Телефонный звонок раздался через неделю. Не буду скрывать, я ждала его. Мне очень хотелось, чтобы он позвонил, тот молодой мужчина с выставки, Марк. Я уже все успела про него придумать. Мне нравилось придумывать истории про малознакомых людей – как они живут, что им нравится, кто они такие на самом деле. Я сочиняла чужие привычки и привязанности и потом очень радовалась, если они совпадали с реальностью.
Про Марка я уже успела придумать все до мелочей: каким он был ребенком, чего стеснялся подростком, какую любит еду, куда ездит в отпуск, и даже, признаюсь, придумала, что он носит белые трусы-боксеры с широкой резинкой. Он должен был оказаться открытым, веселым, чувствительным и не скучным. И еще мне очень хотелось, чтобы он все-таки заинтересовался мной.
Он позвонил. Я так обрадовалась его звонку, что сначала не давала ему произнести ни слова, сама говорила без умолку, отвечая на вопросы, которые он даже не успел мне задать. Потом мне все-таки удалось остановиться, а Марку – сказать пару фраз. По телефону общаться с ним было так же комфортно, как и живьем, мы разговорились, у нас нашлось много общих тем. Я забыла, что собиралась просто флиртовать, мне нравилось слушать его голос и его истории, я угадала, какие фильмы ему нравятся, и его это обрадовало. Он стал расспрашивать меня про мои пристрастия, и я сказала про работу, которая была моим главным делом и любимым хобби, он очень заинтересовался. Я пообещала ему показать свое ателье, и он сразу же спросил, когда ему зайти. Я немного стушевалась, мне на первом свидании больше нравилось встречаться в кафе или на другой нейтральной территории, но в этот раз все складывалось как будто само собой. К тому же Марк так быстро расположил меня к себе, что я не предполагала никакого подвоха. Вряд ли он мог оказаться занудой или неврастеником, которого мне немедленно захотелось бы выгнать. Мы договорились, что он заедет ко мне послезавтра после работы, и я покажу ему ателье, а потом мы сможем сходить куда-нибудь выпить или на вечерний сеанс в кинотеатр рядом с моим домом.
Его звонок поднял мне настроение, и весь остаток дня я летала как на крыльях, улыбалась всем подряд и легко справлялась со всеми делами. Это был прекрасный день, хотя вечером я получила какую-то странную эсэмэску, но не позволила такой мелочи испортить мне чувство приближающейся влюбленности. Сообщение и в самом деле было очень странным, оно пришло с незнакомого номера, и сначала я решила, что это какая-то очередная рекламная акция магазинов или салонов красоты. «Что ты задумала, райская птица? Хочешь поймать меня?» Я перечитала его пару раз и отправила в ответ логичное «Кто это?». Ответа долго не было. Потом телефон запищал снова. «Думаешь, можно ворваться ко мне и шуметь, райская птица?» Я перебрала своих знакомых, кто мог бы шутить так по-дурацки, но не смогла вычислить этого странного отправителя и просто написала: «Вы ошиблись номером». После этого телефон успокоился, а я продолжила сочинять, как пройдет наше с Марком свидание.
Уже ночью, засыпая, я вспомнила, что сообщение могло прийти от Аптекаря. К примеру, он рассердился на меня за то, что я устроила в его доме такой переполох с рыжей итальянкой, а сегодня выпил своего грога по причине скверной погоды и вспомнил обиду. «Надо непременно заехать извиниться», – сказала я сама себе, проваливаясь в сон. И к тому же нужно было разобраться с его картиной. Но до этого я, пожалуй, сначала наведаюсь в музей.
Моими клиентами были очень разные люди. Их объединяло только одно – им всем было страшно. И у всех была цель, связанная с другим страхом. Перед болезнью, перед другим человеком, перед самим страхом. Это так страшно – всегда чего-то бояться. Люди готовы на все, чтобы избавиться от этого, от того, что их мучает. Я давал им спокойствие.
Они, конечно, не приходили ко мне просто с улицы. Мое спокойствие было мне дороже всех их вместе взятых, так что я должен был быть уверен, что с ним ничего не случится. Они все приходили за избавлением, они знали, за чем они идут и на что им придется решиться. Нет, не всем, конечно. Кого-то я действительно просто спасал от мигрени, мне иногда тоже надо было развлечься. Они считали меня избавителем, а мне было забавно смотреть на лицо человека, который уже и не помнил, как это – жить без боли, а она вдруг исчезла, но он при этом остался здесь. С болью так бывает не всегда, но я научился ее побеждать и договариваться с ней.
