– Продолжайте, продолжайте. Сидите. – Полковник Смысловский махнул рукой: мол, что вы, полноте, мы же не на строевом смотре. – Я слушаю с большим интересом, Рискевич. Кстати, я так и не собрался вас спросить: почему вы были капитаном Королевской югославской армии?
– Вы позволите курить, господин полковник?
– Конечно.
Начальник белорусского отдела «Зондерштаба-Р» капитан Рискевич достал пачку сигарет, на которой теснились башни минаретов, щелкнул зажигалкой.
– Турецкие. – Полковник взял пачку, раскрыл, понюхал. – Чудный табак. Какой запах!
– Прошу, господин полковник.
– Нет, воздержусь. Стараюсь курить как можно меньше. Поэтому не достаю хорошего табака. Курю немецкие. Так что с югославской армией?
– Мне было пять лет, когда мы попали в Югославию.
– Ваш отец служил у Врангеля?
– Да. Знаете, дети эмигрантов любят таинственно говорить, что их отцы камергеры и тайные советники. Мой отец был штабс-капитаном. Но тем не менее он был специалист, личный механик генерала Ткачева. Лучшего летчика России. Ткачев перешел на службу к югославам и взял моего отца. Я окончил кадетский корпус, потом училище.
– Потом вас завербовали мы?
– Да. Когда началась война, я начал работать в абвере.
– Ну что ж. Мы уклонились от главной темы. Но меня всегда интересовали такие люди, как вы. Странное время, странные человеческие судьбы.
Полковник Смысловский покривил душой. Он знал все о капитане Рискевиче. Как, впрочем, и о других сотрудниках всех четырех отделов, входящих в структуру «Зондер штаба-Р», или иначе Особого штаба «Россия», который он возглавлял с сорок первого года. Начальник второго отдела контрразведки по личному составу обер-лейтенант Бондаревский не зря ел свой хлеб.
И капитан Рискевич прекрасно знал это. Но начальство предложило ему сегодня такую форму отношений, и он принял ее.
– Господин полковник, давайте пройдем в аппаратную, там вы сможете услышать запись разговора.
– Пожалуй.
Рискевич встал. Высокий, стройный, черные волосы разделял аккуратный пробор.
«А он красив, – подумал полковник. – Красив, обаятелен, умен. Таких любят женщины, да и мужчину он вполне может расположить».
В приемной навстречу им вскочил из-за стола адъютант шефа лейтенант Хмельневский.
– Я в аппаратной, – бросил полковник.
Шли они по слабо освещенному коридору, да и зачем яркий свет в «Восточной строительной фирме Гильген». Именно эта вывеска была привинчена к дверям дома.
– Как вам удалось записать разговор? – спросил полковник.
– Он влюбился в женщину, нашего агента. Она пригласила его к себе, мы и установили эту громоздкую технику. Наш разговор записан на пластинки, ну а потом перевели уже на пленку.
– Я послушаю первоисточник.
Сначала раздалось шипение, потом звук, похожий на хлопанье двери, потом усиленный техникой голос Рискевича:
«– Вы, наверное, удивились, увидев меня здесь?
Опять шипение и длинная пауза.
– Ну, что же вы молчите?
– Кто вы? – спросил человек после длинной паузы. Голос его был встревоженным и ломким.
– Не доставайте пистолет. Он все равно не стреляет. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что не предусмотрел этого? И не бледнейте, я не из команды безопасности. Иначе вас бы взяли у дома, отвезли на Жолнежскую, 5. А там… Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами прекрасно понимаете – что там.
– Кто вы?
– Не нервничайте. Хотите сигарету? А выпить? У меня с собой есть неплохой коньяк.
Опять длинная пауза. Потом вновь голос Рискевича:
– У вас есть право выбора. Или мне придется отдать вас людям из службы безопасности, и они выкачают из вас все. Или вы соглашаетесь сотрудничать с военной разведкой, то есть со мной, и отдаете мне людей, которых должны встретить завтра.
– Я не сделаю этого.
– Не торопитесь. Вам всего двадцать лет. Я знаю, вы любите женщин и жизнь красивую любите. Как вы жили? Вспомните. Я не намного старше вас, а уже увидел, что такое подлинная жизнь. Жизнь, когда ты живешь не ради догматических химер, а ради себя. Человек должен иметь деньги, это независимость и удовольствия. Понимаете? Вы умрете, и никто не узнает об этом. А те, кто послал вас сюда, будут хорошо есть, сладко спать и любить своих баб. А вы умрете не просто, вы погибнете как предатель, об этом позаботимся мы. Вас проклянут ваши родные, для которых надымские лагеря станут недоступной мечтой.
– Ну а если я скажу?
– Свобода, полная свобода. Хотите – оставайтесь у нас, уезжайте в Европу, живите там. Хотите – в лес, к своим…»
– Стоп, – сказал Смысловский.
Оператор поднял звукосниматель проигрывателя.
– Вы взяли его на страхе.
– Да. Но он очень хотел жить, этот молодой человек.
– А что же дальше?
– Дальше, – Рискевич усмехнулся, – дальше он сдал нам опергруппу, «пианиста». И мы отпустили его в лес.
– Не понял? – Полковник встал.
– Я прострелил ему мягкие ткани руки и поцарапал бок.
– Что дальше?
– Дальше, к сожалению, он погиб, партизанская база была уничтожена с воздуха и окружена, не ушел ни один человек. Часть убиты, остальные погибли в болоте.
– Жаль, он нам мог бы пригодиться. Пойдемте. – Смысловский направился к двери.
В кабинете полковник сел на диван, расстегнул воротник, приспустил галстук.
– Этот человек знал о задании группы?
– Нет, – Рискевич покачал головой, – он был обыкновенным связным.
– Но ведь кто-то давал ему задания?
– Был резидент, но он ушел в отряд. Резидентом должен был стать один из пришедших.
– Жаль, что вам не удалось взять их живыми.
– Это было безумно сложно, господин полковник, четверо прекрасно подготовленных профессионалов. Наш человек постучал и отошел, один открыл дверь, и сразу же ударил пулемет. Они установили его на столе. Мы потеряли двадцать человек, они взорвали себя гранатами.
– Их надо было брать при высадке.
– Места высадки никто не знал. Кроме того, мы не могли блокировать улицу и дом. Иначе бы они вообще ушли.
– Дело сделано. Сидите, сидите. – Смысловский встал, прошелся по кабинету. – Мы знали лишь, что они должны были связаться с поляками. Совместная акция. Весьма серьезная. Но сути ее не знал и наш польский источник.
Полковник подошел к окну. Чуть отодвинул маскировочную штору. За темным стеклом угадывались очертания улиц, шпиль костела, кусок отеля «Палас». В Варшаве была ночь. Над городом висела плотная темнота. Окончился еще один день войны.
– Московское время пять часов. «Маяк» продолжает свою работу. Слушайте песни в исполнении Анне Вески.
«Возьмите меня с собой», – запела артистка.
Он выключил приемник и остановил машину.
Тишина сначала испугала его. Было так тихо, что казалось, в мире нет ни города, ни машин, ни самолетов. Солнце высвечивало березы, и они стояли необыкновенно белые и яркие.
Он огляделся. Эта часть леса была пустынна. Не зря он целую неделю, по утрам, изучая местность, приезжал сюда.
Он вчера нашел узкий тупичок в густом кустарнике и загнал туда машину. Теперь заметить ее можно было, только подойдя вплотную.
Пора. Он открыл кейс, проверил полиэтиленовые мешки, достал пистолет, навинтил глушитель и снова спрятал. Пора.
Роса. Березы. Солнце. Тишина.
Дети спали, но Лиза не выключала приемник. Она слушала песню. Она слушала Анне Вески, ее прерывающийся, как после сильного бега, голос и пыталась вспомнить фильм, в котором впервые прозвучала эта песня. Лиза шла по двору к сараю, пританцовывая в такт песни.
Утро было солнечным и радостным.
Ее ждал привычный день. Добрые заботы и радость человека, нашедшего свое счастье в семье. Она открыла дверь сарая, и корова, увидев ее, замычала, словно здороваясь.
Лиза поставила приемник на пол и начала доить корову.
Первые струи молока звонко ударились о дно ведра.
Генерал-полковник в отставке Архипов просыпался всегда в шесть. Зимой и летом. Много лет подряд.
Комната его была на втором этаже дачи. В ней не было ничего лишнего.
Одну стену занимал книжный шкаф с мемуарами и военной справочной литературой, все остальные были завешаны картами, на которые генерал наносил топографические обозначения сражений минувшей войны.
Он уже выпустил одну книжку воспоминаний, а сейчас работал над новым трудом, который не только охватывал ту локальную ситуацию, в которой ему приходилось участвовать лично, но и отражал его масштабные раздумья по поводу войны в целом, на всех театрах боевых действий.
Кроме полок, в комнате стояли заправленный с казарменной строгостью топчан и грубо сколоченный стол. В маленьком коридорчике приткнулся шкаф с кителями и шинелью генерала. Он никогда не носил штатского костюма.
Много лет назад, после войны, по настоянию жены, он пошил дорогой бостоновый костюм. Прошел в нем ровно двадцать минут, вернулся домой и переоделся в форму. С тех пор он никогда не снимал ее.
Вот и сегодня на стуле висели форменная рубашка, отутюженные брюки, рядом стояли матово начищенные туфли.
В одних трусах и тапочках Архипов спустился по винтовой лестнице вниз. На первом этаже также царила военная строгая чистота.
Сын Архипова в Москву приезжал редко, а внук-суворовец лето проводил на юге у родителей матери. На даче вместе с генералом жил его постоянный шофер Семен Михеевич. Он тоже вышел на пенсию, был одинок и коротал свою жизнь рядом с генералом.
– Здорово, Михеич, – сказал генерал, выйдя на крыльцо. Михеич довольно оглядел своего бывшего командира.
Плотного, мускулистого, в длинных сатиновых трусах.
– Начали, товарищ генерал?
– Начали.
Михеич поднял тяжелое ведро с колодезной водой и окатил Архипова.
– Ух! – крякнул генерал. – Хорошо-то как. Ух! – И, отряхивая воду, побежал по дорожке, специально проложенной вдоль забора. Потом он делал зарядку, легко подбрасывая вверх тяжеленные гири.
Так ежедневно начинал свой день генерал Архипов. Поэтому врачи на диспансеризации сбегались смотреть на семидесятитрехлетнего мужчину, никогда ничем не болевшего. Военные ранения в счет не шли.
Михеич глядел на генерала с нескрываемой нежностью. Любовь и уважение к этому человеку он пронес через всю жизнь. И был счастлив, что свою старость он коротает рядом с Архиповым. А что может быть лучше для одинокого старика? Пустая квартира в Тушине, телевизор да домино?
Архипов поднялся на террасу, сел к столу. На сковородке шипела глазунья на сале.
– Лиза молоко не приносила? – спросил генерал.
– Пока нет.
– Вчерашнего по стакану не осталось? – спросил Архипов для порядка, зная, что молоко есть.
У Михеича и раньше всегда, даже в лихие военные годы, находилась банка консервов, сухари и стопка. Михеич налил два стакана молока.
– Сосед не вставал? – Генерал отхлебнул глоток.
– Пока не видно.
За забором снимал дачу писатель Бурмин. Сегодня он особенно был нужен Архипову. Генерал закончил первую часть своего труда и хотел показать ее Бурмину.
– Значит, спит, – недовольно пробурчал генерал и пошел к себе на второй этаж.
А Игорь Бурмин не спал. Он уже два часа сидел на разобранной постели и курил. Курил натощак, чего не делал со времен службы в армии. Он вообще просыпался рано. Друзьям говорил, что в его доме поселился маленький трубач, который, что бы ни случилось, подносит летом к губам серебристый альт около шести. Ежедневно в половине седьмого Игорь садился работать.
Сегодня трубач перепутал время, и Игорь проснулся в пятом часу.
Нет, не трубач его разбудил, а тоска.
Вчера в ЦДРИ показывали новый фильм Виктора Горелова, вернее, это была творческая встреча с ним, и, вполне естественно, они с Борей Новиковым оделись во все дорогое и красивое, как любил говорить Витька, поехали туда для моральной поддержки.
Зал был полон. И как ни странно, пришло очень много писателей, что уже сам по себе факт примечательный. Так как их любимые коллеги стараются ходить только на те мероприятия, где кого-то критикуют.
Конечно, пришли актеры, работники кино, журналисты и много было просто читателей Виктора Горелова, людей добрых и восторженных.
Но ввиду того, что билеты на вечер были весьма лимитированы, а Горелов – писатель модный, конечно, были «все». «Все» составляли особую категорию зрителей. Они не имели никакого отношения к искусству. Книг они практически не читали, фильмы смотрели только на просмотрах по видео, но тем не менее они всегда появлялись на премьерах, кинофестивалях, престижных вечерах и концертах.
Они нагло втыкали свои новенькие «мерседесы» и «вольво» среди потертых «жигулей» работников искусств. Их дамы были в туалетах от престижных европейских портных, в ресторанах именно они занимали лучшие столы, и официанты в первую очередь обслуживали их, а не тех, кто считался хозяевами творческих домов.
Присутствие «всех» придавало любому творческому мероприятию особую значимость.
Вечер удался. Витька говорил интересно и остро, люди слушали хорошо и вопросы посылали толковые. В перерыве, перед фильмом, они с Борисом решили выпить кофе.
– Пошли в «Кукушку», – предложил Новиков.
Ох уж эта «Кукушка»! Дивное место для своих. Только для актеров.
Только для тех, кто подлинный хозяин этого дома. Стена сделана из аквариумов. Светятся они зеленоватым светом, поэтому интимно здесь, уютно и тихо.
Аллу он увидел сразу, она поднималась из бара, глядя перед собой никого не видящими глазами. Но тем не менее она увидела его, освободила плечи от руки спутника и подошла.
– Здравствуй, Игорь.
– Здравствуй, Алла.
Так вот какой ее новый «ами»! Кажется, его зовут Сергей. Среднего роста, коренастый, светлые волосы делит точный пробор, лицо крупное. И одет хорошо. Крепкий, знающий себе цену мужик.
– Что ты решил с квартирой? – спросила Алла.
– У твоих родителей прекрасная квартира, зачем тебе моя?
– Ты мужчина, ты сам хотел, чтобы мы расстались…
– После того, как ты везде стала появляться с этим человеком.
– Это мое дело, а не твое. Никаких вещей я тебе не отдам.
– Так не делают, Алла, – вмешался Борис. – Так не поступают.
– Не тебе меня учить.
– Алла, – Игорь старался говорить спокойно, – ты бы могла до развода…
– Ах, до развода! Ты считаешь, что до развода я должна запереть себя в четырех стенах. Хватит. Я и так два года мучилась с тобой. Поехать на юг – проблема.
– А теперь? – зло спросил Игорь.
– Ты так не смотри. Мой новый муж умеет жить. А ты… Да даже если он пойдет тебе навстречу, ты его все равно не догонишь.
– Я вам не помешаю? – подошел к ним Сергей.
– Нет, не помешаешь, – повернулась к нему Алла, – я давно хотела сказать Игорю все, что о нем думаю.
– Может быть, для этого мы найдем другое место? – У Игоря перехватило дыхание.
– Зачем? Пусть все знают.
Игорь видел ее торжество. Она спокойна, элегантна, с ней преуспевающий мужчина.
А он, Игорь, стоит и волнуется, и рядом бородатый Борька.
Уж слишком разителен контраст! Она и ее Сергей спокойные, респектабельные, беззаботные – и они с Новиковым. Словно из разных миров пришли они сюда.
– Я думаю, что нам все же нужно поговорить не здесь.
– А о чем, собственно? – лениво процедил Сергей.
– Вам-то я об этом докладывать не собираюсь. Голос у Игоря стал твердым, одна фраза этого наглого деляги вновь вернула ему уверенность и злость.
– Слушай меня внимательно… – Сергей угрожающе надвинулся.
– Вы, может быть, предложите мне выйти с вами? – усмехнулся Игорь.
– Я тебя, козел, иначе достану. Пошли. – Сергей рванул Аллу за руку.
На них уже стали оборачиваться. Много знакомых, слишком много.
Значит, вечером начнутся телефонные звонки с пересказом.
И вот, сидя утром на постели, Игорь Бурмин все время вспоминал этот нелепый, злой разговор. И лицо Аллы, и глаза Сергея этого.
Ах, память, ты как болото засасываешь в себя все: и горькое, и прекрасное! А потом воспоминания, как пузыри, поднимаются и лопаются, а иногда горят зыбким, мерцающим огнем, словно болотный газ. Как было бы хорошо нажать кнопку и стереть из памяти все неприятное и стыдное! Ах, как к месту вспомнил в своей повести покойный Юрий Трифонов слова Достоевского, что человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья!
