты по этим вопросам теперь представляют не только академический интерес; претензии, выдвигавшиеся по поводу прав аборигенов и гарантированных договорных прав, часто основывались на интерпретациях этих ранних записей.

Еще более сбивает с толку тот факт, что за пределами прибрежных регионов европейское присутствие в Северной Америке начало воздействовать на уклад жизни индейцев задолго до того, как европейцы и коренные жители в действительности встретились, в первую очередь это были последствия торговли различных индейских племен европейскими товарами между собой и распространения европейских болезней. Утверждение о том, что изменения имели место задолго до любого действительного контакта с завоевателями, означает, что многие ранние отчеты «из первых рук» не дают нам точного образа Канады аборигенных племен в своем непотревоженном виде, поскольку индейские общества уже находились в состоянии перехода. Когда в 1793 г. Александр Маккензи совершил первое путешествие через Британскую Колумбию, он встретил в верховьях реки Фрейзер туземцев, уже обладавших европейскими товарами, даже несмотря на то, что Маккензи был первым белым человеком, которого они видели.

Рисунки, картины, а позднее фотографии европейцев часто содержат важные бытовые подробности прежнего времени. Но многие из них представляют собой образы, выполненные художниками, отражавшими на картине свои собственные толкования на основе записей других исследователей. Даже в случае, если художники в реальности посещали индейские племена, на их рисунки и живописные полотна сильно влияло их собственное отношение к изображаемым объектам, их изобразительное мастерство и мода того времени. Фотографии также могли быть весьма обманчивы. Хороший пример – это работы Эдварда Кёртиса, знаменитого фотографа конца XIX – начала XX в., который намеревался запечатлеть исконную культуру индейцев, пока она не исчезла. Для достижения этого Кёртис брал с собой в полевые экспедиции коллекцию индейских артефактов и одеяний, которые использовал, чтобы выстроить многие из своих композиций. Он также «подновлял» некоторые негативы так, чтобы на отпечатках нельзя было увидеть предметы европейского происхождения. Хотя фотографии Кёртиса – признанные произведения искусства, они не являются достоверным отражением жизни туземцев.

Очевидно, что фиксация достаточно точного облика индейской Канады – непростая задача; мы должны учитывать множество видов свидетельств, добытых из многочисленных источников, относящихся к периоду времени, предшествовавшему началу контактов с европейцами и вплоть до конца первого столетия после этого.

Охотники северных лесов

Северные леса огромны. Они простираются на запад от берега полуострова Лабрадор более чем на 3 тыс. миль46, вплоть до нижнего течения рек Маккензи и Юкон. Народы, проживающие в этих северных лесах, говорили на разных диалектах двух основных языков: атапаскского (на северо-западе от реки Черчилл) и алгонкинского (к югу и востоку от этой реки). Несмотря на то что они были не в состоянии понять друг друга, племена атапасков и алгонкинов противостояли сходным вызовам окружающей природы и находили похожие решения; таким образом, многие стороны их повседневной жизни являлись сходными. Эти обитатели лесов были хорошо приспособлены к окружавшей их среде. Орудия труда, оружие, одежда и ритуальные объекты изготавливались из доступных в данной местности материалов в большей степени, нежели доставлялись издалека путем торговли. Жизнь была организована вокруг простых навыков и легко переносимых во время миграций орудий труда и инструментов. Оружие для охоты на крупную и мелкую дичь состояло из луков, стрел и копий с каменными наконечниками, ловушек, в которые попадала жертва, и силков.

Особенно эффективны были ловушки. В конце XVIII в., во время своего эпохального путешествия от реки Черчилл до реки Коппермайн, исследователь и торговец мехами Сэмюэл Хёрн47 описывал их использование индейцами чипевайан48 для охоты на тундровых карибу49:

Завлеченных или же загнанных в ловушку и пойманных в силки карибу после этого забивали копьями или пристреливали из луков. Хёрн добавляет, что это такой эффективный способ охоты, что группы чипевайан часто могли провести большую часть зимы только на одной или двух стоянках. Подобным же образом племена кри ловили карибу, выстраивая «оленьи» изгороди поперек оленьих троп и располагая силки в отверстиях, оставляемых в этих преградах. Мелкую дичь – зайца и кролика – добывали сходным образом, в то время как рыбу ловили с помощью крючка и удочки, водяных сачков и запруд или же заграждений, протянутых через реки.

Мужчины производили большинство видов оружия, хотя и женщины делали силки и ловушки для небольших животных. Женщины также изготовляли большую часть домашней утвари, включая каменные ножи, костяные или деревянные скребки для обработки кож и меха, каменные клейма для травления камня и дерева, костяные иглы, сосуды из дерева и коры, а у алгонкинов – керамическую посуду. Сосуды в основном были настолько низкого качества, что в них невозможно было готовить пищу на открытом огне. Большую часть еды поэтому либо варили, помещая раскаленные камни в воду, либо запекали на палках или вертелах. С очевидным интересом Сэмюэл Хёрн описывал способы приготовления пищи у чипевайан, состоявшие:

Женщины племен северных лесов также изготавливали одежды из шкур и меха и украшали их иглами дикобразов, шерстью американского лося, а возможно, и рисунками. Портняжное дело требовало минимального числа разрезов: стремились к сохранению естественной формы шкур; само слово «чипевайан» означает в действительности «заостренные кожи», указывая на хвосты животных, оставленные на одеяниях. Для большей части года верхняя одежда состояла из длинной рубахи или туники, которую одинаково носили мужчины и женщины, вместе с ноговицами и мокасинами. В качестве нижнего белья мужчины носили набедренные повязки, а женщины – широкие короткие штаны. Зимняя одежда включала теплую, прочную рубаху из меха бобра, которую носили меховой частью внутрь и использовали в течение двух или трех лет, пока она не изнашивалась. Вдоль долины реки Маккензи женщины обыкновенно изготавливали верхнее платье из полосок кроличьих шкурок. Для ночлега эти индейские племена использовали оленьи шкуры и шкуры американского лося, одеяла из заячьих шкурок и медвежьи шкуры. Женщины, как правило, выделывали пологи для жилища, натянутые на конический каркас из шестов, из шкур американских лосей или оленьих шкур, коры деревьев или кустарников. В одном таком жилище могло разместиться до пятнадцати человек.

Возможно, наиболее известным предметом культуры коренных народов является каноэ из коры – легкое, с небольшой осадкой и несложное в ремонте. Именно эти изделия позволили европейцам очень быстро исследовать северную часть континента, поскольку были удобны для транспортировки по пересеченной местности и для сплава по неожиданно встреченным быстринам и по рекам. Хотя у разных племенных групп имелись незначительные вариации в конструкции каноэ, традиционные индейские лодки Севера могли перевозить только двух взрослых, одного или двух детей и груз весом от 115 до 135 кг (250–300 фунтов).

Зимой снегоступы, нарты и тобогганы51 были совершенно необходимы для передвижения по глубокому снегу. Там, где это было возможно, люди путешествовали по льду рек с подветренной стороны береговой линии, чтобы избежать пересеченной местности и ветра. Нарты обычно тянули за собой только одна или две собаки, поскольку охотники редко были способны прокормить большее количество. Как итог – люди северных индейских племен, в особенности женщины, переносили большинство своих пожитков на собственных спинах, двигаясь от одних охотничьих угодий к другим. Такая зависимость от людских усилий и собачьих упряжек при кочевой жизни этих северных охотников означала невозможность накапливать имущество. Она также препятствовала хищническому поведению и расточительному использованию окружающей среды.

Племенные группы северных индейцев состояли из того, что антропологи называют «малыми» общинами, в которых ежедневные контакты привычно ограничены близкими родственниками. Наименьшей из них была проводящая совместно зиму племенная группа, состоявшая обычно из нескольких тесно связанных между собой семейств. Размеры такой общины контролировались двумя факторами – безопасностью и дееспособностью ее членов. Американские лоси и карибу (главная зимняя дичь) не были стадными животными и, таким образом, лучше всего их добывали охотники, действовавшие в парах или небольших отрядах. Охота и проживание в родственных группах также повышали шансы на выживание. Если мужчина – глава семьи – заболевал или умирал, голода все же можно было избежать, поскольку семью могла бы поддержать группа.

Свадьбы происходили с минимальными торжествами, и если было необходимо, брак легко расторгался. Об этой стороне жизни племени кри Дэвид Томпсон замечал:

Аборигенные народы явно не имели таких двойных стандартов относительно брачных и добрачных интимных отношений, как те европейские мужчины, которые оставили нам свои записи. Целомудрие не считалось наивысшей добродетелью, хотя Томпсон отмечал, что «иногда оно было в высоком почете». Сэмюэл Хёрн, рассказывая о кри, замечал, что «для мужчины никакое удовлетворение не было достаточным, чтобы снискать любовь или сохранить непорочность индейской женщины, проживавшей на юге». Ремарка Хёрна изобличает его сексизм: в ней ничего не говорится о торговцах, которые часто провоцировали разврат. В действительности же, согласно записям самого Хёрна, они не чурались применения силы, чтобы добиться любовных побед. Он отмечал, что торговец КГЗ Мозес Нортон, который сам был ребенком от смешанного брака, обладал несколькими женами и коробочкой с ядом. Последняя применялась против индейских мужчин, отказывавшихся отдавать ему своих жен или дочерей.

Другим социальным обычаем аборигенов, который многие пришельцы считали постыдным, являлся обмен женами. По этому поводу Сэмюэл Хёрн проявлял больше понимания:

Вероятно, осознавая патриархальность той эпохи, Хёрн не говорит нам, должны ли были индейские мужчины искать согласия своих жен для таких действий. Также он не предполагает возможности того, что иногда такие связи могли инициировать женщины. Это становится ясно из замечания прочих европейских очевидцев о том, что индейские женщины были непочтительны по отношению к мужчинам.

Политическая организация племени была очень подвижной. Люди имели склонность следовать за прирожденными лидерами. Обычно предводитель зимнего отряда был лучшим охотником, женатым человеком и одаренным оратором. Предводитель летнего отряда обыкновенно был наиболее уважаемой личностью среди лидеров более мелких зимних команд. В отличие от европейских политических организаций эти люди удерживали власть не только благодаря эффективному исполнению своих обязанностей, а важные экономические и политические решения принимались сообща. До тех пор пока не было достигнуто согласие, ничего не предпринималось. Вождь племени управлял посредством убеждения, а не принуждения. При контактах с внешним миром они должны были выступать от лица всего племени, а их избрание отчасти состоялось из-за их способностей как традиционных ораторов.

Одной из главных проблем для живущих в северных лесах индейских племен было периодическое сокращение количества дичи после лесных пожаров, от болезней или из-за обычных колебаний животных популяций. Обычно такие сокращения поголовья лесных животных были локальными и непродолжительными. Для того чтобы справиться с ними, аборигенные племена выработали несколько эффективных стратегий. Внутри отрядов чувство близкого родства обязывало во время нужды помогать друг другу, распределяя излишки между близкими и не получая немедленной отдачи. «Те действия, которые в цивилизованном обществе расцениваются как благотворительная помощь и душевное сострадание, – одобрительно замечал Дэвид Томпсон относительно индейцев кри, – ежедневно практикуются этими Дикарями как исполнение общих обязательств…» Поскольку дележ считался обязанностью, накопление личного богатства рассматривалось как антисоциальное действие, так что от вождей племен ожидали великой щедрости. В отличие от европейцев человек из северного племени обретал положение в обществе в большей степени за счет отдачи, чем накопления. Между племенными группами также существовал дележ. Если на территории одного из отрядов охота на американского лося или карибу терпела неудачу, соседние отряды обычно позволяли ему охотиться в своих угодьях. Иногда недостаток пищи можно было уменьшить с помощью торговли – этим особенно пользовались северные племена, жившие по соседству с землей ирокезов Южного Онтарио. В целом тем не менее племена северных лесов не втягивались в обширную межплеменную торговлю попросту потому, что в лесах не имелось для этого достаточного количества ресурсов.

На личностном уровне – посредством видений, а на коллективном – специальных празднований и ритуалов, таких как удары в барабаны, – народы северных лесов искали расположения и помощи мира духов. Томпсон, относившийся к верованиям аборигенов с большой симпатией, так описывал религиозные ритуалы кри:

Религия была прежде всего личным делом; но индивидуумы, которые полагали наличие в себе особых способностей для общения с миром духов, становились шаманами. Один важный ритуальный обычай, который у алгонкинов соблюдали эти духовидцы, назывался «качающийся шатер»: при исполнении обряда шаман общался с миром духов в жилище, специально воздвигнутом для этой цели. Среди оджибве, которых Томпсон описывал как «Великих адептов религии», такие индейские духовные лидеры образовывали братство – «мидевивин» («midewiwin») или «Общество великого врачевания» («Grand Medicine Society»), – которое было в их традиционной культуре наиболее важной религиозной организацией. Священные знаки общества сохранялись на свитках из бересты, чтобы шаманы могли с ними сверяться.

Индейские племена, жившие в прибрежных районах Восточной Канады, выработали сходные формы существования. Принципиальная разница заключалась в том, что беотуки, микмаки и малеситы населяли и морское побережье, и леса в глубине континента. Именно из-за того, что летом они жили на побережье, они первыми вступили в контакт с европейскими первооткрывателями и рыболовами. Постепенно последние захватили контроль над морскими ресурсами и оттеснили аборигенные народы от участия в развивающемся коммерческом рыболовстве.

Земледельцы Севера

Повсюду коренное население существенно различалось. В Восточной Канаде преобладали две основные группы. Народы, которые говорили на ирокезских языках, обитали в той местности, которая ныне является южной частью провинции Онтарио, и по берегам реки Св. Лаврентия. Они обладали хорошо развитыми навыками ведения земледельческого хозяйства, что делало возможным проживание тысяч людей на небольших территориях и позволяло создавать сложные политические системы. Ирокезоязычные индейцы говорили на разных диалектах и образовали несколько различных и часто враждующих друг с другом племен, включая Пять племен, или Ирокезскую конфедерацию (сенека, кайюга, онейда, онондага и мохоуки), а также гуронов, эри и племя «нейтральных». Эти племена взаимодействовали друг с другом посредством родственных связей, соперничества, войн и торговли. Северные ирокезоязычные племена обменивали избыток своего зерна на продукты охоты алгонкинов. Объемы торговли были небольшими, но ее маршруты и методы были хорошо проработаны, так что индейцы обменивались товарами и информацией задолго до того, как на авансцену вышли европейцы и их продукция.

Резко отличаясь от своих алгонкиноязычных соседей с севера и востока, у которых не было постоянных поселений и которые кочевали с одного места охоты на другое, ирокезоязычные народы жили в деревнях и зависели от урожая со своих тщательно обработанных полей. Например, гуроны получали до 75% своего пропитания от земледельческого хозяйства; они ели преимущественно маис, бобы, тыкву и семена подсолнечника, дополненные рыбой, в особенности сигом, и дичью – по большей части олениной. До появления европейцев гуроны из селений Оше-лага (Хошелага) и Стадакона были самыми северными земледельцами Северной Америки, проживавшими за пределами пригодной для сельского хозяйства климатической зоны.

Ирокезоязычные деревни насчитывали до 2 тыс. человек и располагались вблизи полей. Новое место для поселения подыскивалось только с целью смены полей, в случае если вся находившаяся поблизости земля была истощена. При методе подсечно-огневого земледелия, который они использовали, это было необходимо; наилучшее описание этого метода встречается в бумагах монаха-реколлекта Габриэля Сагара:

Рыболовство и охота были в большей степени мужскими занятиями: рыболовство даже важнее, поскольку рыба служила основным источником белка. Для гуронов, которые занимали ту территорию, которая сегодня является северной частью графства Симко (Онтарио), важнейшей рыболовной экспедицией было плавание к заливу Джорджиан-Бей54 для ловли нерестящегося сига. Жители Стадаконы, проживавшие поблизости от современного города Квебек, ловили в заливе Св. Лаврентия макрель, угря и промышляли тюленей. Они отличались от прочих ирокезов более тесной связью с морем. Между сезонами посева и уборки урожая они могли отваживаться на ловлю рыбы, промысел тюленей и прочие экспедиции по добыче пропитания в таких отдаленных местах, как полуостров Гаспе и пролив Белл-Айл. В отличие от осенних рыболовецких экспедиций гуронов, где преобладали мужчины, в таких летних путешествиях могли сообща участвовать мужчины, женщины и дети.

Хотя охота давала меньше продуктов питания, чем земледелие или рыбный промысел, она была важна, поскольку шкуры и меха были необходимы для изготовления одежды. Принимая во внимание относительно замкнутую популяцию в местах расположения ирокезоязычных поселений, дичи и пушнины там было недостаточно, и поэтому в поисках добычи охотничьи отряды были вынуждены осуществлять походы на значительные расстояния. Например, охотясь на оленей осенью и в конце зимы, гуроны обычно организовывали партии из нескольких сотен человек, совершавших длительные путешествия на юг или восток от собственных домов. Имея преимущество за счет того обстоятельства, что белохвостый (виргинский) олень в это время года собирался в стада, мужчины-гуроны строили для поимки оленей V-образные изгороди высотой 2,7 м (9 футов) и длиной около полумили. Загнанные в эти ловушки олени уничтожались в огромных количествах. Во время охоты в период поздней зимы некоторое количество женщин могло сопровождать мужчин для того, чтобы помогать в разделке туш и обработке шкур. Поскольку оленина хранилась плохо, некоторое ее количество коптилось, но бо́льшая часть добытого мяса съедалась незамедлительно. Однако жир и шкуры доставлялись домой в деревни. Конечно, для лучшей сохранности съестных припасов ирокезоязычные народы придумали разные способы приготовления и хранения продовольствия. Женщины высушивали урожай с полей и хранили его на настилах или подвешивали под потолком жилищ. Рыбу сушили на солнце или коптили, а затем закладывали в емкости из древесной коры.