Со временем я узнал себе цену. Я знал ее всегда, но боялся признаться самому себе. Как только я осмелился сказать себе, чего стою, мои дела резко пошли в гору. Мой талант получил подтверждение и стал раскрываться все больше, расти и удивлять меня самого. Я боялся забыть об осторожности, но постепенно стал позволять себе то, на что раньше никогда бы не решился. Мне всегда казалось, что у меня уже есть все, что нужно: немного одежды, еды и я сам. Но теперь выяснилось, что у меня может быть больше и это мне вовсе не повредит. Порядок не равен аскетизму. Роскошь тоже может быть под контролем.
Я решал неразрешимые задачи и получал щедрое вознаграждение. Никто из моих клиентов не оставался недовольным, никто не считал, что переплатил. Я был для них последней надеждой, спасением, избавлением. Даже если они боялись и не верили, у них все получалось с моей помощью. Мои средства всегда работали безотказно. Мне нравилось соревноваться с самим собой, ведь других достойных соперников у меня не было. Я был сам за себя и против себя. Мне не нужен был кто-то еще. Я не знал никого интереснее.
Утром следующего дня я отправилась в музей. Мне нравилось туда приходить, я знала там всех и каждого – и экспонаты, и сотрудников, у меня имелся собственный служебный пропуск, а в реставрационных мастерских было полно забытых мелочей и специально оставленные для уюта меховые сапожки. Меня часто приглашали сюда – выполнить работу, провести экспертизу. Сегодня я пришла по делу, важному лично для меня. Хотя, возможно, и для репутации музея тоже. Мне надо было убедиться. Я быстро прошла по коридорам и залам и вышла в сводчатую галерею, ведущую как раз к той самой картине, ради которой я и была сейчас здесь. Там, как обычно, толпились люди, даже несмотря на будний день. Я знала, что я сейчас почувствую, я почти не волновалась – как при встрече со старым другом. Мы провели с ней столько дней и ночей вместе, но, если честно, мне так и не удалось ее приручить. Она все равно имела надо мной огромную власть, которой я не сопротивлялась. Я знала: стоит мне только взглянуть на нее, и я окажусь внутри. Коридоры, лабиринты, вихри. Гениальная работа.
Я подошла ближе, протиснулась сквозь группу туристов, вдохнула, подняла на нее глаза и… ничего не почувствовала. Это была неживая картина. И самовнушение было тут ни при чем. Да, у меня богатая фантазия, да, я допускала даже абсурдную историю о том, что подлинник оказался у Аптекаря, но что бы я себе ни придумывала, та картина, которая висела сейчас передо мной, точно не была оригиналом. Я могла бы даже не проверять хвостик подписи. Она не дышала, она не пыталась меня схватить. Я зажмурилась, отвернулась на минуту и повернулась снова. Все то же самое. Тогда я все-таки достала из сумки лупу и подошла совсем близко. Мне стало немного страшно, потому что я знала, что сейчас увижу. Может, не стоило смотреть? Уйти и просто выкинуть все это из головы, а про Аптекаря забыть, будто его никогда и не было. Подумаешь, полчаса провела в чьем-то доме, пока ждала эвакуатор. И все останется как есть, экскурсоводы будут повторять свои заученные фразы, а зрители разглядывать то, что находится перед ними. Я поднесла лупу к подписи, посмотрела и похолодела – хвостик был на месте. Я убрала лупу в сумку, снова протиснулась между посетителями и села на скамейку в середине зала. Мне надо было подумать. Происходило что-то странное, и это странное могло кончиться для меня весьма скверно. Этого нельзя было исключать. В подлоге могли обвинить и меня. Картина вернулась на свое место после реставрации месяца два назад. Разумеется, с соблюдением всех процедур и правил. Ее смотрели эксперты, и никаких комментариев, кроме комплиментов, я не получила. Но сейчас в зале висела подделка. Подменить в мастерской ее не могли. На стену вернулся оригинал, это я знала точно, потому что меня трясло крупной дрожью из-за крошечного хвостика в подписи. Как оказалось, трясло напрасно. Исчезнувший из-за моей ошибки хвостик чудесным образом вернулся на свое место, вот только все остальное куда-то исчезло. Ясно было только одно: картину копировали еще до того, как я закончила ее реставрацию. Либо подпись художника копировали по снимкам из реставрационного паспорта. Интересно, как скоро мог открыться этот обман? Если только кто-то не был в нем серьезно заинтересован…
Приемная директора располагалась на втором этаже. Я на автопилоте прошла по мраморным лестницам, пытаясь сложить в голове загадочную мозаику. Картину скопировали и подменили, копия не могла быть совсем свежей. В мастерской картина провела почти полгода. Значит, копия уже существовала до этого? Когда речь идет о таких шедеврах, возможны любые махинации и подлоги. Стоимость картины и сумма страховки заставит работать самые гениальные умы. Мне нужно было узнать, кто же за всем этим стоит. И выходит – у Аптекаря все-таки был оригинал?
