Эпоху Возрождения с полным правом называют переходной: революционные перевороты происходят в культуре и искусстве, в экономике и политике, в социальных и конфессиональных отношениях. Возникает новая мировоззренческая парадигма, светское видение мира, ренессансная культура – гуманизм, в центре которого находится культ человека, признание его достоинства, ренессансный индивидуализм. Совершается «огромная перемена, переход в прометеевскую эпоху, стоящую под знаком героического прототипа. Новый человек обращает свой взор на землю, в широкие дали по всей земле, а не на безграничные высоты, как раньше… Новый человек стремится больше не к спасению души, а к владению миром. Он хочет быть господином на земле.»[15], писал В. Шубарт в своей работе «Европа и душа Востока».
Антропоцентризм отражает архетипические тенденции переходной эпохи, штурмующей, пока еще в идейно-художественной форме, бастионы средневековой сословно-теоцентристской цитадели. «О, дивное и возвышенное назначение человека, которому дано достигнуть того, к чему он стремится, и быть тем, чем он хочет!» – провозглашает в конце XV века Пико делла Мирандола один из первых манифестов нового мира. В контексте новых взглядов «реабилитируется» повседневная человеческая жизнь, получают высокую оценку экзистенциальные ценности. Презрению к миру и средневековой аскезе Ренессанс противопоставляет античный эпикуреизм, этику наслаждения, преклонение перед красотой человеческого тела. Этот период ознаменован расцветом искусства, ярко раскрывающим гуманистический идеал прекрасного, гармоничного человека.
Другая сторона Ренессанса – это «открытие мира» (Ж. Мишле): великие географические открытия распахнули горизонты, колоссально обогатив знания европейцев. Развивается натурфилософия, ставшая прологом к созданию новой картины вселенной. Начинается процесс формирования современных наций, становления их национального самосознания, языка и литературы. Изобретенное в середине XV в. книгопечатание открывает «Гутенбергову эру» господства книжной, печатной культуры. Формируется новый тип коммуникации, знания перестают быть монополией церкви и университетов. Появляется интеллигенция, профессионально занимающаяся интеллектуальным трудом. Искусства, науки, гуманитарное творчество нуждались в охранных грамотах, в покровительстве сильных мира сего, и потому были сосредоточены в университетах, при дворах европейских монархов.
Получает новый импульс тенденция, которая явно или скрытно присутствует в любой эпохе – «желание прекрасной жизни» (Й. Хейзинга), культивирование жизненного идеала, стремление к своеобразному «облагораживанию», эстетизации профанных жизненных практик. Оно особенно характерно для придворной жизни, где чередуются турниры, охоты, балы. «Желание прекрасной жизни» превращает будни в праздник – повседневный обиход расцвечивается яркими красками, облекается в эстетические формы. Сама повседневность предстает в искусственной, стилизованной форме.
Ренессансная стилистика в своих истоках опирается не только на наследие античной классики, ее жизнеутверждающий пафос, на новые гуманистические тенденции, но и на традиции средневекового рыцарства. Стилизация жизни как игровой элемент культуры господствующей элиты выступает на первый план – «желание прекрасной жизни» считается характерной чертой Ренессанса. Эстетизация повседневности доступна немногим – нужны свободное время и средства. Утонченное искусство жить, преобразуя обычные формы жизненного уклада в художественные, предъявляя высокие требования к индивидуальному стилю жизни – занятие элитарное, на котором «лежит отпечаток аристократичности». Именно в данном контексте зарождаются европейские этикетные нормы, игравшие в дальнейшем исключительно важную роль в дворянском, позднее в светском обиходе.
Эпоха требует ярко выраженной демонстрации чувств. Горе или радость облекаются в особые ритуальные формы и выставляются напоказ, превращаясь в зрелище для посторонних. Таков этикет, и ему уделяется особое внимание. Все, что к нему относится, по мнению современников, в высшей степени возвышенно и благородно. Задача человека знатного происхождения – облечь событие в подобающую форму, с должным пафосом «разыграть» данную ситуацию. Неизменно полагалась демонстративность поведения, демонстрация себя, своего статуса, звания, властных полномочий. Власть носила, писал Й. Хейзинга, личный характер, и, «стремясь получить признание, она вынуждена выставлять себя напоказ: таковы впечатляющие торжественные выходы лиц, облеченных властью, в сопровождении многочисленной свиты приверженцев, в блеске пышных одежд и дорогих украшений. Представление о том, что одни стоят выше других, неизменно питается живыми формами феодального, иерархического сознания: коленопреклоненным почтением и покорностью, церемониальными знаками уважения и пышным великолепием знати; все это заставляет воспринимать возвышение одних над другими как нечто абсолютно естественное и вполне справедливое»[16].