Конечно, если абстрагироваться от всего и вспомнить слова Горелова, что главное счастье – работа, то все произошедшее за последние два года пустое и ненужное. Не стоящее ни жалости, ни душевных затрат. Но Горелов – счастливый человек, а он – нет. Душевный комфорт для Бурмина был очень важным, без этого работа не шла. И хотя все хвалили, он сам чувствовал, что она не идет, а значит, не получается так, как хочет он.
Игорь Бурмин работал трудно и тяжело. Он не писал романов, его твердой привязанностью стал документ.
Документ для Бурмина был не ограничительными рамками, а возможностью проникновения во время, о котором пишешь. Он так и шел в своей работе от документа к документу, разворачивая перед читателем не выдуманную, а подлинную жизнь.
И сейчас он работал над повестью, он еще не знал, какой по объему она будет, видимо, небольшой, но работа захватила его, как и судьбы людей, живших в далеком сорок третьем… Но горел, горел болотный газ воспоминаний. И снова он видел Албену, чудное курортное место на Черноморском побережье Болгарии. Игорь заканчивал книгу о замечательном болгарском разведчике-коммунисте Цвятко Райдонове, и его пригласили в Софию делать о нем телефильм. Он писал сценарий в номере на последнем этаже гостиницы «Елица». Прямо за окнами лежало море. Блестящее под солнцем, беспечное, курортное море. Игорь, глядя на него, думал, что море, как и люди, бывает разным. Он вспоминал то же море, которое он видел с борта рыболовецкого сейнера. Оно не было веселым, оно было морем-тружеником и пахло солью и потом. А здесь оно было веселым. И звало к себе так же, как звал курортный городок, по улицам которого ездил мототрамвай и цокали копыта извозчиков. Трудно было работать в этом скоплении баров, пиццерий, ресторанов и варьете.
Но он работал. До обеда, не больше, а потом с головой окунался в радостную, почти карнавальную жизнь Албены.
Аллу он увидел в ночном ресторане «Пикник Орехате». Сначала увидел знакомую актрису Лену Скурихину, а потом уж ее.
И он сел к ним за стол, и ему были рады. Еще бы – на съемках в Болгарии встретили земляка, и не просто земляка, а коллегу.
Это был чудесный вечер, а потом все вообще стало прекрасным. Они с Аллой уехали в Софию. Съемки закончились, и у нее было свободное время.
Потом была Москва, три месяца счастья и горькое похмелье. Наступившее немедленно.
Игорь отказался от предложенной на телевидении большой работы. Он был занят поиском погибших десантников, жил в сорок третьем, думал об этом времени, писал о нем, и Алла устроила скандал.
Игорь пытался объяснить ей о долге каждого перед историей, говорил, как сложно и трудно ему работать.
– Ты сам строишь мельницы, а потом воюешь с ними, – жестко ответила Алла, – сначала сделай этот фильм, получи деньги и обеспечь нас.
– Тебе не хватает денег?
– Да, не хватает денег. Я купила песцовый жакет, а дубленку уже не могу себе позволить. А какая у нас мебель, стыдно людей позвать. У всех есть видео, а у нас? Если тебе не стыдно ездить на этой машине…
– Меня она устраивает.
– «Москвич» тебя устраивает, только у приличных людей или «вольво», или «мерседес».
– Значит, я неприличный.
Игорь вышел из квартиры и хлопнул дверью.
Через несколько дней ему позвонила какая-то дама и сказала, что он должен отдать ей тысячу шестьсот рублей. Алла купила-таки дубленку. Он отдал ей, но предупредил жену, что делает это в последний раз.
– Тогда найди себе другую. Таких женщин, как я, надо содержать соответственно, – ответила зло Алла и уехала демонстрировать покупки в Букуриани.
То же самое сказала ему по телефону ее мать, добавив, что каждый выбирает женщину по средствам.
Потом начались скандалы, ее неприходы домой. А потом он съехал на дачу. Вот и все. А дальше – Сергей, у которого, видимо, есть средства.
Игорь встал, побрился, быстро сварил кофе. Все равно надо работать.
Тем более что он, видимо, нашел разгадку гибели разведгруппы.
Игорь посмотрел на часы: 6.56. Пора. Он вышел на террасу.
Ему мешали кусты орешника. Осторожно, очень осторожно он надломил ветку. Теперь терраса была видна.
Дверь открылась, и на террасу вышел Бурмин. Он хорошо видел его. Очень хорошо.
Бурмин сел, закурил, вставил в каретку машинки чистый лист бумаги. Задумался.
«Думай, думай», – внутренне усмехнулся он и положил ствол пистолета на рогулинку.
Он вел им, совмещая прорезь с мушкой, и наконец ее беспощадная точка воткнулась в висок Бурмина.
И тогда он нажал на спуск…
«Возьми меня с собой…»
Музыка жила в ней сама по себе. И Лиза шла по дорожке вдоль заборов, пританцовывая в такт мелодии.
Утро-то какое! Счастье, а не утро. И ее ждут. Обрадуются ей писатель Бурмин и генерал Архипов, обрадуются и будут пробовать молоко и хвалить Лизу. Хорошо все-таки, что они завели корову. И деньги, и людям радость.
Вот она, дача, где живет Бурмин. Калитка отворена. Лиза посмотрела на часы – восемь без семи. Только вот машинка не стучит. Видать, думает.
– Игорь Александрович! – крикнула Лиза. – Молочко пришло.
Она перехватила бидон и зашагала к даче. Поднялась по ступенькам…
Сначала она подумала, что Бурмин спит лежа на полу, но потом увидела чернеющую лужу и поняла, что это кровь.
– Ты чего, Лизавета? – крикнул Архипов.
– Там… – Лиза говорила спокойно, только руки у нее тряслись и побледнела она так, что загар казался наклеенной на лицо прозрачной бумагой.
– Что? – спросил Архипов.
– Убили. – Лиза села.
– Кого? – подошел Михеич.
– Бурмина.
– Стой здесь, – скомандовал Михеичу Архипов, – никого не впускай.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Они вновь были на службе, вновь перед лицом смерти, а значит, опять стали солдатами.
Архипов пошел к даче, и Михеич видел его прямую спину и вспомнил, что генерал никогда не наклонялся, когда шел в атаку.
Архипов вернулся сразу.
– Что, товарищ генерал?
– Застрелили. Никого не пускай. Я пошел звонить. Михеич посмотрел на часы: 8.19. Он закурил и встал, закрыв спиной калитку.
Через двадцать минут у калитки остановился милицейский газик.
Он гнал машину по шоссе, потом свернул на узкую проселочную дорогу.
Вот так, все просто. Нажал на спуск, и точка. Он забрал на даче все, что было нужно. Все. А главное, взял список людей, с которыми говорил Бурмин. Три человека. Значит, еще три раза сделать то же самое. Ничего, он сделает. Война многому учит. А милиция пускай ищет.
Машину затрясло на ухабах. Деньги берут, а дорогу сделать не могут.
Вот они, дачные домики, разбросаны в лесу.
Он подъехал к воротам, вылез из машины, открыл калитку. Огляделся, соседние домики пустые. Они были такими, как и его, – летними.
Пистолет он спрятал в гараже, в тайнике. Потом переоделся. Снял с себя все. Растопил печку, опять пошел в гараж, облил бензином брюки, носки, белье, пиджак, туфли и, завернув их в полиэтиленовые мешки, сунул в печь.
В ее глубине что-то ухнуло, и пламя взялось жарко и яростно. В комнате противно запахло палеными тряпками и резиной.
Он подождал, когда прогорит печка, выгреб пепел и выбросил его на участок.
Всё. Теперь очередь за машиной.
По дороге в город он утопил в пруду свой кейс, а из первого же телефона-автомата позвонил в автокомиссионный магазин. Тем более на работе он сказал, что продает машину и будет позже.
Фокина вчера они взяли в Серпухове.
Лихой вор-домушник Женька Фокин с нежной кличкой Миленький вышел из подъезда обыкновенного панельного дома, где на пятом этаже он снимал двухкомнатную квартиру, и направился в гастроном. Но не судьба была Миленькому побаловаться поутру любимым шампанским. Не судьба. Олег взял его под руку, а с другой стороны пристроился Гриша Крылов.
– Тихо, Женя, – улыбаясь, сказал Олег. – Тихо. Иди к машине.
В РУВД Миленький грохнул об пол сумкой и сказал раздумчиво:
– Начальник, ты хоть и не старый, но должен же иметь снисхождение к моему порочному образу жизни, пошли мента за шипучкой.
– Не положено, Фокин. Теперь тебе лет десять по утрам холодную воду пить.
С утра Олег Наумов писал план мероприятий по ликвидации группы Фокина. Олег знал Фокина. Первый раз, совсем еще зеленым оперативником, он брал его на станции Тайнинская. В тот раз Фокин залез на дачу зубного врача Альтмана.
Тогда ему пришлось побегать за ним. Женька был молод и здоров. Догнал его Олег в чахлом лесочке у станции.
А на допросе Женька лениво процедил сквозь зубы:
– Тебе, начальник, не блатных, а бабочек ловить… Телефон молчал. Документ писался легко. И Наумов почти покончил с ним, но через две минуты открывался буфет, и Олег решил первым прорваться к стойке.
Но сегодня день был поистине удивительным. Обычно перед открытием у дверей буфета толпились девицы из различных отделов и машбюро. Казалось, что они приходят на работу только затем, чтобы выпить как можно больше кофе. Сегодня же никого. Олег подошел к стойке, поздоровался с буфетчицей Зиной, молодой, яркой блондинкой.
– Кофе, салат мясной и два бутерброда с колбасой.
– Что, жена уехала? – посмотрев на него, спросила Зина.
– А ты откуда знаешь?
– Глаз у вас, мужиков, другой становится. Шалый. Она усмехнулась, одернула халат и затрещала на счетах.
– Тебе бы, Зина, с твоей интуицией в следственное управление. А жены у меня пока нет.
– Мне и здесь неплохо. – Буфетчица поставила на стойку блюдечко с салатом. – Ешь. Кофеварка пока не нагрелась.
Он уже заканчивал салат, когда к его столику подошел дежурный по угрозыску Коля Туманов.
– Хороший салат? – спросил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
Олег внимательно посмотрел на него.
– Срочно. Машина внизу.
– Что? – тихо спросил Наумов.
– Убийство, – так же тихо ответил Коля. Наумов взял бутерброды, завернул в салфетку.
Все, теперь он действовал как автомат. Коридор. Дверь в кабинет. Открыл сейф, вынул оружие. Закрыл сейф. Теперь к лестнице и вниз, к машине.
«Волга» выскочила на осевую, распугивая машины, коротко огрызаясь сиреной. Все молчали. Шофер сосредоточенно глядел на дорогу, эксперт-криминалист копался в чемоданчике, оперуполномоченный Леня Сытин, входивший в группу, курирующую район, глядел в окно, дымя сигаретой.
– Леня, – спросил Наумов, – ты знаешь подробности?
– В 8.25 позвонил владелец дачи генерал-полковник в отставке Архипов и сообщил, что Митрофанова Елизавета Степановна из лесничества принесла молоко на дачу номер двадцать семь и увидела труп Бурмина Игоря Александровича, прибежала к нему, Архипову, и они сообщили в милицию. На место выехали работники районного отдела и следователь прокуратуры.
– Не много. Что-то фамилия Бурмина мне знакома.
– Красивая фамилия, барская, – сказал эксперт Александр Петрович, – я бы сказал, чеховская фамилия.
Машина выскочила на Минское шоссе. Москва кончилась.
Водитель вывел машину на осевую и прибавил скорости.
Олегу казалось, что «Волга» стоит на месте, а мимо нее с шумом проносятся деревья, столбы, дома, машины, люди.
Когда-то он любил это состояние. Скорость возбуждала его. Но постепенно Наумов начал замечать, что быстрота движения вызывает в нем неосознанную тревогу. Он пытался разобраться в этом странном ощущении, мысленно упрекал себя в трусости. Однажды он понял. Слишком много по роду службы приходилось ему видеть разбитых машин, и в натуре, и на фотографиях.
Видимо, это развило в нем неосознанное чувство осторожности. Вот и сегодня в этой быстро летящей машине он ощущал себя зависимым от шофера.
Случись авария, и его умение, ум, смелость оказались бы бессильными.
Машина, не сбавляя скорости, вписалась в крутой поворот, только покрышки завизжали, и нырнула в зеленую арку деревьев, сросшихся над дорогой.
– Ох, – вздохнул за спиной Олега эксперт, – так он нас и не довезет, пожалуй.
– Довезу, – твердо сказал шофер и сбросил скорость.
У въезда в дачный поселок стоял сержант. Он поднял руку, и машина остановилась.
– Здравия желаю, товарищ майор, а я вас жду.
– Где дача? – высунул голову в окно Олег.
– Пять минут езды.
– Садись.
Машина медленно ехала вдоль заборов. По ним можно было определить характеры дачевладельцев. За тонким штакетником, видимо, жили люди веселые и открытые. И дачи у них были маленькие, одноэтажные. За высокими дощатыми заборами не было видно ничего. Только у калиток, рядом со звонком, висели предупреждения о злых собаках.
Женщина везла вдоль заборов коляску, промчались мальчишки на велосипеде, из окон дачи пел Челентано – обычная жизнь. Люди не знали о том, что случилось. Да и не надо им знать об этом. Пусть живут, возят детей в колясках, слушают певцов.
Машина свернула за угол. В самом конце просеки стоял милицейский микроавтобус.
– Пошли, – сказал Олег.
У калитки его встретил начальник уголовного розыска района Середин.
– Плохие дела, Олег. Убит некто Бурмин Игорь Александрович, писатель.
– Писатель? – переспросил Олег и тут же понял, откуда ему знакома эта фамилия. Он читал книгу Бурмина о поисках неизвестных героев войны.
– Его застрелили, – продолжал Середин.
– А где медицина?
– Я попросил их машину в роще оставить, чтобы внимание соседей не привлекать.
– Понятно. Пошли.
От калитки к даче вела извилистая дорожка с одинокой скамейкой, прижавшейся к развесистой липе. Она чем-то напоминала театральный рисованный задник.
Участок был большой, заросший, без традиционных клумб и грядок.
Видимо, хозяев устраивал именно дом в настоящем лесу.
Дача была маленькая, с веселой, открытой террасой. На крыльце сидел инспектор-кинолог, рядом лежала овчарка. Она подняла голову и внимательно посмотрела на Наумова.
– След не взяла, – сказал за спиной Середин. – Вообще ярко выраженных следов нет. Вмятины какие-то.
– Видимо, ноги чем-то обмотали.
– Наверное.
На террасе в углу сидели понятые. Женщина лет пятидесяти и пожилой мужчина в зеленой военной рубашке.
Следователь прокуратуры, в форменном кителе, писал протокол.
– Мы до твоего приезда не стали трогать…
Олег сразу увидел убитого. Он лежал на полу, рядом – опрокинутый стул, одна рука была неестественно вытянута, в нее прочно врезался браслет с красивыми часами. Красная секундная стрелка бежала по черному циферблату, отсчитывая ненужное своему хозяину время.
– Стреляли из сада, – сказал эксперт из райотдела. – Расстояние небольшое, но, видимо, оружие сильное. Убитого отбросило на пол.
– Кто-нибудь слышал выстрел?
– Пока не установили, – ответил Середин.
– Гильзу нашли?
– Ищем.
Наумов подошел к столу, взял табуретку у стены, сел за машинку.
Медленно повернул голову в сторону кустов. На секунду на виске забилась жилка, всего на одну секунду.
Громко вздохнула понятая.
Теперь Наумов глядел на кусты орешника, плотные, сросшиеся, словно надеясь увидеть безжалостную черноту ствола.
Стреляли из этих кустов. Видимо, ждали, когда Бурмин выйдет на террасу, значит, знали его распорядок. Убивал человек опытный, привыкший к оружию, иначе так точно не положишь пулю в висок.
Олег встал, стараясь не глядеть на убитого, вышел на улицу.
За долгую свою службу он так и не смог привыкнуть к покойникам. Нет, он не испытывал страха, просто не привык, и все. Да и не верил, когда говорили или писали, что у профессионала вырабатывается иммунитет.
Возможно, у мясника на бойне и вырабатывается, а нормальный человек не может примириться с горем. А убийство – это всегда горе.
Наумов обогнул террасу. Жаль, что траву на лужайке затоптала оперативная группа. А трава стояла высокая, некошеная, видимо, хозяев совсем не интересовала дача.
Олег медленно шел к кустам, мысленно наметив прямую линию, соединившую висок убитого и заросли орешника.
Вот они, толстые старые кусты. Вот и крошечный пятачок в центре, совсем крошечный, но, видимо, здесь и стоял убийца. Не видимо, а точно.
Трава примята, ветка обломана совсем недавно, дерево еще сырое.
Наумов встал на площадку, достал пистолет, положил его на рогулину сломанной ветки. Точно. Стреляли отсюда.
– Есть! – крикнул кто-то, словно выстрелил за его спиной.
Олег вздрогнул от неожиданности.
– Вот она, товарищ майор! Вот! – кричал совсем молодой оперативник из райуправления.
– Кто?