Я должна была действовать осторожно, нельзя было случайно сказать что-нибудь лишнее и вызывать этим ненужные подозрения. Чтобы успокоиться, я позвонила Марте и попросила ее встретиться со мной в музее, тем более что жила она совсем неподалеку.
В приемной директора восседала монументальная секретарша с вполне соответствующим заведению и собственной стати именем Артемида. Ей было примерно лет пятьдесят, но все называли ее просто по имени, потому что веса в нем хватало с лихвой. Только главный бухгалтер музея звала ее Темочкой. Артемида знала обо всем, что творилось в мире, в городе, в музее вообще и в жизни каждого сотрудника в частности, у нее в запасе всегда были свежие сплетни, комментарии и бесценные советы о том, как надо работать, выходить замуж, руководить страной, варить варенье из крыжовника или выбирать туфли.
Артемида обрадовалась, увидев меня, и попросила подождать, пока она узнает, насколько сильно занят сейчас господин Лунц. Я присела на диванчик для гостей между бронзовым дикобразом и позеленевшими доспехами – благодаря неиссякаемому потоку щедрых даров от дружественных музеев и частных почитателей приемная директора постепенно превращалась в кунсткамеру. Артемида выплыла из-за двойных дверей и кивнула мне, приглашая войти, но попросила не слишком обременять господина Лунца, так как, по ее словам, он в последнее время был настолько «весь в заботах, что просто сам не свой». Однако, зайдя в кабинет, я ничего не свойственного господину директору в нем не увидела, он сидел за своим бюро темного дерева в неизменном пиджаке в тонкую полоску и стильном галстуке, который явно сдавливал его основательную шею.
– Агата, – поприветствовал он меня, не отрывая взгляда от бумаг.
– Добрый день! Вот, решила зайти.
– Что ж, это весьма приятно, мы всегда рады вас видеть. С вами нам спокойнее. – Он наконец-то посмотрел на меня поверх очков. – Куда же мы без вас? Сами знаете, как мы вас ценим. Такая очаровательная молодая женщина, и при этом такой опытный и прекрасный специалист.
Господин Лунц был в своем репертуаре, даже если он собирался уволить кого-то из сотрудников женского пола, то все равно начинал с комплиментов. После обмена любезностями я решила перейти к делу.
– Хотела узнать, как дела у моего любимого пациента после реставрации, очень по нему скучаю.
– Все в порядке, в порядке, не устаю вас хвалить, прекрасно поработали! Шедевр вернулся к публике и чувствует себя отменно. Да вы присядьте, дорогая, я попросил Артемиду принести нам чай. Я очень рад вам, люблю приятных посетителей, которые ни на что не жалуются, ничего не требуют. Вы меня понимаете – директорская доля.
Я посочувствовала, на пороге появилась Артемида с подносом.
– Что говорят эксперты, как ведет себя покрытие?
– Прекрасно, вы же мастер своего дела. Благодарю, Артемида, мне с лимончиком. – Он удобней устроился в кресле. – Все прекрасно! Прошу вас, Агата, выпейте со мной чашечку. Как приятно, что вы зашли. Подарили мне небольшой перерыв, осветили мой сумрачный день своим сиянием, так сказать. Какие новости? Расскажите, что вы сейчас спасаете. Скоро мы опять к вам обратимся, все в соответствии с графиком. Мне кажется, вас дожидается старик Вермеер, да-да.