Возможно, наиболее примечательная разница между северными охотниками и более южными земледельцами заключалась во внешнем виде жилищ, в которых обитали ирокезоязычные племена, потому что это были народы длинных домов. Типичный дом гуронов достигал 30 м (100 футов) в длину и от 7,5 до 9 м (25–30 футов) в ширину. Он воздвигался на каркасе из жердей, вкопанных в землю по внешнему периметру, наклоненных под определенным углом и связанных вместе в центре, покрытых корой, обыкновенно корой кедра. Закрытые настилы для хранения продовольствия и дров были пристроены по одну или обе стороны длинного дома, а внутри по периметру стен была сделана приподнятая платформа. Ближе к центру полки для хранения были привязаны к большим жердям, и здесь обитатели размещали горшки, одежду и прочие пожитки. Также недалеко от центра жилища находился ряд очагов на расстоянии около 6 м (20 футов) друг от друга. В больших поселениях дома для защиты окружались частоколами.

Кроме строительства более крупных и более долговечных жилищ, чем те, которые имелись у северных охотников, ирокезоязычные племена изготавливали более удобные для торговли, войны и ловли рыбы каноэ – эти лодки могли перевозить пять или шесть человек и их имущество по суровым, глубоким водам залива Джорджиан-Бей и крупных рек. Это показывает, что племена, говорившие на ирокезских языках, в том числе гуроны, до европейского вторжения были вовлечены в регулярную торговлю со своими соседями. Для такого обмена существовал серьезный базис, поскольку у них имелись значительные излишки кукурузы, однако мех и дичь в непосредственной близости к их деревням найти было сложно. Их северные соседи высоко ценили кукурузу и, как правило, имели для обмена меха, превосходное качество которых определялось более суровым климатом северных лесов. Потому неудивительно, что ко времени появления европейцев между индейскими племенами уже велась оживленная торговля. Кукуруза, табак и плетеные изделия стабильно фигурировали среди предметов, вывозимых из Гуронии, расположенной на южных берегах залива Джорджиан-Бей; пушнина, сушеная рыба, мясо и зимняя одежда проделывали этот же путь в обратном направлении.

Гуроны были заинтересованы в развитии торговли и по другим причинам. Они собирали у себя больше имущества, чем их соседи-алгонкины, частично в результате более оседлого образа жизни. Хотя они не поощряли индивидуального накопления богатств, каждая группа родственников добивалась материального благосостояния сообща, чтобы подтвердить или улучшить свой общественный статус. Это осуществлялось посредством перераспределения богатства, полученного прежде всего путем торговли между всеми другими членами сообщества. Понятно, что такие торговые связи ревниво охранялись членами родственной группы, которые либо развивали, либо наследовали их. В целом же группа, члены которой первыми установили тот или иной торговый контакт, удерживала права на него, однако они могли сдать эти права «в аренду» или передать другим группам.

Сообщество «длинного дома» было сложным и более высокоорганизованным по сравнению с нуклеарной55 семьей племен, говорящих на алгонкинских и атапаскских языках. В длинном доме проживала большая семья, которая состояла из женщины и ее дочерей или из группы сестер вместе с их мужьями и детьми. Родство считалось по женской линии, и вновь созданная семья обычно предпочитала остаться в доме матери.

Политическая жизнь была организована вокруг клана, который состоял из всех тех больших семей деревни, которые претендовали на то, что ведут свое происхождение от общего предка женского пола. В зависимости от размера поселения в нем могли быть представлены один или несколько родов, и каждый из них носил имя одного из племенных кланов: Медведь, Ястреб, Черепаха и т.д. В более крупных деревнях «длинные дома», принадлежащие семьям одного и того же клана, обычно стояли рядом. Даже люди, жившие в разных поселениях, но носившие одно клановое имя, признавали символическое родство друг с другом, хотя браки между членами клана воспрещались.

У каждого клана было по два руководителя – вождь мирного времени и военный вождь. Из этих двоих вождь мирного времени являлся более важным и занимался всеми проблемами обыденной жизни. Военный предводитель, или военный вождь, находился в большом почете только в периоды конфликтов. Тогда его обязанностью было собрать отряды, осуществлявшие набеги и кровную месть, которая была обычной для обитателей поселений за пределами Гуронии на юге, особенно живущим южнее озера Онтарио. Как правило, военные отряды, составленные из близких родственников павших членов рода, нападали на противостоящие поселения для того, чтобы осуществить возмездие. Конфликты бывали более или менее продолжительными, но в результате сражений погибало относительно немного людей. Вместо этого мужчин, женщин и детей брали в плен, где мужчин обычно подвергали пыткам, а женщин и детей принимали в племя, чтобы заместить выбывших соплеменников. Безусловно, до появления европейцев полного уничтожения деревень и родственных групп обычно никогда не происходило.

Повседневными делами поселения управляли деревенские советы, составленные из гражданских предводителей из различных кланов. Один из этих членов совета выступал в качестве представителя деревни, однако все упомянутые предводители обладали равным положением и не обязаны были подчиняться решениям других членов совета. Управление деревней осуществлялось на основе политики согласия; помимо членов совета его заседания посещали уважаемые за свою мудрость старейшины, принимавшие участие в обсуждениях. Члены совета исполняли общественные функции, координировали планы общинного строительства и решали споры.

Каждое поселение гуронов принадлежало к одному из пяти различных племен, составлявших Конфедерацию гуронов. Каждое племя контролировало определенную часть гуронской территории и управлялось племенным советом гражданских предводителей из деревень этой области. Как и в случае членов деревенского совета, все члены племенного совета находились в одинаковом положении, но только один выступал как представитель всей группы. Каждый из членов племенного совета обладал определенными наследственными обязанностями, например защищать торговые пути своего рода. Члены племенного совета преимущественно занимались делами нескольких поселений и межплеменными делами. Над племенными советами стояла Конфедерация, которая, очевидно, включала всех участников соответствующих племенных советов. Конфедерация гуронов стремилась сохранять дружественные отношения между пятью племенами и координировала торговые и военные вопросы. Такие дипломатические и политические сношения не могли быть простыми, но организация управления племен гуронов явно позволяла им успешно руководить делами внушительного по численности населения (около 25 тыс. человек в начале XVII в.), пока европейцы не вызвали в рядах гуронов невиданный раскол, с которыми они были не в состоянии справиться.

Жизнь гуронов была наполнена общественными и частными праздниками. Самые большие из них происходили во время ежегодного собрания совета Конфедерации и при введении в должность новых вождей. Мужчины и женщины также устраивали праздники в честь множества личных событий, а всеобщие празднования сопровождались яркими плясками, играми и пиршеством. Наиболее важная из всех церемоний гуронов – это десятидневный Праздник мертвых56, отмечавшийся пышными процессиями и пирами после каждой смены местоположения деревни. Монах Сагар описал эту церемонию в мельчайших подробностях; судя по списку предметов, сложенных в общую могилу, очевидно, что влияние европейцев уже трансформировало жизнь гуронов:

Сагар подчеркивает, что Праздник мертвых играл важную роль в обществе гуронов: «За счет этих церемоний и этих сборищ они создавали новые дружеские отношения и союзы между собой, говоря так: как кости их усопших родственников и друзей собирались воедино и пребывают в одном месте, так же и они сами должны были жить вместе в таком же единстве и гармонии».

Богатый мир духов проникал и в повседневную жизнь. Наиболее почитаемым в гуронском пантеоне был Небесный Дух, который управлял погодой и помогал людям, если они нуждались в этом; менее важные духи, Старцы, также обладали способностью влиять на людей. Все ирокезоязычные племена взывали к этому миру духов, чтобы они поспособствовали им в их экономических и военных устремлениях, и они были также очень заинтересованы в помощи духов при излечении от болезни. Гуроны, например, верили, что существовали три главные причины недомогания – естественные причины, колдовство и неудовлетворенные желания души человека, – и обращались к магическим лекарям и сообществам целителей, чтобы справиться с этими проблемами. С тех пор как сны стали рассматриваться как язык души, шаманы уделяли им особое внимание в процессе исцеления больных: выбирая подходящий для каждого случая ритуальный обряд, они эффективно справлялись с распространенными эмоциональными переживаниями. Церемонии врачевания часто были, в сущности, разновидностью индивидуальной и групповой психотерапии.

Равнинные охотники на бизонов

Пожалуй, ни один из аборигенных народов Канады XIX в. не захватывал воображения европейцев больше, чем вооруженные всадники – кочевники прерий и граничивших с ними лесов. Эти племена и их южные соседи на тех территориях, которые ныне принадлежат США, в недолгий период своего расцвета были внушительной военной силой, и для многих они символизировали исконных жителей Канады незапамятных времен. Однако жизнь племен Великих равнин резко отличалась от жизни аборигенных народов, обитавших в любом другом месте. Более того, лошади и ружья, которые стали неотъемлемой частью культуры равнин в XIX в., были заимствованы у европейцев. Даже сегодня трудно говорить о том, трансформировали ли фундаментально эти два европейских элемента жизнь племен Великих равнин или просто усилили их более древние традиции.

Задолго до того, как обитатели этих территорий завладели лошадьми и огнестрельным оружием, они были прекрасными охотниками и придумали множество эффективных способов для преследования бизонов – по причине почти полного отсутствия в тех местах прочей крупной дичи. Задача охотников становилась относительно простой за счет того, что каждый год бизоны собирались вместе на одних и тех же зимних и летних пастбищах и перемещались туда и обратно между ними по хорошо протоптанным тропам. Если модель поведения этих животных менялась, это обычно являлось следствием легко определяемой причины, такой как осенние пожары, уничтожившие корм на будущую зиму, или необыкновенно мягкая зимняя погода, которая побуждала стада оставаться в открытых прериях. В большинстве случаев индейцы знали об этом заранее и могли предпринять соответствующие контрмеры, для того чтобы не остаться без пропитания.

У охотников были различные стратегии для облавы на летние и зимние стада. Летом наиболее эффективной была загонная охота близ крутого обрыва. Она привлекала большие группы аборигенов, как правило, включающих женщин и детей старшего возраста, вместе старавшихся вынудить стадо броситься с обрыва; высота не должна была оказаться слишком большой, но как раз достаточной, для того чтобы животные покалечились во время падения. Загонщики распределялись вокруг места охоты в V-образном порядке. Для защиты они часто стояли за естественными или рукотворными укрытиями из кустарников или камней. Наиболее умелые охотники подбирались к стаду сзади и приводили его в движение к крутому обрыву, в то время как другие на флангах издавали достаточно сильный шум, чтобы заставлять животных двигаться вперед. Часто траву в прериях поджигали, для того чтобы направить бизонов туда, где их ждала смерть; это было одной из причин частых пожаров. Использование огня было эффективно, однако охотники не имели возможности контролировать число убитых животных и часть туш терялась.

Места для загонной охоты (известные как «бизоньи прыжки») эпохи, предшествующей контакту с европейцами, были широко разбросаны по прериям. Достоверность существования таких мест наглядно подтверждают находки археологов, которые предполагают, что они использовались на протяжении тысяч лет. Например, на раскопе в местечке Галл-Лейк в провинции Саскачеван находится слой бизоньих костей глубиной 4,5 м (15 футов).

Охотники равнин также использовали технику «окружения», которую описал в 1691 г. служащий КГЗ Генри Келси, один из первых европейцев, посетивших прерии: «Когда они замечают огромное стадо животных, мужчины окружают их <…> они загоняют их в более маленький круг, все еще удерживая животных в середине и обстреливая их, пока те не вырвутся в том или другом месте и не уйдут прочь». Эта техника, вероятно, наиболее часто использовалась в тот момент, когда отряды охотников были на пути к своим летним стоянкам или возвращались оттуда: загонная охота устраивалась в основном в тот период, когда индейские племена находились в своих больших летних стойбищах.

Зимой преимуществом для охотников становилось то обстоятельство, что стада искали убежища. В тех местах, которые часто посещались их добычей, охотники сооружали ограждения, известные как загоны (pounds). Торговец мехами А. Генри наблюдал такой загон в действии во время зимнего посещения ассинибойнов Саскачевана в 1776 г. Его записи окрашены восхищением, поскольку, как и круговая охота, такая стратегия требовала и умения, и отваги. Если стадо испугается, охотники рисковали быть растоптанными.

Вне зависимости от способа охоты, после ее окончания руководивший ею старейшина подавал сигнал к разделу добычи. Женщины снимали шкуры, разделывали туши и готовили мясо. Летом они откладывали значительное количество мяса для последующего употребления: мясо высушивалось и растиралось в порошок; жир вытапливался и помещался в бизонью шкуру или емкость из сыромятной кожи (или парфлеш) для охлаждения; мясо в виде порошка и разогретый жир смешивались для приготовления пеммикана. Часто в качестве приправы для этой сильно концентрированной, питательной смеси использовались саскатунские ягоды59.

Охотились и на другую дичь, в особенности на благородных оленей. Эти крупные животные весом до 500 кг (1,1 тыс. фунтов) обитали на поросших лесом границах лугов, и мужчины охотились на них зимой всякий раз, когда не появлялись бизоны, используя оленьи шкуры для пошива одежд. Равнинные племена, включая некоторых из ассинибойнов, кайна, кри и анишинабе (оджибве), которые недавно пришли в те края из лесов, любили мясо американского лося. Лугового волка (койота) и бобра промышляли как из-за их шкур и меха, из которых изготавливали зимнюю одежду, так и для пропитания. В сезон всегда с радостью охотились на водоплавающую птицу. Кроме охоты на крупную и мелкую дичь некоторые равнинные племена ранней весной и осенью занимались рыбной ловлей. Ассинибойны и кри, например, во время весенних разливов вылавливали большое количество осетра путем строительства запруд в самых важных для этого местах таких крупных рек, как Ред-Ривер и Ассинибойн. Исконные жители равнин, такие как черноногие, напротив, не имели пристрастия к рыбе. В действительности их неприязнь к рыбе была настолько явной, что черноногие из Южной Альберты говорили служащему КГЗ Мэтью Кокингу, что они не будут сопровождать его до Фактории Йорк на побережье Гудзонова залива, поскольку этот путь им пришлось бы проделать в каноэ и питаться по дороге рыбой.

Хотя пища индейских племен Великих равнин было очень богата белками и жирами, в ней присутствовали также овощи и фрукты, особенно дикорастущий в прериях турнепс и разнообразные ягоды, наиболее важной из которых была саскатунская ягода. Все это собиралось в больших количествах и высушивалось для последующего использования. Жившие в южной части Манитобы ассинибойны и кри посредством торговли получали еще дикий рис: земли к востоку от реки Ред-Ривер являлись северо-западной границей ареала произрастания дикого риса, поэтому ассинибойны и кри приходили в деревни обитавших в бассейне верхнего течения реки Миссури манданов за сушеной кукурузой. Манданы тоже были охотниками, но выстроили торговую империю, основанную на продаже излишков кукурузы.

Основой благосостояния равнинных племен оставались бизоны. По поводу ассинибойнов А. Генри отмечал:

Несмотря на то что женщины всех равнинных племен прерий были искусны в выделке и росписи бизоньих шкур, их соседи манданы, ведущие более оседлый образ жизни на расположенных южнее территориях, более всех выделялись в изобразительном искусстве и прославились своими изделиями из перьев и шерсти. Ассинибойны и равнинные кри высоко ценили изделия рукодельниц из племени манданов, так же как и ремесленные изделия, которые манданы получали от племен, живших на западе и юго-западе. Так, по хорошо налаженным торговым путям на север вместе с сушеной кукурузой плыли из деревень манданов в канадские прерии разрисованные шкуры, накидки из бизоньих шкур и украшенные перьями головные уборы. В обмен равнинные ассинибойны и кри отправляли на юг манданам шкуры без рисунка, накидки и сушеные продукты питания. Очень вероятно, что важной частью экспорта на юг была также пушнина, поскольку манданы жили за пределами области добычи высококачественных мехов.

Хотя ассинибойны и кри, пришедшие в прерии и парковые леса относительно недавно, изготавливали каноэ из коры, манданы, осевшие на лугах раньше и охотившиеся на бизонов, не занимались таким ремеслом. Вместо этого они использовали так называемые «бычьи лодки» – овальные суда из шкуры бизона, растянутой на раме из небольших деревянных шестов. «Бычьи лодки» не предназначались для плавания на большие расстояния; они изготавливались для людей, которые в основном передвигались пешком и нуждались в лодках только для переправы через реки. Во время таких пеших переходов странствовавшие по Великим равнинам люди полагались на собак как на вьючных животных. Будучи привязанной к волокуше, одна собака могла перевозить 35 кг (75 фунтов) груза – эквивалент бизоньей шкуры, предназначенной для покрытия жилища.

Общество равнинных индейцев было основано на семейных отношениях, однако практиковалась и полигамия; мужчины высокого статуса обычно имели нескольких жен, которые, как правило, приходились друг другу сестрами. Зимние деревни на равнинах обладали приблизительно такими же размерами, что и летние стоянки лесных отрядов – от 100 до 400 человек, и они размещались в убежищах, образованных рощами. Нам сегодня сложно вообразить, каково было пережить на такой стоянке зимний буран, когда и люди, и бизоны отчаивались найти убежище. Тот же А. Генри оставил нам яркое свидетельство. Расположившись на ночлег по пути к зимней деревне вождя Большая Дорога, находившейся в Центральном Саскачеване, Генри и его индейские спутники были застигнуты вьюгой:

Благополучно достигнув однажды деревни, где жил вождь Большая Дорога, А. Генри обнаружил, что его хозяин щедр и гостеприимен. Купец был вовлечен в праздники и развлечения, которые были обыденной частью деревенской жизни зимой. Безусловно, он остался совершенно доволен своим посещением племени:

Распределение обязанностей жителей деревни в зимнее время было прерогативой вождя и совета старейшин, в основном тех, кто считался наиболее способным к управлению. Как и в случае с ирокезами, решения совета обычно принимались на основе консенсуса и реализовывались путем убеждения, хотя иногда применялась и сила. В летний период ситуация была несколько иной, поскольку стоянки были часто так же велики, как и крупнейшие гуронские деревни, насчитывавшие свыше тысячи человек. Понятно, что общественный контроль и охрана деревни были тогда необходимы, особенно в то время, когда планировалась и организовывалась массовая охота на бизонов; кроме того, поселение должно было всегда быть готовым к обороне, поскольку лето было временем масштабных межплеменных конфликтов. Таким образом, племенной совет, состоящий из старейшин зимних отрядов, должен был обратиться к одному из мужских военных или охранных союзов, чтобы при необходимости обязывать членов племени к исполнению своих распоряжений.

