Начало семнадцатого столетия в России ознаменовалось рядом эпидемий «моровой язвы».
С 1601 по 1603 г. на Руси был великий «глад» и вслед за ним «мор»: «Бысть же в земле глад велик, такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а муже жен своих метаху же и мроша люди яко и в прогневание божие так помроша в поветрие моровое, бысть же глад 3 года»[100].
По свидетельству Рихтера, голод не свирепствовал по всей России. Многие области, такие как: Украина, Казань, Астрахань, Устюг, Вятка и пр., не пострадали. Однако люди, кое-как спасшиеся от голода, умирали от «моровой язвы».
В одной только Москве похоронено было 127 000 покойников, не считая погибших в окрестностях города[101].
Для борьбы с голодом Борис Годунов приказал привезти хлеб с Поволожья, а для борьбы с мором распорядился отрядить особых людей для погребения умерших: «Царь же Борис повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати». «Убогими домами» или «скудельницами» назывались в то время братские могилы, где хоронили тела казненных, людей, умерших в «государевой опале», а также самоубийц и погибших от несчастного случая: «Который человек вина опьется или удавится… или сам себя отравит, или какое дурно над собой учинит, и тех при церкви божией не хронити, а над ними не отпевати, а велети класти их в убогех домех» (описание города Шуи, сделанное во время Иоанна Грозного). Эти «убогие или божьи дома» обычно закапывались по мере заполнения один раз в год. Поэтому-то летописи отмечают как некую особенность, имевшую место лишь во время морового поветрия, быстрое закапывание скудельниц: «…с седьмаго четверга октября… положиша в скудельницу 4800 и покопаше, и после того в месяц и 3 дни ноября до 9 числа положиша в новую скудельницу 2700 и покопаша»[102].
Довольно подробное описание этого голода было сделано голландцем Исааком Масса. Приводим выдержки из этого описания. «В то время… во всей Московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Так что даже матери ели своих детей… ели также мякину, кошек, собак, а от такой пищи животы у них становились толстые, как кооров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, собаки и другие животные. В самой Москве было не лучше: привозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой, и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле и сваливали их туда, как мусор… и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными… и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти.
…На дорогах было множество разбойников и убийц, а где их не было, там голодные волки разрывали на части людей: также повсюду тяжелые болезни и моровое поветрие… и такая дороговизна хлеба продолжалась 4 года почти до 1605 года»[103].
Буссов писал об этом голоде: «В Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимою ели сено: у мертвых находили во рту вместе с навозом, человеческий кал. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – своих родителей, хозяева гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье; путешественники страшились останавливаться в гостиницах»[104].
Маржерет свидетельствовал: «Голод свирепствовал с такою силою, что, кроме умерших в других городах, в одной Москве погибло от него 120 000 человек. Их похоронили за городом на 3 кладбищах»[105].
Голод увеличивался притоком в Москву большого количества людей из окрестных городов и сел: «Мнози же тогда от ближних градов приидуще к царствующему граду, пропитатеся хотяше от милостыни царевы; слава бо велице приходящи о милостыни. И теи убо приходящим такоже погибаху скудости ради пиши»[106].
В 1602 г. разразился мор в Смоленске, куда он, по всей вероятности, был занесен из Литвы или из Польши: «В то же время бысть в Смоленске моровое поветрие, заставыж быша от Смоленска по всему Смоленскому рубежу. Царь же Борис наипаче повеле крепити заставы и прибавиша до Брянска, чтоб никто из Литвы и в Литву не ходил»[107].
Более подробной характеристики этого мора в летописи нет. Мы полагаем, что это был тиф и, вероятнее всего, сыпной, так как разразился он в военном лагере, во время подготовки Дмитрия Самозванца к походу на Москву.
Рихтер на основании показаний приехавшего в Москву в 1602 г. аптекаря Фремчема утверждал, что «зараза эта свирепствовала прежде и осени, в других северных землях». Ею будто бы были поражены Штеттин, Данциг, Вильна, Рига и другие города, причем малые города были совершенно ею опустошены[108].
Гезер указывал, что в 1601–1603 гг. в Северной Европе господствовали «чумоподобные заболевания», а в Италии – «тифозные пневмонии». «Мор» в Смоленске в 1602 г. Гезер, ссылаясь на Рихтера, называет чумой.
Борис Годунов, по сообщению Маржерета, послал в Смоленск 20 000 рублей для помощи «бедным, нуждающимися и недужным».
В 1605 г. во время осады войсками Бориса Годунова города Кром среди солдат, осаждавших город, вспыхнула эпидемия кровавого поноса: «Грех ради прииде под Кромы на ратных людей скорбь велия… нашедшею болезнью поносом на воинство Российское»[109].
Много солдат умерло, и «вся армия вообще ослабела по причине великого числа больных и умерших» (Рихтер). Для борьбы с этой эпидемией по совету врачей царь Борис послал под Кромы из Москвы лекарства: можжевеловое вино, уксус, лимоны.
В 1606 г. был «мор» в Новгороде, а в 1608–1609 гг. – в окрестностях Москвы. В Троицко-Сергиевском монастыре в один день было похоронено 860 человек, умерших от «моровой язвы»; в ближайших селах за семь с половиной месяцев – 3000 человек. В летописи об этом море говорится кратко: «В Новегороде бысть мор великий»[110].
