Болезненное непоколебимое влечение явилось моим пороком на всю сознательную жизнь. Начиная с четырнадцати и по сей день. Мучительная жажда довлеет надо мной, отметая все прочь. Ни совесть, ни серьезные, крепкие принципы, ничто не могло устоять достаточно долго. Безмерная похоть, бросавшая меня в краску, сминала на своем пути все редуты, перешагивала через все окопы. Желание, возникавшее внутри меня, жгло, как сталелитейный завод, в груди и штанах. Это всегда было жутко душно и запредельно откровенно, жизнь зависимого человека. Нескончаемая вереница женщин как орудие безупречных пыток. Гильотина, возведенная на белых простынях…
Все это было большой ошибкой. С самого мальства тело, влекомое всеми сущими силами, вгоняло меня в дикий ступор. Окружающая действительность теряла свои глубокие жизненные краски каждый раз, когда мимо проносилась юбка, сарафан, нежное легкое платьице.
А сегодня я встречался с Дэрил после непродолжительной практики, мы выявили второй человеческий порок. Кто не практикует – тот любопытствует. Такая легкая форма разврата, не пятнающая собственные руки, губы и брюки. Пачкать губы, как мы справедливо заметили, лучше до занятий. В той части мира, где люди еще спят…
Утро следующего дня, пять часов тридцать минут, ноги дрожат, скорее в школу, в эту уютную раздевалку. За окном январь, сугробы нахальным образом подпирают двери и воруют забытую обувь. Где-то на окраине слышна снегоуборочная машина. А я упорно и самозабвенно, подобно Магеллану, прорубаю себе дорогу в школу. Забившись меж вороха курток, мы с Дэрил языками вяжем узлы, а сердцами по-заячьи стучим морзянку. Меня могли презирать, закладывать учителям, звонить родителям. Страсть, ставшая со мной одной крови, навечно запечатлелась в молодой голове. Прошло не так много времени, прежде чем я оскотинился в край. Не знаю, какой именно, но один из тумблеров в моей подкорке знатно хлопнул. Полагаю, дым от пожара в тот день заволок мне все глаза. От Дэрил я пошел испытывать судьбу к Тиффани, оценив ситуацию, я сделал обратную рокировку, да так, что подруги (коими они были) ахнули. Потом была Линн, Зои, Таша, Элизабет, Кэт. Не сказать о том, что всегда следовало после, было бы неправильно. Приблизительно каждая вторая женщина в моей жизни всегда была несвободна. И супротив этому факту каждая первая скрывала это. Я никогда их не винил и не подставлял. Всякая моя потасовка была в основном на интерес. В то время как дорогие злопыхатели сражались за честь и достоинство. Которое по итогу всегда опускалось еще ниже.
Улица являлась главной бойцовской ареной. К сожалению, за все время я не встретил ни одного достойного молодого человека. Стычка всегда показывала истинную суть человеческой души. Меня пытались зарезать, расцарапать, всегда была какая-то стыдливая паника в глазах. И жуткий неподдельный страх.
Было дело, под Новый год меня выдернул из толпы один служивый. Мы отошли за угол для интимной беседы о том нежном промежутке времени, что я провел с Зои.
– Какого хуя, Хэнк? Я звонил тебе, ты не признался, не извинился? – начал свои инсинуации Джон.
– Я тебе кто, друг или хороший знакомый? Чем обязан я тебе? – попытался парировать, потому как сказать правду о том, что его пассия давно уже ему не принадлежит и, возможно, никогда не принадлежала, я не собирался. Мы с ним тут, и решить вопрос надо здесь. Твердолобость не лечится. Если человек не понял, что Зои перед ним воротит нос, то не мне это ему объяснять.
– Ты знал, сученыш, ты все знал с самого начала, про меня знал, про нас знал. Че ты молчишь, сука?
– Стой, где стоял, гандон, я тебя предупреждаю.
– Да с хуя ли, что ты мне сделаешь, а? – Джон двинулся на меня, но я слово всегда держу. Резкий щелчок рассек воздух. Мякоть губ лопнула и, подобно подушкам безопасности, прилипла к двум передним зубам. Джон присел, глаза его обнажились. Удивление смешалось с агрессией, адреналин палил поджилки.
– Да ты, да ты охуел. Все, теперь точно кранты! Я размажу тебя!
Мы отдалились в темноту, на часах одиннадцать ночи, через час новый год. Джон, видимо, с рукопашным боем был на вы. Я после девяти лет секции толк знал. Каждый набег оппонента я встречал сочным шлепком по физиономии. В какой-то момент мне захотелось шоу, и я решил нарушить главное уличное правило и оформить бандероль увесистым берцем прямо в височную кость. Естественно, ночью в снегу задача была невыполнима. Поскользнувшись, я рухнул. И на долю секунды показалось, что на моей улице перевернулся грузовик с пиздюлями. К большому счастью, это была только видимость. Вояка глухо упал на меня, я по старой памяти поджал корпус к корпусу, выключил его руки, и мы оказались в положении, когда армейский парень кое-как, парой пальцев пытается разодрать мне лицо. Ни одного адекватного удара, ни одного грамотного маневра. Это был его основной инстинкт, как оказалось женский. После нас, конечно, разняли, я услышал кучу обещаний, которые потом он не выполнил. Так что, если вдруг хотите узнать истинный облик мужчины, разбейте ему лицо и смотрите, как он поступит. Изучение же любви доставляло истинное удовольствие. Я узнал так много о женщине и так мало о жизни. И платил за это сполна.