Для мужчин и женщин союзы в равной степени были важной частью социальной жизни Великих равнин и помогали объединять воедино большие группы людей. У мужчин, которые весьма отчетливо осознавали свой общественный статус и упорно боролись за свое социальное положение, военные союзы или отряды по поддержанию порядка были четко структурированы для получения более высокого статуса. Членство в союзе было доступно только избранным, а войти в сообщество самых высокочтимых людей могли только те, кто имел наибольшие богатства и наивысший личный статус. До появления европейцев одним из наиболее значимых проявлений зажиточности была типи61, сделанная из десяти–двенадцати бизоньих шкур; самые лучшие жилища были богато украшены. Ясно, что в поиске богатства и положения мужчины были очень зависимы от своих жен, которые выполняли большую часть ручной работы. Хотя охотники убивали бизонов в огромных количествах относительно легко и поэтому припасы наиболее часто используемых видов сырья были легкодоступны, переработка этих материалов в предметы домашнего обихода была занятием иного рода. Для такой работы охотник нуждался в жене, а еще лучше не в одной, и в дочерях. Неудивительно, что усовершенствование охоты в результате обретения лошадей и оружия было тем самым фактором, который стимулировал рост количества полигамных браков и числа жен, которых мог содержать мужчина.

Сегодня мы назвали бы общество племен Великих равнин как общество мачо. Положение индивида в значительной степени покоилось на военной доблести и храбрости, продемонстрированных в отчаянных набегах. В XVIII в. знакомство с лошадью через испанцев привело к резкому росту количества племенных набегов, поскольку налеты организовывались с целью захвата ценных животных других племен; из-за расстояний, покрываемых лошадьми, и приобретения в конце XVII в. огнестрельного оружия мужская смертность заметно выросла. А уменьшение количества мужчин стало другой причиной полигамии.

Наиболее важным событием в религиозной жизни племен Великих равнин был ежегодный обряд Пляски Солнца, известный также как Пляска Жажды, поскольку его участники избегали употребления напитков. Равнинные племена почитали солнце как главное воплощение Великого Духа. Обряд, как правило, проводился в июле или августе, в зависимости от охоты на бизонов, которая специально предпринималась для того, чтобы получить необходимое продовольствие для изысканных пиршеств. Церемония продолжалась три дня; в течение этого времени участники праздника плясали, а шаманы демонстрировали свои магические навыки. Потреблялось большое количество мяса, в особенности горбов и языков бизонов. Как и ирокезский Праздник мертвых, Пляска Солнца народов Великих равнин был крупнейшим праздником обновления природы, который в зените лета собирал вместе семьи и связанные между собой зимние племенные отряды.

Рыболовы и торговцы Западного побережья

Племена Западного побережья были наиболее активными торговцами среди аборигенных народов Канады. Служащий КГЗ Уильям Браун называл одну группу – бабинов62 – «заядлыми торговцами рыбой». Комментарий Брауна в равной степени отражает разочарование и восхищение, которые ощущали многие коммерсанты, т.е. двойственное отношение, характеризовавшее всю торговлю европейцев с народами Западного побережья до XX в. С одной стороны, он знал, что бабины, как и их соседи, были упрямыми, искушенными и очень опытными торговцами – до такой степени, что иногда Брауну приходилось прибегать к тактике твердой руки. С другой стороны, он невольно восхищался их талантом, и его комментарий представляется скорее высказыванием одного купца по поводу других купцов.

Браун быстро понял ситуацию, когда он назвал им цену, которую он был готов заплатить за большого лосося. В ответ бабины «дали нам понять, что нам не следует рассчитывать на каких-либо крупных рыбин, так как они привыкли к тому, что люди здесь соглашались на их собственные цены». Жители прибрежных деревень все контролировали. Именно они диктовали условия, и когда европейцы появились на Западном побережье, бабины отстаивали свои традиционные торговые связи, стравливая одну группу завоевателей с другой, будь то служащие КГЗ, русские или американцы.

Нигде в Канаде ландшафты не были более разнообразными, а культура более сложной. Пищи было в изобилии. И торговля, и жизнь зависели от лосося, хотя по всему побережью водилась также морская выдра, котик, калан, кит, а также палтус. Однако в то время как все пять разновидностей лососевых водились в изобилии по нижним течениям рек, близ океанского берега, только нерка, идя на нерест, проплывала огромные расстояния от побережья к верховьям больших рек. Таким образом, если прибрежные рыболовы могли обычно выловить достаточно рыбы для собственных потребностей, то вблизи верховьев таких крупных рек, как Скина и Фрейзер, этого не происходило, потому что там улов зависел от размера косяков нерки. И такую неопределенность осложняли случайные колебания размеров рыбных косяков, часто обусловленные оползнями, уничтожавшими места рыбной ловли и изменявшими русла рек. В результате коренные жители внутренних областей должны были больше полагаться на охоту, нежели их соседи, обитавшие вдоль побережья.

Лосося ловили множеством способов. Сети и запруды были наиболее эффективны там, где установить их позволяла география местности; в более узких каньонах использовались остроги с длинными ручками и сачки. Женщины обрабатывали рыбу, сохраняя большое ее количество на зиму за счет копчения и сушки. Когда в 1793 г. Александр Маккензи пересекал континент от озера Атабаска с целью достичь Тихого океана, он был радушно принят племенем белла-кула. Он наблюдал за женщинами, приготовлявшими лосось, и отмечал, что при этом ничего не выбрасывалось:

Более жирная рыба – нерка – была наиболее пригодна для копчения, а менее жирная – кета – для сушки. Приготовленный лосось помещался в кедровые короба и сохранялся в потайных местах, где до него не могли добраться хищники.

Эвлахон (элуахон), или «рыба-свеча»63 – исключительно жирная рыба, и полученный из нее жир в равной степени использовался для употребления в пищу и освещения. Наиболее известным местом добычи эвлахона была река Насс; жители Западного побережья не только придумывали способы добычи жира из этой рыбы, они также могли настолько хорошо его упаковать, что можно его было перевозить на длительные расстояния. Результатом явилась широкая торговля жиром внутри континента по гористым, иногда опасными путям, которые получали название «смазанных жиром троп» (grease trails).

В густых дождевых прибрежных лесах обитало относительно немного дичи, но в глубине континента охота шла лучше. В районе, который граничит со средним и верхним течением реки Скина, племена гитксан (говорящие на языке цимшиан) и бабины (говорящие на языке атабаскской группы) посвящали значительное время охоте на горного козла, который ценился из-за шерсти и рогов; медведя и бобра, который был излюбленной ритуальной пищей. Племя цимшиан охотилось как на бобра, так и на лесного сурка из-за меха этих животных. Поскольку западные пределы распространения бобров ограничивались прибрежными горами, в этом районе их водилось немного, и индейцы бережно распоряжались этим драгоценным ресурсом.

Помимо рыбы и дичи, к западу от Скалистых гор росло великое множество видов ягод. Особенно популярными были черничные «пироги», и они служили одним из основных предметов торговли между племенами внутренних районов и жителями прибрежных деревень. Женщины делали начинку для пирогов, высушивая и дробя ягоды, а затем помещая их в кедровый короб и варя там с помощью раскаленных камней. Приготовленные таким образом ягоды распределялись по основе из вареного листа «скунсовой капусты»64 или листьям американской малины65, разложенным на сделанной из кедра сушильной сетке. Слабый огонь горел под сеткой до тех пор, пока все ягоды не просыхали должным образом. Затем женщины закатывали ягоды в трубку, через ее центр пропускалась палочка, и сверток подвешивался в теплом месте, пока все ягоды не будут совершенно сухими. Затем рулеты приплющивались, разрезались на части и упаковывались в кедровые короба для продажи. Когда они предназначались для домашнего употребления, их оставляли целыми.

Богатая культура аборигенных народов Западного побережья во многом основывалась на прекрасно обработанной древесине кедровых деревьев. Они были искусными плотниками, и среди всех жилищ, построенных индейцами Канады, их дома из кедровых досок были наиболее прочными и долговечными. Александр Маккензи восхищался сложностью и организованностью таких домов, когда посещал деревню Нускулст (Великая Деревня) племени белла-кула. Хорошо отстроенные дома, в которых проживало по несколько семей, были похожи на «длинные дома» ирокезов:

Для путешествий по морю племена прибрежной зоны строили каноэ, которые были самыми большими, наиболее искусно сделанными и богато украшенными по сравнению с каноэ всех прочих индейских племен. Александр Маккензи описывал одно увиденное им каноэ, «раскрашенное в черный цвет и декорированное белыми фигурами рыб различных видов. Верхняя кромка борта от носа до кормы была покрыта зубами каланов». Массивные кедровые деревья, свалить которые без металлических инструментов уже было достижением, затем выдалбливались и превращались в каноэ длиной от 10,5 до 21 м (35–70 футов); одни – достаточно узкие и быстрые – предназначены для войны, другие – достаточно широкие – для торговли. Груженные провизией и семью десятками человек, эти суда, способные плавать в открытом океане, могли путешествовать вдоль берега на несколько сот миль. Боевые каноэ могли достигать длины прибывавших к Западному побережью европейских кораблей. Флотилии из таких грозных лодок, набитых воинами-индейцами, были настолько пугающим зрелищем, что торговые корабли обычно бросали за борт специальные сети, мешавшие лодкам причалить к их бортам.

Мужчины и женщины носили накидки, сделанные из кож, полосок кроличьего меха или сплетенные из коры желтого кедра66. Подобно своим северным соседям, тлинкиты Аляски и цимшиан ткали украшенные узорами одеяла из шерсти дикого горного козла. Однако такие одеяла имелись только у наиболее влиятельных индейцев: сложные узоры были очень трудны и требовали много времени для изготовления. По сути, они символизировали высокий статус и стали ценными предметами обихода. В дождливую погоду обитатели Западного побережья использовали сплетенные пончо и украшенные шляпы конической формы из кедровой коры. Для холодной погоды они шили рукавицы и накидки из меха калана и шкурок других пушных животных (первые европейские путешественники стремились приобрести накидки из каланьего меха, так же как и верхнюю одежду из бобра, которые носили аборигены северных лесов). Едва ли удивительно, что наиболее важным предметом домашней обстановки был украшенный короб из гнутой древесины, используемый как для хранения вещей, так и для сидения.

Так же как у ирокезов, экономическая и общественная организация жителей поселений Западного побережья была основана на родственных связях клана и рода. Однако деревни действовали независимо друг от друга; в отличие от ирокезской традиции на Западе не существовало племенных союзов. Иногда расположенные по соседству поселения работали вместе или выступали союзниками в сражении, однако эта совместная деятельность была совершенно добровольной. Так или иначе, каждая деревня включала в себя один или несколько родов, а каждый дом в ней был местом обитания рода, т.е. нескольких связанных между собой семей. На севере семьи вели родство по женской линии, на юге – по мужской; а среди индейских народов центральной части Тихоокеанского побережья – по обеим линиям. Домохозяйство удерживало права на определенные рыбные и охотничьи угодья, которые были четко очерчены, а доступ к ним зорко контролировал глава дома или рода. Отчасти по этой причине первые европейские торговцы по достижении земли племен гитксан и вет‘сувет‘ен (вицувитен) воспринимали глав отдельных домов как «зажиточных людей». В действительности же эти главы регулировали не только доступ чужаков на свои охотничьи территории, но также занятия охотой и рыбной ловлей и своих домочадцев. Торговец КГЗ Уильям Браун установил, что у бабинов распоряжением «зажиточных людей» половина взрослых мужчин была исключена из процесса установки ловушек для охоты на бобра. Таким способом природные ресурсы использовались с осторожностью.

Возможно, наиболее примечательное отличие социальной жизни племен Западного побережья от всех прочих канадских аборигенов – это их наследственная иерархия, деление на три группы. Вождями становились люди знатного происхождения; ниже их по статусу находились общинники, составлявшие основную массу населения; и на самом дне оказывались рабы, которые, как правило, были пленниками или потомками пленников. Положение в обществе определялось происхождением – за исключением рабов, попавших в такую ситуацию из-за военных неудач своего племени. Отдельные группы привилегий и обязанностей ассоциировались с наследственными титулами и статусами; они включали право использования некоторых символов в декоративном искусстве. Передача титула производилась открыто путем одной из наиболее известных социальных практик индейцев Северной Америки – потлача67. Некоторые из этих обрядовых празднеств были исключительно увеселительными. Посредством потлача противостоящие друг другу вожди также утверждали новую общественную иерархию и обретали новые статусы. Во время церемонии потлача новый обладатель титула раздавал дары, собранные для этой цели с помощью своих родичей, всем приглашенным гостям. Принятие даров этими свидетелями церемонии было символом принятия ими нового порядка вещей, это было особенно необходимо в процессе передачи прав и обязанностей от одного поколения к другому.

Кроме того, что потлачи играли центральную роль в поддержании социального устройства, они также выполняли важную экономическую функцию. Обитатели Западного побережья страстно искали богатства, чтобы поддерживать и повышать свой социальный статус. Как и гуроны и племена Великих равнин, они использовали торговлю в качестве одного из способов разбогатеть. Имущество, как приобретенное посредством торговли, так и то, что было изготовлено местными ремесленниками, перераспределялось в общине на церемонии потлача. Иногда эти церемонии устраивались также жителями одной деревни для соседнего поселения, которое испытало какое-то экономическое бедствие, например неудачу в рыбной ловле.

В XIX в. церемонии потлача снискали дурную славу у иммигрантов из Европы, поскольку вожди индейских племен временами боролись друг с другом за общественное положение в так называемых «войнах собственности» (potlatch wars)68, где один из соперников пытался раздать или уничтожить большее количество имущества, чем его противник. Есть веские основания полагать, что после прибытия европейцев «войны собственности» стали более частыми и это явилось следствием их разрушительного воздействия на привычный уклад жизни индейцев. «Война» могла была быть вызвана тем, что деревня меняла местоположение, чтобы находиться ближе к торговой фактории, или ее причиной могла стать смертоносная эпидемия либо рост оборота европейских и американских товаров. Посредством потлача аборигенные народы пытались создать новую социальную иерархию.

Наряду с любовью к праздникам племена Тихоокеанского побережья получали огромное удовольствие от азартных игр. Действительно, у большинства индейцев Канады были свои любимые азартные игры. По свидетельству торговцев КГЗ, среди инцейцев карриер69 «наиболее распространенная игра представляет собой набор из 50 небольших, аккуратно отполированных палочек <…> размером с иглу дикобраза. Некоторое количество этих палочек имеют красные линии, прочерченные вокруг них, и первый игрок выкатывает на сухую траву такое их количество, какое сочтет нужным, а противник, проверяющий их число и наличие отметки, принимает решение о том, проигрывает или выигрывает». В ходе игры часто возникали сложности: «Они помешаны на азартных играх. Для наблюдения за тем, чтобы партии игрались честно, избираются судьи, однако игра редко завершается мирно». Ставки в виде одежды, обуви, луков и стрел и другого имущества были высоки, и поэтому игроков поддерживали большие компании.

В религиозной жизни племен Западного побережья преобладали зимние ритуалы. В самом деле, у племени квакиутль зима рассматривалась как сакральное, или «сокровенное» время года, а прочая часть года считалась «мирской». Зимние церемонии проводились многими тайными союзами (только у одних квакиутлей их было восемнадцать). Такие союзы обладали жесткой иерархией, их члены были одного пола и социального положения. Каждый союз имел мифического прародителя, и его члены строго охраняли собственные секреты. Новые члены союза, которые получали места в нем по наследству, проходили посвящение на сакральных плясках, происходивших зимой и организованных под пристальным надзором распорядителя церемоний. Посмотреть на танцоров, выступавших в искусно сделанных костюмах (включая вырезанные из дерева маски) и отличавшихся большим драматизмом и театральностью, приглашались целые деревни. Такие коллективные ритуалы отличались от личностных духовных практик большинства индейских племен других областей Канады, однако их цели были одинаковы – обеспечить защиту оберегающих духов для проходившего инициацию человека.

Помимо красочного обрядового аспекта духовной жизни, члены племен Западного побережья, аналогично аборигенным народам по всей Канаде, участвовали во множестве более простых повседневных практик и ритуалов, которые должны были демонстрировать глубокое уважение и почитание мира духов для того, чтобы обеспечить себе стабильное благосостояние. По вполне понятным причинам особенно почитался лосось. Когда Александр Маккензи посещал племена белла-кула, он не знал о многочисленных табу, которые должен был строго соблюдать. Его люди невольно нарушали некоторые из них.

Когда А. Маккензи захотел приобрести каноэ, чтобы продолжить свое путешествие вниз по течению реки в сторону Западного побережья, индеец племени белла-кула, к которому он обратился, долго отделывался отговорками. «Наконец я понял, что его несогласие вызывала только оленина, которую мы собирались везти в каноэ по их реке, поскольку рыба непременно учует мясо и покинет их, и тогда ему, его друзьям и родственникам придется голодать». Как только путешественник избавился от оленины, он с легкостью заполучил нужное ему каноэ.

На Западном побережье общество, культура, искусства и религиозные верования были тесно связаны. Украшения – и на дощатой обшивке носовой части каноэ, и на таких небольших предметах, как орудия труда, домашняя утварь или сосуды – служили не только эстетическим целям. Многие декоративные сюжеты представляли собой знаки «дома» или принадлежали к определенному роду, который контролировал их использование. В этом, как и во многих других характерных аспектах жизни племен Западного побережья, главный смысл заключался в обеспечении благополучия всех членов рода.

Охотники Арктики

В некотором отношении дилемма индейцев Западного побережья состояла в том, как избавиться от изобилия пищи и богатств. Инуиты арктических широт столкнулись с совершенно иной проблемой – выживанием. Из всех регионов Канады заселить Арктику аборигенам, несомненно, было труднее и сложнее всего. Ночи здесь длинны и темны, сопровождаются сильными холодами и метелями, а экосистема очень скудна и небогата.

