СЕМГА (1992 г.)
Сема проснулся рано и долго не мог сообразить, где он и зачем он здесь.
Желтоватые подтеки на потолке постепенно вернули ему потерянные реалии. Наконец в его сознании определилось главное: что он в своей квартире и что еще очень рано. Первое он заключил, глядя на очень знакомые очертания этих самых подтеков, второе – по монотонному шуршанию метлы дворничихи за окном.
Кроме того, не столько сознанием, а каким-то внутренним чутьем Сема определил, что ему сегодня никуда не надо. Но по привычке он решил наметить план действий.
Процесс обдумывания всегда тяготил Сему, и где было только можно, он обходился без него.
Когда же без его напряга было совершенно не обойтись, Сема мучился и с теплотой вспоминал «застойные времена».
Тогда он и все его сотоварищи этим делом особо не заморачивались. Но эта долбаная перестройка поставила все с ног на голову, причем, у каждого на свою. К чему советские люди были совсем таки не приучены.
Вот на нее-то, на голову и приходилась теперь вся нагрузка. А голова у Семы всегда была слабым местом. Правда, в моменты, когда пустоты заполнялись винными парами и сивушными маслами, голова приобретала определенный вес, но это были именно те минуты жизни, когда думать было не надо.
– А че думать, когда есть что выпить?!
Сегодня выпить было нечего, впрочем, как и поесть.
А у Семы был еще один орган, в отличие от головы работавший более четко и организованно, – желудок. Такое устройство организма Семе вообще-то не очень нравилось, но с этим приходилось мириться.
– Дурная наследственность, – пробормотал он, вспомнив рассказы матери об отце, который на спор съедал сразу двенадцать яиц вкрутую и запивал их литровкой молока.
От таких воспоминаний засосало под ложечкой, там, где и находился тот самый пустой беспокойный орган.
Сегодня пустотами зияло все. И чрево его старенького холодильника «Саратов» – единственного бытового прибора, оставшегося в квартире после ухода жены, и поверхность обшарпанного стола, пожертвованного ему соседом со своей дачи.
Вообще во всей квартире было пустовато.
В углу комнаты стоял подразбитый диван, на котором сейчас располагалось Семино тело с остатками когда-то накачанных мускулов. У стола притулились две колченогих табуретки неизвестного года производства. Правда, еще в туалете был прибор общего пользования, который его друг, бывший сантехник Вася, вчера предлагал оприходовать:
– Слышь, Сем, ты мне скажи, ну зачем он тебе нужен?
Соседка моя литр за него готова поставить. Мужик у нее разбил – гаечный ключ уронил. А я хоть и залепил его кое-как, но это им и на неделю не хватит, у них же питание-то трехразовое!
Вот им без него – никак. А нам он зачем? Да если что, за угол сбегаем, когда прижмет…
Сема это предложение отмел начисто. Он еще надеялся на лучшее. Ведь может же жизнь круто развернуть и тогда все изменится. Крутануло в одну сторону, может крутануть и в другую…
Ведь было же…
Вспомнились годы, когда он, молодой и красивый, пришел после ПТУ на завод в токарный цех. Там Сеня сразу понял, что замасленная спецовка – не его будущее, и решил брать судьбу в свои руки.
Определив, откуда ветер дует, а главное – куда, Сема резво включился в комсомольскую работу. Активность на общественном фронте, конечно, негативно отражалась на его «трудовых достижениях» в части зарплаты, но вполне возможно, именно благодаря непродуктивной работе у станка он и стал «выдвиженцем» от рабочего класса. Да ни куда-нибудь, а прямиком в горком ВЛКСМ.
Этому соответствовали и внешние данные – рост, крепкое телосложение, честный уверенный взгляд. Все это вполне соответствовало представлениям о той золотой молодежи, которая твердым шагом приведет нашу страну к коммунизму.
Кто-то из сподвижников пошутил, что с Семена можно было плакаты рисовать с подписью:
«Мы придем к победе коммунистического труда».
В горкоме с такими же выдвиженцами Семен горячо обсуждал поставленные перед ними задачи вовлечения молодежи в общественно полезные дела с целью ограждения молодого поколения от тлетворного влияния Запада. Но вовлечение это больше смахивало на привлечение.
Механизм, разработанный еще в тридцатые годы, где основным горючим был энтузиазм, замешанный на безоговорочной вере в коммунистические идеалы, начал давать сбои.
Битломаны, хиппи, фарца и прочие отщепенцы не вписывались в существующие инструкции, чем сильно раздражали Семена и его товарищей. Борьба с этими перерожденцами даже при поддержке правоохранительных органов не всегда была успешной.
– Прижились, гады, корни пустили! – злился тогда Семен.
Вот и приходилось комсомолу выкорчевывать эти сорняки империализма. Труд этот райкомовцы считали тяжелым и неблагодарным. Нередко после своих выступлений в трудовых коллективах они слышали за спиной: «Пустобрехи, прихлебатели! Комса!».
Но это была, по Семиным понятиям, чернь – ну что с них, необразованных, возьмешь?
Сам-то он уже учился заочно в техникуме и постоянно ездил на комсомольскую учебу. Там с такими же правильными ребятами он изучал работы Ленина «Империализм и эмпириокритицизм», «Как преобразовать Рабкрин» и другие. И хотя Семен мало что в них понимал, но все заковыристые слова оттуда научился выговаривать правильно. Делал он это легко и непринужденно, что и позволяло ему при их удачном вворачивании приобретать в глазах слушателей больший вес.