– Гильза.
Медный, подернутый копотью бочонок упал между двумя сросшимися стволами и лежал словно гриб под листом. Олег даже подивился умению оперативника.
– Молодец, – сказал он, – зови эксперта. Вспыхнула лампа, щелкнул аппарат.
Наумов наклонился и поднял гильзу. Она лежала на ладони, бесполезная, уже никому не нужная. Разве что свистеть в нее, как в детстве. Приложил к губам и свистнул.
– Так. – Эксперт покрутил гильзу перед глазами. – Ну-с, Олег Сергеевич, что вы можете сказать, посмотрев на нее?
– Калибр восемь, выбрасыватель зацепной, боек полусферический, бой центральный, гильза удлиненная, бутылочной формы. Судя по маркировке, или арабская, или азиатская модель.
– Неплохо, совсем неплохо, – усмехнулся Александр Петрович. – Медики вынут пулю, тогда посмотрим.
– Я думаю, – сказал Олег, – убийца ждал здесь. Видите, как трава вытоптана. Потом выстрелил, пошел к даче. Убедился, что Бурмин мертв… А что же дальше?
– А вот дальше ничего понять нельзя, – сказал подошедший Середин, – дальше темнота. В пиджаке убитого найдено семьсот рублей, часы дорогие на руке, магнитофон японский цел, машинка пишущая.
– Надеюсь, что у убитого не было ни бриллиантов, ни иностранной валюты. – Олег пошел к даче.
– Кто знает, – сказал ему в спину Середин, – может, у него картина была или, к примеру, иконка. Помнишь, в прошлом году в Зарайске…
Как же не помнить! Прекрасно помнил Наумов, как двое приехавших из Молдавии рецидивистов ворвались в квартиру, связали старика хозяина и унесли иконку размером чуть больше ладони. Когда он пришел в милицию, такие дела были редкостью. Он о них только в сводках читал. А сейчас многое изменилось. Появился рынок сбыта. Уходят за рубеж иконы, картины, ювелирные изделия.
И жулье другое стало. Модные, образованные, спортивные. Бокс – архаика.
Тело Бурмина увезли. За столом на террасе следователь прокуратуры перелистывал листы протокола.
– Что у вас? – повернулся он к Наумову.
– Гильзу нашли.
– Это уже кое-что.
Следователь говорил значительно и веско. Показывал всем, что главный здесь он.
– Я тут начал набрасывать план оперативно-разыскных действий…
– Позвольте, я сделаю это сам, – перебил его Олег.
– Только не тяните.
– Ни в коем случае. Я осмотрю дачу.
– Конечно.
Бурмин занимал половину дачи. Две комнаты, кухня, терраса.
Олег прямо с террасы попал в комнату метров пятнадцати, у окон почти вплотную росли деревья, и здесь постоянно был прохладный полумрак. Но, несмотря на это, комната казалась нарядной и светлой. Ощущение это создавали яркий палас на полу, светло-желтая неполированная мебель, картинки на стенах.
Круглый стол, на нем керамическая ваза с цветами, шесть стульев, застекленный сервант. В нем стояли разноцветные бокалы и рюмки, сделанные из стекла.
Ни бриллиантово блестевшего хрусталя, ни тяжелого богемского стекла – ничего, что нынче стало определенным показателем общественного положения.
Олег вышел на кухню. Совсем маленькую и чистую. Только плита была покрыта коричневой пленкой убежавшего кофе. Видимо, Бурмин поставил кофейник, но снять его не успел. Во второй комнате что-то искали. Со стеллажей выкинуты книги и бумаги, вывернуты на пол ящики письменного стола, выброшены вещи из стенного шкафа.
– Отпечатков пальцев много, – сказал эксперт, – но думаю, преступник работал в перчатках.
Осторожно, стараясь не наступить на разбросанные по полу вещи, Олег подошел к стенному шкафу.
На полу лежали два костюма, раскинув рукава, словно руки, кожаный пиджак, рубашки, свитер.
– Интересно, что здесь искали?
Действительно, что можно было искать в этой маленькой чистой комнате.
Деньги? Нет, у таких людей, как Бурмин, больших денег не бывает.
– При осмотре деньги нашли, – словно читая его мысли, сказал следователь. – Семьсот рублей и сберегательную книжку. Вклад – шесть тысяч двести. Ценности?
Олег посмотрел на рассыпанные по полу бумаги, на вскрытые папки.
Так что же все-таки искал убийца?
– Когда закончите, – сказал он эксперту, – позовите меня, я сам еще раз посмотрю.
– Хорошо.
Наумов вышел на террасу, спустился в сад. Недалеко от калитки в зарослях орешника покосилась скамейка. Он подошел к ней, сел. Достал сигареты.
Он любил один работать на месте происшествия. Подолгу изучать комнаты, находя в хаосе и разгроме одному ему понятный порядок.
Над поселком плыл летний день. Казалось, что время остановилось, как солнце, в одной точке повисло над этими местами. Очень хотелось снять рубашку, подставить тело под тугую струю из колонки, прижавшейся около забора.
Он посмотрел на дом. Хорошо бы купить такую дачу и жить здесь постоянно. А на работу ездить на электричке. Но не по карману майору милиции дача, поживем в Москве.
Так что же все-таки случилось? Пришел человек, выстрелил из пистолета, убил Бурмина. За что? Ревность? Возможно. Но уж слишком высоким профессионалом должен быть этот человек. Потом, зачем ему искать какие-то бумаги. Бумаги или документы… Это уже теплее… Кто-то убил, обыскал дачу, взял нечто и скрылся. Какие же бумаги мог хранить Бурмин? Очень часто он писал в газетах интересные, острые статьи на правовые темы.
Именно на правовые. Если так, то возможна месть. Но и нельзя отбрасывать версию, что Бурмин хранил какие-то документы, наброски для будущей работы.
Значит, кто-то пришел, убил и взял их. Значит, кто-то боялся Бурмина.
Тогда убийцу надо искать среди тех, о ком собирался писать Бурмин. Нужно узнать, чем он занимался в последнее время.
А если это просто сведение счетов? Да, мы знаем Бурмина, читаем его статьи и книги. Это одна его жизнь, но, возможно, есть и вторая, неизвестная окружающим.
Он мог связаться практически с любым темным делом. Валюта, антиквариат, ростовщичество, организация преступлений, наконец…
Что ты знаешь о нем? Да ничего. А Наумов знал людей, живущих несколькими жизнями. На работе, в компаниях они считались преуспевающими.
Только на следствии выяснялась цена их респектабельности. Откуда они брались – эти дорогие иномарки, на какие деньги были построены квартиры и дачи?
Их развратила вседозволенность, своеобразная социальная апатия, смещение нравственных критериев. Раньше о жулике прямо говорили – жулик.
Общение с таким человеком было постыдным. Потом появилось новое определение – деловой человек. Тот же жулик, но прекрасно одетый, разъезжающий на дорогой машине, умеющий хорошо принять гостей, угостить нужных людей в ресторане.
И эти люди, достигшие вершин московского дна, стали «законодателями общественного мнения». Они отдыхают три раза в год: летом – Прибалтика, осенью – юг, зимой – высокогорные курорты. Они на всех премьерах в Доме кино и театрах. Они знают всех, и их знают все. У этих людей самые разные профессии, но одно занятие – делать деньги. Нет! Олег не хотел верить, что Бурмин из этих… Слишком не вязалось все, что увидел Наумов, с тем, в чем он пытался обвинить убитого. А впрочем…
– Товарищ майор, – подошел молоденький розовощекий сержант, – хозяйка дачи приехала.
– Проводи ее сюда.
Вот и появился первый человек, который расскажет о Бурмине.
От дома шла хозяйка дачи. Дама лет шестидесяти пяти, в строгом сером костюме, гладко причесанная. Только глаза, огромные синие глаза были молоды и жили на ее лице словно отдельно.
– Здравствуйте. – Олег протянул руку, представился. Рукопожатие ее было мужским, коротким и сильным.
– Моя фамилия Котова, зовут Елена Георгиевна.
– Давайте присядем, Елена Георгиевна.
– Давайте.
– Мы будем говорить неофициально, без протоколов. Я занимаюсь расследованием убийства вашего постояльца…
– Он не постоялец, – перебила его Котова, – мне он как сын. Я даже хотела написать дарственную на имя Игоря, но он отказался. И мы договорились, что я продам ему полдома за шесть тысяч.
– Почему именно за шесть?
– Согласно оценке.
– Елена Георгиевна, вы хорошо знали Бурмина?
– С детства. Мы с его покойной матерью были ближайшие подруги, я тоже считала его сыном.
Наумов взглянул на Котову и подумал, что, видимо, не очень счастливую жизнь прожила эта женщина.
– Да, – продолжала она, – Игорь был мне как сын.
– Он постоянно жил на даче?
– Последний год. У него нелады с женой.
– А кто его жена?
Котова достала сигарету, вставила ее в наборный плексигласовый мундштук. Такие мундштуки делали во время войны на фронте. Точно такой же был у отца Олега. Белая полоска, красная, желтая…
Олег щелкнул зажигалкой.
– Спасибо. – Женщина глубоко затянулась, усмехнулась грустно. – Мне советуют бросить, говорят, вредно. Так ведь и жить вредно, от этого умирают.
– Я сам пытался несколько раз… – Наумов махнул рукой.
– Жизнь наша – сплошное насилие над собой, – сказала Котова.
Она пыталась говорить спокойно, даже несколько иронично. И лицо ее было спокойным, и голос. Только глаза, нестерпимо грустные, полные горя, показывали, что переживает она на самом деле.
– Так кто же его жена?
– Алла Панова.
– Это ничего мне не говорит.
– Они жили два года. Жили плохо. Она красивая, несостоявшаяся, но весьма твердая дама.
– То есть?
– То есть хищная. Игорь не из тех, кто любит рассказывать о семейных неурядицах. Но я знала кое-что.
– Вот это «кое-что» меня и интересует. Вы, Елена Георгиевна, сказали «несостоявшаяся». Как это понимать?
– Очень просто. Единственная дочь весьма обеспеченных родителей. Немного рисовала с детства. Закончила текстильный институт, получила диплом художника. Дальше… Она пробовала писать стихи, рисовать, даже в кино снималась. Кстати, Игорь с ней познакомился в Болгарии. Алла снималась в фильме «Песни моря».
– К сожалению, не помню, – сказал Наумов.
– А этого фильма никто не помнит, – Елена Георгиевна вставила в мундштук новую сигарету, – обычная музыкальная поделка с красивыми видами.
– Так что же произошло у Бурмина с женой?
– У нее появилась новая компания, новые увлечения.
– У нее появился новый мужчина?
– Возможно. Я же говорила: Игорь не любил рассказывать об этом. Он приехал ко мне и попросил разрешения пожить на даче. Я согласилась с радостью.
Котова замолчала. Закурила новую сигарету. Олег видел, как тяжело ей рассказывать об этом. Женщина была на той грани, когда оставляют силы и слезы могут появиться в любую минуту.
– Спасибо. – Наумов встал. – Я провожу вас к следователю, он запишет все, что вы рассказали мне.
– А вы разве не следователь?
– Я оперуполномоченный. Я ищу. По дороге к дому Олег спросил:
– С кем дружил Бурмин?
– К нему тянулись люди. Но дружил он с писателем Виктором Гореловым и художником Борисом Новиковым. Вы знаете их?
Новикова Наумов не знал, но имя Горелова ему было хорошо известно.
Телерепортажами из Никарагуа, Мозамбика, Анголы. Прекрасные, острые политические романы, интересные статьи. Олег любил читать Горелова. Очень любил.
У входа в дом Наумова ждал эксперт.
– Мы закончили.
– Есть что-нибудь?
– Ничего. Преступник работал в перчатках, по-видимому, в кожаных.
– Я пойду погляжу.
Наумов вошел в комнату Бурмина и закрыл дверь.
Здесь было все так же, как и два часа назад, когда он впервые переступил порог.
Наумов сел на стул, закурил и внимательно оглядел комнату.
Письменный стол. Ящики вывернуты на пол.
Олег положил сигарету, сел прямо на ковер.
Бумаги. Видимо, Бурмин был аккуратным человеком.
Папка договоров. Папка переписки с издательствами и киностудиями.
Письма читателей. Счета за квартиру, телефон, автомобиль, корешки квитанций переводов.
Целая стопа ледериновых обложек. Понятно. Лауреатские дипломы и почетные грамоты. Прилично, штук двадцать.
Так, поехали дальше. Коробочка, разобранная зажигалка… Кремни…
Сломанные трубки… Это что? Медали… «За трудовую доблесть», «За отвагу на пожаре», «За спасение утопающих», две каких-то иностранных.
Так, дальше. Ершики для чистки трубок… Сломанный стартовый пистолет… Ножички… Какие-то монеты и значки…
Господи, как много ненужных мелочей храним мы! Они кажутся нам значительными и необходимыми. Чаще всего это память о чем-то. Очень личном, никому не ведомом.
Из этих мелочей и состоит мир человека. И ничто так крепко не привязывает его к жизни, как эти мелочи.
А что в этой коробке? Почетные знаки. ЦК ВЛКСМ, МВД, Погранвойск, спортивные.
Как аккуратно берег Игорь Бурмин все эти вещи! А единственная наследница – его жена, приедет, сгребет все в кучу как ненужный хлам, все, что дорого было ему, и выкинет.
Надо изъять их и медали. Составить акт и изъять. И отдать на память чудной женщине Елене Георгиевне. Неудобно, когда на помойке валяются почетные грамоты и дипломы. Совсем неудобно.
Бумаги, письма, блокноты. А он аккуратный был. Каждая командировка отмечена, и год стоит, и месяц, и люди, с которыми говорил.
Все это внимательно посмотрю в управлении. А это что? Надпись «Место встречи Гродно». Документальная повесть, 1985 год. Название перечеркнуто и красным фломастером написано новое – «Падение».
Видимо, это и есть его последняя работа. Листы по полу разбросаны. На одном след ботинка. Это наши. Словно слоны в посудной лавке. Горе-оперы.
Олег поднял одну из страниц.
«Я живу в Родопах. По утрам над горами висит туман. Плотный и мягкий. Сквозь него с трудом пробивается солнце. Оно похоже на занавешенную лампу. Потом ветер разгоняет туман и солнце, нестерпимо яркое, повисает над миром, в котором есть только две краски: зеленая – поросшие соснами горы и голубая – небо. Озеро тоже голубое, потому что в нем отражается небо.
Я живу здесь в немыслимой тишине. Среди простых и забытых звуков: смеха детей, глухого стуканья коровьих колокольчиков и шелеста ветра. И здесь, среди невероятной красоты Родоп и тишины, я острее воспринимаю все то, о чем хочу написать.
Именно в состоянии невероятного покоя приходят ко мне ассоциации из того жестокого времени. И становятся более выпуклыми понятия «мужество», «трагизм», «предательство»…
– …Вот этот дом, – говорит Сергей Петрович Брозуль.
Основная улица. Зеленая, горбатенькая. Домики маленькие, с арочными воротами, с заросшими кустами дворами. Она, извиваясь, бежит к реке. Маленькая улица с нежным названием Буковая в белорусском городе Гродно.
Дом закрывают кусты, видны только окна второго этажа и островерхая крыша. Мы входим в ворота и идем по дорожке, уложенной гладкими, лопнувшими каменными плитами.
– Вот этот дом, – повторяет мой спутник. – Только в сорок третьем он не был таким нарядным.
Сорок два года назад в этом доме сотрудники абвера арестовали разведгруппу. Их не взяли. Был короткий и яростный бой. Уйти удалось одному молодому связному – Борису Луневу. Раненный, истекающий кровью, он приполз в дом к Брозулю, руководителю нашей разведки в этом районе».
Олег отложил страницу. Нет, это не о том. Это о войне. Значит, он работал над книгой о тех годах. А искать надо в сегодняшнем.
Наумов аккуратно собрал страницы, вложил их в папку. Он прочтет все это потом, в управлении.
Шкаф раскрыт, но, видимо, ничего не взято. Количество вещей соответствует количеству вешалок.
Стеллажи. Книги выкинуты. И здесь что-то искали.
Но что?
Вот валяются раскрытые папки с надписью «Архив». Книги, которые написал Бурмин. Журналы с его статьями, газетные вырезки.
Если бы узнать, что искали в этом доме, то можно было бы найти того, кто искал. Не можно, а легче. Потому что он должен найти убийцу. Для этого он, Олег Наумов, и надел милицейскую форму.
В дверь заглянул следователь:
– Ну, что у вас?
– Даже не знаю. Вы оформили показания Котовой?
– Конечно. Давайте потолкуем.
Они уселись в гостиной у стола. Следователь, Наумов, Середин, Леня Сытин и эксперт.
– Ну, чем нас порадует наука? – начал следователь. Он был главным на этом совещании.