И далее: «состояния и сословия, знания и профессии различались одеждой. Знатные господа передвигались не иначе, как блистая великолепием оружия и нарядов, всем на страх и на зависть. Отправление правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны громогласно возвещались криками, процессиями, плачем и музыкой. Влюбленные носили цветы своей дамы, члены братства – свою эмблему, сторонники влиятельной персоны – соответствующие значки и отличия».
Чрезвычайно распространено соревнование в учтивости. По четверти часа и дольше длятся споры о том, кто более достоин быть первым. И чем дольше они продолжаются, тем возвышеннее разыгрываемый спектакль. Он повторяется бесконечно как в придворном этикете, так и в церковных службах, при приеме гостей. Это относится к уговорам погостить подольше, откушать еще кусочек, просьбам к спутнику пройти первым или первым высказать свое мнение. И если в Новое время подобный поведенческий стереотип будет присущ буржуазии, а затем преимущественно мелкобуржуазным слоям, то в XV–XVI вв. он в моде у высшего класса.
Правила вежливости весьма поучительны, особенно если вспомнить, что вырабатывались они в жестком споре за приоритет, что сердцевина рыцарской идеи – феодальное высокомерие. И потому учтивое поведение сменяется вспышками ярости, грубыми препирательствами и кровавыми ссорами из-за того же самого первенства, которое так назойливо навязывают друг другу. Так, споры знатных пэров из-за места за праздничным столом легко могли перейти в жестокую схватку.
В аристократических кругах почитают необходимым строгое следование ритуалу. Нарушение этикета воспринимается как смертельное оскорбление. Особенно педантично соблюдается этикет при дворе. Кто с кем и как общается, как обставляется то или иное событие – на все случаи существуют свои законы. Даже казнь должна проводиться по разным сценариям в соответствии с рангом и званием преступника. Например, для коннетабля Сен-Поля на эшафоте расстилают ковер с лилиями, подкладывают под ноги подушечку из алого бархата и такой же повязкой завязывают глаза. Мир вещей помогает создать декорации для того или иного случая. Так, в церемониях используют пустые кареты, парадные ложа, символику цвета.
Создавая искусственно выделенное пространство ритуализированной игры, этикет жестко ограничивает поведенческий волюнтаризм. Свобода индивидуальных проявлений при этом приносится в жертву сословно-иерархическим требованиям: кастовость этикета, этикетная унификация призвана дистанцировать привилегированные сословья от простонародья. Особенно педантично регламентируется поведенческий экзерсис при дворе: разнообразные коммуникативные практики, событийный официоз – все случаи жизни определенным образом формализуются.
Ренессансный этикет патетичен и неуклюж. Соблюдение нелепых условностей, однако, получает высокую оценку. Интерес аристократии актуализировался как игра в «античность» или в «рыцарство», игра, которая происходила «над бытом», обретая форму стилизации. Стилизация разделялась на два типа: северный, или рыцарский, и южный, или ренессансный. Объектом подражания и восхищения стали ренессансные итальянские дворы или двор бургундских герцогов.
В Италии, ориентирующейся на античные образцы, ранее других утверждается гуманистическая направленность. Придворная жизнь здесь более «демилитаризована», чем при других европейских дворах. Маленькие ренессансные дворы Медичи, д'Эсте, Гонзаго, Сфорца собирают творения и творцов, создают блистательную атмосферу праздника. Увлекаются изобразительными искусствами, литературой, философией, историей, музыкой. Типична фигура одного из таких «просвещенных государей» – Лоренцо Медичи, прозванного «Великолепным», – блестяще образованного человека, политика и дипломата, поэта, ценителя и знатока литературы и искусства. Покровительствуя наукам и искусствам, Лоренцо сумел привлечь к себе известных поэтов, гуманистов, художников и ученых, при его дворе образовался кружок людей, заинтересованных в развитии новых форм искусства.