Около 4 тыс. лет назад инуиты пришли из Сибири и заняли побережья арктических островов и материковую часть Канады к северу от границы распространения лесов. Они достигли больших успехов в изобретении способов и стратегии охоты на морских животных и тех, которые обитали в глубине континента на территории безлесной тундры, находящейся между арктической береговой линией и северной границей бореальных лесов. Прежде всего, они были охотниками на крупную дичь, хотя и дополняли свой рацион в зависимости от сезона птицей и рыбой. Наиболее часто промышляли (не считая морских млекопитающих) белого медведя, кольчатую нерпу и морского зайца-лахтака, моржа, нарвала и белуху. В тундре они охотились на тундровых карибу, медведей гризли, а в некоторых местах и на мохнатых мускусных быков. Волк, росомаха, заяц-беляк и песец обеспечивали инуитов теплыми мехами, равно как бобр и мускусная крыса дельты реки Маккензи. Они в больших количествах ловили арктического гольца, обитавшего и в пресных, и в морских водах, и озерную форель.

Чтобы кормиться в течение года добычей всех этих животных и рыб, большинство инуитов осуществляли сезонные миграции. Лето, особенно в июле и августе, было основным сезоном для китобойного промысла, в это время отряды инуитов разбивали стоянку на побережье. Осенью большинство аборигенов продвигались в глубь континента, чтобы заниматься ловлей арктического гольца – рыбы, которая обитала не в устьях рек, а выше по течению, и охотиться на карибу, имевших решающее значение для получения пропитания, костей и кож, из которых по большей части была сшита их зимняя одежда. Кожи карибу прекрасно носились зимой, поскольку шкуры этих животных были легкими, а шерстинки полыми, сберегающими тепло тела. Дошедшая до нас с тех времен настоящая парка70, помогающая выжить, и по сию пору входит в экипировку полярных летчиков местной малой авиации на случай аварии или нахождения на льду. С поздней осени и ранней зимы вплоть до весны большинство инуитов жили в становищах, расположенных недалеко от прибрежной линии или прямо на морском льду. Небольшие охотничьи отряды совершали постоянные вылазки из этих поселений в поисках тюленей и моржей, а после знакомства с европейцами – к местам установки ловушек на пушных зверей. С наступлением весны и увеличением продолжительности светового дня инуиты перемещались на рыболовецкие стоянки; там они делали во льду полыньи, для того чтобы захватить весенние косяки возвращавшегося в море арктического гольца.

В изобилии располагая соответствующими материалами, инуиты были сведущи в изготовлении оружия, средств передвижения и убежищ из оленьего рога, кости, бивней, дерева, кож, меха, снега и льда. Для охоты мужчины делали несколько видов составных гарпунов (т.е. гарпунов со съемными костяными наконечниками), деревянные приспособления для метания гарпунов и копий в птиц71, копья, остроги, обыкновенные и двояко изогнутые костяные луки с тетивой из сухожилий. В Западной и Центральной Арктике для изготовления лезвий ножей использовалась обнаруженная на поверхности земли чистая медь. Приспособления для рыбной ловли включали в себя костяные рыболовные крючки без зазубрин, мормышки, сети, рыболовные гребенки и копья; каменные или сплетенные из ивы запруды ставились по нижнему течению прибрежных рек, чтобы поймать арктического гольца в ловушку. Предметы, чаще употребляемые женщинами, – это улу, каменные и медные ножи с изогнутым лезвием, укрепленные рукояткой из кости или оленьего рога, скребки для обработки шкур и наборы для шитья, которые включали костяные иглы и наперстки. Орудия труда мужчин состояли из обоюдоострых кинжалов, сделанных из кости, бивней, камня и меди. Обстановка жилища включала в себя ящики, сделанные из дерева и слегка обработанного мыльного камня (стеатита), длинных, неглубоких ламп из стеатита для приготовления пищи на тюленьем жире и освещения жилища, а также инструменты для добычи огня посредством трения и сверл для изготовления орудий труда.

Одной из наиболее известных черт образа жизни инуитов были снежные дома (иглу), которые обычно использовались в центрально-восточной Арктике. Сооружались два типа иглу: с использованием ножей для резки снега, сделанных из кости или дерева, или же лопат для переворачивания снега. Небольшой домик около 1,5 м (5 футов) в высоту и 2,1 м (7 футов) в диаметре строился как временное прибежище на время зимних охотничьих экспедиций или переходов. Основное жилище для зимнего времени было значительно крупнее: 3–3,7 м в высоту (10–12 футов) и 3,7–4,5 м в диаметре (12–15 футов); такие иглу обычно занимали две или более семьи. Осмотрев небольшое иглу, построенное его проводником-инуитом Августом, исследователь Арктики капитан Джон Франклин в 1820 г. отмечал:

В более засушливой части территорий на Севере вокруг дельты реки Маккензи, а также на южном побережье Лабрадора обычным местом обитания семьи в зимнее время было наполовину уходящее в землю строение, представляющее собой деревянную раму, обшитую досками и покрытую обледеневшим дерном. В районе реки Маккензи в центре таких жилищ имелось открытое пространство, окруженное тремя жилыми отсеками, каждый из которых занимала отдельная семья. В теплые месяцы года отряды инуитов жили в палатках – конических или куполообразных, покрытых шкурами тюленей или карибу. Кроме таких жилищ некоторые племенные группы строили также кашим – крупные сооружения, покрытые снегом или шкурами, для проведения спортивных состязаний или обрядов.

У всех инуитов была схожая одежда (лишь с некоторыми местными особенностями). Верхняя одежда в зимнее время года представляла собой парку (как для мужчин, так и для женщин) вкупе со штанами (у мужчин) или кюлотами (у женщин), обычно сшитыми из кож карибу, и обувью с высоким до колена голенищем, сделанной из различных материалов, включая кожу тюленя, белухи, карибу. Женщины украшали одежды полосками шкур контрастных цветов, указывавшими на пол и возраст их обладательниц. Нательная одежда делалась из меховых шкурок и из такого теплого и мягкого материала, как гагачий пух. Зимой такие одеяния носились мехом внутрь; одежда для летнего периода по большей части представляла собой зимнюю нательную одежду, которую носили, вывернув мехом наружу.

Во время сезонных переходов инуиты пользовались несколькими видами средств передвижения. Для плавания по открытым водным пространствам применялось два типа судов – хорошо известный нам каяк и менее знакомый умиак. Большинство отрядов изготавливали каяки на одного человека. Деревянный каркас обтягивался кожей, чтобы охотник мог преследовать добычу вдоль кромки плавучих льдов или же поражать копьем карибу, переплывавших озера и реки. Плоскодонный умиак, также имевший обтянутый кожей деревянный каркас, мог взять на борт десять человек и до 4 т груза и предназначался для перевозки грузов и людей и охоты на крупных морских млекопитающих. Предназначенные для охоты среди плавучих льдов, такие лодки были относительно легкими и их было трудно проколоть благодаря тому, что их обтягивали прочными шкурами белухи или моржа; их можно было быстро вытащить на льдину, если судну угрожали перемещающиеся льды или раненое животное. Умиаки также использовались для перевозки стоянок инуитов, на севере Квебека собаки иногда помогали тянуть такие лодки против течения. Тогда два человека оставались на борту умиака, чтобы управлять им, а остальные гнали собачьи упряжки вдоль берега.

Зимой путешествовали преимущественно на нартах. Полозья, как правило, изготавливали из дерева, кости или оленьего рога, покрытых для облегчения движения ровным слоем грязи72 и льда; в начале дня полозья делались еще более гладкими за счет покрытия слоем свежей мочи. Тянувшие нарты собачьи упряжки были разного размера, однако большинство племенных групп не могли позволить себе содержать много голодных животных. Например, у инуитов коппер (китлинермиутов) муж и жена могли использовать только двух собак, чтобы помочь тянуть нарты. Собаки ценились также как вьючные животные: полностью нагруженная собака могла переносить от 14 до 18 кг (30–40 фунтов) и вдобавок волочить по земле жерди для установки палатки.

В некоторых отношениях инуитское общество было похоже на общество субарктических индейцев, оно основывалось на малой семье (мать, отец, дети, бабушки и дедушки). Тем не менее отдельная семья не могла быть полностью самостоятельной. По причине исключительной суровости климата и недостатка пищевых ресурсов семьи собирались в небольшие группы, чтобы облегчить совместную охоту, рыбную ловлю и сбор других продуктов питания. При охоте на тундрового карибу инуиты использовали многие из приемов атабаскских племен. Общими усилиями отряды охотников загоняли стада либо в озера и реки, где с каяков их добивали копьями, либо в тесные каменные загоны, где животных ожидали охотники с луками и стрелами. Зимой обитавшие в центральной и восточной Арктике инуиты охотились на льдинах на тюленей, используя метод «дыхательных лунок», который требовал небольшого числа охотников и собак. Собаки находили по запаху «дыхательные» лунки тюленей, многие из которых затем закупоривались, чтобы вынудить тюленей плыть к другой лунке, у которой ожидал один из охотников, стоявший на куске шкуры карибу позади преграды из снежных глыб, защищавшей его от ледяного арктического ветра. Весной тюленей выманивали на льдину охотники, ложившиеся на бок и подражавшие их движениям.

Китобойный промысел требовал совместных действий множества охотников. Больших китов били гарпунами, однако одним из наиболее ценных видов китов в Центральной и Восточной Арктике был небольшой белый кит (белуха), который появлялся у кромки морских льдов поздней весной, обычно оставаясь в неглубоких прибрежных водах заливов и устьях рек. С выгодой используя известные им повадки белухи, охотничьи отряды загоняли в ловушку и забивали копьями целые стаи этих животных. Совместные усилия требовались и для того, чтобы осенью выловить побольше арктического гольца во время осеннего хода рыбы, и большинство охотничьих групп сооружали поперек рек, впадавших в море, одно–два каменных заграждения.

В период охоты или сбора продуктов питания их участники сплачивались вокруг любого лидера, способного организовать такую деятельность лучше других. Главным исключением из подобной практики временного лидерства был глава поселения, первостепенной задачей которого была организация экипажей лодок для морского китобойного промысла. В дельте реки Маккензи эта должность переходила по наследству от отца к сыну, а в Квебеке она принадлежала людям, которые владели умиаком, были выдающимися охотниками и имели в своем роду статус, позволявший контролировать большое число родственников мужского пола. В других случаях за пределами семьи обычно не было формализованного лидерства.

В инуитском обществе мужчины устанавливали узы пожизненного товарищества. Они делили между собой ресурсы, а иногда и жен и гарантировали друг другу обоюдную поддержку и защиту. Описывая в 1821 г. свадебные обычаи инуитов-карибу западных районов Арктики, Джон Франклин отмечал: «Относительно брака эскимосы [инуиты], кажется, придерживаются восточного обычая. Как только рождается девочка, юноша, который желает заполучить ее в жены, приходит к палатке ее отца и предлагает себя в качестве будущего мужа. Если его принимают, то дается обещание, которое считается официальным обручением, а девочка отдается своему нареченному мужу по достижении положенного возраста». Помимо этих альянсов важной особенностью в целом общества инуитов был дележ; чтобы убедиться в его существовании, имелось множество формальных и строго нерегламентированных способов. Прежде всего, существовали правила распределения добычи после совместной охоты и рыбной ловли, тогда как обрядовые действия также обеспечивали раздачу членам группы скудных ресурсов.

До вторжения европейцев церемониальная жизнь инуитов была очень насыщенной, и для проведения празднеств и обрядовых процедур обычно обустраивали особые места или иглу. Самым распространенным был праздник плясок под барабан, во время которого мужчины по очереди плясали под стук большого барабана, внешне похожего на тамбурин, и пели каждый свою песню. Песни могли быть связаны с судьбой исполнителя или могли иметь сатирический характер, отчасти они служили способом выплескивания негативных эмоций. Во время этих плясок и по другим поводам инуиты принимали участие в играх и спортивных соревнованиях, от которых получали огромное удовольствие, в особенности от борьбы и кулачного боя, а также соревнований на демонстрацию силы.

Они разделяли присущую всем группам коренных народов Канады веру в то, что все предметы наделены душой или в них обитают духи. Чтобы не потревожить души пойманных животных или рыб, и до начала охоты, и после нее соблюдались ритуалы табу. В качестве посредников между общиной и миром духов выступали шаманы, однако в отличие от прочих индейских народов Канады они не были объединены в братства; кроме того, у инуитов отсутствовали хорошо разработанные религиозные церемонии, подобные Празднику мертвых, Пляске Солнца или зимним пляскам обитателей Западного побережья.

Простирающаяся от арктических широт до Западного и Восточного побережья Канада накануне начала контактов с европейцами была миром, в котором туземцы выработали тесную духовную и материальную связь с землей, конечно, сильно варьирующуюся в зависимости от географии и климата. Хотя различия в образе жизни аборигенов, обособленно живущих в самом сердце разных районов, были глубоки, в приграничных зонах эти различия становились менее четкими. Такое смешение и размывание культуры явилось результатом продолжающейся миграции племен, сезонных занятий, которые требовали от групп людей перемещений на новые места, и торговых контактов между регионами. То обстоятельство, что племена различных регионов смешивались друг с другом на границах своего обитания, очень облегчало европейцам исследование и первоначальное освоение страны. Европейцы могли легко пересекать границы обитания племен и вскоре поняли, что на любой территории могут рассчитывать на помощь туземцев, чтобы хорошо приспособиться к окружающей среде и узнать, какие богатства способна принести эта земля.

Вторжение европейцев

Разрушение исконного жизненного уклада туземцев явилось результатом европейской экспансии внутрь Североамериканского континента на четырех фронтирах, и захватчиков было много: на берегах залива Св. Лаврентия обосновались французы; по берегам Гудзонова залива и залива Джеймс – англичане; в Северной Мексике и на американском Юго-Западе – испанцы, а на Западном побережье – испанцы, англичане, русские и американцы. Каждый фронтир существенно отличался друг от друга. Тем не менее на всем континенте контакты проходили одинаковые, легко распознаваемые стадии.

На Восточном побережье первые встречи аборигенных племен с мореплавателями были эпизодическими, и устойчивые контакты начались только в самом конце XV в. после исследовательских экспедиций Джона Кабота. На берегах Гудзонова залива и залива Джеймс эти связи возникли только через 150 лет, начиная с плаваний Генри Гудзона73 в 1610 г. На Западном побережье они начались в 1774 г. – почти на три века позднее, чем на Восточном, когда испанец Хуан Хосе Перес Эрнандес74 направился на север от Калифорнии и достиг островов Королевы Шарлотты.

Обычно между этими первыми встречами с европейцами и началом регулярных контактов на всем побережье проходило какое-то время – едва ли более 10 лет на Западном берегу и 50 лет в районах Гудзонова залива и залива Джеймс. Как только регулярные отношения между экипажами кораблей или пришельцами, основавшими свои поселения, были установлены, европейское влияние быстро распространялось на внутренние континентальные районы. Как становится ясно из отчетов первооткрывателей, весть об их прибытии скоро разлеталась на огромные расстояния по всей территории Северной Америки. Вскоре о завоевателях узнали даже сильно удаленные от побережья племена. К примеру, когда в конце XVII в. англичане и французы впервые высадились на западном берегу Гудзонова залива, индейцы рассказали им об испанцах, которых они описывали как бородатых людей на больших каноэ, находившихся на расстоянии многомесячного перехода на юго-западе, при том что никто из этих индейцев, по всей видимости, никогда прежде не бывал в тех землях. Посредством такой информационной сети индейские племена, живущие в глубине континента, так же быстро знакомились с диковинными европейскими товарами, а для торговли на большие расстояния быстро были проложены новые маршруты. Таким образом, европейские товары распространялись из прибрежных районов в глубь континента самими индейцами задолго до появления там исследователей или торговцев.

Вскоре после плавания Джона Кабота к острову Ньюфаундленд в 1497 г. аборигенные племена на всей территории сегодняшних Приморских провинций начали вступать в контакт с европейцами значительно чаще. Многие прибрежные племена на Восточном побережье в 1500–1550 гг. должны были прийти к заключению, что прибывшие из-за моря неизвестные люди приплывали ненадолго и не представляли для них угрозы, однако страстно желали приобрести меха и могли расплатиться за них привлекательными новыми предметами: железными топорами, медными котлами, тканями и бисером. К 1550-м гг. небольшое число европейских товаров распространилось по всей территории проживания алгонкино- и ирокезоязычных племен Восточной Канады, и народы, населявшие берега озер Гурон или Мичиган, никогда в жизни не встречавшиеся с европейцами (или даже не видевшие морской воды), брали в руки приходившие с востока замечательные новинки. Первоначально эти странные предметы могли вызывать символический или сакральный интерес; бусы, медные монетки и железные изделия часто клались в захоронения на кладбищах XVI в. Однако вскоре индейские племена поняли практическую ценность железных топоров и медных котлов, а также преимущество металлических наконечников стрел и копий как во время охоты, так и в ходе межплеменных войн. В середине XVI в. их растущий интерес к этим товарам позволил европейцам занять устойчивое положение в системе местных дипломатических и торговых отношений. Во время своего знаменитого путешествия через Британскую Колумбию А. Маккензи узнал от не имевшего прямых контактов с европейцами племени секани, что «они получали изделия из металла от людей, которые населяли берега той реки и прилегающего к ней озера, в обмен на шкурки бобра и выделанные кожи американского лося75. Они (секани. – Ред.) рассказывали о них как о путешественниках, совершавших за одну луну76 переход на земли других племен, живущих в домах, с которыми они торговали для получения таких же предметов».

К несчастью для коренных народов по этим торговым маршрутам переносились также и европейские болезни; корь и оспа приносили с собой опустошение. Мы никогда не узнаем истинных потерь от этих первых эпидемий, однако во время документированных вспышек болезней (например, поразившей в 1639 г. гуронов) гибла половина населения или даже больше.