– Что сказать? К сожалению, у нас почти ничего нет. Ярко выраженных следов не обнаружено. Как мы и предполагали, преступник обмотал ноги полиэтиленом, отпечатков тоже нет. Мы сняли несколько, которые показывают, что он надевал на руки кожаные перчатки. Теперь об оружии. Я звонил только что. Пулю извлекли. Я смело могу сказать, что стреляли из редкого для наших мест оружия – японского пистолета «намбу» восемь миллиметров с глушителем. Поэтому никто и не слышал выстрела.
– Что у вас, майор? – повернулся следователь к Середину.
– Отработали следы-вмятины, они вели к забору, потом к роще, дальше теряются. Судя по вмятинам, следы принадлежат человеку высокому, метр восемьдесят пять и больше, размер ноги предположительно сорок два – сорок три.
– Леонид Павлович, – Наумов записал в блокноте цифры, – представь себе утро, по лесу идет человек в полиэтиленовых мешках на ногах. Ты бы его запомнил?
– Твоя правда, Олег Сергеевич, будем искать.
– Ты должен бросить людей для опроса всех жителей окрестных поселков.
– Тебе легко говорить. Ты что, думаешь, у меня на территории только это убийство? Сам же на «земле» работал…
– Работал я в районе, это точно. Только я тебя прошу, пусть твои ребята поговорят.
– Они постараются, – мрачно сказал Середин.
– А вы чем нас порадуете, товарищ Сытин? – Следователь достал сигарету, но прикуривать не стал, только понюхал.
– Я говорил с соседями. О Бурмине говорят только хорошее… Гости к нему приезжали. Видели, например, актера Самсонова и писателя Виктора Горелова…
– Вот она, слава-то, – мрачно сказал Середин, – нас никто в лицо не знает.
– Ну, ты не скромничай. Тебя вся шпана в районе издали узнает, – засмеялся Олег. – Так что кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Продолжай, Сытин.
– Но позавчера приезжал некто на автомобиле «вольво»-универсал, синего цвета. Высокий блондин, спортивного вида, в летней светло-синей куртке, в голубой рубашке и голубых итальянских брюках.
– Может, в финских? Или шведских? Или фабрики «Большевичка»? – прищурился Наумов.
– Сосед, некто Владимир Грушин, товаровед из «Березки»…
– Понял. Ирония неуместна. Источник надежный…
– Человек этот, – продолжал Сытин, – прошел на дачу. Потом послышался шум, вроде как драка. Грушин подбежал к забору и увидел, что приезжий поднимается с земли. Лицо его было в крови, куртка разорвана. Он быстро пошел к калитке, а у забора крикнул: «Помни, падла, тебе не жить!» Бурмин ответил: «Ты свое жулье в «Континентале» пугай. Увидишь меня, на другую сторону переходи».
– Приметы есть? – Наумов даже встал от возбуждения.
– Рост около ста восьмидесяти восьми, хорошо сложенный, коротко стриженный блондин лет тридцати восьми – сорока.
– Номер машины Грушин запомнил?
– Номер старый, черный ММЗ 00–09.
– Так не бывает, – засмеялся Олег, – Грушин твой – гений. Ему не в «Березке» тряпки перекладывать, а в сыске работать.
– Пригласите его, – сказал следователь, – я хочу закрепить показания.
– Номер установлен? – спросил Наумов.
– Конечно. Ладоньщиков Вячеслав Иванович. Новодевичий проезд, дом 6, квартира 36.
– Это понятно, – усмехнулся Александр Петрович, – куртка, рубашка, брюки итальянские. Только откуда у этого Ладоньщикова «намбу» с глушителем?
– Откуда? – Сытин торжествующе посмотрел на эксперта. – А откуда Серега Золотой взял автомат «стен»?
Этим оружием в Западной Белоруссии были вооружены подразделения националистов.
– Мало у нас стволов по рукам ходит? Вы, Александр Петрович, неисправимый скептик.
– Я практик и реалист. А глушитель?
– Сейчас и не такое за полсотни сделают. Я бы на вашем месте не так увлекался. Как вы считаете, Олег Сергеевич?
Наумов молчал. Он не слышал, что говорят. Одна мысль неотступно билась в голове: неужели это все так просто?
– Сытин! Созвонись с отделением, – сказал Олег, – пусть пришлют людей к Ладоньщикову. Оружие?
– Со мной. – Сытин хлопнул себя по боку.
– Едем.
– Ну, – сказал он шоферу, – жми.
Яростно взревела сирена, и машина, рванув с места, понеслась по узким улочкам дачного поселка.
Теперь Олег не думал о скорости. Он восстанавливал в памяти дома Новодевичьего проезда, прикидывая, в каком из них живет Ладоньщиков. Если повернуть с Саввинской набережной, то они окажутся слева. Справа парк, пруды, монастырь. Слева маленькое кафе, булочная, магазин «Молоко». Один из домов ремонтируют. Часть улицы перегородили вагончики-бытовки.
– Олег Сергеевич, – спросил шофер, – никак нашли?
– Не знаю.
– Хорошо бы найти, – он чуть тронул руль, и машина перестроилась в свободный ряд, – такого никогда не было. Утром убили, к вечеру нашли.
– Всякое было.
Олег смотрел в окно, видел, как надвигается на него Москва. Дома неслись навстречу стремительно и неотвратимо. Начался проспект Маршала Гречко, потом на лобовое стекло легла тень Триумфальной арки.
На Саввинской набережной Олег сказал шоферу:
– Выключи сирену.
Шофер недовольно вздохнул и выключил спецсигнал.
– Слава богу, – усмехнулся Наумов, – будто примус выключили.
Шофер недовольно молчал. Он, как и все водители милиции, обожал сирены, мигалки, усилители.
На тротуаре у дома шесть стояли капитан милиции лет сорока и молодой парнишка в штатском.
Увидев подъехавшую машину, они подошли.
– Майор Наумов, – представился Олег.
– Капитан Борохов, участковый инспектор, а это оперуполномоченный Сизухин. Что это, товарищ майор, кляузами Ладоньщикова уже областное управление занимается?
– Какими кляузами?
– Так он, товарищ майор, – вмешался в разговор Сизухин, – во все инстанции на отца пишет.
– Отец его, – степенно продолжал Борохов, – известный полярный летчик. Заслуженный человек.
– А при чем тут Ладоньщиков? – спросил Наумов.
– Да вот какое дело, – усмехнулся Борохов, – Ладоньщиков – майор в отставке, в КБ работал, но пьет сильно, его и попросили. Так ему денег не хватает, он у отца требует долю наследства. Часть дачи, часть машины.
– У живого?
– Конечно.
– А сколько у него пенсия?
– Девятнадцать бутылок коньяка.
– То есть?
– Такой он отсчет ведет. Совсем человеческое достоинство потерял. Так зачем он вам-то?
– В убийстве он замешан.
– Нет. Конечно, всякое бывает, особенно с пьяницами, но нет. Не тот человек. Для того чтобы убить, нужно хоть какой-то характер иметь, а у него вместо души – пар.
Наумов удивленно посмотрел на участкового. До чего точно сказал.
Вместо души – пар.
– Знаете, капитан, иногда пар разрывает котел на части.
– Не знаю.
– У него машина есть?
– Никогда не видел, да и не слышал даже.
– Ну что ж, пошли к Ладоньщикову.
Вячеслав Иванович Ладоньщиков жил на четвертом этаже. Из-за дверей светлого дерева доносилась музыка. Наумов позвонил.
– Сейчас, сейчас, – донеслось из глубины квартиры. Дверь распахнулась. Музыка заполнила прихожую. На пороге стоял невысокий человек… Круглолицый, нездорово красный. Редкие светлые волосы делил аккуратный пробор. Кругленький живот выпирал из-под пояса тренировочного костюма.
Он смотрел на Наумова светлыми прозрачно-выцветшими глазами.
– Вам кого?
– Вы гражданин Ладоньщиков?
– Да.
– Вячеслав Иванович?
– Да.
– Я из ГАИ.
– Ну и что?
– Машина «вольво» госномер ММЗ 00–09 принадлежит вам?
– Какая еще машина? – мучительно вспоминал Ладоньщиков.
Олег и участковый вошли в прихожую.
– Вы бы хоть закусывали, гражданин Ладоньщиков, – вздохнул участковый.
– Не сметь оскорблять передового члена общества, я орденоносец, инженер, военный пенсионер.
– Мы вас не оскорбляем, – жестко сказал Олег, – мы спрашиваем. Машина госномер ММЗ 00–09 ваша?
– А вам какое дело?
– На вашей машине совершено дорожно-транспортное происшествие…
– Этой машиной пользуется мой друг.
– Фамилия?
– Слава его зовут.
– Вы что же, фамилии друга не знаете?
– А вам какое дело?
Ладоньщиков повернулся и пошел в ванную.
Раздался шум воды. Через несколько минут он вышел, отряхивая кисти рук.
Наумов с недоумением посмотрел на него. Зачем этот человек пошел мыть руки? Немотивированность слов и поступков Ладоньщикова говорила, что он не просто пьяница, а давно и тяжело душевно болен, и причина его болезни, конечно, алкоголь.
– Может, вы нас в комнату пригласите? – спросил участковый.
– Заходите. – Хозяин повернулся и быстро засеменил к дверям.
Неплохая была комната у гражданина Ладоньщикова. Большая, солнечная, с балконом. И вид из окна открывался прекрасный – на Новодевичий монастырь.
– Так что же, гражданин Ладоньщиков, как фамилия вашего друга?
– Славой его зовут. – Лицо Ладоньщикова напряглось. Он пытался в глубине своего пропитого мозга выискать фамилию друга Славы. Пытался и не мог.
Он снова выскочил из комнаты, и снова полилась вода. И снова он вышел, бережно неся перед собой вымытые руки.
Наумов понял, что говорить с ним бесполезно. Глупо и бессмысленно оперировать нравственными категориями перед человеком, долго и беспощадно разрушавшим себя алкоголем.
– А где живет Слава, вы знаете?
– Конечно, – ответил Ладоньщиков.
– Где же?
– В кооперативном доме Союза журналистов на Бутырском Валу.
Наумову был знаком этот дом. У магазина «Овощи – фрукты» надо въехать под арку, и там дом с прекрасной стоянкой для машин.
– Спасибо и на этом, – сказал он.
– А кто вы такие? – напористо спросил Ладоньщиков. – Зачем приходили? Я буду жаловаться!
– Вы лучше руки пойдите помойте. – Олег вышел из комнаты.
На лестнице он сказал участковому:
– Его лечить надо. Причем срочно, явное психическое расстройство.
– Да как же его в больницу отправишь! – вздохнул участковый. – Пьет дома. Жалоб никаких, пенсия двести рублей…
– А я бы таким не платил, – мрачно сказал Леня Сытин. – Исключение из правила надо делать. Ишь, здоровый, краснорожий, трескает водку.
– Он только коньяк пьет, – заметил участковый.
– Тем более. У него пенсия больше, чем у меня оклад.
– Ну, это не нам решать. – Наумов закурил. – Едем искать Славу.
Когда они вышли на улицу, мимо проскочил Ладоньщиков с двумя сетками, полными пустых бутылок. Он двигался своей быстрой, семенящей походкой, глядя перед собой, не замечая никого вокруг.
– Вот, – вздохнул участковый, – подался в магазин.
Наумов хорошо знал этот дом на Бутырском Валу. Там жил его давнишний товарищ Сеня Шорохов. Восемь лет назад Сеня писал очерк о милиции и заметное место в нем отвел Олегу Наумову. С тех пор они подружились. Олег частенько после работы заезжал к Сене. Ему нравилась холостяцкая безалаберность веселых сборищ. Нравились Сенины друзья. К сожалению, два года назад Сеня уехал работать корреспондентом в одну из африканских стран, и теперь они встречались только во время его отпуска.
Машина повернула под арку, проехала мимо дома и остановилась у магазина «Хозтовары», приткнувшегося в глубине двора.
Олег вышел из машины и увидел щенка. Маленький, грязно-белый, с рыжими повисшими, как лопушки, ушами, он сидел в двух шагах от него и смотрел на Наумова темными, почти черными глазами.
– Ты чего, дружище? – спросил Олег.
И щенок, услыша, встал и доверчиво заковылял к нему.
Наумов присел и погладил собаку, щенок лизнул руку и прижался к ноге.
– Маленький совсем, – вздохнул за спиной шофер. – Пропадет. А он к вам прибился, товарищ майор.
– А что, – с той легкостью, когда должен делать не ты, а другой, сказал Леня Сытин, – вы его возьмите себе. Вам веселей будет.
Щенок свернулся клубком у ноги и блаженно прищурил глаза.
– Голодный небось, – шофер полез в машину, – у меня бутерброд есть.
Олег положил руку за спину щенка, почувствовав шелковистое тепло его маленького тела. Ах, как он хотел иметь в детстве собаку, да покойная мать не любила животных!
И вот у его ног доверчиво лежит теплый комочек жизни. Лежит успокоившийся, понявший, что после мытарств обрел друзей и защиту.
– Леша, ты покорми его и возьми в машину, а потом ко мне домой завезем.
– Сделаем! – радостно крикнул шофер.
– Пошли, Сытин.
Стоянка была перед самым домом. Аккуратная, зарешеченная, чистая. Но «вольво» на ней не оказалось. Олег внимательно осмотрел размеченные белой краской квадраты.
– Вот они, – усмехнулся он.
На одном сияли свежие цифры – 00–09. Рядом с решеткой играли пацаны. Олег подошел к ним и спросил:
– Ребята, а где «мерседес»?
– Не «мерседес», а «вольво», – солидно ответил паренек лет тринадцати, – «вольво»-универсал.
– Ну да, правильно, ее хозяин живет в первом подъезде.
– Не в первом, а в третьем, в сто шестьдесят пятой квартире.
Сто шестьдесят пятая квартира была на шестом этаже.
Дверь Славиной квартиры напоминала парадный мундир, она сверкала полированным деревом, сияла бронзой ручек, переливалась яркими, как пуговицы, головками замков. Олег осмотрел дверь и стал, прислонившись к косяку. Шло время, а Сытина не было. И Олег начал думать о том, как щенок проснется ночью, и придет к его кровати, и заскулит тонко-тонко, и в квартире сразу станет совсем обжито.
Наконец с шумом распахнулась дверь, и из лифта выскочил Леня.
– Олег Сергеевич…
– Тише.
– Значит, так, Коробков Вячеслав Иванович, шофер. Раньше работал на международных перевозках, сейчас переведен на внутренние рейсы.
– За что переведен?
– За драку.
– Понятно. С кем говорил?
– С их кадровиком. Вообще характеризуется положительно, но скрытен. На работе друзей не имеет, бывший мастер спорта по боксу.
– Людей вызвал?
– Да.
– Пошли, приготовь оружие. А то мастер спорта…
– Но ведь вы тоже…
– Когда это было! – Олег надавил на звонок.
За этой дверью тоже слышалась музыка, и Олег на секунду позавидовал всем, кто может днем сидеть дома и слушать музыку. На одну секунду, не больше, потому что дверь отворилась.
– Вы к кому? – спросило очаровательное существо лет девятнадцати. Оно было скорее раздето, нежели одето. Тонкая кофта, завязанная узлом на животе, и плавки. Все.
– Мне нужен Коробков Вячеслав Иванович.
– А вы кто?
– Я-то из милиции, – Олег достал удостоверение, – а вы кто?
– Странно это, – заносчиво сказала девушка, – странно. Слава рассердится, и у вас неприятности будут. Я его невеста.
– Я это постараюсь пережить. – Олег шагнул в квартиру. – Где Коробков?
– В командировке, в Вене.
Название города было произнесено значительно, с придыханием.
– А где он работает? – спросил Сытин из-за спины Наумова.
– В Министерстве внешней торговли, – гордо ответила девушка.
– Кем? – усмехнулся Наумов.
– Ответственным работником.
– Интересная должность. А кстати, невеста, вы-то здесь прописаны?
– Какое это имеет значение?
– Для нас очень большое.
Они вошли в прихожую и закрыли дверь. Веселенькая прихожая была у «ответственного работника» Внешторга Коробкова. Стены сплошь обклеены обнаженными девицами, призывно глядевшими на вошедших с глянцевых листов календарей.
– Значит, так, уважаемая невеста, вы оденьтесь и паспорт принесите.
Девушка возмущенно пожала плечами и скрылась в комнате. Она появилась через несколько минут, надев на себя брюки, более напоминающие нижнюю половину десантного костюма.
– Вот. – Она протянула паспорт.
– Лякина Евгения Степановна, год рождения 1965-й, место рождения – город Минск, прописана в Москве, улица Бутлерова, 16, квартира 35. Незамужняя, – прочел Леня Сытин.
– А вы где работаете, Евгения Степановна? – поинтересовался Наумов.
– Пока в парикмахерской на улице Правды.
– Кем?
– Мастером.
– Почему пока?
– Потому что мы расписываемся и уезжаем за бугор.
– Куда, куда? – улыбнулся Наумов.
– Ну, за границу.
– А почему за бугор?
– Так Слава говорит.
– Занятно, куда же именно собрались вы со Славой? В какую страну?