Таковы же папские или кардинальские дворы, где покровительствовали наукам, собирали предметы искусства, книги и рукописи, как делали это знаменитые папа Николай V (Томазо Парентучелли) или Пий II (Эна Сильвио Пикколомини). В XV веке была основана Платоновская академия, которая возглавлялась видным представителем гуманизма Марсилио Фичино. Постепенно создавалась среда, определявшая художественные вкусы своего времени, формировавшая социальный заказ: именно в данном контексте появлялись произведения искусства, предназначенные для узкого круга знатоков, способных оценить рафинированную утонченность творений.
Атмосферу эпохи Ренессанса характеризуют образ жизни и пристрастия итальянских гуманистов. «Первородство в отношении развития личности в европейской семье», по словам Я. Буркхардта, принадлежит Италии, и потому итальянской по происхождению будет являться ренессансная индивидуальность. «Античный» стиль жизни по разному проявлял эти индивидуальности, но восхваление его было всеобщим. Увлечение античностью было настолько велико, что идеализированные формы поведения переносились в повседневность, создавая иллюзию возрождения жизненного уклада того времени.
Это – досуг, заполненный учеными занятиями, интеллектуальным трудом, и потому высокий и «сладостный», противостоящий профанному и «ленивому» досугу черни. Он проходил в интеллектуальном общении с единомышленниками в придворных кружках и академиях, в нескончаемых диалогах, помогающих сделать речь еще более утонченной. Его необходимыми компонентами были загородные виллы, жизнь на лоне природы, все реалии которой напоминали пасторальный идеал, некое возвращение в блаженную Аркадию «золотого века». Умение «жить в античности», стремление «превратиться в римлян» имели знаковое содержание, играли в жизни итальянских гуманистов настолько важную роль, что «стилизация жизни и сама жизнь совпадали»[17]. «Только в Италии и только в XV в. можно было прочно войти в историю, не блистая никакими особыми талантами, кроме умения талантливо помешаться на старине», как показывал пример флорентийского гуманиста Никколо Никколи.
Гуманисты оказали большое влияние на светскую придворную культуру, которая, ориентируясь на праздное времяпрепровождение, получает в Италии гуманистическую направленность. Итальянский аристократ в XV–XVI вв. – более придворный, чем рыцарь, т. е. изменяется его социальная роль. От придворного требуются совсем иные качества, чем от воинственной и невежественной знати Средних веков: чтобы блистать при дворе, необходимо обладать определенными знаниями, а также умением красиво подать их.
Придворный должен владеть латынью и греческим, читать античных авторов, писать стихи и играть на музыкальных инструментах; хорошие манеры – это воспитание и образованность. Вот идеальный образец для подражания, предлагаемый трактатами того времени, в том числе известными трактатами «О придворном» Бальтазара Кастильоне, «Правила хороших манер и комплиментов» Джованни де ла Каза. Конечно, ученость не должна быть чрезмерной. Знания необходимы, чтобы сделать светскую жизнь нескучной, забавной и праздничной. Наряду с модой на античную философию с таким же увлечением заводили забавных зверушек, негритят и карликов.
В эпоху Ренессанса появляется пышное, торжественное и величественное декорирование. В отличие от Средних веков господствует новый взгляд: великолепные вещи и их коллекции должны выполнять презентационную функцию, демонстрируя вкус и могущество знати. Роскошь используется теперь в политике как средство управления. Собрания скульптур, картин, керамики, а также библиотеки представляют собой неотъемлемую часть нового образа жизни. Многие из итальянских князей известны не только как покровители искусств, но и как коллекционеры, в том числе представители фамилий Медичи, Гонзага, д’Эсте и Монтефельтро. Лоренцо Медичи, например, обладал знаменитой коллекцией монет, камей и медалей, а также великолепной библиотекой.
К северу от Италии стилизация быта носит иной характер. В ее основе – рыцарская идея, прекрасный героический идеал феодальной эпохи. Рыцарский жизненный уклад постепенно теряет свое реальное содержание, однако старая аристократия все еще продолжает играть господствующую роль в жизни общества, и потому ее ценности и культурные формы по-прежнему задают тон. Чем более ветшает сама идея, тем более пышными становятся декорации: жизнь знати максимально приукрашена и представляет собой прекрасный придворный спектакль, овеянный романтической грезой. Все персонажи здесь облачены в костюмы времен легендарного короля Артура, повсюду празднует триумф рыцарский ритуал: турниры, посвящения, ордена и обеты, гербы и девизы. Для аристократии все, относящееся к военным забавам, к рыцарскому культу, имеет некий сакральный оттенок, все воспринимается как чрезвычайно важное и благородное.