По следам индейских торговцев, распространявших товары далеко в глубь континента, туда же продвигались европейские исследователи, которых иногда сопровождали миссионеры. Поскольку, проходя по местности со своими индейскими проводниками, первые исследователи континента приобретали о ней только мимолетное впечатление и преследовали прежде всего практические цели, большая часть перемен в исконной жизни индейцев пока оставалась скрытой от взглядов незваных гостей.

Постоянные отношения между европейцами и индейскими племенами начались после появления торговых факторий, рядом с которыми затем строились и первые поселения. И вновь прибытие первых исследователей и основание первых торговых постов или миссий существенно различались по времени. Некоторые исследователи строили посты, когда путешествовали, а другие – нет; в Британской Колумбии, к примеру, поселения появились через 20 лет после первого прихода туда европейцев, а в Северном Онтарио – примерно через 80 лет.

Создание торговых факторий и религиозных миссий в том регионе, который ныне является провинцией Квебек, изменило взаимоотношения между индейскими племенами и европейцами. Это означало, что существовало намного более тесное взаимодействие между группами, приводившее не только к интенсификации экономического обмена, но и подстегивавшее стремительный рост населения смешанного происхождения и в перспективе способствовавшее возникновению отдельного народа – метисов (Mе́tis). Во многих случаях потомки смешанных браков становились новыми торговыми посредниками между европейцами и теми группами туземцев, которые продолжали сохранять некоторую физическую и культурную дистанцию от захватчиков. Дополнительной сложностью было появление миссионеров, потому что их конкретная цель заключалась в трансформации исконной индейской культуры в некий аналог христианской модели европейцев.

И все же до 1821 г. роль миссионеров была минимальна, в первую очередь по причине преобладания в деятельности европейских первопоселенцев торговой составляющей. Действительно, повсюду, кроме Новой Франции и побережья полуострова Лабрадор, миссионерские экспедиции происходили совершенно независимо от действий мехоторговцев. В основной части Центральной и Восточной Канады миссионеры появились гораздо позже уже укрепившихся там торговцев. Большинство миссионеров твердо придерживались собственных стандартов и, похоже, пытались предохранить индейские племена от самых негативных проявлений европейской культуры. Тем не менее они были убеждены, что она станет подходящей для индейцев, а их появление означало начало систематического натиска на исконную религию и верования туземцев и на многие традиционные общественные обычаи; натиска, который впоследствии, с момента, когда правительства европейских стран взяли на себя ответственность засношения с коренными племенами Америки, будет усиливаться.

Треска и меха

Таким было общее направление развития, однако отдельные события в различных частях Канады давали конкретные примеры воздействия европейцев на исконный мир индейцев.

Возможно, мы никогда не узнаем истинные масштабы и природу контактов между европейскими рыболовами и коренными жителями западного и юго-западного побережья Ньюфаундленда до 1534 г. Первый развернутый комментарий, которым мы располагаем, был написан Жаком Картье во время его первых двух путешествий в 1534 и 1535–1536 гг. После изучения побережья Лабрадора в районе пролива Белл-Айл и его знаменитого описания «земли, которую Господь даровал Каину», он проплыл на юго-запад, следуя вдоль западного побережья Ньюфаундленда, островов Мадлен и западной оконечности острова Принца Эдуарда, пока не достиг восточного берега Нью-Брансуика близ залива Мирамиши. Затем он достиг залива Шалёр, где встретился с большой группой индейцев племени микмаков. Из его описания этой встречи неясно, были ли микмаки уже вовлечены в торговлю с европейцами, однако в его журнале с уверенностью отмечено, что они этого страстно желали:

Несмотря на такие дружелюбные жесты, индейцы численно намного превосходили экипажи кораблей Жака Картье. Он испугался и приказал сделать два предупредительных пушечных выстрела поверх их голов. На следующий день Картье и его люди набрались смелости и сошли на берег для встречи с микмаками. В результате началась довольно оживленная торговля:

Вскоре после того как он оставил земли микмаков, Картье столкнулся с группой из трехсот индейцев из Стадаконы, стоявших лагерем на берегу полуострова Гаспе, где они занимались ловлей макрели:

Когда Картье готовился отплыть домой, он провозгласил эту землю владением Франции. Его записки дают нам представление о том, как аборигенные жители реагировали на один из первых захватов земли европейцами:

В этом месте Жак Картье приказал своим людям схватить индейцев из Стадаконы и доставить их на борт. Им выказали разнообразные знаки расположения, а также угощали едой и напитками. «И затем мы объяснили им знаками, что крест был установлен, чтобы он служил береговым ориентиром и путевой отметкой при входе в бухту и что вскоре мы вернемся обратно…» Картье был абсолютно уверен, что индейцы Стадаконы хорошо понимали действительное значение креста; это и стало причиной совершенно фальшивого разъяснения. В действительности, он никогда более не возвращался в этот залив.

Прямо перед отплытием во Францию Картье захватил двух ирокезских юношей – сыновей вождя Доннаконы, обещая отпустить их обратно в деревню к отцу следующим летом. Он сдержал свое обещание: в 1535 г. он посетил Стадакону близ современного города Квебека и возвратил юношей их отцу. Отсюда он проследовал в глубь внутрь континента, к большому укрепленному ирокезскому поселению Ошлага (на месте современного Монреаля), чтобы найти водный проход в Тихий океан. Долина реки Св. Лаврентия и обитавшие там люди произвели на него большое впечатление. Пообщавшись – большей частью знаками – с жителями Ошлаги, Картье решил, что за крутыми порогами Монреаля реки вели в глубь этой земли к нескольким крупным озерам и даже в страну Сагеней – к месторождениям золота, серебра и меди. Надежда на то, что золото находится не так далеко к западу от Ошлаги, подвигла Жака Картье в 1541 г. на третью и самую масштабную экспедицию, целью которой было обеспечить контроль над этими заморскими землями «с помощью мирных средств или силой оружия». Однако цинга и возросшая готовность индейцев к сопротивлению незваным гостям привели в 1543 г. это рискованное предприятие к бесславному концу. В этих землях не было богатого, сложно организованного общества, которое можно было бы подчинить путем демонстрации силы, как это было во время испанского завоевания. И все же в дополнение к мехам и территориальным притязаниям поиск пути на Восток продолжал оставаться одной из движущих сил исследования континента на протяжении последующих двухсот лет.

Картье осознал, что потерпел неудачу в достижении своей главной цели, когда увидел пороги Лашин и понял, что они отмечают верхний предел навигации по реке Св. Лаврентия. Однако в ходе своих плаваний он получил обширные знания о географии приморских областей Канады, залива и долины реки Св. Лаврентия. Он отметил, что воды были полны рыбой и китами, а в районе полуострова Гаспе находились великолепные места, где произрастал строевой лес; по побережью Нью-Брансуика и в долине реки Св. Лаврентия присутствовали значительные ресурсы для ведения земледельческого хозяйства, а мехов было в изобилии. Его плавания внесли большой вклад в изучение географии и топонимики Восточной Канады; кроме того, он дал этой стране название. Ирокезы, к которым он обращался, часто использовали слово «Канада» (оказалось, что на их языке оно означало «деревня»), и через Картье это название попало к европейским картографам. До конца XVI в. мореплаватели обычно говорили о «Новой Земле»81, или Канаде, как о месте торговли и рыбной ловли.

Однако за исключением рыбной ловли и китобойного промысла время для основных вложений в освоение ресурсов Нового Света было неподходящее. Поэтому на протяжении последующих пятидесяти лет покой аборигенных племен, живших вдоль залива Св. Лаврентия, нарушался только рыбаками и китобоями, которые с радостью использовали возможность получить некоторую дополнительную выгоду от приобретения небольшого количества мехов у индейцев, посещавших побережье в летний период.

Вдоль южного побережья Новой Шотландии рыбаки в основном солили треску на кораблях, поэтому их контакты с индейцами племени микмаков – если они вообще имели место – были незначительны. Севернее способ ловли рыбы был иным. На побережье Ньюфаундленда, в частности на полуострове Авалон, в удобных заливах, в которых нередко размещались летние стоянки беотуков, были организованы места для сушки рыбы. В начале XVI в. рыболовы были не слишком заинтересованы в торговле с индейцами. Беотуки не жаловали рыболовов, поскольку те занимали привычные места их стоянок и уничтожали окрестные леса при расчистке земли и необдуманных поджогах. В свою очередь, рыболовам не нравилось, что зимой беотуки часто грабили места сушки рыбы, чтобы раздобыть гвозди и прочий металлический лом. Поэтому отношения племени беотуков с европейскими рыбаками с самого начала не задались. В ходе последующих распрей беотуки серьезно пострадали, и к началу XIX в. они оказались одной из немногих групп аборигенов Канады, которые были полностью истреблены.

Во второй половине XVI в. экономический климат в Европе изменился; новые условия привели к бурному развитию торговли мехами как главной отрасли экономики. Начиная примерно с середины столетия в Европе вошел в моду фетр, вытеснить который в середине XIX в. смогли лишь шелковые шляпы. Изготовителям таких головных уборов требовался только бобровый мех, который они состригали со шкурок, а кожу выбрасывали. Наиболее ценный и долговечный фетр производился из внутренней прослойки состриженного меха или из подшерстка. К XVI в. на территории Западной Европы бобр был практически уничтожен, однако в Северной Америке он водился в изобилии, а получить его можно было относительно дешево.

У индейцев приобретались два вида бобрового меха – бобровая рубаха, именуемая по-французски «жирный бобр», и так называемый «пергамент», или «сухой бобр». В XVI в. только русские умели удалять длинный остевой волос из «пергаментных» бобровых шкурок, чтобы затем подшерсток можно было отделить от самой шкурки. Однако пересылка «пергамента» в Россию для обработки существенно повышала стоимость изготовления фетра. В то же время бобровые рубахи были поношенными, их уже некоторое время использовали индейцы в качестве зимней одежды. В процессе носки меха ворсом внутрь, а также выскабливания и натирания меха костным мозгом животных для его смазывания и смягчения аборигенные народы изнашивали остевой волос. Тогда подшерсток легче отделялся от кожи, и это означало, что западноевропейские производители фетра могли сами обработать такой мех. В результате в XVI–XVII вв. бобровые рубахи стали более востребованными. Для индейцев это означало выгодный торговый обмен; действительно, в 1634 г. отец Поль Ле Жён, глава иезуитской миссии в Квебеке, отмечал, что индейцы монтанье полагали, что страсть европейцев к бобровым шкуркам была безрассудно расточительной:

При передаче этой речи отец Ле Жён, без сомнения, допустил некоторые вольности, чтобы заострить внимание на поведении европейских торговцев, однако ясно, что поначалу торговля была очень выгодна для аборигенных народов. К несчастью для них, это продолжалось недолго. К концу XVIII в. западноевропейские производители фетра узнали русский секрет, и наиболее предпочтительной разновидностью меха стал бобровый «пергамент», поскольку он был более высокого качества по сравнению с поношенной бобровой рубахой. К середине XIX в. спрос на эти рубахи очень сильно упал, так что индейским трапперам приходилось ловить больше бобров в обмен на европейские товары.

Пока этот вид торговли существовал, развитый рынок бобровых мехов имел и другие последствия. Впервые европейские коммерсанты смогли специализироваться на мехоторговле, так что к 1580-м гг. она прекратила быть в значительной степени лишь подспорьем для рыбной ловли и китобойного промысла. Такие изменения привели в движение новые экономические силы, под влиянием которых на протяжении последующих двух веков мехоторговля распространилась по всему континенту, сокрушая по пути устоявшиеся порядки индейской Канады.

Ключевая проблема всего пушного промысла изначально заключалась в высокой цене транспортировки мехов из-за огромных расстояний между Канадой и европейскими рынками. Это побуждало купцов к попыткам монополизировать торговлю, чтобы установить наиболее выгодные для себя цены и в то же время обеспечить доставку достаточного количества мехов для поддержания коммерческого успеха. В 1588 г. король Франции пожаловал первую торговую монополию в Канаде Жаку Ноэлю83. Другие французские купцы немедленно оспорили это, и Корона поспешно отобрала данную привилегию. Однако это был только первый эпизод в борьбе, длившейся на протяжении всего столетия. В лучшем случае купцам удавалось добиться монополий только на короткий промежуток времени, пока они не были успешно оспорены их соотечественниками или иностранными торговцами.

Коренные жители Канады отвечали тем же. По мере становления на их территории регулярных торговых связей торговли среди аборигенов быстро появились маклеры, или посредники. Эти предприниматели контролировали передвижение мехов и европейских товаров между торговыми факториями и индейскими племенами, жившими в отдаленных внутренних районах и поставлявшими большие объемы пушнины. Как и прочие торговцы по всему миру, посредники из среды индейцев резко поднимали цены на все предметы потребления, которыми они располагали. Они ревниво охраняли свои прибыльные торговые маршруты, предотвращая доступ к ним всех остальных туземцев, не имевших от них разрешения на проход по этим маршрутам; такое разрешение предоставлялось весьма неохотно и обычно только после уплаты очень высоких комиссионных.

И индейцы, и европейцы одинаково боролись за экономический контроль. В действительности же именно эта неустойчивость явилась одной из движущих сил расширения сферы торговли пушниной. Вновь и вновь европейцы пытались потеснить посредников в надежде на то, что сами они могли бы закупать меха гораздо дешевле, однако сталкивались с постоянными неудачами, поскольку следовавшие одна за другой группы туземцев пользовались своим временным стратегическим превосходством. Поскольку торговые пути проникали в глубь континента все дальше, перевозка и стоимость хранения постоянно росли, заставляя европейцев добывать все больше мехов. В свою очередь, торговля мехами побуждала индейцев охотиться и ставить капканы на локальные популяции зверей в таких масштабах, которые не могли сохраняться длительное время. Этот круговорот должен был подпитывать трансконтинентальную экспансию пушного промысла в 1590–1793 гг.

Первые торговые маклеры появились там, где поблизости от реки Сагеней обитали индейцы монтанье. Низовья реки представляли собой глубокий фьорд невероятной красоты, воспетой во многих преданиях; с середины XVI в. устье этой реки было важным местом китобойного промысла, потому что здесь размножались белухи и в изобилии водились киты-полосатики (финвалы), горбатые киты, черные дельфины и даже громадные голубые киты. Возможно, с того же периода на территории индейцев монтанье стала развиваться пушная торговля, и концу столетия низовья реки Сагеней стали ее главным центром, так как европейские торговые суда регулярно наведывались в эти края. Монтанье выработали к происходящему двоякое отношение: они стали добывать больше пушного зверя и расширили свои торговые связи на север и запад, от озера Сен-Жан до озера Мистассини и верховьев реки Оттава; монтанье научились получать выгоду от конкуренции за счет стравливания соперничавших друг с другом европейских купцов. На рубеже XVI–XVII вв. французы жаловались, что летом монтанье превращали торговлю в аукцион, взвинчивая цены на такую высоту, что европейцам едва удавалось получить хоть какую-то прибыль.

Отчасти по этой причине французы под предводительством исследователя и картографа Самюэля де Шамплена84 продвинулись на юго-запад до долины реки Св. Лаврентия и в 1608 г. основали укрепленный пост на месте современного города Квебек. Между путешествием Жака Картье в 1535 г. и походом С. де Шамплена в 1608 г. жители селений Стадакона и Ошлага исчезли. Историки и по сей день спорят о том, что же с ними случилось. Очевидно, что к моменту появления де Шамплена долина реки Св. Лаврентия стала безлюдной территорией, отделявшей друг от друга две враждующие индейские группы – ирокезов с территории современного штата Нью-Йорк, расположенной южнее озера Онтарио, и алгонкинов долины реки Оттава и районов к востоку от нее, а также их союзников гуронов. Принимая во внимание местную обстановку, не вызывает удивления то, что де Шамплен и его спутники вскоре оказались втянуты в конфликт. В 1609 г. он принял предложение присоединиться к отряду алгонкинов, живших в долине реки Оттава, и гуронов в их рейде на земли мохоуков, где на озере Шамплен (Шамплейн)85 была атакована их деревня. После этого насилие только росло.

Несмотря на дружественные отношения с некоторыми из алгонкинских племен на востоке, гуроны также стремились уничтожить торговую монополию двух алгонкинских племен среднего и нижнего течения реки Оттава – кичесипирини86 и «маленького народа»87 – и установить прямые торговые и военные связи с французами. С учетом двух этих целей гуроны пригласили С. де Шамплена посетить их страну; он согласился и в 1613 г. направился в Гуронию. Тем не менее на пути туда его отряд был остановлен кичесипирини, которые хотели сохранить свои позиции в торговой системе. Они отказали ему в праве прохода. У де Шамплена не было другого выхода, кроме как прекратить свое путешествие, хотя прежде чем удалиться, он преподнес кичесипирини дары и пообещал им помощь в борьбе с ирокезами. Такая дипломатия должна была дать ему возможность проследовать через их территорию двумя годами позднее, и в 1615 г. он наконец достиг Гуронии; его самого тепло приветствовали, но сопровождавшие Шамплена миссионеры были встречены с подозрением. Гуроны полагали, и небезосновательно, что на самом деле эти люди – торговцы, которые пришли разведывать их торговые секреты. Они беспокоились, как бы французы не узнали, кто является их торговым партнером. Поэтому поначалу позиции французских священников были очень непрочными: вплоть до 1620-х гг. они не основывали здесь постоянных миссий.

К концу 1630-х гг. Гурония заняла центральное место во французской пушной торговле и стала главным средоточием миссионерской деятельности. Однако эта территория продолжала оставаться в высшей степени политически нестабильной: к этому времени ирокезы Нью-Йорка обладали в достаточной мере европейским оружием и начали совершать все более опустошительные набеги на низовья реки Оттава и Гуронию в надежде получить доступ к меховой торговле на территориях к северу от Великих oзер. Ирокезы больше не ставили себе целью захватить немногочисленных пленников, как это было до прихода европейцев, – теперь их задачей было уничтожение противника. По мере развития этого конфликта среди гуронов началась деморализовавшая их эпидемия оспы. Миссионеры прибавляли к их проблемам искусственный внутренний раскол на обращенных в новую веру и необращенных. Как следствие, в 1649 г. Гурония была завоевана ирокезами и распалась.