Эккерман считал этот мор чумой, господствовавшей в то время в Швейцарии и Германии. Гезер говорил о сильной чуме, опустошавшей в 1603–1613 гг. Германию, Швейцарию, Францию и Англию. В Лондоне в 1603 г. умерло от чумы 20 000 человек. В Париже в 1606–1608 гг. также сильно свирепствовала чума, унесшая в течение немногих недель 2000 человек.
Возможно, конечно, что новгородский мор 1606 г. был чумой. Что же касается подмосковного «мора» 1608 г., то, принимая во внимание историческую обстановку того времени (начало «смутного времени», польскую интервенцию, осаду войсками Сапеги Троицко-Сергиевского монастыря и т. д.), скорее нужно думать, что это был сыпной, а может быть, и брюшной тиф. Последнее до некоторой степени подтверждается сравнительно небольшой смертностью и местным характером эпидемии.
Следует отметить, что в Троицко-Сергиевском монастыре принимались кое-какие меры для борьбы с эпидемией, вернее, по оказанию помощи больным: «Каждый день великое число больных принимаемо было безденежно, довольствуемое пищею, а слабейшие даже вино получали» (Рихтер).
С 1606 г. и вплоть до 1631 г. сведений об эпидемических заболеваниях на Руси нет, за исключением «отписок» об отдельных незначительных вспышках эпидемических заболеваний. В 1631 г. «бысть мор в Печерах, умерло 1700 людей всяких, от Ильина дни до Рождество Христово»[111].
В 1630 г. «лазутчики у Нового Городища доносили, что близко до Миргорода вымерло 2 слободы». О каких болезнях в этих случаях шла речь, трудно сказать.
В 1636 г. по случаю «морового поветрия» в Крыму крымские гонцы были не допущены к Москве и подвергнуты карантину в Ливнах и Осколе. Возможно, что речь шла о чуме, свирепствовавшей с 1629 по 1631 г. в верхней и средней Италии, главным образом в Турине, Милане, Вероне Падуе, Венеции, Болонье, Флоренции, а с 1636–1637 гг. в Голландии и на острове Малага.
В 1643 г. отмечена эпидемия «пострела» (сибирской язвы), по каковому случаю были устроены «заставы и засеки». «Всяких чинов людям, поместных и вотчинных сел и деревень крестьянам, с 5 дворов по человеку с рогатины, топоры и заступ… от Вязьмы большие дороги и приселочные и малые стежки и засеки лесом и всякими крепостьми укрепить… и на заставах и на засеках и на сторожах, в день и в ночь огни класть безпрерывно и беречь накрепко, чтобы из Вязьмы и Вяземского Уезда в Калугу и в Калужский уезд, и в иные не в которые города никто не проехал и не пришел»[112].
В 1653 г. в пограничном городе Чернухе «люди все вымерли моровым поветрием». В том же году в городе Вологде с посадами умерло «мужеского полу больших 212, да жен умерло 166, да детей 154 человека, и всего умерло 532 человека». Несколько отступая от хронологической последовательности в изложении, нужно указать, что в XVII веке наблюдались также массовые заболевания цингой. Так, в 1640 г. в Яблонов больным (от «мыту» и на Усерд стрельцам, которые «оцынжали») были посланы вино, уксус и перец. В 1647 г. уксус и перец были посланы в Ольшанский город по случаю болезни «от полевых ветров». В 1644 г. «ратные люди из Севска» послали челобитную, в которой жаловались, что они «оцынжали», а многие больны, а сбитню и уксусу нет»[113].
Однако все описанные «моры» были лишь прелюдией к грозной эпидемии чумы, разразившейся в России в 1654–1657 гг.
Где началась эта эпидемия и как она распространилась на Москву, не установлено и поныне. Если предполагать, что на территории Европейской России издавна существовали природные очаги чумы, то нег необходимости искать далеких связей с эпидемиями за рубежом или на юге России. Однако В. Н. Федоров, И. И. Рогозин и Б. К. Фенюк указывают, что зона очагов «дикой» чумы не распространяется далее 50° северной широты, что обусловлено климатогеографическими моментами, определяющими условия жизни грызунов и их блох[114].
Следовательно, если эпидемии чумы возникали севернее этой зоны, то их нужно связывать с заносом откуда-то извне. Поэтому чаще других страдали от эпидемий пограничные города: Смоленск, Новгород, Псков. Особенность эту подметил уже в начале XVII века Петрей, неоднократно посещавший Русь. Он писал: «Московитяне, находящиеся за Рязанью и в Татарии, вовсе не знают моровой язвы, страдают же от нее лишь близкие к западной границе, а именно: Новгород, Псков, Смоленск и т. д.»[115].
На этот раз города у западной границы вначале не были заражены чумой. Эпидемия одновременно с Москвой бушевала в Астрахани и не исключена возможность заноса ее в Москву с Востока.
Эпидемия разразилась в августе 1654 г. Но слухи о ней, очевидно, дошли до московского правительства раньше, ибо уже в июле по распоряжению патриарха Никона царица с семейством выехала из Москвы, выехал и сам патриарх. Царь же по случаю войны с Польшей находился в это время в Смоленске.