Я протянула руку за чашкой, и тут с господином директором произошло что-то странное. Он посмотрел на мою руку, на кольцо, которое я не снимала после той истории в доме Аптекаря, и заметно побледнел, мне показалось, он даже вспотел, и у него заблестела лысина.
– Вермеера я давно предвкушаю, – сказала я. – Это так интересно, с ним никогда не знаешь, что…
– А почему вы вдруг спрашиваете про картину, Агаточка? – ни с того ни с сего господин Лунц перешел в наступление, снял очки и прищурился. – Разве вы что-то упустили?
– Нет, что вы, я просто захотела узнать, как ведет себя защитный слой. Вы же мои любимые клиенты.
– А вы наш любимый мастер.
Директор музея улыбался, но его глаза стали холодными и колючими, он одним глотком опрокинул в себя свой чай и стал резкими движениями перекладывать бумаги на столе.
– Если бы все работали так, как вы, тогда не было бы никаких проблем, никаких проблем, – бормотал он. – Но, к сожалению, видите, что происходит, дел просто непочатый край. А вы молодец, молодец. И такая красавица, и знаете толк в красивых вещах. – Он опять покосился на кольцо.
– Спасибо, – тихо сказала я, потому что никак не могла сообразить, как лучше себя вести.
– Да… – протянул господин Лунц, а потом вдруг придвинулся ко мне и показал дужкой очков мне на руку. – Вот я все любуюсь вашим колечком. Прелестная вещица! Досталась от бабушки?
Не знаю почему, но я кивнула и зачем-то добавила:
– Да, свадебный подарок от дедушки…
Директор музея побелел еще больше, достал из кармана большой клетчатый платок и вытер лысину.
– Понятно, понятно. У вас, видимо, старинный род, колечко очень занятное. И непростое.
– Да, – зачем-то снова кивнула я и поняла, что сейчас мне лучше всего уйти.
Судя по всему, директор музея вряд ли собирался делиться со мной какой-то важной информацией и вел себя очень странно. Я сердечно поблагодарила его за чай и потраченное время, пообещала вовремя приступить к Вермееру и откланялась.
Я вышла из кабинета и попрощалась с Артемидой, пообещав ей непременно заходить почаще и получив ценный совет о том, какой длины юбки мне следует носить, чтобы наладить личную жизнь. На лестнице я достала из сумки телефон, чтобы посмотреть, не звонила ли мне Марта (я выключила звук, пока была у господина Лунца). На экране высветилось только новое сообщение: «Не боишься, райская птица? Хочешь дать мне урок?» Только этого не хватало, подумала я. Мало мне истории с исчезнувшим шедевром, так теперь меня достает какой-то псих. «Кто это?» – написала я. Ответ пришел, когда я уже входила в главный зал, где на скамейке посередине меня ждала Марта. «Чело-век». Именно так, через черточку. В сердцах я стерла эту ерунду и поспешила к подруге.
Марта сидела на той же скамейке, что и я час назад, а двое ее отпрысков ползали по полу вокруг. Третий спал, привязанный к Марте модным слингом. Она не обращала внимания ни на кого из них, самозабвенно рассматривала картины и ела булочку, время от времени смахивая крошки с младенческой макушки. Ей никто и никогда не делал замечаний в этом музее, потому что только она могла реставрировать многометровые статуи и потолочную лепнину, и, кроме того, ее обожали за легкий характер. Я села рядом и с удовольствием стала слушать все новости про всех знакомых, чувствуя, как растворяется тревога. Марта была удивительно уютной и умела создать атмосферу комфорта даже на шумном вокзале или в полицейском участке.
– Ты ничего не замечаешь? – спросила я у нее, кивнув на главную картину в зале.
– Как же, намного стала краше! – искренне ответила моя подруга. – Я очень хорошо все рассмотрела, работа отличная. Повозиться, конечно, пришлось, но ты отменно ее освежила. Подчищала кусками? Где совсем потемнело?
Даже она ничего не увидела. Но копия и правда была прекрасная.
– Ну, расскажи, что еще происходит? – сказала она, расправившись наконец с булкой, и теперь с таким же аппетитом смотрела на меня в ожидании моих историй.
Я вспомнила все, что произошло со мной за то время, пока мы не виделись, и решила ничего не говорить про Аптекаря, потому что у меня была новость значительно важнее таинственных домов и спрятанных подлинников.