Итак, существует любовь взаимная, сравнимая с хорошим термосом. В ней ты свое сердечное тепло хранишь годами. И неважно, кипяток ли изначально ты туда заливаешь, сильно ли жжет тебя твое чувство. И это, несомненно, самая благородная и самая сладкая форма любви. А существует любовь безответная и невзаимная. Тут, как ты понимаешь, механизм тот же, предметы не те. Это как хороший чугунный чайник. Ты его докрасна греешь, а он тебе потом не то что поддерживать, в руки не дается. Думаешь, в чем же дело, бездумно хватаешь его, а у тебя волдыри по коже такие, до мяса. Держишь и понять не можешь, отчего так тошно тебе и больно. И только перестань насыщать его лаской и нежностью, как сразу же сможешь взять остывшую железяку. Возьмешь, значит, крутишь и думаешь, чего тут такого, может, сажа необычная. И стоишь себе, как дурак, один. Вот это я считаю главной ошибкой нашего мироустройства. Ведь ежели брать людей не любя, а любя, мучиться. То что же это за справедливость такая мерзкая?! Такую любовь я считаю великой пыткой. Ведь именно она до самых костей пробирает тебя собственным же теплом. Замкнутый круг, не иначе. Соглашусь, бывает и другая форма извращенной любви. Некий сломанный термос. Ты его греешь, а он и любви-то твоей не держит. Насытишь, значит, нежностью, станешь через время себе из него отливать и поддержки ждать, а тепло как вода сквозь пальцы. Вот тут и задумаешься. И великое дело ли, ответить взаимностью, люди ж иначе думают. Мол, переломиться ж можно. В целом любви у нас сейчас здоровой нет. Как бы там ни говорили, один всегда приносит, а другой или сохраняет, или проебывает все людское счастье. И ничего тут не попишешь.
Однажды я встретил Мэгги. Вот кто знал много о жизни и мало о парнях, моя любимая отличница. Сердце мое, поежившись, сразу поспешило сделать остановочку. Заурядный парень, средней руки. Кругом все шептались и выказывали неподдельный интерес, я и сам к ней испытывал такое электричество, что светились щеки. С ней я стал дышать открыто, по-настоящему. Минуя год я уже строил планы, которые гнули по своим амбициям Наполеона.
Но судьба – вещь не из нашего мира. Во время одной из ссор с Мэгги меня ждала уборка в кабинете литературы, где, как не там, наводить порядок поэту. Дверь приоткрылась:
– Один?
– Да.
– Я зайду?
– Валяй!
Ви вошла. Она знаменовала собой всю мою порочную молодость. Как сегодня помню перемену между третьим и четвертым уроком, я с ней еще не спал. Но дороги всегда были неприлично близки. В нашей маленькой Оскалузе, округ Махаска, люди совсем одичали. Кроме как работать, бухать и дико сношаться, никто ничего не придумал. И вот мы молодые да такие амбициозные, что оторви и выброси. Собирались на лестничной площадке, часто Ви захватывала Ташу, что была на пару лет младше. Мы садились травить байки, что было официальной легендой. По факту, закрыв дверь, мы пробовали друг друга на вкус. По очереди и разом. Мы делали наши школьные дни лучше. И в целом не противоречили основной идее учебного заведения. Учиться и познавать. То было время моей юности, мир начинался порогом дома и заканчивался окраиной города. А за ним – бездна, край земли, пустота.
Ви вошла, и за ней тянулся шлейф из развратных поступков, нами воплощенных в жизнь. Этот дикий хвост спутал все карты, где-то во мне, глубоко внутри, проснулся тот самый парень, любивший всех дам на расстоянии вытянутой руки. Слово падало за словом, и вот картина. Ошпаренный сексом, как кипятком, я лишаюсь девственности, уложив свою знойную одноклассницу на преподавательский стол, стекло под ее ягодицами моментально мутнело от пара, который мы трением доводили до абсолюта.
Я выбивался из сил, мучительно долго поря ее. В какой-то момент подумал даже, что она в восторге. Кончив дело – и на пол. Щурясь, перемыл его. И мы, гроссмейстерски выждав, вышли из кабинета с интервалом в пятнадцать минут. Дома я лег на пол навзничь и уснул. Разбудил меня вибрирующий телефон, приоткрыв левый глаз, увидел SMS: «Я еле хожу, спасибо!» «Вот это добрый вечер», – подумал я.
Мэгги врать я не могу и решительно не хочу, имея крепкие принципы, следовать им обязан. В моем понимании любовь – это твой огонь. А твоя женщина – это все, что должно находиться рядом с тобой на протяжении жизни и еще чуть-чуть дольше. Я самостоятельно выбрал ее и ломал саму суть месяца три, прежде чем ее замок сдался.
Мне было очень сложно и больно говорить правду. Каждое слово, каждый вздох имели для нее кинжальную остроту. Она задыхалась и гибла на моих глазах, моя милая, мой мир трепыхался в ней, я видел конец эпохи. После слез и обид ее гибкий нежный взгляд пал, как Троя. Она смотрела холодными зелеными глазами, минуя все мои анатомические особенности, прямо в душу, вопрошая: за что? У меня никогда не было ответа, я смотрел на нее тогда, я смотрю на нее сейчас, спустя шесть лет, а мне все так же сводит живот.