Средневековый спорт – рыцарские турниры превращаются в красочные представления, они перегружены декором. Для поединков того времени специально придумываются романтические ситуации и тщательно разработанный ритуал. Они получают пышные названия: «Древо Карла Великого», «Источник слез», «Путы дракона», «Поединок пастушки» и т. п. Зачастую рыцарь выступает анонимно, под вымышленным именем: «рыцарь в плаще», «белый рыцарь», «рыцарь лебедя». Для таких театрализованных поединков подбираются соответствующая одежда и атрибуты. В «Поединке пастушки», например, дамы и кавалеры изображают пастушек и пастухов. Для большего сходства они одеты в серое платье (правда, расшитое золотом и серебром), в руках держат посохи и волынки. Нельзя сказать, что сама аристократия не замечала надуманности подобных ритуалов. Что же касается отношения других слоев к подобным забавам, то трезвый голос парижского горожанина снимает флер с романтической игры: «Из-за неведомо каких глупых затей выступают на поле брани».
Особый элемент этикетной культуры того времени составляют рыцарские ордены. Их история начинается с первых духовнорыцарских объединений XI–XII вв., основанных для борьбы с исламом и сыгравших значительную роль в европейской военной и хозяйственной сферах. Светские ордены, однако, постепенно превращаются в игру, забаву и развлечение. Со второй половины XIV в. их учреждение все больше входит в моду, их основывают монархи, высокопоставленные особы, просто объединившиеся дворяне. Они становятся неким подобием фешенебельных клубов, а участие в них – этикетно ритуализированным, престижным, подтверждающим высокий социальный статус.
Ордены могли преследовать политические цели, и тогда, становясь кавалером какого-нибудь ордена, рыцарь принимал на себя определенные политические обязательства. Отсюда родился английский обычай, запрещающий вступать в иностранные ордены, а также принимать иностранные знаки отличия. Но чаще всего они выполняли чисто презентационные функции, отдавая дань модной символике. Это орден Меча Петра Лузиньяна, требовавший от кавалеров чистой жизни, Белой дамы на зеленом фоне маршала Бусико, основанный для защиты «притесняемых женщин», а также орден Благовещения Амадея Савойского, Святого Антония герцогов Баварских, Чертополоха Людовика Бурбонского, орден Перевернутой короны Ангеррана де Куси и многие, многие другие.
Члены орденов совершали определенные ритуалы, для них создавались специальные костюмы – мантии, накидки, головные уборы, они имели те или иные красочные атрибуты. Так, в ордене Святого Антония должны были носить Т-образный крест и колокольчик, а в ордене Меча – золотую цепь, состоящую из звеньев, изображавших первую букву слова «молчание». Ордены имели служебный штат: канцлера, казначея, герольдов со свитой. Герольдмейстеры, герольды, оруженосцы назывались особыми именами: Лев, Единорог, Красный Дракон и другими.
Логическим продолжением рыцарского церемониала являлись обеты – обещания совершить то или иное деяние. Значение их могло колебаться от высокого религиозного или воинского до романтико-эротического и шутливого. Клялись принять участие в крестовом походе, совершить подвиги на поле боя, служить своему королю. Для скорейшего достижения цели они подвергали себя какому-либо виду воздержания. Как правило, это были ограничения в пище, одежде, некоторые касались внешнего вида (не стричь волосы, не бриться и др.). Бертран дю Геклен, например, поклялся не брать в рот мяса и не снимать платья, пока не овладеет Монконтуром. Другой рыцарь дал обет не ложиться в постель по субботам, пока не сразит сарацина, а третий – по пятницам не кормить коня, пока не дотронется до знамени Великого Турки.