– У меня свидание! – выпалила я.
– Наконец-то! – Марта всплеснула руками, отчего младенец завозился, а она стала раскачиваться из стороны в сторону, чтобы он не проснулся. – Рассказывай!
И я начала с самого начала, с той выставки, когда мы в первый раз увиделись.
– Как, ты говоришь, его зовут? – переспросила она. – Я знаю многих архитекторов, наверняка и с ним пересекалась.
Я пообещала их познакомить, а Марта посоветовала не забывать, что мне уже не пятнадцать лет, и отнестись хотя бы к этому парню серьезнее.
– Не всю жизнь же тебе куковать с Готфридами и Филиппами Четвертыми или сколько их там было, – сказала она. – Хотя если с этим архитектором не заладится, могу одолжить тебе своего Амедея Отважного, который почивает сейчас у меня в гостиной. Орден Чертополоха, между прочим, это тебе не фунт изюма, да и мужчина отличный, лежит себе тихонько, претензий не предъявляет, хлопот с ним никаких, если не кантовать, веков пять еще протянет запросто. И что самое приятное, исправно приносит денежки!
– А где ты, кстати, его взяла? – спросила я. – Частный музей?
– Нет. Безумный коллекционер. Частное лицо, неприлично богатое. Но человек при этом хороший, об искусстве заботится по-честному. Вот у него действительно дом-музей. Заходишь – голова кружится. Много копий, конечно, но копии очень достойные.
– Копии? – Она попала в точку, и я немедленно уцепилась за ее слова. – Послушай, так он наверняка знает, кто сейчас лучшие копировальщики.
– Ну да, – пожала плечами Марта. – Знает, но не факт, что выдаст, профессия-то, скажем прямо, на грани. Они все время под колпаком. А тебе зачем? Ты сама кого хочешь скопируешь при желании.
– Это не мне, – соврала я. – Один знакомый интересовался.
– А, наш новый друг архитектор, – опять оживилась Марта, и я не стала ее разубеждать. Мне тоже хотелось говорить только о нем. Он и правда мне очень понравился.
Мы договорились, что он заедет в семь. Начиная с четырех я стала выглядывать из окна на улицу с интервалом примерно минут пятнадцать. Разумеется, я придумала себе его появление в мельчайших деталях и была уверена, что он приедет на черной блестящей машине и в подарок я получу длинноногие розы непременно алого цвета. Он вышел из лимонного «мини-купера», который припарковал под деревом перед моими окнами, и долго доставал что-то с заднего сиденья. Вопреки моим ожиданиям, вместо цветов он привез с собой довольно большой прямоугольный сверток, перетянутый бечевкой. Похоже, внутри была картина, я подумала, что дарить картину реставратору – это как-то уж слишком, и отправилась открывать ему дверь в большом замешательстве. Марк сразу звонко поцеловал меня в щеку, как будто мы дружили сто лет, прошел в коридор и прислонил сверток к стене.
– Это потом, – сказал он, перехватив мой удивленный взгляд. – Все потом объясню. Ну, показывай, как у тебя тут что. Или давай я сам угадаю, где что и что к чему. – И он, потирая руки, направился прямиком в гостиную.
Удивляясь самой себе, я пошла за ним по собственному дому. Будь на месте Марка кто-то другой, я бы немедленно поставила его на место, не допустив подобной дерзости, но с ним все это было естественно: комфортно, легко и весело. Он вел себя свободно, но не был наглым, не переходил границ, он шутил, и мне было смешно, он подтрунивал надо мной, но мне не было обидно. В гостиной Марк с головой залез в камин, потому что ему стало интересно, что за необычная у него конструкция, в ателье внимательно рассмотрел все картины и сказал, что это самый красивый склад шедевров, какой ему доводилось видеть. В коридоре изучил фотографии на стенах и заявил, что я похожа на свою бабушку, а я не могла не похвастаться моим самым любимым снимком, где она стояла в шляпке под пальмами и игриво улыбалась фотографу.
– Это мама твоего отца?
– Нет, это мама моей мамы. Она придумала назвать меня Агатой.
– Твоя мама воспитывала тебя одна? То есть… как вообще у тебя дела с родителями?