– За границу, – гордо ответила Лякина.
И Олег понял, что для нее нет географических понятий. Есть вожделенная «заграница», там продаются дубленки и брюки-бананы, часы «Сейко», видеосистемы.
– Хорошо, к этому мы вернемся позже. Вы давно знаете Коробкова?
– Давно, – ответила Лякина.
– Год, два?
Она наморщила лобик, что-то мучительно просчитывая в уме:
– Двадцать дней.
– Ну что ж, в наш стремительный век – это срок. Что вы можете рассказать о нем?
– Ничего.
– Почему?
– Не имею права.
– То есть?
– Он ведь на секретной работе. Когда мы вместе жить стали, он у меня расписку взял.
– Какую? – изумился Наумов. С таким в своей практике он сталкивался впервые.
– Ну, мол, что никому о нем ничего говорить не буду, иначе по статье отвечу, как за разглашение государственной тайны.
Наумов расхохотался, конечно, он не ко времени был, этот смех, но он представил, как эта глупенькая девушка, морща лобик, пишет расписку о неразглашении тайны.
– Вы что? – с недоумением спросила Лякина. – Чего смешного-то, сами знаете, как у нас охраняются секретные работники.
– Такие, как ваш Коробков, – зло сказал Леня Сытин, – конвоем охраняются.
Олег посмотрел на него, Леня замолчал и отвернулся.
– Вы, лейтенант, лучше квартиру осмотрите.
– Есть, товарищ майор!
– Дорогая Евгения Степановна, – продолжал Наумов, – вам придется рассказать нам о вашем женихе, придется. Он подозревается в совершении тяжкого преступления, поэтому вам не следует уклоняться от разговора с нами.
– Это как?
– Будете привлечены к уголовной ответственности.
– Значит, за границу Слава не поедет?
– Я думаю, что в обозримом будущем этого не случится.
Лякина задумалась.
Олег оглядел комнату. «Ответственный работник» Внешторга, видимо, был чужд накопительству. Диван, шкаф, стол, два кресла. Стены обклеены рекламами сигарет и спиртных напитков. Правда, японский магнитофон был: стоял на журнальном столике. Вот и все. Нет, не все, в углу комнаты лежали два автомобильных крыла и стояла дверца, сияя никелем ручки.
– Так как же? – Олег посмотрел на Лякину.
– Значит, он ко мне стричься пришел. Я смотрю – интеллигентный человек, солидный…
– Как вы это определили?
– Одет во все фирменное. Машина иномарки. После смены поехали в ресторан «Союз», оттуда к нему домой, решили пожениться.
– Вы его друзей знаете?
– Его в ресторане «Союз» очень люди уважают.
– А дома никто из них не бывал?
– Нет.
– Оружие у него было?
– Это как?
– Пистолет, например.
– Нет, не видала. Да и зачем оно ему, он же боксер, мастер спорта.
– Когда уехал Коробков?
– Три дня назад.
– Когда обещал вернуться?
– Ничего не сказал, приеду, и все.
– Раньше он так уезжал?
– Да, на два дня, в Финляндию.
– Но вы же понимаете, что человек, уехавший за рубеж, всегда привозит любимым девушкам подарки.
– Слава чеки привез.
– Много?
– Много, сказал, что видеомагнитофон купит.
– Расскажите о его распорядке дня.
– Утром на работу, вечером домой.
В дверь позвонили. Один короткий, два длинных.
– Это Слава, – сказала Лякина.
– Нет, это ко мне. – Наумов поднялся и, провожаемый недоуменным взглядом хозяйки, вышел в прихожую.
Приехали двое оперативников.
– Значит, так, Евгения Степановна, вы позвоните на работу и скажете, что больны.
– Зачем?
– Так надо. С вами останутся два наших сотрудника, они не дадут вам скучать, ожидая Славу. К телефону подходите. Если позвонит Коробков, попросите его приехать.
Наумов вышел со старшим наряда Петей Груниным на кухню.
– Петя, есть предположение, что Коробков очень опасен. Подозревается в убийстве, возможно, вооружен, кроме того, он боксер, мастер спорта.
Петя Грунин – чемпион «Динамо» по дзюдо, – плотный, немного флегматичный, спокойно смотрел на Наумова.
– Ты что молчишь?
– Товарищ майор, так и мы же не из балетного училища.
Наумов посмотрел на второго оперативника, плечи которого не умещались в узеньком коридорчике, и понял, что они действительно не из балетного училища. Но вместе с тем и гражданин Коробков, судя по рассказам, тоже парень не промах. Имея за спиной некоторый опыт работы, который складывался не только из одних побед, Наумов весьма тщательно относился к заключительной стадии операции.
Задержание всегда риск. Невозможно предугадать, как в такую минуту поведет себя человек. Реакция профессионала просчитывается, а тот, кто совершил преступление впервые или по неосторожности…
Олег прекрасно помнил случай, когда он совсем еще молодым оперативником поехал задерживать человека, совершившего наезд и скрывшегося.
Кажется, каких неожиданностей можно было ожидать? Лаврушин Алексей Сергеевич, тридцати пяти лет, инженер, ранее не только не судимый, но даже не знавший, где находится милиция, сбил около поселка Купавна человека и скрылся.
Вот начало истории. Окончание ее он не только наблюдал, но и участвовал в нем, и разворачивалось оно весьма трагически.
Они поехали на машине. Он и два милиционера. Лаврушин жил в собственном доме. Ухоженном, с хорошим палисадником.
Едва Наумов открыл калитку, как из окна ударило охотничье ружье.
Картечь с визгом пропела над головой.
Впоследствии выяснилось, что Лаврушин все эти дни пил. И из спокойного, тихого человека превратился в одурманенного алкоголем зверя.
Пришлось вызывать подкрепление и штурмовать дом по всем правилам. Так что Наумов никогда не обольщался видимой легкостью задержания.
То, что за эти два часа он узнал о Коробкове, характеризовало того не с лучшей стороны. А возможность применения им оружия была вполне реальной.
Поэтому Олег еще раз осмотрел квартиру. Не очень-то удобно была она спланирована. В маленькой прихожей у Коробкова явно возникало преимущество, потому что здесь его мог бы брать всего один оперативник.
– Петя, – сказал Олег Грунину, – я, конечно, понимаю, что вы профессионалы, но Коробков вооружен.
– Мы не дадим ему возможности достать оружие.
– Дай-то бог.
– А вы, Олег Сергеевич, поутру в религию ударились?
– Да я бы куда хочешь ударился, лишь бы этого «ответственного работника» взять чисто.
– Возьмем.
– Олег Сергеевич, – вышел в прихожую Леня Сытин, – может быть, и мне остаться?
– Ты уж езжай, Леня, – засмеялся Петя Грунин, – мы с вашим гангстером сдюжим.
– Добро, – сказал Наумов, – поехали.
Он пожал оперативникам руки, мысленно пожелав им удачи еще раз.
«Ничего, ребята опытные, крепкие», – успокоил он себя. Вместе с Сытиным они вышли на площадку. За их спиной тихо закрылась дверь.
Щенок спал на заднем сиденье. Он лежал, разметав в разные стороны лапки.
– Спит. Олег Сергеевич, – улыбнулся шофер, – всю колбасу слопал и спит. Смотрите, какой у него животик круглый стал.
Наумов посмотрел и усмехнулся, слишком уж смешным был этот маленький белый комочек.
Машина тронулась, щенок упал на бок, проснулся и недовольно тявкнул.
– Молчи, дурачок, – Леня Сытин погладил его, – теперь у тебя все в порядке.
– Леня, я тебя высажу у конторы, срочно объявляй машину Коробкова в розыск, а я нового квартиранта на постой устрою.
Они высадили Леню у управления на улице Белинского, а сами поехали в Козихинский к Наумову.
– Я за молоком схожу и потом поднимусь, – сказал шофер.
Щенок постоял на пороге, принюхался и вошел в коридор, он повернул мордочку и посмотрел на Наумова, словно говоря: что стоишь, заходи. Потом, смешно переваливаясь, зашагал в глубь квартиры.
Наумов зашел в ванную, снял пиджак и рубашку, обтерся по пояс холодной водой, потом, неся пиджак и кобуру в руках, пошел в комнату.
В этой квартире он жил всю жизнь. Отец Наумова после фронта пошел служить в милицию и погиб в пятидесятом, за два дня до рождения Олега.
Мать, учительница, после смерти мужа сильно болела и умерла, когда Олегу было уже за тридцать. Он так и не женился. Слишком много времени отнимала служба и болезни матери.
В коридоре звякнул звонок. Вошел шофер с двумя пакетами молока. Он критически оглядел квартиру, словно попал сюда впервые, а не пил здесь чай, два дня назад вернувшись из Мытищ. И так же, как всегда, повторил знакомую фразу:
– Жениться вам надо, с такой квартирой, да в таком районе, знаете какую жену найти можно.
– Какую, Леша? – поинтересовался Наумов, переодевая рубашку.
– Самостоятельную.
Это была у Леши высшая оценка для женщины. Он не делил их по внешности и уму, а во главу угла ставил трудолюбие и домовитость.
– Так самостоятельная за меня не пойдет.
– Вы скажете тоже, образование, звание, оклад, квартира…
– Все, поехали. – Наумов надел пиджак. – А ты сторожи, – сказал он судорожно хлебавшему молоко щенку.
Старшина при входе в управление привычно козырнул и сказал:
– Товарищ майор, вас просит зайти полковник Никитин.
Значит, началось. Видимо, начальнику уголовного розыска области уже позвонили сверху, иначе он бы не стал вызывать.
В приемной начальника сидел Коля Гусев, начальник розыска одного из районов, он что-то рассказывал секретарше Ниночке, и она тихо смеялась.
– Привет, – сказал Олег. Коля смутился и кивнул.
– Нина, не верь ему, у него в районе девушки плачут денно и нощно, проклиная коварство подполковника Гусева.
– Вас Владимир Петрович ждет, Олег Сергеевич, – холодно ответила Нина.
А Гусев в спину ехидно добавил:
– Смотри, переведут ко мне замом, проклянешь все. Начальник подписывал какие-то бумаги, выглядел он плохо, лицо отдавало желтизной, видимо, опять разыгралась язва.
– Ну, чего стоишь, садись. Олег сел, достал сигарету.
– Докладывай.
– Да пока особенно не о чем.
– Ты веришь, что убийца этот, как его, – начальник заглянул в бумаги, – Коробков?
– Конечно, это было бы большой удачей, – устало сказал Наумов, – но такие истории бывают только в кино.
– Ишь хватил, в кино. Там, наоборот, до конца не знаешь, кто убил. А Коробков тебе как с куста свалился.
– То-то и настораживает.
– Это дело поручили тебе. В группе Сытин и Прохоров.
– А нельзя мне взять Колчина?
– Нет, он в Талдоме в командировке. План опермероприятий жду к вечеру. Очень на тебя надеюсь, Олег.
– Надежды юношей питают…
– Я уже старец, Олег, старец. Мне они подают.
– Конечно, – ворчливо заметил Наумов, – полковнику жить легче.
– Это точно. У тебя еще нет язвы?
– Бог миловал.
– Тогда запомни слова Шопенгауэра: здоровый нищий счастливее больного короля. Замечательно мы с тобой размялись. А теперь к делу.
– Бурмин убит из японского пистолета «намбу» с глушителем. Это первое. Второе, что смущает меня, – поведение преступника. Он не наследил, не взял ценности, но что-то искал в бумагах Бурмина.
– Что именно, есть предположения?
– Пока нет, – честно ответил Олег.
– Давай вместе подумаем. Бурмин – писатель. Кроме того, выступает в газете с острыми разоблачительными статьями против всякой сволочи. Вот, – полковник пододвинул папку, – пока ты собак на улице подбираешь, я попросил его публикации за последние десять лет.
– Спасибо, а кто настучал о собаке?
– Тайна. Я думаю, что у Бурмина были враги.
– Кроме того, его жена ушла к другому.
– Это слишком не похоже на убийство из ревности.
– Не исключено, товарищ начальник, что сам Бурмин был в чем-то замешан.
– Не верю. Я читал все книги Бурмина, был на нескольких встречах с ним, а однажды помогал ему в сборе материала для статьи о подпольных цеховиках. Да. Не смотри на меня так. Там дело было связано с убийством, поэтому его вели мы вместе с БХСС.
– Это одинцовское дело?
– Именно.
– Я тогда в Балашихе работал.
– А я с Бурминым говорил много и долго. Такой человек не может жить двойной жизнью.
– Я очень рад этому, Владимир Петрович. У меня такое же мнение.
– Так зачем же ты этот разговор затевал?
– Вы же сказали, все версии.
– Я имел в виду все реальные.
– Товарищ полковник, меня этот пистолет японский с глушителем добил.
– Знаешь, Олег, у оружия бывают странные судьбы. Я часто думал написать об этом. Возможно, где-то, пусть во Владивостоке, кто-то с фронта привез этот «намбу». Потом его путь непредсказуем.
– А глушитель?
– Вспомни ростовское дело. Там не только пистолеты, самодельные автоматы с глушителем были. Это пусть не смущает тебя. Но тем не менее отработай линию оружия.
На столе загудел телефон.
– Иди, Наумов, докладывай мне ежедневно.
– Как с машиной?
– Круглосуточно в распоряжении твоей группы. В кабинете Наумова ждал эксперт.
– Вот, дорогой Олег Сергеевич, заключение баллистов. Судя по следам на пуле, пистолет новый, модель с такими нарезами начали производить семь лет назад. Пулю проверяем, по картотеке результаты поступят завтра.
В кабинет вошел Борис Прохоров.
– Прибыл в ваше распоряжение, – шутливо поднес он к голове руку.
– Ты с делом знаком? – спросил Олег.
– Вообще да.
– Тогда ты занимаешься поисками пистолета. Пиши запросы. Нам нужны все дела, связанные с незаконным ввозом оружия и хищением иностранных пистолетов.
– За какой период? – спокойно спросил Прохоров.
– Последние десять лет.
– Хорошо.
Прохоров вышел. Он, как всегда, был абсолютно спокоен. Поэтому Наумов и не любил работать с ним. Его раздражало хладнокровие Бориса, подчас граничащее с равнодушием.
– Сытин, как с машиной?
– Пять минут назад докладывали, пока не объявлялась.
– Где бумаги Бурмина?
– У меня в комнате.
– Принеси.
Олег снял пиджак, расстегнул наплечный ремень, положил пистолет с кобурой в сейф. Он прилично намял бок сегодня. Хуже нет, когда в жару таскаешь эту штуку. Детское увлечение оружием прошло у него в армии.
Вошел Леня Сытин и положил на стол два бумажных опечатанных мешка, с содержимым которых ему поручил ознакомиться следователь.
– Олег Сергеевич, следователь прокуратуры просил все это ему вернуть. А это – постановление на арест Коробкова, – протянул Леня тоненькую папку.
– А он думает, я бумаги Бурмина на аукционе в Лондоне продам?
– Да нет, говорит, хочет их систематизировать.
– Делать ему нечего. Пусть лучше протоколы да поручения пишет.
– Это вы ему скажите. Зазвонил телефон.
– Наумов… Да… Да, – Олег закрыл трубку рукой, – легок на помине.
– Следователь? – удивился Леня.
Олег кивнул, продолжая слушать и односложно отвечать. Потом он попрощался и положил трубку.
– Занудный мужик. Но все излагает по делу.
– Я у ребят о нем спрашивал, – Леня сел к столу, – говорят, толковый мужик. Можно я помогу вам бумаги разбирать?
– Ты не обидишься, Леня, если я это сделаю один?
– Конечно нет.
– Тогда иди торопи гаишников.
Леня вышел, а Наумов остался один с двумя под горловину набитыми крафтовскими мешками. Ну что ж, начнем.
Олег сорвал пломбу с первого и начал аккуратно раскладывать на столе перевязанные пачки. Здесь были уже знакомые папки с надписью «Архив», аккуратно сложенные блокноты, целые кипы бумаг с текстом, отпечатанным на машинке.
Видимо, следователь и впрямь человек въедливый. Все сложено, даже пронумеровано в том же порядке, как лежало на полу в комнате убитого. С чего же начать? Может, зря он отослал Леню Сытина? Нет, не зря. Олег любил долго в одиночестве копаться в вещественных доказательствах. Потому что с каждым днем розыска они могли сказать все больше и больше. Вот она, знакомая папка с новой повестью Бурмина.
На чем же он остановился в прошлый раз?
«…Я гляжу на Сергея Петровича. Он абсолютно спокоен. Стоит, покусывая сорванный стебелек. Но спокойствие его чисто внешнее. Глаза выдают то, о чем он думает. Глаза у него сейчас колючие, холодные. Он снова, но заново осматривает место боя. И, глядя на него, мне кажется, что живет сейчас он не прошлым, а настоящим. Что через несколько минут в комнату ворвутся автоматчики в серо-мышиной форме.