После ее падения движение товаров по низовьям реки Оттава замедлилось, поскольку проходившие по этим местам партии часто подвергались нападению ирокезов. Многие из прежних торговых партнеров гуронов перемещались на запад и северо-запад, за пределы сферы досягаемости ирокезских военных отрядов. Это стало проблемой для французских торговцев, которые стремились сохранить контакты с этими группами. Так, в 1656 г. французскую экспедицию к верховьям Великих озер возглавил Медар Шуар де Грозейе. В 1659 г. к нему присоединился его шурин Пьер-Эспри Радиссон88, и к 1663 г. они дошли до озера Верхнее и, возможно, далее до залива Джеймс. В любом случае кри, которые в то время были поставщиками пушнины для племен оттава и оджибве89, разъяснили двум французам, что меха приходят к ним из страны, расположенной к северу от озера Верхнее. Индейцы также рассказывали о северном «замерзшем» море, и два торговца заключили, что это было море90, названное в честь Генри Гудзона – несчастного первооткрывателя, в 1611 г. брошенного там умирать его собственной взбунтовавшейся командой. Памятуя о растущих издержках, связанных с расширением мехоторговли на территории к северо-западу от реки Св. Лаврентия (Монреаль и Труа-Ривьер), родственники решили, что нужно попытаться основать на побережье этого северного «моря» торговую базу. Тогда можно было бы по воде добраться до самого сердца территории, наиболее богатой мехами, отказавшись от затратных наземных перевозок, и благодаря непосредственному доступу к мехам отказаться от посредничества лишних групп туземных торговцев.

Радиссону и де Грозейе не удалось заручиться поддержкой во Франции. Просто это время было неподходящим для обращения к французским властям: в 1663 г. управление делами колоний взял в свои руки новый государственный секретарь Жан-Батист Кольбер91, являвшийся противником экспансии на Западе Канады. Его больше интересовало развитие в колонии земледельческого хозяйства, чтобы поставить ее экономику на прочное основание. Он не хотел, чтобы местное население вместо проживания в селениях занималось торговлей или прочими авантюрами.

Однако Радиссон и де Грозейе не отступили. После неудачных попыток получить поддержку своих идей в Бостоне и во Франции они отправились в Англию. При дворе короля Карла II они удостоились благосклонного внимания со стороны немногочисленной, но влиятельной группы придворных, сильно заинтересованных в создании сбалансированной имперской экономики. В эту группу входили Энтони Купер, ставший позднее 1-м графом Шефтсбери; сэр Питер Коллетон, сэр Джордж Картерет и Джордж Монк – 1-й граф Албемарл. Это была группа предприимчивых высокопоставленных аристократов, которые в 1666 г. основали колонию Каролина, а в 1670 г. получили от короля Багамские острова. Они находились под покровительством брата короля – Якова (Джеймса), герцога Йоркского92, и его энергичного двоюродного брата, принца Руперта (Рупрехта Пфальцского). После неудачной попытки отплыть в 1667 г. (благоприятная летняя погода закончилась до того, как они были готовы к отплытию), экспедиция наконец тронулась в путь 5 июня 1668 г.: в этот день корабли «Иглит» и «Нонсач» снялись с якоря на Темзе. Это были небольшие двухмачтовые корабли – кечи, грузоподъемностью менее 44 т. Их размеры составляли приблизительно 5 м (16 футов) в ширину и менее 12 м (40 футов) в длину. «Иглит» с Радиссоном на борту был вынужден повернуть назад, однако де Грозейе на «Нонсаче» достиг южного побережья залива Джеймс 29 сентября 1668 г. Здесь его команда провела зиму, весьма успешно торгуя с племенами кри. «Нонсач» вернулся с таким большим грузом великолепных зимних шкурок бобров и прочих мехов, что пресса посчитала их «некоторым возмещением за “ледяной плен”». Окрыленные успехом английские инвесторы в 1669 г. снарядили следующий корабль с Радиссоном на борту и предприняли попытку поставить торговлю на постоянную основу. В связи с этим весной 1670 г. была составлена хартия КГЗ; 2 мая 1670 г. ее подписал Карл II. Король предоставил «управляющему и Компании» монопольные торговые привилегии и право колонизировать все земли, по которым протекают реки, впадающие в Гудзонов залив. Это обширное владение (по современным географическим представлениям, оно включало Северный Квебек, Северное Онтарио, всю Манитобу, большую часть Саскачевана, Южную Альберту и часть Северо-Западных территорий) получило название Земля Руперта в честь принца Руперта; в целом оно было в 15 раз больше современного Соединенного Королевства и в пять раз больше Франции. В некотором отношении дарование хартии КГЗ было одной из величайших насмешек в истории Канады. Компания была проектом двух французов; они помогали ей в первые, решающие годы ее деятельности, однако она стала одним из наиболее успешных и в то же время самым долговечным английским предприятием в канадских колониях.

В 1671 г. новая компания начала строить торговые фактории в устьях крупных рек. В течение десяти лет форты были основаны на реках Руперт, Мус, Олбани и Хейс – именно они имели решающее влияние на торговлю. В 1650–1670 гг. группы ассинибойнов и кри, проживавшие в Восточной Манитобе, снабжали индейских торговцев из племени оттава и оджибве мехами в обмен на французские товары. Однако после основания прибрежных торговых факторий кри и ассинибойны перестали зависеть от племен-посредников и смогли торговать с англичанами напрямую. Кри и ассинибойны стали шестым поколением индейцев-поставщиков, сыгравших важную роль в насчитывавшей уже 100 лет торговле пушниной. Еще важнее то, что их стратегическое положение позволяло им самим выступать в роли купцов. Они быстро воспользовались этой возможностью, и через десять лет после основания КГЗ управляющий ее постами в Канаде Джон Никсон докладывал:

Учитывая решающую роль Радиссона и де Грозейе в налаживании коммерческих связей КГЗ с индейцами, неудивительно, что множество применявшихся французами методов торговли было взято на вооружение новой компанией. Первые отчеты КГЗ полезны для понимания общего характера торговли пушниной в конце XVII–XVIII вв. Одной из ее наиболее примечательных особенностей была церемония перед совершением сделки, в ходе которой происходил обмен дарами одинаковой стоимости. Это был индейский обычай; в туземном обществе торговля между группами, не имевшими родственных связей, не начиналось до тех пор, пока предводители сторон не устанавливали или вновь не подтверждали узы дружбы. В это же время раскуривали трубки мира и произносили торжественные речи.

В первые годы существования КГЗ церемония обмена подарками занимала центральное место в отношениях компании с теми группами аборигенов, которые жили на большом удалении от прибрежных торговых факторий и приходили к ним для торговли лишь раз в году. Согласно отчетам компании, индейские торговые отряды следовали за своими предводителями, которые были одаренными ораторами, знали пути к факториям и умело торговались. Англичане называли этих людей «торговыми капитанами». Руководители менее высоко ранга именовались «лейтенантами». Перед своим появлением торговые отряды останавливались на берегу, чтобы облачиться в свои лучшие одежды. Принарядившись, они продолжали свой путь. Когда они попадали в пределы видимости форта, начальник торговой фактории (chief factor) КГЗ, известный также как «главный торговый агент», салютовал из пушки или мушкета в знак приветствия, а индейцы отвечали ему огнем из своих мушкетов.

Когда туземцы появлялись около фактории, они располагались лагерем в некотором отдалении от нее на специально расчищенном месте. В то время как разбивался лагерь, «капитан» и его «лейтенанты» следовали в форт, чтобы приветствовать главного торгового агента и его подчиненных. Эндрю Грэм, главный торговый агент Фактории Йорк в конце XVIII в., так описывал типичный визит:

Во время такого обмена любезностями служащие КГЗ одаривали «торговых капитанов» и их «лейтенантов» новыми одеждами:

Одетые в новые платья «торговые капитаны» и «лейтенанты» торжественно выходили из форта вместе с управляющим и его подчиненными; за ними служащие несли дары для остальных индейцев, по большей части еду, табак и бренди. После следующего раунда переговоров в лагере аборигенов эти дополнительные дары преподносились вождю, который распоряжался о распределении их между сопровождающими его людьми. В этот момент служащие компании удалялись, а индейцы устраивали церемонию, во время которой они употребляли большую часть того, что им преподнесли. Когда празднование завершалось, торговый отряд собирался позади «капитана» и его «лейтенантов» и следовал обратно в форт, чтобы предложить управляющему ответный дар: «капитан» собирал от каждого из спутников по одной или две шкурки и от имени пришедших дарил их управляющему. Во время преподнесения подарка «торговый капитан» произносил длинную речь, подтверждавшую дружественные отношения его племени по отношению к КГЗ. Он также пользовался удобным случаем и перечислял все сложности, которые его спутникам пришлось пережить при доставке товаров в минувшем году; он детально описывал все трудности, которые индейцы испытали за зиму, и учтиво просил, чтобы с его людьми справедливо обращались. После утвердительного ответа индейцы возвращались в свой лагерь, и все было готово к началу торговли. В случае прихода больших торговых отрядов предшествовавшие торговле формальности могли занимать несколько дней.

Такие тщательно разработанные церемонии организовывались только для индейцев из внутренних областей. Местные группы туземцев принимали не так роскошно. Эти люди, которых стали называть «ополченцами» (home guard) из-за их тесных связей с торговыми постами, часто приходили в фактории. Помимо ловли пушных зверей они снабжали форты мясом, а в летний период нанимались на сезонные подработки, помогая обслуживать посты, собирая дрова и выполняя прочую черную работу. Несмотря на запрет КГЗ, ее служащие завязывали любовные отношения с женщинами «ополченцев». В своем большинстве эти связи отнюдь не были мимолетными; это были браки, заключенные по обычаям местного населения (или, если рассматривать их с точки зрения европейцев, – внебрачное сожительство), и они включали «ополченцев» в социальную орбиту торговой фактории. В конце XVIII в. компания смирилась с неизбежным и отменила этот запрет, однако к тому времени уже существовало внушительное количество потомков от браков индейцев и европейцев, которых называли «полукровками» или «гражданами Гудзонова залива». Во французских торговых постах смешанные браки также были распространенным явлением, и отпрыски браков французов с индейскими женщинами позднее стали называться канадскими метисами.

Торговля, по сути, представляла собой бартер, единицей измерения в котором служила самая большая ценность этого времени – бобровая шкурка. Меха и товары оценивались во столько-то «выделанных бобровых шкурок». Выделанная шкурка приравнивалась по стоимости к первоклассной зимней рубахе или пергаменту из бобровой кожи. Руководство компании – «губернатор и комитет» – утверждало прейскуранты или стандарты торговли, однако служащие КГЗ отступали от официально установленных расценок исходя из местных условий. Когда они чувствовали себя хозяевами положения, торговцы требовали от индейцев за предлагаемые товары больше, чем предписывалось. И наоборот, если появлялись конкуренты, служащие факторий КГЗ иногда платили индейцам за их пушнину больше, чем требовали стандарты.

Другой значимой чертой торговли компании на начальном этапе и, несомненно, еще одним «наследием» французов было «снабжение» туземных клиентов. Снабжение касалось предоставления охотникам-индейцам кредита в виде основных товаров, количество которых зависело от местных экономических условий. Это служило нескольким целям: во-первых, охотники знали, что получат необходимые им товары, даже если на ближайшей охоте их добыча окажется скудной. Позднее, когда охотники стали больше зависеть от европейских ружей, боеприпасов, топоров, ножей, капканов и даже продуктов питания, эта проблема обострилась. Кроме того, инвестируя в будущие прибыли, европейцы делали ставку на эти доходы. Таково было основное соображение всякий раз, когда разгоралась конкуренция. Хотя соревнующиеся между собой торговцы побуждали индейских покупателей не признавать задолженности перед противоположной стороной, большинство из них на это не шли и платили своим кредиторам. Учитывая размах, которого достигла практика снабжения индейцев товарами, пушная торговля лучше всего может быть описана как обмен товарами в кредит, или как меновая торговля. Покупка мехов за наличные стала распространяться на Север только после основания Конфедерации93, и вплоть до Первой мировой войны бартерная торговля в кредит оставалась основной формой приобретения пушнины.

Ружья, ткани и котлы

Бухгалтерские книги торговых факторий КГЗ вопреки расхожему мнению показывают, что аборигенные народы не расставались со своими мехами легкомысленно в обмен на дешевые безделушки. Начиная с XVIII в. индейцы обменивали свою охотничью добычу на огнестрельное оружие, боеприпасы, металлические предметы, ткани, одеяла, табак и бренди – только два последних товара относились к предметам роскоши в чистом виде. Они заменяли свои традиционные технологии иноземными и очень скоро поняли, что подвергаются дискриминации как покупатели. Кроме требования добросовестной торговли у них имелись очень специфические пожелания относительно конструкции нужных им предметов: охота и ловля зверя в силки требовали легкого и прочного снаряжения. Для европейских производителей это стало серьезным импульсом, когда требовалось создавать оружие и металлические изделия разных типов. При экстремальных зимних температурах Севера любые конструктивные недочеты, дефекты литья или плохая пайка приводили к поломкам металлических изделий. В случае с огнестрельным оружием такие изъяны, к сожалению, очень часто приводили к гибели или серьезным увечьям.

Отчасти по этим причинам торговцы из числа индейцев стали ярыми критиками английских и французских товаров. Губернатор КГЗ и комитет отправляли своих людей в район Гудзонова залива, чтобы непосредственно отслеживать реакцию местных жителей на товары компании, и когда их опрашивали, туземцы охотно высказывали им множество замечаний. Индейцы также изучили такую торговую уловку, как сопоставление преимуществ товаров при их покупке. В 1728 г. управляющий Фактории Йорк Томас Макклиш с горечью писал губернатору и комитету КГЗ:

Пользуясь преимуществом в условиях конкуренции между европейцами, индейские торговцы-аборигены играли решающую роль в том, что европейцам приходилось приспосабливать свои технологии к климату и окружающей среде Северной Канады. Вместе с тем еще в конце XIX в. покупатели из числа коренных жителей все еще привычно жаловались на качество продаваемых им товаров. Эти настроения прослеживаются в ироническом описании того, как торговец КГЗ Уолтер Трейл, находившийся в Манитобе в 1860-х гг., проводил длинные зимние вечера с местными обитателями:

Предметы торговли, очевидно, приносили такую же пользу женщинам, как и мужчинам, и возможно, самое глубокое влияние на их повседневную жизнь имели котлы. Впервые женщины получили долговечные переносные емкости, которые можно было использовать на открытом огне; им было незачем далее прибегать к трудоемкому процессу кипячения воды, бросая в нее раскаленные камни, а тушеные блюда и супы заняли центральное место в их рационе. Европейскую одежду в больших количествах женщины и мужчины стали приобретать сравнительно поздно, однако с самого начала они оценили одеяла, изделия из хлопковой и шерстяной пряжи. Ткань была не такой теплой, как мех, однако она высыхала быстрее, а шерсть давала тепло даже в намокшем состоянии. При изготовлении одежды из шкур, меха и ткани задачу женщин сильно упрощали металлические шильца, ножи, иглы и ножницы. Хотя покупатели из числа аборигенов тратили относительно небольшую часть своего общего дохода на европейский бисер, его дешевизна стимулировала украшение одежды вышивкой из бисера и бусин, которые со временем все более замещали на одеяниях индейцев традиционные украшения из игл дикобраза и раковин.

Без сомнения, огнестрельное оружие оказало самое сильное воздействие на жизнь обитателей лесов. Обычно они выслеживали добычу и убивали ее с небольшого расстояния при помощи луков и стрел или копий. Проблема заключалась в том, что зачастую животные умирали не сразу и могли преодолевать внушительные дистанции, прежде чем погибали от потери крови. При использовании огнестрельного оружия смерть наступала мгновенно, и охотники обнаружили, что с использованием кремневого гладкоствольного мушкета они могут действовать эффективнее, однако и мушкет проигрывал многозарядной винтовке конца XIX в.

В конце XVII – начале XVIII в. ассинибойны и кри пользовались огнестрельным оружием, которое они получали от торговцев КГЗ не только для охоты, но и для охраны Гудзонова залива и залива Джеймс от торговых отрядов конкурентов и расширения сферы своего влияния на Запад и Северо-Запад. На некоторых территориях результатом явилось масштабное кровопролитие, и оно же было одной из основных причин крупнейшего перемещения индейских племен, произошедшего в самом сердце континента непосредственно перед тем, как здесь появились европейские первопроходцы. Наиболее масштабным было перемещение индейцев чипевайан на север, «бобровых» индейцев94 и секани на запад и гровантров95 – на юг.

В первые годы бесценными быстро стали европейские топоры и ледорубы. Индейцы-трапперы использовали эти инструменты зимой, вскрывая ими замерзшие хатки бобров, и они были неотъемлемой частью охотничьего снаряжения, пока в конце XVIII в. обычным способом поимки бобров не стали капканы на стальных пружинах с приманкой внутри. После этого ценностью стали капканы и ловушки. Как мужчины, так и женщины также быстро освоили европейские ножи из металла. Одним из наиболее интересных типов ножей был «нож для каноэ», или изогнутый нож, который использовался для выделки каноэ либо для изготовления любых других предметов, где требовалось обстругать сложные деревянные детали.

Из всех товаров, которые аборигенные народы получали в ходе торговли, ни один не был более разрушительным для общественного устройства индейцев, чем алкоголь. Джеймс Айшем, который был глубоко впечатлен добротой и щедростью индейцев, которые обычно демонстрировались близким друзьям и родне, отмечал, что они часто вели себя очень агрессивно после употребления спиртных напитков:

Безусловно, причиной такого поведения было отсутствие у коренных жителей предшествующего опыта обращения со столь мощным опьяняющим средством, как бренди или ром. Кроме того, проживая большую часть года в небольших близкородственных группах, где выживание зависело от согласованности действий и поведения, основанного на принципах сотрудничества и поддержки, они имели мало отдушин для выражения личных обид, которые неизбежно возникали. Алкоголь притуплял здравый ход мыслей и облегчал выражение таких эмоций.