– С родителями у меня все хорошо, – рассмеялась я. – У меня их полный комплект, с этим у меня полное везение, так что моей маме не пришлось мучиться со мной в одиночестве, да она бы и не справилась. Они когда-то работали вместе на…
– Ты часто с ними видишься? – перебил он, не отрывая взгляда от фотографий. – Они живут где-то рядом?
– Они живут в большом старом доме на другом конце города. Видимся мы не то чтобы очень часто, но слышу я их регулярно. Причем иногда даже без телефона. Видимо, некоторые воспитательные моменты записались у меня на подкорке, и когда мне, например, ужасно хочется наделать глупостей, мой мозг быстро находит в архиве подходящую запись выступления моей мамы по этому поводу и врубает мне ее на полную громкость.
Марк даже не улыбнулся моей шутке, а очень серьезно кивнул, как будто со знанием дела.
– А как твои родители? – вежливо поинтересовалась я. – Чем они занимаются? Они, наверное, сильно тебя любят. Ты такой… Мне кажется, ты рос в большой любви.
– Мою маму зовут Агата, – все так же серьезно сказал он и вдруг спросил чуть ли не радостно: – А где у тебя дверь на чердак?
– Чердак? – удивилась я.
– Ну да! У тебя же есть чердак, чтобы там прятаться?
– Чердак есть. Но я не прячусь. От кого мне прятаться?
– Не скажи. – Марк скорчил загадочную физиономию, взял меня за руку и потащил за собой в сторону кухни. – Чердак – крайне функциональное помещение, а прятаться там можно от кого угодно или от чего угодно. Чердаки помогают от разочарований, обид и дурных людей. Да и просто от самого себя там можно прекрасно спрятаться. Я в детстве очень любил забираться на чердак. Однажды, лет в восемь, мы забрались туда с моим другом, долго играли, бесились, а потом так устали, что заснули на коробках со всяким тряпьем, а мама не знала, где мы. И когда мама того мальчика пришла к нам забрать его… В общем, мне конкретно досталось, когда нас обнаружили. И мама моего друга запретила ему со мной дружить. Прямо там, при мне.
– Послушай, – сказала я, – ты, похоже, так настрадался, что я приготовлю тебе что-нибудь выпить. Тем более что ты привел меня ко мне на кухню.
– Кухня прекрасная, – осмотрелся он. – Большая. И много света… А там что?
– Там была старая кладовка и кусок соседской террасы, – крикнула я ему уже в спину. – Теперь – зимний сад. Импровизация на тему! Мне хотелось зимнего сада, но пространство не позволяло, так что пришлось сломать стенку, наделать лишних окон – и вот…
– Здорово! – отозвался он из-за высоких застекленных дверей. – Просто кусок лета! Тогда, конечно, и чердак не нужен. Любишь тут сидеть?
– Люблю. Не так сильно, как в ателье, но тоже очень люблю.
– В ателье ты ведь только работаешь?
– Не совсем. – Я достала с полки лучшие стаканы. – Я счастливый человек: люблю то, чем занимаюсь, и мне, представь, еще и платят за это деньги. Ну разве не красота? Так что ателье – это самое любимое место в доме, я там живу. А конкретно – поселяюсь в той картине, с которой работаю в данный момент. Да-да, не смейся, они для меня такие живые… Каждая картина… это как новая реальность, мне в них спокойно, так хорошо там внутри, пока я работаю. Я даже разговариваю с ними. Я в них прячусь!
– Даже если это батальные сцены или натюрморт с убитыми утками?
– Даже тогда. – Я засмеялась и протянула ему стакан. – А вот утку я, кстати, отменно готовлю!
– Надеюсь, когда-нибудь удастся попробовать. – Он подмигнул и сделал глоток.
Потом прищурился, сложил на груди руки и спросил:
– А кому ты готовишь?
– Себе. Друзьям. Гостям. На самом деле это бывает не так часто. А что?
– Ничего. Просто так.
Он вдруг сделал шаг ко мне, наклонился, почти коснувшись моей щеки, и мне показалось, что он собирается меня обнять. Если совсем честно, я была уверена, что он меня поцелует, но Марк всего-навсего поставил стакан на столешницу у меня за спиной и выпрямился. Он решил со мной играть?.. Я чувствовала себя девятиклассницей.
– Пригласишь меня на обед? – спросил он, а в глазах у него прямо-таки прыгали лукавые искры. – Или на ужин?