И молоденький связной Боря Лунев, превозмогая ужас и страх смерти, выстрелит дважды из пистолета, выстрелит и упадет, подкошенный автоматной очередью. А потом из дома ударит пулемет. Длинная строчка покалечит деревья, расколет каменную кладку забора…»
Ему хотелось читать дальше, но все же дело есть дело, и Наумов отложил папку с повестью. Он не вернет ее следователю, пока не дочитает.
Интересно, сколько же бумаг у пишущего человека? Неужели они все одинаково нужны ему?
Наумов перелистывал блокноты. Хорошо, что покойный Бурмин был человеком аккуратным. На обложке каждого блокнота стоял год, а иногда даже месяц. Постепенно он отобрал семь толстых книжек, видимо, они-то и были последними. Олег листал страницы, читал записи, и у него было такое ощущение, словно он подглядывает в окно. Перед ним раскрывалась чужая жизнь. Постепенно найдя в беспорядочных на первый взгляд записях некую систему, он начал из фрагментов составлять некое подобие целого. Но все-таки это было подобие. Целиком идею записей, ее главную мысль мог знать только Бурмин. Что он хотел сказать короткой строчкой «конек на крыше»? Возможно, именно это должно было впоследствии вызвать ассоциативный ряд. Или вот: «Человек дела не может быть флюгером. Он компас». А вот запись большая:
«…из круглого иллюминатора мир тоже кажется круглым. Пока он ограничен свинцовой водой Балтики. Второй день нет солнца. Облака висят так низко, что, кажется, волны слизывают их и несут к берегу, выбрасывая на песок лопающейся пеной.
Настроение у меня под стать погоде. Собираю материал, собираю, а главного нет. Какие-то обрывки, фрагменты, рассказы. Каждый по-своему интересный, трагический и прекрасный. Но главного нет. Завтра буду в Ростоке, оттуда в Берлин. Вилли обещал помочь. Но я уже чувствую, как трудно будет найти документы по этому проклятому «Зондерштабу-Р». Надо пойти в салон, а то совсем закисну в каюте».
Дальше еще одна запись. «Всю ночь проговорил с прекрасным человеком, буровиком из Тюмени. Он едет по туристской путевке в ГДР. Как обидно, что я ограничил свое творчество войной и правовыми вопросами. Надо ехать в Тюмень, почувствовать запах сегодняшнего…»
Наумов впервые столкнулся с изнанкой писательской работы. Увидел, как сложно и долго готовится каждая публикация. И это захватило его. Поиски Бурмина чем-то напоминали ему его работу. Точно так же, чтобы найти истину, приходится перекопать горы ненужных фактов. Он так увлекся, что не заметил, как опустились сумерки.
Олег зажег лампу, посмотрел на часы: 21.40. Архив архивом, а Коробков где-то гуляет.
Распахнулась дверь, появился Леня Сытин.
– Есть.
– Коробков?
– Машина его стоит у ВТО.
– Люди сориентированы?
– Да. У машины дежурят инспектор ГАИ и двое оперативников.
– Где Прохоров?
– Ждет.
– Едем.
Леша остановился, чуть проехав Елисеевский магазин. Улица Горького была пестра и нарядна.
– Леня, – повернулся к Сытину Олег, – план такой. Коробков подходит к машине, его останавливает инспектор ГАИ, приглашает в 108-е отделение якобы за нарушение. За какое, пусть сам придумает.
К машине подошел один из оперативников.
– Товарищ майор. Коробков с двумя девицами в ресторане.
– Тем проще, есть повод проверить его на реакцию Раппопорта. Действуйте.
Олег поднял трубку телефона, надо было предупредить коллег из сто восьмого.
Коробков появился через час. Он вышел из ресторана, обнимая за плечи двух молоденьких девушек. Они чем-то неуловимо напоминали Лякину. Видимо, Коробков был верен одному типу женщин.
Неплохо выглядел «ответственный работник» Коробков в натуральную величину. В объеме и цвете. И куртка, и рубашка, и брюки были подобраны так, чтобы подчеркнуть его мужество и обаяние.
– Видать, в Вене прибарахлился, – зло сказал за спиной Наумова Леня Сытин.
– Зависть не доводит до добра, Леня, – усмехнулся Олег.
А глаза его провожали Коробкова. Вот он сошел со ступенек, оперативники преградили ему возможность уйти, вот подошел к машине, поцеловал одну девушку в щеку, полез в карман, вынул ключи, открыл заднюю дверь, усадил девушек. Обошел машину. К машине медленно шел инспектор ГАИ.
Коробков сел в машину, завел. Инспектор подошел, бросил руку к козырьку.
– Леня, останешься здесь, мы в отделение.
Леша рванул с места, и, разрезав Пушкинскую улицу по диагонали, машина влетела на Бронную.
В дежурной части Наумова ждал начальник отделения. Они хорошо знали друг друга еще во время учебы в ВЮЗИ.
Он стоял в дежурке в полном сиянии подполковничьего мундира, показывая гостю, что он хозяин этой прекрасно оборудованной служебной комнаты, заново перестроенного здания отделения, да и участок у него в самом центре столицы.
– Привет сельским труженикам! Чего это вас, ребята, из дачных мест на асфальт потянуло?
– Так вы своих куликов заловить не можете, приходится нам помогать, – засмеялся Олег.
Он искренне был рад видеть Толю. Вот же жизнь какая нелепая. Служат рядом, да и живут неподалеку, а встречаться приходится в основном по делу. А так все больше по телефону. С праздником или просто потрепаться.
– Я вам, ребята, комнату приготовил, сам пока побуду в отделении. Если какие трудности, поможем.
Наумов подумал, что ему сегодня повезло вдвойне. Он Коробкова просто благодарить должен, что решил «ответственный работник» погулять с барышнями на территории этого отделения. Конечно, коллеги из любого другого оказали бы помощь, но Толя все-таки добрый товарищ.
За дверями дежурки послышался шум, и появился Коробков с девицами.
Он атаковал сразу.
– Начальник, дорогой, – обратился он к дежурному капитану, – хочешь – зови медицину, хочешь – нет. Не пил. Девушки пузырек шампанского оглушили, а я только боржом. Ты мои права посмотри, начальник, я же не лох с «жигулей», я профессионал.
Инспектор ГАИ положил перед дежурным права.
– Разберемся, гражданин. А какие еще документы имеются?
– Вот паспорт.
– Пройдемте-ка со мной. – Дежурный встал, поправил повязку, направился в соседнюю комнату.
Коробков вошел, увидел Наумова, Сытина и Прохорова, и улыбка сползла с его лица.
– К стене, – скомандовал Леня. – Руки на стену! Он быстро ощупал Коробкова. Оружия не было.
– Гражданин Коробков, – сказал Олег, – нам… придется вас задержать.
– А вы, собственно, кто?
– Мы из уголовного розыска областного управления.
– То-то я смотрю, такой карнавал.
– Где оружие?
– У меня его отродясь не было.
– Ну что ж, гражданин Коробков, присаживайтесь, разговор у нас будет длинным, – сказал Наумов.
– Вы думаете?
– Уверен.
– Знаете, анекдот есть. Из пункта А в пункт Б по одной колее вышли два поезда. Почему они не встретились?
– Не знаю, – усмехнулся Олег.
– Да не судьба. Поняли, для чего я вам это рассказал?
– Догадался. Только анекдот и жизнь – вещи разные.
– Начальник, на мне ничего нет. А то, что есть, ты век не узнаешь.
– Вы знаете Бурмина?
– Нет, – подумав, ответил Коробков.
– Вы два дня назад были в дачном поселке у него.
– В каком поселке?
– Сорок второй километр.
– Был.
– Заходили к Бурмину?
– Нет.
– У нас есть свидетель, который показывает, что вы были на даче Бурмина, подрались с ним и угрожали ему.
– Значит, так. Видимо, должна быть статья, на основании которой вы меня вяжете?
– Естественно.
– Я могу узнать?
– Конечно, сто вторая, если вам это о чем-то говорит.
– Да уж фраеров нынче нет. Заглядываем в кодекс. Умышленное убийство, так, кажется?
– Рад, что вы прекрасно знаете Уголовный кодекс.
– Тогда другой разговор. Но хочу узнать, кто свидетель?
– Некто Грушин.
– Это который из «Березки»? Ах, ладно, тварь поганая. Гражданин начальник, показания буду давать в присутствии этого Грушина.
Наумов посмотрел на Леню.
– Сейчас привезут, – ответил Сытин. Действительно, через несколько минут в дверь заглянул Прохоров.
– Ну? – Олег встал.
– В соседней комнате.
Грушин сидел в соседней комнате. Был он бледным, руки тряслись, глаза бегали по сторонам.
– Гражданин Грушин. – Олег с беспокойством посмотрел на свидетеля. Не нравился ему Грушин, ох не нравился.
– Вы должны сейчас подтвердить ваши показания.
– Это какие?
– О конфликте на даче Бурмина.
– А зачем?
– Вы же видели драку Бурмина и Коробкова, слышали, как Коробков грозил убитому.
– Я никакого Коробкова не знаю.
– Хорошо, тогда вы видели человека в итальянских брюках, какой-то там куртке, приехавшего на машине госномер ММЗ 00–09?
– Видел.
– Он дрался и угрожал Бурмину? Слушайте, Грушин, вы знаете, что бывает за дачу ложных показаний?
– А я что, я как лучше хотел. – Голос Грушина был пронизан ужасом.
Олег вышел и вернулся с Коробковым.
– Какая встреча, – засмеялся Коробков, – это же Пончик. Значит, он и есть главный свидетель?
– Гражданин Грушин, повторите ваши показания.
– Пусть он уйдет! – истерично закричал Грушин и отскочил к стене.
– Зачем же мне уходить? Ты, Пончик, на меня не тачку, а самосвал накатишь. Ты уже говорил, зачем я к тебе приезжал?
– Вы приезжали к нему? – удивился Олег.
– Именно.
– Зачем?
– Ну, Пончик, – засмеялся Коробков, – говори.
– Он приезжал ко мне.
– Да, что там, майор, я долг с него получал. Ну и помял этого гада немного.
– Это правда? Грушин кивнул.
– Выйдите, Коробков, – сказал Олег, – я с вами потом договорю. Ну, – повернулся он к Грушину, – как было дело?
– Бандит он, товарищ начальник, сволочь и бандит, – завизжал Грушин, – он меня бил, японскую систему расколотил!
– А вы долги вовремя отдавайте, – зло сказал Олег. Он уже понял суть конфликта и роль Коробкова в нем. – А вот за дачу заведомо ложных показаний вам придется ответить. Я уж постараюсь.
Олег вышел в коридор и закурил. Гадина этот Грушин, решил так свести счеты. Из-за его доноса в засаде сидят двое ребят, целый день напряженно работали службы ГАИ, выехала на задержание оперативная группа. Почему у нас так редко применяют статью 181? Почему любой трус, доносчик, клеветник может заставлять работать огромный аппарат, отвлекая людей от важных и сложных дел?
– Прохоров, – сказал он Борису, – у меня к тебе личная просьба.
– Ты о чем, Олег?
– Сними с Грушина новые показания, возьми старые, передай следователю и оформляйте ему сто восемьдесят первую.
– Хорошо, – спокойно ответил Борис.
– Только очень прошу, помоги довести это дело до суда.
– Сделаю.
Прохоров никогда не выражал своего отношения ни к чему происшедшему. Но работник тем не менее был толковый и аккуратный.
– Что, майор, – спросил Коробков вошедшего в комнату Олега, – я могу уходить?
– Подождите. Значит, вы получали долг?
– Точно.
– Большой?
– А это как смотреть.
– Грушин был должен вам?
– Другу.
– Можно узнать его фамилию?
– Нельзя. – Коробков улыбнулся весело и открыто.
И Олег понял, чем занимается в свободное время «ответственный работник» Коробков. Лет пятнадцать назад, когда расплодились дельцы и жулье всякое, им понадобились такие Коробковы для охраны и выколачивания долгов. И если хозяев Коробкова можно было прихватить, то с их подручными было сложнее. Знал таких «мальчиков» Олег Наумов. Спортивных, праздных. Называли их «бомбардиры».
– Вы долги получаете для всех?
– Кто хорошо попросит, – усмехнулся Коробков. Он сидел веселый и безмятежный, отлично понимая, что сделать ему ничего не могут. – Вы, майор, под меня не копайте. Я не тунеядец, не фарцовщик, не вор. Между прочим, работаю. Гоняю на фурах по стране. Работа не мед, но четыреста своих в месяц имею. Так что у меня все чисто.
– Слушайте, Коробков, на соседней даче убили человека. Вы когда ехали к Грушину?
– Утром. Рано совсем, чтобы его тепленьким взять. Со сна человек сговорчивее.
– А вы психолог.
Коробков снисходительно улыбнулся.
– Вы ничего не заметили необычного?
– А что? Поселок как поселок.
– Хорошо, идите. Коробков встал.
– А теперь не для протокола, почему вы выбивали долг?
– Такие, как Пончик, два падежа знают – дательный и брательный. А я два действия арифметики – отнимать и делить. Такая нынче жизнь, майор.
Коробков вышел. Олег достал сигарету, закурил, не чувствуя вкуса. В комнату вошел Толя.
– Ну как?
– Пустой номер.
– Я уже слышал, ты этого делягу из «Березки» привлеки.
– Постараюсь.
– Может, ко мне зайдем, я рядом живу. Чаю попьем, поговорим.
– А Зоя?
– Она привыкла, а тебе просто рада будет. И тут Олег вспомнил о щенке и улыбнулся.
– Ты чего? – удивился Толя.
– У меня дома собака негуляная.
– Жениться тебе пора.
Олег вышел к машине. Прохоров и Сытин стояли молча и курили.
– Ну что, особая группа?
– Да ничего, – ответил Сытин.
– Тогда поехали.
Он только до ручки машины дотронулся, как во двор влетела синяя «вольво». Коробков резко затормозил, вылез из машины.
– Явление второе, те же и Коробков, – сказал Прохоров.
– Майор, – не обращая внимания на реплику Прохорова, сказал Коробков, – а где эта дача?
– Какая?
– На которой этого Барядина замочили?
– Бурмина.
– Какая разница. Где его дача?
– В поселке.
– Где находится, если от дачи Грушина смотреть?
– Чуть наискось.
– Вспомнил я. Ехал утром рано. На просеках никого. Повернул к даче, а рядом с домом Грушина мужик стоит.
– Какой мужик?
– Ну, модный такой, высокий, в пиджаке светлом.
– Ну и что?
– Так он не то ту дачу фотографировал, не то в бинокль рассматривал.
– Пойдемте-ка в отделение, Коробков, вы там мне все подробно расскажете.
И началось все сначала.
Леня Сытин сгонял в управление за планом поселка. Коробков точно нарисовал маршрут.
– Теперь о мужике. Где вы его увидели? Укажите на плане.
– Вот здесь. – Коробков поставил точку.
– Что он делал?
– Я ехал быстро. И в поворот вписался тоже на скорости. Он не то фотографировал, не то в бинокль дачу Бурмина рассматривал.
Олег посмотрел на точку. Она была чуть наискосок от дачи Бурмина, напротив дома Архипова. Утром надо будет съездить туда, благо генерал встает рано.
– Коробков, опишите этого человека.
– Я на скорости шел. Высокий, пиджак светлый и штука какая-то в руках. А потом уж из окна брюки бежевые увидел и ботинки «Хэрорртс».
– Какие ботинки?
– Ну фирма такая, английская, дорогая.
– А вы не перепутали?
Коробков посмотрел на Наумова, как смотрят обычно на несмышленых детей.
Второй раз за этот день Олег столкнулся с энциклопедическим знанием западных изделий легкой промышленности.
– Ну, что было дальше?
– Я пошел к Грушину.
– Понятно. Слушайте, Коробков, если что-нибудь вспомните, то позвоните мне по этому телефону.
На улице Прохоров спросил Олега:
– Что завтра делать будем?
– Ты, как и прежде, ищешь оружие, ты, Сытин, внимательно просмотришь все газетные статьи Бурмина, запросишь дела, на основании которых он писал. Проверь всех героев его выступлений. Кто где находится.
– Что вы имеете в виду?
– Кое-кто из них сидит, кое-кто освободился, а кое-кто и открутился от ответственности. Я поеду к генералу Архипову. Может быть, он что-нибудь, кроме ботинок, видел.
Олег вышел из машины. Постоял у подъезда. Переулок был тих и безлюден. Почти все окна в домах погасли, только в темноте на лавочке во дворе напротив горели огоньки сигарет. Когда-то и он сидел там и курил одну сигарету за другой.
Это место было своеобразным ночным клубом не одного поколения местных мальчишек. Вот сидят и курят. Зимой пойдут в подъезды, а по телевизору модные корреспондентки молодежных программ опять будут рассуждать о проблемах свободного времени молодежи. И профессора будут рассуждать, и комсомольские работники, а мальчишки по-прежнему будут сидеть в подъезде, так и не зная, сколько умных людей пекутся об их досуге.