К несчастью, механизм взаимодействия аборигенных племен и европейцев при торговле пушниной стимулировал распространение употребления алкоголя. Конкурировавшие между собой купцы пытались привлечь индейцев на свою сторону более щедрыми подарками. Это привело к увеличению расходов на подарки, и одним из способов их минимизировать была раздача большего количества относительно недорогого, разбавленного водой рома или бренди. Другой проблемой было то, что индейцы стремились добывать меха только в количестве, достаточном для удовлетворения их собственных сиюминутных, непосредственных нужд; также ограниченным было количество товара, которое они физически могли доставить для бартера, в особенности если торговые посты находились на значительном от них расстоянии. Так что в периоды, когда конкуренция и соответственно цена на пушнину были наиболее высокими, индейцы, естественно, ослабляли свои усилия. Поскольку алкоголь стоил недорого, его можно было употреблять на месте и к нему возникало привыкание, у европейских торговцев были очень сильные экономические мотивы для продажи и раздачи больших объемов крепких напитков. В действительности, единственным обстоятельством, которое предотвращало широкое потребление алкоголя до 1763 г., было то, что большинство индейцев посещало торговую факторию только один раз в году. В 1763–1821 гг., когда конкуренция превратилась в лихорадку, а торговые посты были построены по всей территории северных лесов, избыточное использование европейцами алкоголя в торговле приводило ко все большему падению нравов индейских племен Центральной Канады.

«Спящие у замершего моря»

Фактории КГЗ утвердили англичан на северном фланге Французской империи и стали угрозой, которую нельзя было проигнорировать. Более того, первые же торговые операции компании показали, что самая лучшая пушнина должна добываться не на юго-западе, в долине Огайо, и не в верхнем течении Миссисипи, а к северу от Великих озер. Французы ответили на продвижение англичан серией атак на Гудзоновом заливе и заливе Джеймс в 1682–1712 гг. Хотя в этих конфликтах они были успешнее англичан, сумев захватить и удержать большинство факторий КГЗ, они никогда не могли полностью сокрушить компанию. В конечном счете французские военные успехи в том и другом заливе перестали иметь какое-либо значение; Утрехтский мирный договор 1713 г. завершил собой Войну за испанское наследство, вознаградив КГЗ полным контролем над Северным побережьем, и французы были вынуждены удалиться с берегов Гудзонова залива96.

В то время как в заливе происходили морские сражения, более важным для аборигенных племен было то, что французы основали небольшие торговые посты в районе озера Верхнее и озера Нипигон в 1684 г. и на озере Рейни-Лейк – в 1688 г. Однако это была только прелюдия к масштабному сухопутному наступлению французов после 1713 г. Хотя Утрехтский мир предоставлял КГЗ торговую монополию на территориях, прилегающих к Гудзонову заливу, он оставлял внутренние области континента открытыми и для англичан, и для французов. Два народа отнеслись к этому совершенно по-разному. Вместо того чтобы нести дополнительные расходы на развитие внутриконтинентальной торговли, губернатор и комитет КГЗ решили оставить ее в руках индейских посредников. Критики, желавшие, чтобы компания предприняла активные действия против французов, саркастически называли это политикой «спящих у замершего моря». Напротив, французы начали строительство цепочки постов с целью окружить залив и отрезать английские торговые фактории от внутренних районов континента.

Французская экспансия началась под предводительством Закари Робютеля, сьёра де ля Ну, который в 1717 г. восстановил французский пост на озере Рейни-Лейк. Однако тем, кто продвинул торговлю далеко вперед, стал Пьер Готье де Варенн де Ла Верандри. В 1727 г. он разработал план, увязывавший между собой развитие внутриконтинентальной торговли и доходы, которые она могла принести, с продолжением поисков «Западного моря»97. Ла Верандри надеялся, что такая стратегия может получить поддержку колониальных властей, которые были противниками экспансии, однако все еще проявляли заинтересованность к исследованию континента. Он добился успеха, но поставил себя в трудное положение. Он ожидал, что будет покрывать расходы на исследования из собственных доходов от пушной торговли; однако если он приостанавливал развитие торговли, его подвергали критике за прекращение исследований, а если ему не удавалось получить достаточную прибыль, он оказывался в трудной финансовой ситуации. Таким образом, положение Ла Верандри было не таким, как в случае с КГЗ, и в конечном итоге ему не удалось справиться со своими критиками, как это удалось руководителям компании. Несмотря на эти сложности, основав в 1732 г. пост на берегу Лесного озера, он распространил пушную торговлю на новые, ранее неизвестные территории.

Как правило, местные индейцы сопровождали Ла Верандри во время его походов:

Согласно журнальным записям Ла Верандри, Ошага, известный также как Оклиагач, нарисовал для него карту, показав путь от озера Верхнее к озеру Виннипег. Современному читателю эта карта показалась бы странной; на самом же деле она логично воспроизводит маршрут для путешествия на каноэ, отображая всю необходимую информацию. Она чем-то напоминает современные схемы метро или автобусных линий. Вооружившись такой картой, проводниками и запасом географических сведений, полученных при опросе большого числа представителей других индейских племен, Ла Верандри был готов двинуться в путь для обследования тех земель, которые ныне составляют провинцию Манитоба.

К началу 1740-х гг. французские торговые посты появились в Южной Манитобе и распространились вплоть до Центрального Саскачевана (до места слияния рек Норт-Саскачеван и Саут-Саскачеван). Единственным европейцем, который посещал эти земли ранее и оставил отчет, был молодой служащий КГЗ Генри Келси. В 1690 г. «юнец Келси» (как его называли позднее), совершил путешествие до границ Восточного Саскачевана в сопровождении отряда ассинибойнов, регулярно торговавших с Факторией Йорк. Однако точный маршрут, по которому шли Келси и его отряд, до сих пор остается загадкой, поскольку, к несчастью, его записи непонятны и не раскрывают многих деталей. Таким образом, именно заметки французов начиная с записей Ла Верандри являются самыми ранними, имеющими практическую ценность описаниями жизни индейских племен внутренних областей на западе континента.

Ла Верандри и его спутники достигли северной части Великих равнин как раз перед тем, как там появились лошади. Его дневники поясняют, что благодаря межплеменным конфликтам и торговым контактам лошади распространились от испанского колониального пограничья в северо-восточном направлении вплоть до деревень манданов в верхнем течении реки Миссури, но не далее. Равнинные ассинибойны и кри, проживавшие в Юго-Восточном Саскачеване и Южной Манитобе, не располагали ими до второй половины XVIII в., когда они наконец смогли получить лошадей благодаря широкому доступу к английским и французским товарам, которые они перепродавали манданам. Двигаясь далее на запад, туда, где ныне располагается южная часть провинции Альберта, лошади добрались до западных прерий к началу XIX в.

Лошадь стала единственным и наиболее важным элементом европейской культуры, достигшим аборигенных народов прерий до наступления постконфедерационной эпохи резерваций. Первым делом она привела к отказу от традиционной охоты на бизонов в пользу стремительной погони верхом. Хотя «гнаться за бизонами» на лошади было, безусловно, менее рискованно, чем охотиться на них пешими, это все же представляло опасность. Управиться с гладкоствольным кремневым ружьем верхом на скачущей галопом в ослепляющем облаке пыли лошади посреди громадного стада бизонов было настоящим подвигом. На самом деле большинство охотников прерий продолжало уповать на копья или лук со стрелами, до тех пор пока в конце XIX в. на смену кремневым ружьям не пришли многозарядные винтовки. Используя свое традиционное вооружение, охотник верхом на лошади был способен поражать животных в таком же количестве, что и использовавшие кремневые ружья метисы, с относительной легкостью и без необходимости приобретения чего-либо другого. Поэтому европейское оружие первоначально не оказало такого большого воздействия на племена прерий, которое оно имело на их соседей из лесной полосы. Однако лошадь как первостепенный символ богатства способствовала усилению соперничества среди жителей Великих равнин. Огнестрельное оружие, боеприпасы, табак, котлы, ножи и топоры, полученные от мехоторговцев, тоже ценились высоко, однако в прериях они все же имели меньшее значение, чем в лесных районах.

С основанием Форта-а-ля-Корн (Fort а` la Corne) неподалеку от слияния двух рукавов реки Саскачеван французское продвижение на северо-запад от озера Верхнее наконец завершилось. Их мехоторговая система была напряжена до предела, и без совершенствования и реорганизации средств передвижения они едва ли могли дальше успешно расширять свое влияние. Учитывая то, что КГЗ никак не реагировала на сухопутную экспансию французов, у них не было значимых причин вкладывать дополнительные средства в экспансию, за исключением продолжения поиска «Западного моря». Равным образом и КГЗ не имела особых причин пересматривать свою политику «спящего у замершего моря». Хотя большей частью мехов очевидным образом завладевали французы, индейские торговцы все еще доставляли пушнину к торговым факториям КГЗ в достаточных объемах, для того чтобы англичане получали от торговли значительную прибыль. Единственным важным новым капиталовложением компании, сделанным в этот период, стало основание в 1717 г. форта Черчилл. Это не остановило активности французов, но помогло обойти с фланга племя кри, которые не пускали индейцев чипевайан в Факторию Йорк.

Дело заключалось в том, что, к выгоде торговцев из племен ассинибойнов и кри, англичан и французов устраивало соперничество на расстоянии. Хотя французские посты достигали самого сердца территорий кри и ассинибойнов, им недоставало транспортных возможностей, чтобы привезти достаточно товаров для удовлетворения потребностей аборигенов. Таким образом, французы стремились обменивать легкие по весу, дорогие товары на первоклассные меха, тогда как более удаленные торговые фактории КГЗ, снабжавшиеся при помощи дешевых перевозок грузов океанскими кораблями, были способны предложить индейцам более широкий набор товаров и принимать пушнину менее высокого качества. В этой ситуации ассинибойны и кри стали выступать в качестве посредников [между англичанами и другими индейцами], что дало им преимущество на конкурентном рынке.

Люди Северо-Западной компании

В конце 1750-х гг. французы оставили свои западные посты. В середине 1760-х гг., уже после завоевания Новой Франции, когда на восток [Канады] вернулась политическая стабильность, монреальские купцы получили возможность вернуться в зону прежней торговли французов на Западе и даже продвинуться за пределы ее границ. Поначалу такие торговые операции монреальцев организовывались как небольшие товарищества городских торговцев – поставщиков товаров и продавцов, которые путешествовали в глубь континента и имели дело с аборигенами. Они стали называться «зимними партнерствами».

Вначале эти новые оппоненты КГЗ столкнулись с двумя проблемами. Помимо необходимости соперничества с компанией, обладавшей более значительными финансовыми резервами, они должны были конкурировать друг с другом. Вдобавок к середине 1770-х гг. стало ясно, что наиболее богатая бобрами территория расположена в районе реки Атабаска в Северном Саскачеване и за ним. Это заставило КГЗ «пробудиться от сна» и ознаменовать начало своей экспансии в глубь континента основанием торговой фактории Кумберленд-Хаус на реке Саскачеван. В 1778 г. гордый, импульсивный и несговорчивый торговец мехами американец Питер Понд98 продемонстрировал, что монреальские торговцы способны достичь этих новых земель, хотя путешествие было для него чрезвычайно трудным. Однако становилось понятно, что небольшим товариществам недостает финансовых средств, чтобы осваивать в большом масштабе новые приграничные области. Помимо прочего необузданное соперничество между ними вело к насилию и убийствам. Чтобы преодолеть эти проблемы и привнести на эти земли некоторый порядок, монреальские торговцы объединились и в 1776 г. начали создавать более крупные партнерства, наиболее известным из которых была Северо-Западная компания (СЗК). Среди первых ее руководителей были Питер Понд и его первый помощник – Александр Маккензи (позднее – сэр Александр); оба они сыграли ключевые роли в продвижении торговли пушниной в глубь континента в ходе последнего броска к Северному Ледовитому и Тихому океанам.

Тем не менее, до того как предпринять масштабное вторжение на территорию между реками Атабаска и Маккензи, «люди Северо-Запада» (как стали называть представителей СЗК)99 должны были по-новому решить проблемы логистики: финансирование экспедиций было затруднено; район был слишком удален от Монреаля, чтобы его можно достичь на каноэ за одну навигацию; лето было слишком коротким, а добыча дичи – слишком непредсказуемой, чтобы позволить себе по пути тратить время на охоту и рыбную ловлю; и, наконец, небольшие, легкие каноэ индейцев лесной полосы не могли перевозить значительное количество провианта, товаров и пушнины на дальние расстояния. Люди Северо-Запада преодолевали эти трудности несколькими способами. Они разделили транспортную систему на два участка – восточный и северо-западный; для восточного участка пути использовались «каноэ предводителя»100, или «каноэ Великих озер» – 11 м (36 футов) в длину и 2 м (6 футов) в ширину, которые могли вместить 3 т груза плюс экипаж; а для маршрута, лежащего за озером Верхнее, на котором было слишком много отмелей и стремнин для прохождения его на «каноэ предводителя», они же разработали «северное каноэ» – приблизительно 7,5 м (25 футов) в длину и около 1,2 м (4 футов) в ширину, способное перевезти до половины груза «каноэ предводителя». Таким образом, СЗК модифицировала технологии местных жителей, чтобы приспособить их к собственным нуждам. В свою очередь, на строительстве каноэ для компании стали специализироваться некоторые группы индейцев, в частности группы анишинабе, пришедшие в то время к северо-западному побережью озера Верхнее (Lakehead area). СЗК также усовершенствовала маршруты для волока, а близ поселения Су-Сент-Мари построила первый на Великих озерах канал, чтобы каноэ компании могли обходить пороги на реке Сент-Мэрис; позднее для плавания по Великим озерам стали использоваться небольшие шхуны.

Чтобы решить проблему продовольствия, СЗК, насколько было возможно, использовала местные ресурсы. В качестве дополнения к свинине и муке, которые вояжёры101 получали в Монреале, в Су-Сент-Мари из района, расположенного к югу от Великих озер, ввозилась и складировалась кукуруза для следующих через это поселение отрядов. В районе между северо-западным побережьем озера Верхнее и озером Виннипег вояжёры компании, в основном метисы, зависели от оджибве, снабжавших их кукурузой, диким рисом и рыбой. После прохождения низовьев реки Виннипег они обращались за пропитанием к равнинным охотникам на бизонов; прерии стали для меховой торговли на Западе великой кладовой. Идеальной пищей для вояжёров являлся пеммикан: без него пушная торговля на Западе вряд ли оказалась бы возможна. Дневной расход калорий у этих людей был огромным, а пеммикан был транспортабельным, легким, очень компактным: стандартный 40-килограммовый (90-фунтовый) мешок заменял две разделанные туши взрослых самок бизонов (почти 900 фунтов). Кроме пеммикана вояжёры полюбили такое индейское лакомство, как бизоний язык, и такие продукты прерий переправлялись в хранилища форта Ба-де-ля-Ривьер102 и на озере Кумберленд. Однако даже при наличии на Северо-Западе таких запасов, от 25 до почти 50% груза каноэ, покидавших Форт-Уильям103 в 1814 г., занимала провизия.

Деятельность «людей Северо-Запада» вредила КГЗ гораздо больше, чем былая активность французов, и потому столкновение новых соперников было неизбежно. КГЗ сталкивалась со множеством сходных проблем, однако в отличие от «людей Северо-Запада» не могла использовать для перевозки своих грузов большие каноэ, поскольку, за исключением факторий Мус и Руперт-Хаус104, прибрежные посты находились за пределами зоны широкого распространения березы. А покупать каноэ у жителей внутренних областей было нецелесообразно. Поэтому служащие компании из форта Олбани для плавания по рекам начали строить лодки с небольшой осадкой. В XIX в. эти плавсредства стали костяком транспортной системы КГЗ; их называли «йоркскими лодками» из-за той жизненно важной роли, которую они играли в перевозке грузов по воде в Факторию Йорк – без сомнения, самый важный склад компании в Западной Канаде – и из нее.

По мере того как служащие СЗК и КГЗ закладывали основы своих континентальных империй, началась новая фаза исследований. Хотя «люди Северо-Запада» в 1760-х гг. первыми продвинулись в северном направлении до района среднего течения реки Черчилл, КГЗ осуществила первое и самое важное вторжение за пределы старого французского фронтира. В 1771 г. управляющий фортом Черчилл Мозес Нортон (тот самый Нортон, у которого было несколько жен и коробочка с ядом для слишком несговорчивых индейских мужей), наслушавшись рассказов индейцев об ископаемых богатствах, послал Сэмюэла Хёрна в труднейшую пешую экспедицию, которая завела его к реке Коппермайн – в очень суровые земли, лежавшие примерно в тысяче миль к северо-западу.

Хёрн уже предпринял две похожие экспедиции, которые преподали ему и Нортону два главных урока. Во-первых, без первоклассных проводников из числа местных жителей экспедиции были обречены на неудачу; те же, которых они выбрали для первых двух путешествий, были абсолютно неподходящими. Во-вторых, Хёрн усвоил следующее: не ты ведешь проводников по их земле; ты идешь за ними в том темпе, который они себе задают. С учетом этих уроков для своей третьей попытки достичь берегов реки Коппермайн он выбрал Матонабби, вождя чипевайан, пользовавшегося большим уважением англичан. Матонабби назвал Хёрну еще одну – третью причину, по которой тот раньше терпел неудачи:

Другими словами, учитывая те роли в экономике, которые были четко разграничены по гендерному признаку в аборигенном обществе, экспедиция для выполнения своих задач нуждалась и в мужчинах и в женщинах.

Бо́льшая часть территории, которую Хёрн пересекал вместе с Матонабби, находилась в сфере торгового влияния индейцев чипевайан, доминировавших в северо-западной торговле форта Черчилл с момента его основания. Их территория граничила с владениями инуитов – инуитов карибу на юго-востоке, неподалеку от форта, и инуитов коппер (китли-нермуит) на северо-западе. Здесь находилась зона войны, между индейцами чипевайан и инуитами происходили кровавые стычки. Пощады ждать не приходилось. Хёрн был свидетелем нападения соплеменников Матонабби на стоянку спящих инуитов, во время которого были вырезаны все мужчины, женщины и дети. По-видимому, вражда между двумя этими группами коренилась в далеком прошлом, а о причинах ее можно только догадываться. КГЗ пыталась положить конец этому насилию, однако, вероятно, именно ее присутствие разжигало конфликты в некоторых областях, поскольку индейцы и инуиты пытались закрыть друг другу доступ к огнестрельному оружию и товарам.