– С условием, что ты…
Но вместо того, чтобы продолжать партию игры во флирт, он вдруг вышел из кухни и куда-то направился.
– Марк?
– Мне нужно кое-что тебе показать. Иди сюда.
Я вышла из кухни. Он снимал бечевку со своего свертка.
– Что это? Сюрприз? Маленький прелестный Ренуар в подарок в честь нашего знакомства?
– Ренуара я куплю тебе, когда разбогатею, – абсолютно серьезно ответил он. – А сейчас мне нужна твоя консультация, тут вот что…
Внутри свертка действительно оказалась картина. Он снял с нее бумагу и повернул к свету. Старый лак отозвался бликами, полотно вздрогнуло в его руках, и я сразу увидела, в чем дело. Картина была ранена, кто-то ударил ее ножом. Чем-то острым. Я взяла ее у Марка и понесла в ателье, он шел за мной.
– Я тебе объясню, – начал он. – Это картина моих друзей. Они отдали мне ее на хранение, не могли оставить дома, уезжали в командировку. Надолго. Это их фамильное достояние, если так можно сказать. А у меня недавно был ремонт, я же архитектор, я все время что-то перестраиваю. Я снял ее со стены и нес в другую комнату, но оступился на лестнице, и так получилось, что она порвалась. Зацепился за край перил и…
Я поставила картину на мольберт и осматривала ее.
– Она не порвана, – сказала я. – Ты можешь ничего мне не рассказывать, я сама тебе все расскажу. Если бы она была порвана, это выглядело бы совершенно иначе, уж поверь мне, а тут порез, это и слепому видно, даже красочный слой осыпался, довольно много потерь…
Это был неплохой портрет: суровая, властная женщина восседала на стуле с высокой спинкой, чинно сложив руки на коленях поверх складок пышного платья. Скорее всего, девятнадцатый век. И именно на руки пришелся порез.
– Не удалось собрать остатки грунта там, где ее порезали? – спросила я.
– Ее не резали, – спокойно сказал Марк. – Я настаиваю.
– Марк, да мне-то какая разница? Я профессионал и знаю, что это порез, но я же не собираюсь заявлять в полицию. Тут нет никакого умышленного убийства, от силы этой дамочке переломали пару пальцев. Дело в принципе поправимое.
Он никак не отозвался на мою шутку и несколько минут молчал.
– Это важно, – сказал он после паузы. – На меня могут рассердиться. Мне это не нужно. Мне нужно, чтобы ты мне помогла. И… Она порвалась, потому что я оступился.
– Хорошо, – кивнула я. – Так вот, на том месте, где ты с ней оступился и она удивительным образом налетела на что-то тонкое и острое, ты не собрал остатки грунта?
– Это случилось в помещении… А, то есть ты же не про землю, конечно, а про краску?
– Ну да. Почти. На грунт наносят сам красочный слой. Так ты не собрал то, что с нее осыпалось? Потому что в принципе это можно вернуть обратно.
– Нет, я ничего не собирал. Ты сможешь что-то с ней сделать? Взять ее на реставрацию?
Я не знала, как реагировать, это было совсем не то, на что я рассчитывала. Получалось, что он заинтересовался не мной, а моей профессией? Ему надо было всего-навсего привести в порядок картину? Наверное, я должна была отказаться. Дать ему телефон кого-нибудь из коллег-конкурентов и закончить для себя эту историю. Но я почему-то сказала, что да, смогу.
– Отлично! Ты меня просто спасла! – Марк просиял и уселся на мой любимый стул. – А когда она будет готова?
И тут я начала злиться. В первую очередь на себя. Из-за того, что согласилась, а теперь еще буду выслушивать его требования и отвечать на вопросы, из-за того, что меня не позвали на свидание, а наняли на работу, которая на тот момент была мне совершенно не нужна. Да и дама на картине поглядывала на меня недобрым взглядом, словно предупреждая, что мы с ней не сработаемся.
– Не очень скоро, – твердо сказала я. – Это дело не на день и не на два. Если тебе нужна качественная работа, придется ждать.
– А что именно нужно делать так долго?
Он продолжал меня злить! Я сделала глубокий вдох и сказала себе, что это просто клиент. И разозлилась от этого еще больше.