Когда Олегу приходилось видеть эти передачи, он почему-то испытывал острое чувство неудобства за этих людей. Ну о чем говорить-то? Вон актер известный как красиво говорил о помощи молодежным любительским студиям. А ты не говори. Приезжай хотя бы на Патрики и организуй такую студию. Но как же. У него времени нет. Театр, съемки, институт. Все эти говоруны, теоретики порассуждали красиво и пошли, а ребята опять без дела.
Олег вошел в подъезд, открыл дверцы лифта и, только нажав кнопку четвертого этажа, понял, как устал. День сегодня выдался на редкость суетливый и пустой. Пока розыск не продвинулся ни на шаг. Нет, все-таки продвинулся. Отпала хотя бы версия в отношении Коробкова. Да и наметки кое-какие «ответственный работник» дал.
Олег открыл дверь и в свете, падающем с лестничной площадки, увидел щенка. Он сидел у дверей и ждал. Господи! Как он обрадовался. Затявкал смешно, запрыгал, пытаясь передними лапками стать на брючину.
– Ну что, дурачок, соскучился?
Олег зажег свет и увидел две лужицы в коридоре. Щенок сразу же замолчал, вопросительно глядя на хозяина темными пуговицами глаз.
– Ничего, брат, ты еще маленький, правда?
Щенок согласно и радостно закрутил хвостом. Да, он еще очень маленький, но очень любит своего хозяина и вести себя будет хорошо.
Олег вытер тряпкой лужи, вымыл руки, накормил щенка. И пока ел этот живой белый комочек, он бездумно сидел и смотрел в окно.
– Все, брат, хватит. Пошли гулять.
Наумов взял щенка на руки и вышел из квартиры.
На улице тот сел и долго принюхивался к запахам ночи. Наумов медленно пошел к прудам, а собачонка ковыляла за ним, иногда ворча недовольно.
Олег опять взял его на руки, переходя через улицу, и выпустил только на аллее сквера.
Олег сел, откинулся на лавке и закурил. Сквер был пуст и тих. Только невдалеке чуть шумело Садовое кольцо да лебеди плескались в воде пруда.
Олег прислушался к этим таким обычным звукам, и ему становилось спокойно и хорошо. Давно он уже не сидел так вечером на Патриарших прудах.
Правда, они нынче называются Пионерскими, но все жители окрестных улиц да, пожалуй, и все истинные москвичи называют пруды по-старому – Патриаршими.
Олег Наумов родился здесь, в самом центре Москвы. Он как истинный патриот своего района считал его самым центральным. Что и говорить, красивый район. Только жалко Спиридоньевку, ныне Алексея Толстого, разрушили, застроили новыми однообразными домами. Жаль. Красивая была улица. Олег очень любил Москву. Он искренне переживал, когда ломали Арбат, не принял как истинный москвич нового, сверкающего стеклами однообразных домов проспекта. Такой проспект мог быть где угодно. В Черемушках, Свиблове, Мытищах, Ангарске. А Арбат был один-единственный. Чисто московский был этот район. Таких нет нигде. По сей день Олег любил гулять по Москве. Город напоминал ему любимую книгу, к которой можно возвращаться бесконечно. Но главное, сколько ни читай ее, всегда найдешь место, которое переосмысливаешь заново. Москва была не просто городом, в котором жил и работал Олег Наумов, она стала его судьбой и счастьем.
Щенок тявкнул. Он вернулся из увлекательного путешествия в высокой траве газона, из мира новых запахов и звуков.
– Сейчас докурю и пойдем, – сказал ему Наумов.
Уходить не хотелось, уж очень ночь хороша была.
Затрещал под ногами гравий дорожки, кто-то шел к Наумову. Он повернулся. К лавочке приближался человек в светлых брюках и куртке. Щенок заворчал, выкарабкался и стал перед Наумовым. Он защищал хозяина.
– О, какой у вас защитник, – улыбнулся незнакомец, – вы позволите прикурить?
– Конечно. – Олег протянул зажигалку.
– Спасибо. У вас тоже бессонница?
– Нет, – улыбнулся Олег. Слово «бессонница» он воспринимал пока как термин чисто литературный.
– Счастливый человек.
– А вы лекарства попробуйте попить.
– Нет, я уж лучше помучаюсь, чем химией баловаться. А как зовут вашего сторожа?
– В том-то и дело, что он только сегодня стал моим, я и не знаю пока, как назвать его.
Незнакомец присел на лавку, внимательно поглядел на щенка.
– А я знаю, как его зовут.
– Как? – спросил Наумов.
– Кузя. То есть полностью Кузьма.
Олег задумался, словно на язык пробуя это простое имя.
– А вы, пожалуй, правы. Он действительно чистопородный Кузя. Спасибо вам, мы пойдем.
– Жаль, – искренне сказал незнакомец, – а я думал, скоротаю время. Будет с кем поговорить.
Олегу стало пронзительно жаль этого немолодого, видимо, одинокого человека.
– Завтра рано на работу.
– Я понимаю, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
По дороге домой Олег думал о том, как много все же в этом большом городе душевно неустроенных людей.
– Ты, Кузя, будешь спать здесь.
Олег постелил у дверей половичок, положил на него щенка. Кузя молчал, сраженный коварством хозяина.
Олег пошел в комнату, разделся и сразу же заснул. Он не слышал, как Кузя подошел к дивану, несколько раз безуспешно пытался влезть, потом, тяжело вздохнув, улегся на полу.
Когда Леша позвонил в дверь, они с Кузьмой уже завтракали.
– Смотри, прижился. Доброе утро, Олег Сергеевич, – сказал шофер.
– Кофе пить будешь?
– Я от стола только что.
– Тогда по коням, – Олег положил в раковину чашку и тарелку, – пошли.
Улицы были по-утреннему пустые, и Леша показал класс. Он мчался по пустому Кутузовскому, потом по проспекту Гречко, потом по Минскому шоссе.
Подъезжая к поселку, Леша все-таки сбросил скорость. У дачи Архипова машина затормозила.
– Олег Сергеевич, вы надолго? – спросил шофер.
– Час минимум.
– Можно я на рынок сгоняю?
– Далеко?
– Да нет, рядом здесь у станции. Хочу клубнику пацанам купить.
– Езжай.
Олег постоял у калитки. Дача генерала Архипова была за высоким зеленым забором. Ровным, как солдатский строй. Рядом с воротами под жестяным козырьком белела кнопка звонка.
Наумов на всякий случай толкнул калитку, и она подалась. Он шел по дорожке к даче, боясь, что разбудит пожилого человека, и вдруг увидел Архипова в длинных сатиновых трусах, бегущего по периметру забора. Генерал был больше похож на боксера, ушедшего на покой. Олег с завистью посмотрел на крутые шары мускулов, перекатывающихся под загорелой кожей.
– Вы ко мне? – на бегу спросил Архипов.
– Так точно, товарищ генерал.
– Заходите, ждите. Он побежал дальше.
На крыльце Наумова встретил Михеич.
– Проходите в дом, товарищ майор, сейчас завтракать будем.
– Да я… – начал было Наумов.
Но Михеич поставил третью тарелку на стол, всем своим видом показывая неуместность спора.
Через некоторое время на террасу спустился Архипов. В рубашке с погонами, в форменных брюках.
– Давайте завтракать, – командно предложил он. Ели быстро и молча. Потом выпили по стакану молока.
– Так, – Архипов встал, – теперь к делу. Майор Наумов. Так?
– Так точно, товарищ генерал.
– Убийца найден?
– Пока нет.
– Почему?
– Сложный случай.
– Вас учили искать убийц?
– Так точно.
– Значит, плохо учили.
Олег молчал. Обидно ему было, конечно, слушать подобное, но он молчал.
– Вам нужна моя помощь, майор?
– Да.
– Слушаю.
– Товарищ генерал, вы всегда встаете в одно и то же время?
– Да.
– А конкретно?
– Вы служили в армии, майор?
– Так точно.
– Когда у вас играли подъем?
– В шесть.
Генерал замолчал, предполагая неуместность дальнейших объяснений.
– Три дня назад вы утром ничего не заметили на просеке?
– Три дня назад… в понедельник… – Генерал задумался. – По-моему, нет. Машина синяя проехала, иномарка… Стоп… Человека видел.
– Какого?
– Высокого, в светлом во всем, разглядывал что-то в бинокль.
– Точно в бинокль?
– Да, в специальный бинокль. Есть такие маленькие, плоские бинокли, на губную гармошку перевернутую похожи. Они применяются при скрытом осмотре объекта.
– Долго этот человек рассматривал дачу?
– Я подошел к окну, когда услышал шум мотора. Думал, может, кто ко мне, и увидел этого с биноклем. Он сразу же ушел.
– Товарищ генерал, может быть, все-таки что-нибудь запомнили?
– Спину его.
– То есть…
– Человек, видимо, немолодой, шел, чуть сутулясь.
– Но ведь и молодые могут сутулиться?
– А вы приглядитесь, молодой человек хоть и сутулится, но идет упруго, пружинисто. А пожилой чем быстрее идет, тем больше сутулится.
– Товарищ генерал, больше ничего не заметили?
– Нет. Вы с Лизой поговорите, она рано молоко разносит, потом, знает всех в лицо.
У машины стоял Середин.
– Здорово, Наумов.
– Привет, Леонид. Ты чего?
– Есть кое-что. Поехали.
Они шли от дачи Бурмина. Лиза, Середин и Наумов.
– Вот здесь, – сказала Лиза, – здесь я его и встретила. Он мне навстречу шел быстро, почти бежал. Высокий, в куртке зеленой, кепка на голове маленькая, такая вроде серая. В руках чемоданчик черный плоский. Кейс, кажется, называется. Я еще удивилась: торопится, а идет в другую сторону от станции и автобуса. Правда, за день до ужаса этого я в кустах «жигули» видела.
– Где?
– Недалеко от шоссе.
Они подошли к кустам, и Олег сразу увидел поломанные ветки.
Он нагнулся, потрогал их руками. Некоторые из них были еще совсем сырые и клейкие.
– Что же вы нам раньше не сказали?
– Так я не подумала как-то, – огорченно ответила Лиза. – А сегодня утром товарищ приехал, ну и мы начали вспоминать…
Кусты образовывали естественный шалаш, спрятанную машину здесь увидеть было практически невозможно.
– А какого цвета была машина?
– Светлая, я мельком посмотрела, думаю, зачем «жигули» в кустах стоят, солнце в глаза било.
– Понятно.
– А может быть, влюбленные приезжали. Квартирный вопрос пока не решен. А в кустах им благодать…
– Все может быть, Леня, все может быть.
Олег опустился на корточки, влез в этот своеобразный шалаш. На мшистой траве не было никаких следов, колесная колея имелась, но ярко выраженных следов не было. Олег осмотрел землю сантиметр за сантиметром. Ничего. Даже окурков нет. Он вылез, огляделся. На земле тоже никаких следов.
– Значит, он заехал с шоссе, спрятал машину. Как же он шел к даче?
– Я думаю, через эту посадку, – сказал Середин, – видишь, она, словно живая изгородь, ведет прямо к забору Бурмина.
И они пошли через эту посадку, видя следы человека, прошедшего до них. Дошли почти до забора дачи.
– Все точно, – сказал Наумов, – вызывай людей, Середин, пусть осмотрят его маршрут.
– Да зачем, у меня здесь оперативник да твой шофер. Сами и осмотрим.
Три часа они ползали по земле, искололи руки, Леша даже лицо оцарапал. И все впустую.
– Ну как дальше жить будем? – спросил Середин Олега.
– Ты попробуй отработать версию Сутулого, а я – в Москву.
– Может, поменяемся?
– Я бы с удовольствием.
– Мне Сытин про Коробкова рассказал. Здорово мы влипли.
– Да, как точно выразился гражданин Коробков, карнавал был устроен неслабый.
– Вот же сволочь какая этот Грушин!
От упоминания одной фамилии Пончика у Наумова свело скулы.
– Ты мне, Леня, о нем лучше не говори. Иногда так жалеешь, что служишь в милиции.
– А ты не жалей, ты накажи его.
– Прохоров занимается.
– Вот и ладно. Ну езжай, а я здесь еще покружусь.
У мотеля на Минском шоссе Олег из машины набрал телефон Горелова.
– Горелов слушает.
– Здравствуйте. – Олег представился.
– Вы где?
– На Минском шоссе. Я хотел бы вас увидеть.
– Я тоже. Приезжайте.
Горелов жил в новом доме на Суворовском бульваре, внизу находился гастроном самообслуживания.
В подъезде стояла установка с кнопками. Кода Олег не знал, но, умудренный некоторым опытом, посмотрел на стену.
На ней жирно было написано фломастером: «1-47».
По сей день Наумов не мог понять, от кого охраняли эти мудреные системы, за которыми следили монтеры и обязательно сидел диспетчер на пульте.
Дверь на третьем этаже была открыта. Его ждали.
– Можно? – спросил Олег.
– Да, да, – в прихожую вышел Виктор Горелов.
Олег сразу же узнал его по многочисленным фотографиям. Правда, в жизни он выглядел значительно моложе. Высокий, спортивный, широкоплечий.
– Вы Наумов?
– Да.
– Проходите.
Они прошли через прихожую, заставленную книжными полками, и вошли в большую комнату, видимо гостиную.
Из кресла поднялся среднего роста бородатый мужчина.
– Знакомьтесь, – сказал Горелов, – это наш друг, художник, Боря Новиков.
На столе стояла бутылка коньяка, немудреная закуска, дымились чашки с кофе.
– Мы помянуть решили, присоединитесь?
– Не могу, на службе.
– Тогда я вам сварю кофе. Необыкновенный кофе. Его научил меня варить чудный старик в Батуми. Ему было около девяноста, но он продолжал работать в кафе. И сам выпивал не меньше десяти чашек.
Горелов вышел.
Новиков посмотрел на Олега. Не простой был этот взгляд – оценивающий, цепкий.
– Вы нашли убийцу? – тихо спросил он.
– Пока нет, – так же тихо ответил Олег.
– Почему?
– Не можем.
– А найдете?
– Надеюсь.
В комнату вошел Горелов, неся дымящуюся чашку кофе.
– Прошу. Вам, кстати, сколько лет, Олег Сергеевич?
– Тридцать шесть.
– Так мы все в общем-то ровесники. Давай на «ты»?
– Давай.
– Значит, пить не будешь?
– Нет.
– А мы помянем. Коньяк хороший, греческий, очень мягкий, его Игорь любил.
Он налил рюмки, и они с Новиковым, не чокаясь, выпили. Помолчали.
– Ты, Олег, извини нас. Мы брата потеряли. Игорь не просто для нас другом был. Больше. Каждый из нас многим обязан ему. Удивлен? Слушай. Борька когда-то пил. Как французы говорят, а-ля нуар. А проще – по-черному. Игорь его остановил. А у меня другое. Рвала критика на куски. На каждом обсуждении мордой в грязь били. Кто поднялся, защитил? Игорь Бурмин. Его уважали очень и как писателя, и как человека.
– Он много писал?
– Да, очень. Но публиковался мало. Для него десятилистовая повесть труднее шла, чем у другого многотомный роман.
– Он всегда работал с документом?
– Понимаешь, мы чуть постарше тебя. Пацанами, совсем маленькими, но все же в войну жили. Так вот в Игоре она осталась на всю жизнь. Он не менял тему. Искал неизвестных героев, неизвестные военные истории воскрешал. Ему очень благодарны многие люди. У него в архиве много писем. После его выступлений людей награждали орденами, оправдывали по суду… Многое было. Конечно, хлеб у него был нелегким. Но Игоря знать надо.
Горелов замолчал. Как-то сразу. Словно шел и оступился. Отвернулся к окну. В комнате повисло молчание. Пауза была длинной и тягучей. И Олег понял, что в этом доме надолго поселилось горе.
Горелов повернулся, и Олег внутренне вздрогнул, увидев, как изменилось его лицо. В дверях его встретил спокойный гостеприимный человек. Сейчас же на него смотрел немолодой мужчина с рельефно обозначенными складками у рта.
– Да что я говорю… – хрипло сказал Горелов, – несу какую-то дичь… Игорька-то нет… Ты, Олег, скажи – кто?
– Пока не знаю.
– Что надо-то? Может, позвонить куда? Или поехать с тобой?.. Впрочем, что я говорю, что я несу? Ты уж прости. Хотел спокойно… А вот… – Горелов опять отвернулся, и у него задрожали плечи.
Новиков встал, обнял товарища, начал что-то шептать ему.
Наумов ждал. Он привык ждать. Его работа была тесно связана с людским горем. Олег работал в уголовном розыске пятнадцать лет. И все время, постоянно ему приходилось сталкиваться с бедой. Она, казалось, шла по следам, и самое страшное в его работе было привыкнуть к ней, очерстветь душой. А он не смог. И поэтому по сей день делил боль со всеми, к кому приходил на помощь. И сейчас, сидя в этой элегантно-пустоватой гостиной, на стенах которой висели яркие, необычно написанные картины, Олег ощущал острое, ни с чем не сравнимое ощущение беды.