Обеты часто приносились за столом. Их дают Господу, Деве Марии, дамам, дичи и др. Знамениты обеты «цапли», «фазана», «павлина». Так, на пиршестве в Лилле Филипп Добрый дает обещание участвовать в крестовом походе (обет «фазана»). Столетней войне предшествовал легендарный эпизод с обетом «цапли», когда король Эдуард III и английские рыцари поклялись начать войну с Францией. Зачастую условием клятвы служили волосы. Во время Авиньонского пленения папа (антипапа) Бенедикт XIII поклялся не стричь бороду, пока не получит свободу. Предводитель гезов Люме принял подобный обет, стремясь отомстить за графа Эгмонта. Наконец, они могли быть шутливыми: служить тому господину, который больше заплатит, или жениться на той девице, у которой найдется 20 тыс. крон. От великого до смешного – один шаг.
Рыцарский идеал, средневековые нормы все еще доминируют на театре военных действий, приходя в столкновение с реалиями войны. Война того времени в основном состояла из отдельных набегов и стычек, и потому военная стратегия и тактика требовали отнюдь не рыцарских действий, а умения захватить врасплох, зайти с флангов, быстро сменить позицию и т. д. Но рыцарский дух более, чем где-либо, проявлялся именно в данной сфере, и потому здесь господствовали или, по крайней мере, старательно демонстрировались подчас средневековые представления и нормы поведения, становившиеся этикетной игрой. Место и время сражения должны были определяться заранее, противника специально извещали об этом – внезапное нападение недопустимо. Обычными были предложения о «выравнивании» позиций, т. е. более выгодное место, дающее преимущество одной из сторон, должно быть покинуто. В действительности стратегические интересы все-таки преобладали над романтическими идеями – эти предложения принимались редко. Но иногда романтика все-таки побеждала. Последствия были плачевными, как, например, в известном сражении при Наваррете: Генрих Трастамарский, будущий король Кастилии, пожертвовал более выгодной позицией и потерпел поражение.
Вплоть до начала Нового времени сохранялся обычай устраивать аристии – героические поединки перед строем войск, готовых к битве. В аристиях могла участвовать как пара, так и группы рыцарей, равные друг другу по численности. Некоторые из них вошли в историю: «Вызов при Барлетте» во время итальянских войн или Битва под Девентером во время нидерландской буржуазной революции. Своеобразным политическим шоу в рыцарском духе являются дуэли, на которые владетельные особы вызывают друг друга. Как правило, до реальной дуэли дело так и не доходит, однако подготовка к ней происходит всерьез и требует значительных затрат времени и средств.
Военные действия должны были постоянно согласовываться с нормами рыцарской этики, применявшимися во время турниров и охот. Правила игры запрещали заходить с фланга, маневрировать, отклоняться от прямого пути. Весьма весомы на военных советах были соображения типа: если мы не пойдем прямой дорогой, то не покажем себя воинами, сражающимися за правое дело. Подобная тактика, естественно, приводила к большим потерям и далеко не всегда к победе. Однако соображения целесообразности вряд ли могли остановить «бесстрашных» воинов, ведь главным являлась демонстрация отваги и доблести. Закоснелость, надуманность многих правил «благородного» поведения вступает в противоречие с реальностями войны. Так, одно из них гласит, что рыцарю запрещено отступать в полном боевом снаряжении. Это не только лишает войско маневренности, но и делает невозможным проведение разведки. Решение проблемы ищут в приспособлении военной тактики к средневековым нормам, а не в ликвидации последних. Например, Генрих V Английский распорядился, чтобы рыцари отправлялись на разведку без доспехов – в этом случае возвращение с задания не было бы позором. Или иное правило: победитель обязан заночевать на поле битвы, что являлось символом победы.
Война приукрашивается как в жизни, так и в литературе. Сражения всегда описываются в духе напыщенной патетики, для чего используется специальная высокопарная лексика. Вызываемые войной тяготы и лишения, грязь, кровь и страдания пытаются скрыть, разыгрывая роскошный спектакль рыцарского праздника. Его создает пестрый декор разноцветных одеяний, развевающиеся знамена и вымпелы, султаны на шлемах и красочные гербы. Играют трубы, звучат боевые кличи. До или после битвы совершается торжественный ритуал посвящения в рыцари, либо присвоения звания баннеретов (рыцарей со знаменем). Суровая простая жизнь, как говорится в одном трактате XV в., не подобает людям благородного звания. И потому там, где это возможно, стараются устроиться с удобствами и даже роскошью: лагерь бургундского герцога Карла Смелого под Нейссом похож на декорации для придворного праздника, где шатры знатных рыцарей изображают замки и галереи, окруженные садами.