Через семь лет после завершения экспедиции Хёрна Питер Понд расширил границы территории, охваченной торговыми факториями, до реки Атабаска, построив небольшой пост (Пондс-форт) всего в 65 км (40 милях) от озера Атабаска. В то же время в стране атапасков он узнал от племени чипевайан, что эта река питала более крупные озера и реку Невольничью (позднее названную рекой Маккензи). Затем зимой 1784/85 г. капитан Джеймс Кук105 опубликовал свой отчет о плавании к тихоокеанским берегам, в котором сообщал, что существует река, текущая с северо-востока и впадающая в Тихий океан. Очевидно, Питер Понд надеялся на то, что река Невольничья, о которой ему рассказывали индейские проводники, может быть той самой рекой, о которой упомянул Дж. Кук, и что она впадает в Тихий океан, а не в Северный Ледовитый океан. Это была бы превосходная артерия для исключительно выгодной торговли пушниной, стремительно развертывавшейся на Западном побережье, и «люди Северо-Запада» желали получить к ней доступ. Кроме того, если бы был найден водный маршрут, ведущий от богатой бобрами области между реками Атабаска и Маккензи к Тихому океану, можно было бы избежать высоких издержек на транспортировку грузов из Монреаля по суше.

Понд не смог проверить свою догадку до ухода в отставку в 1789 г. Этот великий вызов принял сослуживец Питера Понда Александр Маккензи. Он называл его «самым любимым планом моего собственного честолюбия». Третьего июня 1789 г. Маккензи выступил из форта Чипевайан. Его отряд сопровождал «Английский Вождь», индеец племени чипевайан, который прежде принадлежал к отряду Матонабби. В начале июля экспедиция Маккензи достигла дельты реки, ныне носящей его имя. Здесь он нашел покинутую инуитами зимнюю стоянку. Но он обнаружил Северный Ледовитый океан, а не Тихий. Понятно, что путешественник был очень разочарован, поэтому он назвал реку, которая вывела его в Арктику, «рекой разочарования».

Несмотря на свою неудачу, Маккензи не пал духом. Осенью 1792 г. он вновь выступил из форта Чипевайан, однако на этот раз на запад, вверх по реке Пис-Ривер. Близ ее слияния с рекой Смоки-Ривер он заложил маленький торговый пост, где провел зиму, перед тем как продолжить путь. Пересеченная местность внутренних районов Британской Колумбии поначалу казалась гораздо более трудной, чем спуск по течению реки Маккензи. Рельеф был очень неровным, большинство крупных рек имело опасные быстрины, и исследователю часто приходилось принимать принципиальные решения о выборе одного из нескольких возможных маршрутов. В этом Маккензи был полностью зависим от информации своих индейских проводников, и, судя по его отчету о путешествии, проводники знали о своей важности для англичанина, дразня его этим и оспаривая его превосходство. Путевые журналы Александра Маккензи ярко показывают, как неуютно ему было в таком положении. К примеру, 23 июня 1793 г. он созвал своих проводников, чтобы решить, как лучше сделать: следовать ли по реке Фрейзер на протяжении всего пути к побережью или оставить ее и направиться на запад по реке Уэст-Род106:

В итоге Маккензи предпочел западный маршрут и оставил реку Фрейзер, поскольку его проводники делали упор на опасностях последней и преуменьшали протяженность и сложности первой. Передвигаясь частично на каноэ, частично пешком, 17 июля 1793 г. они достигли реки Белла-Кула близ Френдли-Виллидж (Friendly Village).

Двухсотлетний поиск пути к Тихому океану, начатый еще Жаком Картье, был закончен. Индейцы провели пришельцев от одного берега до другого. Большинство племен гостеприимно принимали новоприбывших на своей земле; многие отпускали их в дальнейший путь с неохотой, видя удаляющиеся вместе с ними обширные экономические возможности.

На Тихоокеанском побережье

Выдающаяся экспедиция Александра Маккензи распространила континентальную меховую торговлю до Тихого океана. Служащие СЗК Саймон Фрейзер и Дэвид Томпсон вскоре последовали по его пути; они изучили две из четырех крупнейших рек, несущих свои воды к Северо-Западному побережью Тихого океана. В 1808 г. Фрейзер спустился по реке, которая теперь носит его имя, а в 1811 г. Томпсон проследовал по реке Колумбия от ее истоков до океана. Вслед за первооткрывателями раздвинулись и торговые границы: СЗК построила несколько факторий в восточной и центральной части Британской Колумбии – в районе, который позднее станет известен как Новая Каледония. Однако прибрежная торговля лежала вне пределов их досягаемости просто потому, что расстояние от Монреаля до этих районов, учитывая проблемы транспортировки и снабжения, было слишком велико. Новая Каледония оставалась западной окраиной той территории СЗК, которую компания была в состоянии эффективно осваивать, – нет необходимости упоминать о том, что КГЗ не могла получить доступ к этим землям.

Тем не менее к этому времени торговля пушниной почти десять лет устойчиво развивалась по всему побережью. Толчком к ее развитию послужил визит Джеймса Кука к народу нучанулх (нутка) на западе острова Ванкувер. Величайший путешественник своего времени, капитан Кук уже нанес на карту часть полуострова Гаспе и оказал флоту Джеймса Уолфа помощь при прохождении реки Св. Лаврентия107; он участвовал в осаде Луисбура, нанес на карту опасную береговую линию Ньюфаундленда и открыл диковины южной части Тихого океана. В 1778 г. он пересек Тихий океан в поисках Северо-Западного прохода и бросил якорь в заливе Нутка (Nootka Sound). Он приобрел у народа нучанулх шкуры морской выдры (калана) за очень небольшое количество товаров и позднее с большой выгодой продал их в Китае. Слухи об этом быстро распространились, и торговцы ринулись к Западному побережью.

Прибрежная торговля в конце XVIII в. отличалась от внутриконтинентальной по некоторым основным признакам. Поначалу в нее были втянуты четыре государства: Испания, Англия, Россия и Соединенные Штаты Америки. Все, кроме испанцев, до 1827 г. вели торговлю при помощи парусных судов. После 1795 г. испанцы ушли, и главными конкурентами стали английские и американские купцы, хотя к северу от реки Скина активно действовали русские. Пока торговля по большей части ограничивалась побережьем, между торговцами и аборигенами не установилось прочных связей, а окружающая среда не страдала от истребления животных или заготовки леса.

Благодаря большим морским кораблям объем товаров, обмениваемых на побережье, был существенно больше, чем во внутренних областях на западне континента. До начала XIX в. побережье ежегодно посещало по двадцать кораблей. (Для сравнения, КГЗ и СЗК, вместе взятые, ежегодно могли организовать доставку на Северо-Запад Канады товаров в объеме, эквивалентном грузу не более чем четырех кораблей). Этим и объяснялась «золотая жила», которую получили индейцы Западного побережья, ориентированные на торговлю и осознававшие свое выгодное положение. Неудивительно, что высоко ценившиеся европейские товары, полученные в обмен на шкуры калана, развивали индейскую торговлю и обмен дарами вдоль побережья и контроль над важнейшими маршрутами давал дополнительный стимул для таких же распрей между деревнями, которые имели место во внутренних областях.

Однако бо́льшую часть продававшихся на берегу товаров составляли предметы роскоши, а не предметы первой необходимости. Это объяснялось тем, что народы Западного побережья напрямую не зависели от европейских предметов, поскольку они продолжали добывать свое пропитание – рыбу – в огромных количествах с помощью традиционных методов. По сути, они продолжали заниматься этим промыслом до тех пор, пока федеральное и провинциальное законодательство об охране природы, принятое в конце XIX – начале XX в., не отняло у них этого права. Однако у них высоко ценилось огнестрельное оружие (широко используемое в военном деле), металлические инструменты, ткани, одежда и одеяла, ставшие символом благосостояния, а также железные ожерелья и медные браслеты.

В этой обстановке острого соперничества каланы безжалостно истреблялись. К началу XIX в. их количество резко сократилось, и торговля мехами стала затухать; к концу 1820-х гг. она находилась на последней стадии упадка. Это стало серьезной проблемой для групп туземцев, живших на прибрежных островах, которые помимо мехов мало что могли предложить в обмен. Индейцы хайда с островов Королевы Шарлотты108 нашли выход, продавая европейцам свои художественные изделия. На континенте же все больше стали добывать шкурки лесных животных, в особенности бобра и куницы с ее мягким блестящим мехом. Внутриконтинентальные торговые пути вдоль главных рек приобрели большое значение и стали причиной усиления конфликтов между поселениями туземцев.

Меняющееся соотношение сил

Важной вехой в истории индейских племен стал 1821 г. К этой дате мехоторговля соединила мир аборигенов с миром европейцев по всей Канаде, исключая наиболее удаленные районы нижнего течения рек Маккензи и Юкон. В 1821 г. был положен конец безжалостному полувековому соперничеству КГЗ и СЗК благодаря объединению. Английский парламент предоставил новому концерну, по-прежнему называвшемуся Компанией Гудзонова залива, монопольный контроль над торговлей на Земле Руперта, на Северо-Западе и на Тихоокеанском побережье в уверенности, что после устранения издержек неограниченной конкуренции компания будет наилучшим образом служить интересам населения этих мест.

Действительно, конкуренция уже практически разрушила экономический уклад племен большей части субарктического пояса между рекой Черчилл и заливом Джеймс. Вот лишь один пример: КГЗ была вынуждена ввозить в долину реки Рейни-Ривер кожи из прерий, чтобы местные индейцы могли делать себе мокасины. Еще более гибельная, порочная торговля алкоголем приводила к повсеместному падению нравов. Английские политики были решительно настроены покончить с ней. Даже сами торговцы сознавали, что их борьба не могла больше продолжаться.

В то же самое время торговцы мехами столкнулись с тем обстоятельством, что единственные новые территории, доступные для освоения, – Юкон, север Британской Колумбии и Арктика – были очень далеко и путь туда был очень затратным. Пришла пора ограничить пушную торговлю до того уровня, который могла выдержать экосистема. В отсутствие твердого авторитета правительства ввести природоохранные меры можно было только посредством монополии на торговлю мехами и кожами. Монополия также была призвана снизить издержки, поскольку можно было закрыть дублирующие друг друга фактории и сократить много работников.

Хотя мотивы дарования монополии были самыми лучшими, централизованный контроль означал резкое изменение отношений между индейцами и пришельцами. То, что начиналось как взаимовыгодное сотрудничество равных, превратилось в доминирование европейцев. Исключая районы Великих озер, прерий и Западного побережья, где конкуренцию ей продолжали составлять американцы, КГЗ полностью доминировала в мехоторговле и создала такой социально-экономический порядок, при котором положение аборигенов ставилось все более и более зависимым.

Для инуитов приобретенный опыт был совершенно иным, пусть и таким же разрушительным в итоге. До 1821 г. регулярные контакты между ними и европейцами были в значительной мере ограничены побережьем полуострова Лабрадор, Гудзоновым проливом и западной частью побережья Гудзонова залива. Китобои всерьез не продвигались в западную и центральную Арктику вплоть до последних десятилетий XIX в. Однако на берегу полуострова Лабрадор инуиты установили торговые отношения с европейскими китобоями уже в начале XVIII в., а к середине столетия эта торговля была сконцентрирована вблизи залива Гамильтон. Здесь посредники-инуиты продавали китовый ус – плотные и гибкие пластины, свисавшие длинными полосками, подобными занавеске, с верхней челюсти гренландского кита, который они получали от племен, живших севернее. Однако в конце XVIII в. британские торговцы основали торговые фактории в Хопдейле, к северу от залива Гамильтон, а в 1771 г. «моравские братья», пришедшие на эту территорию, чтобы проводить миссионерскую и социальную работу, учредили миссии в местечках Нейн, Окак и Хопдейл. «Моравские братья» хотели сделать свои миссии самодостаточными и отговорить инуитов от путешествий на юг для встреч с китобоями. Чтобы достичь этих целей, они открывали торговые склады, которые вплоть до 1860-х гг. являлись для инуитов Лабрадора наиболее важным источником европейских товаров. К тому времени быстрое распространение промысла трески в регионе уничтожило монополию моравских миссий, поскольку рыбаки начали активно торговать с туземцами; алкоголь также стал здесь важным товаром, нанося инуитам ощутимый вред. А поскольку эти земли к концу XIX в. ежегодно посещало огромное число пришельцев (до 30 тыс. рыбаков), сюда были завезены заморские болезни – по общинам инуитов прокатились эпидемии кори, тифа и скарлатины. Эти болезни, а также изменение традиционного рациона, вскоре привели к резкому сокращению численности аборигенов.

В Гудзоновом проливе и вокруг Гудзонова залива инуиты появлялись только на короткое время – чтобы торговать с ежегодно приходившими туда кораблями КГЗ, груженными товарами. Более значимой была торговля, которую компания после 1717 г. вела с инуитами в форте Черчилл. Поначалу оттуда на север посылались шлюпы в поисках живущих в отдалении от западного берега Гудзонова залива инуитов – это был вынужденный шаг, поскольку индейцы чипевайан применяли вооруженную силу, чтобы помешать инуитам регулярно посещать форт Черчилл. К концу XVIII в. КГЗ добилась прочного мира между чипевайан и инуитами и сделала наконец возможным безопасное посещение форта Черчилл инуитами карибу; в результате посылать шлюпы больше не было нужды. Некоторым торговцам из числа инуитов карибу удавалось найти себе работу в форте Черчилл, где они занимались охотой на тюленей и китов для получения жира, пока в 1813 г. китобойный промысел не пришел в упадок. Этот контакт был крайне важен: огнестрельное оружие, рыболовные крючки и сети, которые инуиты приобретали у КГЗ, давали им возможность жить во внутренних районах тундровой зоны на протяжении всего года. После 1820 г. они расширили сферу своего присутствия на юг, вытеснив чипевайан, и к 1860 г. инуиты карибу стали преобладающим населением в южных районах территории, где обитали олени-карибу.

Контакты инуитов с КГЗ на восточном побережье Гудзонова залива были менее значительными. Не ранее 1750 г. компания построила маленькую факторию на южной границе земель инуитов – форт Ричмонд. Предполагалось, что она будет служить базой для разработки полезных ископаемых и развития пушной торговли, однако фактория потерпела коммерческий крах и в 1756 г. была закрыта. Деятельность КГЗ переместилась к реке Литтл-Уэйл, где компания на протяжении некоторого времени поддерживала небольшую по масштабу летнюю охоту на белуху. Однако вскоре стало очевидным, что местное инуитское население было недостаточно велико, чтобы это дело было рентабельным, и после трех лет существования новая фактория тоже закрылась. После этого компания переместилась на реку Грейт-Уэйл, где время о времени функционировал торговый пост; с 1855 г. он стал постоянным. Но китобои и рыбаки повсюду приносили с собой алкоголь и болезни, истреблявшие инуитов. Оглядываясь назад, мы ясно видим, что во время своих первых встреч с европейцами и их потомками коренные народы Канады делились с ними многими знаниями из своего повседневного жизненного опыта. В первые годы преимущество обычно было на стороне местных племен. Они численно превосходили незваных гостей, обладали человеческими ресурсами и мастерством при производстве по низкой цене нужных европейцам сырья и материалов. Туземцы полностью обеспечивали сами себя в условиях суровой северной окружающей среды.

К несчастью для индейцев, их преимущество было недолгим. Их популяция уменьшалась из-за завезенных болезней, а число пришельцев устойчиво росло за счет иммиграции и естественного прироста. И когда коренные народы стали вовлекаться в мехоторговлю, экономический уклад их жизни более не концентрировался на местных нуждах. Вместо этого их втягивали в международную товарно-рыночную систему отношений, которая создавала намного более высокий спрос на местные ресурсы, чем могли выдержать североамериканские экосистемы. Итогом этого стало их истощение. К тому же новые технологии увеличивали эффективность промысла охотников и рыбаков, начинавших ловить дичь и рыбу во все больших количествах.

По мере того как дела аборигенов ухудшались, начинала убывать их политическая сила. До окончания Войны 1812 г.109 они являлись важными военными союзниками британцев. Желание сохранить расположение индейцев заставило британское правительство выпустить в 1763 г. королевскую Прокламацию, признавшую аборигенные права и провозгласившую британскую Корону в качестве защитника этих прав. За пределами Квебека в границах 1763 г. аборигенные права могли перейти только к Короне путем публичного заключения договора; это делалось с целью защитить индейские племена от недобросовестных земельных спекулянтов и тем самым снизить до минимума риск отчуждения земель аборигенов.

После Войны 1812 г. колониальные чиновники решили, что более не нуждаются в коренных жителях в качестве союзников. Они стали интересоваться сельскохозяйственными возможностями, лесными ресурсами и запасами полезных ископаемых на индейских территориях больше, нежели благосостоянием местного населения. Главным устремлением колониальных чиновников отныне было получение доступа к богатствам этой земли с наименьшими возможными затратами и без кровопролития. На большинстве территорий Канады, охваченных договорами110, европейцы начали наступление практически сразу же после их подписания. (Земли, не охваченные соглашениями, стали испытывать это давление совсем недавно, а на многих из этих территорий переговоры продолжаются и сегодня. Принципиальным исключением является Британская Колумбия, где в 1987 г. провинциальное правительство все еще отказывалось признавать статус аборигенов.)

Подавленные сокращением своих ресурсов и навязанным им новым образом жизни, коренные жители начали переходить от независимости через взаимозависимость в отношениях с европейскими торговцами к экономической зависимости. К 1821 г. такие изменения произошли на большей части территории Канады; относительно в стороне от них оставались только наиболее удаленные группы аборигенного населения.