– При порезах, – теперь я нарочно делала ударение на этом слове, – при порезах картину сначала нужно положить лицом вверх, потом заклеить края пореза, – я снова повысила голос, – папиросной бумагой, чтобы предотвратить дальнейшее осыпание красочного слоя, который в случае с нашей пациенткой и так изрядно пострадал. Грунт и красочный слой тут довольно хрупкие, это плохо. Потом нужно наложить компресс…
– Прости, пожалуйста, – перебил он меня, встал и взял за руки. – Я веду себя как последняя свинья. Спасибо тебе за то, что ты согласилась, ты меня просто спасешь! И, конечно, пусть это займет столько времени, сколько нужно. А сейчас давай оставим эту тетку тут у тебя, а сами сбежим в кино? А потом будем сидеть на террасе в кафе на бульварах и смотреть на дождь из-под навеса. Давай? Дождь точно будет, я узнавал!
В его глазах серебрились искры, руки были теплыми и сильными. От него притягательно и вкусно пахло. Я забыла, что должна была злиться, он так сильно нравился мне, что я даже испугалась.
– Давай. Только возьму зонтик и сумку.
Я побежала по ступенькам наверх, а Марк остался ждать меня в коридоре у двери. Он был явно очень доволен и что-то насвистывал, а я пронеслась по дому с реактивной скоростью. За секунду накрасила губы, поправила тушь, бросила в сумочку помаду и зеркальце, схватила с полки зонтик и в последний момент увидела свое любимое кольцо. Уже на бегу вниз по лестнице я пыталась попасть в него нужным пальцем, но сделать это мне удалось только внизу, когда я чуть не врезалась в Марка. Я поправила кольцо и подняла глаза на моего нового знакомого и неожиданного заказчика. Он вдруг резко перестал насвистывать и уставился на мое кольцо.
– Пойдем? – Я взяла его под локоть, но он неожиданно высвободился.
– Прости, – вдруг быстро сказал он. – Прости, пожалуйста, но мне очень нужно сейчас уйти. Мне позвонили. Прости! Я перезвоню.
Я не успела вымолвить ни слова, а он уже выскочил на улицу, оставив меня в полном недоумении с зонтиком, сумочкой и злосчастным кольцом. Все как будто сговорились притворяться ненормальными, стоило мне его надеть. Я смотрела вслед лимонной машине, крутила кольцо на пальце и вспоминала Аптекаря. Как все это странно… В этот момент у меня в сумке раздался звонок. Я села на ступеньку, достала телефон, посмотрела на незнакомый номер. Потом нажала на кнопку и… услышала голос самого Аптекаря.
– Милая барышня, – сказал он негромко, но его голос был бархатным и мгновенно заполнил собой все пространство вокруг. – Милая барышня, простите, что мне пришлось вас побеспокоить, но без этого никак не обойтись.
– Аптекарь… – Я улыбнулась в трубку.
Я не знаю почему, но мне захотелось немедленно рассказать именно ему все, что только что случилось с Марком. Может быть, он дал бы этому разумное объяснение без упоминания, что все проблемы оттого, что мое кольцо мне не по размеру.
– Я рада вашему звонку. Надеюсь, у вас все хорошо?
– Разумеется. Но я был обязан позвонить вам, чтобы принести извинения. Не люблю, когда приятные мне люди покидают мой дом обиженными. Дело в том, что моя домработница позволяет себе некоторые вольности. Да что там, она просто взбалмошна от природы, тут уже ничего не поделать. Если бы не ее виртуозное умение натирать полы и мыть пробирки, я давно бы ее выставил.
– Эта красавица с рыжими кудрями – ваша домработница? – выпалила я, не сумев сдержать удивления. – То есть она у вас прибирается? Вытирает пыль? Тряпкой?
– Да, и, заметьте, делает это превосходно. Есть только две вещи, с которыми она не может совладать, – это пылесос и ее собственный темперамент. Я терплю ее выходки ради чистых полов и пробирок. А еще она готовит свои итальянские сладости, и, если вы найдете время заехать ко мне, я счел бы за честь немного побаловать вас ими, чтобы смягчить обиду, которую нанесла вам эта разнузданная особа.
– Я приеду, Аптекарь, – сказала я. – Я непременно приеду.
«Вот ты и в гнезде, райская птица. Гнездо может стать ловушкой. Береги свои перья. Подумай и приготовься!»
Только ненормальный мог прислать такое в три часа ночи. Из-за этого сообщения я не выспалась.