В такие минуты он жалел, что пошел в милицию. Есть же много других профессий, спокойных и приятных. Но он выбрал эту службу не из-за романтики. Он пошел в уголовный розыск, заранее зная, что знак беды проштампует его будущую жизнь. Но пятнадцать лет назад, получая офицерские погоны, он не понимал, какой тяжестью лягут они на его плечи.
Его первое дежурство по отделению началось трагически. На Старой Балашихе убили молоденькую студентку. Ее знали в городе все, она была победительницей веселой телевизионной передачи «КВН».
Сутки они с капитаном милиции Лепиловым искали убийцу. Это были страшные двадцать четыре часа.
Они взяли его в Реутове, в кафе, когда он пытался продать золотое кольцо убитой. Убийца выхватил нож, и тут всю свою ненависть Олег вложил в удар.
Потом всякое было. Но на всю жизнь младший лейтенант Наумов запомнил крик матери и глаза отца убитой.
Плохо ему было в этой комнате, очень плохо. Но уйти он не мог, потому что где-то ходит человек, совершивший преступление.
Горелов отошел от окна, сел на подлокотник кресла. Жадно затянулся сигаретой. Курил он кубинские. Крепкие, из сигарного табака.
– Знаешь, – Горелов успокоился, – ты спрашивай, что надо, а мы отвечать будем.
– Виктор, у Игоря были враги?
– Враги… Я понимаю, что ты имеешь в виду настоящих, а не литературных врагов.
– А разве есть литературные?
– Конечно. Игорь интересно работал, его выдвинули на Госпремию РСФСР.
– Я думаю, что эти враги сводят счеты на собраниях, а не берут в руки оружие.
– Это точно. – Горелов задумался.
– Давай поставим вопрос несколько иначе. – Олег отхлебнул остывший кофе. – Были ли люди, активно желавшие его смерти?
– У его жены новый ами, – мрачно сказал Новиков, – он угрожал Игорю.
– Чем занимается этот ами?
– Деляга. Работает в автосервисе управления по туризму.
– Игорь знал что-нибудь о его делах?
– Точно не знаю, но статью готовил о злоупотреблениях именно в этой системе.
– Что значит – готовил? Написал?
– По-моему, нет. Только материалы собирал.
– Как зовут этого ами?
– Сергей. Фамилию не знаю. У него синий «мерседес», вообще весьма вальяжный мужчина.
Наумов вспомнил дачу Бурмина, его не раз перекрашенный «москвич», и горькое чувство досады охватило его. Ну до каких же пор люди, отдающие всего себя делу, работающие и страдающие, будут жить скромно? А всякая погань типа Коробкова и этого Сережи ездить на шикарных машинах, шататься по ресторанам, существовать праздно, сыто и весело?
Если бы в управлении создали специальный отдел по борьбе с этой пеной, он с великим удовольствием пошел бы туда работать.
– Я думаю, это несерьезно, – вмешался в разговор Горелов, – такие, как этот Сережа, только грозят, но ничего не делают. В сущности, они трусы.
Олег не ответил. Он не хотел рассказывать известному писателю кое-какие истории из своей практики. Нет, эти дельцы опасны. На них работают всевозможные коробковы. И если одни могут только выколачивать долги, то другие и на убийство способны.
– Ребята, давайте по порядку. Что необычного произошло в жизни Игоря за последнее время?
– Конечно, эта нелепая женитьба, – твердо сказал Горелов. – Мы все были против этой дамы. Но Игорь слишком увлекся ею. Он по натуре однолюб. Весьма долго переживал разрыв с первой женой. Потом вот эта Алла. Она была ему совершенно чужой. Знаешь, да не то что из другого государства, просто с другой планеты. А теперь она вдова писателя. Будет получать деньги за книги, которые выйдут в этом году, за переиздания, за фильмы. Чертовски несправедливо.
«Вдова писателя, – подумал Наумов, – а это же положение постоянное. Для человека праздного, не любящего работать, ничего другого не нужно».
И еще один палец загнул. Правда, это не мотивы, а так, наметки пока, но все же зацепочка есть.
– Теперь, ребята, ответьте мне. Игорь много выступал со статьями, я бы их назвал разоблачениями. Потом были суды, сроки, все как положено. Угрожали ему эти люди?
– Да. Конечно. – Горелов вскочил. – Письма даже слали с угрозами.
– А где эти письма?
– В архиве редакции.
– Теперь о его последней работе…
– Он писал повесть о людях, погибших в сорок третьем, – тихо ответил Горелов, – думаю, что с этой стороны ему ничто не угрожало.
– У меня к тебе просьба, Виктор, помоги разобрать архивы Игоря.
– Когда?
– Дня через два. – Олег встал. – Спасибо за кофе. – Он достал ручку, написал на листе бумаги телефон. – Звоните в любое время. Когда похороны?
– Послезавтра. Придешь?
– Обязательно.
– Подожди.
Горелов вышел из комнаты и вернулся через несколько минут, неся в руках книги, он сам вынул ручку, надписал.
– Это тебе, два моих последних сочинения.
– Спасибо. – Олег искренне обрадовался, он безуспешно пытался достать эти книги уже несколько месяцев.
Машину он отпустил с условием, что Леша заедет домой и выгуляет Кузьму. Но до управления было рукой подать. Олег вышел на бульвар, сел на свободную лавочку, закурил. Ну и что же мы все-таки имеем? Некто приезжал в район дачи и наблюдал ее в бинокль. Возможно, что этот некто прятал в кустах машину. Более того, неизвестный скрыто подошел к даче.
Но высокий сутулый человек в светлом пиджаке и убийца могут быть разными людьми. Лиза видела высокого человека с темными усиками, в темных очках, закрывающих лицо, и кепке.
Коробков и Архипов говорят о человеке в светлом пиджаке, без всяких усиков.
Надо искать. Пошел второй день, а конкретной зацепки нет.
О смерти мужа Алла узнала только сегодня. Они с Сергеем уезжали на три дня по Золотому кольцу. Господи, как прекрасно они провели время в Суздале! Алла любила ездить с Сергеем. Любила испытывать чувство некой элитарности. Сергея знали везде. Но не просто знали, а относились к нему любезно-почтительно. У них всегда был самый лучший номер, кормили ее в отдельных кабинетах. В магазинах Сергея встречали директора и сразу же вели в подсобку.
Что и говорить, ее будущий муж был человеком влиятельным. С Игорем она ездила всего лишь один раз в Дом творчества писателей и испытала острое чувство стыда, когда их поселили в узком, как пенал, номере с видом на какие-то сараи. Это было вдвойне унизительно, потому что был самый сезон, конец сентября, и дом просто ломился от знакомых. Она встретила здесь свою портниху Стеллу, живущую, естественно, в люксе, знакомого директора ресторана, занимающего двухкомнатный апартамент, да и других людей, которых постоянно встречала на премьерах и вернисажах. Они все устроились прекрасно в писательском доме.
Войдя в комнату, увидев обшарпанные стены и побитую мебель, Алла сразу же устроила скандал. Она кричала, что Игоря не уважают, что он мямля и не умеет постоять за себя. Почему все умеют устраиваться, а он нет?
– Я никогда не устраивался, я брал, что мне дают, – ответил муж.
И тут Алла напомнила, сколько трудов ему стоило получить путевку в этот курятник, как ему нагло отказывали, как над ним издевались. И вот, когда путевка получена, их селят в какую-то щель. Он же видел, как живут все ее знакомые.
Бурмин зло ответил, что он вообще удивляется, почему ее знакомые попадают в лучший сезон и занимают лучшие номера в Доме творчества писателей.
– Они просто умеют жить! – зло крикнула Алла и ушла из комнаты.
Двадцать четыре дня она провела практически в номере Стеллы.
С Сергеем они тоже были там. В июне этого года. Как он говорил, закатились на десять дней. Встречать Сергея приехал директор дома. Он немедленно устроил их в двухкомнатном номере с видом на море, и питались они отдельно и вкусно, не то что в прошлый раз.
– Я, конечно, не Лев Толстой, – смеялся Сергей, – но и его бы здесь так не принимали, как меня.
Конечно, внешне Сергей ни в какое сравнение с Игорем не шел. Она увидела Игоря в Болгарии, в свете вспыхивающих и гаснущих фонарей в ресторане, и сердце у нее тревожно забилось. Потом были чудесные дни на побережье и в Софии, которые кончились сразу же в Москве.
Конечно, Бурмин был достаточно известным и весьма уважаемым человеком. И понятие «жена Бурмина» стало для этой женщины неким званием, которое она охотно носила в своей компании.
Встреча в Болгарии вылилась в своеобразное продолжение съемки музыкального фильма, продолжение праздника. Игорь много и тяжело работал, был очень занят и вообще не склонен к светским развлечениям. Дело для него являлось главным, все остальное он просто не замечал.
Нет, он не просиживал дни и ночи в архивах и библиотеках. Они ходили в гости, в театры, на премьеры и у себя принимали. Но ей было нестерпимо, болезненно скучно с друзьями Игоря. Она привыкла к легкости, веселому отношению к жизни. К людям, которые никогда не говорили о своей работе. Работа давала возможность проводить время в застольных беседах, ездить на юг и в Прибалтику, кататься на лыжах в Бакуриани и Терсколе. Поэтому Алла никогда не знала, где и кем работают веселые мужчины из их компании. Для них была другая градация – солидный человек.
Сергей был именно таким. У него водились деньги, и немалые, он ездил на «мерседесе», божественно одевался. И ничего, что он не был красавцем. Для мужчины это не главное.
Алла едва успела войти в квартиру, как зазвонил телефон. Она подняла трубку, и незнакомый работник Союза писателей рассказал ей о смерти мужа.
Он сказал, что похороны будут организованы, что всем занимается Виктор Горелов.
Алла повесила трубку, достала сигарету и закурила. Известие о смерти Игоря не потрясло ее, а наоборот, она почувствовала облегчение. Все эти дни она жила с ощущением некоторого дискомфорта. Суд, раздел имущества, размен квартиры.
Она села в кресло и мысленно подсчитала, что у нее осталось: двухкомнатная прекрасная квартира на улице Чаплыгина, на книжке у Игоря было минимум тысяч семь, машина, правда старая, но Сергей поможет ее хорошо продать. Краем уха она слышала, что Игорь покупает полдачи на сорок втором километре. Если он оформил покупку, тогда вообще все прекрасно.
Как человеку холодному, ярко выраженному эгоцентрику, ей не свойственны были добрые движения души. Бывший муж для нее не существовал.
Этот человек ушел из ее жизни, а следовательно, не заслуживал ни слез, ни жалости. Она всем говорила, что с бывшим мужем у них не было взаимопонимания. Не догадываясь, что взаимопонимание – не слова, а действия.
Но сейчас она об этом не думала. Она подошла к шкафу и перебрала платья. Панихида, конечно, будет в ЦДЛ, поэтому необходимо красивое черное платье. А вот черного как раз и не было. Нужно звонить Стелле, ей привозят для продажи фирменные тряпки. Конечно, жалко выкидывать четыре сотни за платье, которое наденешь один раз. Жалко. Нужно одолжить у подруг. Не может же она прийти на похороны бог знает в чем.
Но сначала необходимо позвонить Сергею. Алла посмотрела на часы: двенадцать, наверняка он обедает. Она набрала номер ресторана в Теплом Стане. Там обедают все солидные люди. Телефон долго не отвечал. Потом в трубке послышался гортанный голос:
– Слушаю.
– Это ты, Гурам?
– Я.
– Это Алла.
– Слушай, какой подарок, клянусь честным словом, приезжай, дорогая.
– Не могу, Гурамчик. Сережа у тебя?
– Что ты звонишь: Сережа да Сережа! Слушай, я же тоже мужчина. Нафарширован прилично. Когда мне позвонишь?
– Скоро, Гурамчик, скоро.
– Тогда сейчас позову.
Сергей подошел к телефону минут через пять.
– Здравствуйте, – нараспев произнес он.
– Сережа, немедленно приезжай.
– А что случилось?
– Игорь умер.
Сергей помолчал некоторое время, потом сказал:
– Жди.
Он вышел из кабинета администратора и мимо кухни прошел в небольшой зал. Там сидели еще двое.
– Ну что? – усмехнулся золотозубо Виктор Константинович. – Соскучилась твоя… – Он поковырял в зубах спичкой: – Не тот шашлык дал Гурам, не тот.
Он был здесь старшим и по возрасту, и по чину. Некий генерал, командующий одним из направлений дела, в котором крутился Сергей Пронин. Второй был совсем молодой парнишка, только что впущенный в дело и поэтому еще жадный и нахальный.
– Ты чего, Серж, такой задумчивый? – спросил он.
– Умер муж Аллы.
– Что ты говоришь? – радостно ахнул Виктор Константинович. – Вот это повезло.
– Не понял. – Сергей разрезал шашлык.
– Дурак. Теперь ты женишься на вдове известного писателя и твои деньги автоматом станут наследством, а не левыми. Теперь у тебя все доходы трудовые. Это хорошо. Гурам!
Лицо администратора просунулось в дверь.
– Еще бутылку коньяка.
– А может, хватит? – неуверенно сказал Сергей.
– Нет, не хватит. Такое дело требует осмысления.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что мы на имя твоей Аллы можем теперь официально положить часть денег.
– Сколько?
– Поначалу немного, тысяч пятьдесят. Потом добавим.
– Ты думаешь, ее муж столько зарабатывал?
– А ты сможешь доказать обратное?
– Не знаю.
– А я знаю. Жена писателя. Книги, фильмы. Деньги дома держала, потом продала украшения, которые он ей дарил. Кто связываться будет? Повезло тебе, Сережа, ты нынче лицо официальное – муж богатой женщины. Кстати, отчего он умер?
– Она не сказала.
– Да, впрочем, какая разница.
– Знаешь, – тихо сказал Сергей, – она так спокойно говорила, будто он ей не муж, а так, малознакомый человек.
– Так она же известная стерва. Акула. Ты смотри, выпотрошит тебя.
– Меня? – Сережа усмехнулся.
И Виктор Константинович понял, что его не выпотрошишь. Третий не вмешивался в разговор, он жадно ел и пил, думая о пачке денег, которую ему передали. Если там две тысячи, тогда он сможет завтра купить восьмую модель «жигулей». Только это занимало его сегодня. Он ждал момента, когда останется один и со сладостным восторгом пересчитает деньги.
– Мы тут с Сашей покукуем, а ты поезжай, – сказал Виктор Константинович, – неудобно, надо утешить. – Он захохотал, золотозубый рот вспыхнул в свете тусклой электрической лампы.
Сергей допил боржоми и встал.
– Я поехал.
Когда Сергей позвонил, Алла варила кофе. Она открыла ему дверь, соблазнительно доступная и красивая, и Сергей на время забыл о разговоре в ресторане.
Он притянул ее к себе, так они и вошли в комнату.
– Подожди… Ну подожди… – шептала Алла, – дай раздеться…
Ее возбуждал этот человек, его сила и страсть. И она сама заражалась ею.
Потом они лежали и курили.
– Ой, – Алла вскочила, – кофе убежал.
– Ничего, заваришь новый.
Сергей любовался ее прекрасной фигурой. Бывает же все так красиво. Эта женщина напоминала ему законченностью форм дорогой красивый автомобиль. И снова зазвонил телефон.
– Да… Бурмина… Да, есть… Видите ли, муж давно уже сложил архив… Да… Он в двух сумках… Нет, я сейчас не могу. Не могу… Хорошо. Через десять минут.
– Что там?
– Да из Союза писателей, хлам этот бумажный забрать хотят.
– Какой хлам?
– Да архив Игоря.
– А может, он денег стоит? – насторожился Сергей.
– Ты в своем уме? Каких денег?
– Но после смерти писателя его заметки всякие печатаются. Так?
– Печатаются. Для этого и есть комиссия по литнаследству. В нее, кстати, обязательно входит жена. Они бумажки эти разбирают и готовят к печати, а вдова деньги получает. Отдай, Сережа.
– Кому?
– Да он попросил, чтобы я выставила сумки на площадку.
Сергей натянул брюки и, шлепая босыми ногами по полу, вытащил к дверям сумки. Приоткрыл дверь и выставил их на лестницу.
Интересно, кто же возьмет их? Он наклонился к глазку.
Сначала послышались шаги, потом глазок закрыла ладонь. Когда ее убрали, никого на площадке не было.
– Вот козел, – засмеялся Сергей, – конспиратор. Он хотел открыть дверь, но загудел лифт. И Сергей пошел пить кофе.
Он выпил чашку, закурил.
– Завтра подадим заявление в ЗАГС, а через три дня распишемся.
– Там же срок три месяца.
– Это мои трудности.
Алла с восхищением поглядела на Сергея.
– Да, ты не Бурмин.
– Хотя о покойниках не принято плохо говорить, но с твоим Игорем ни украсть, ни посторожить. Совсем никчемный человек был.
– Он писатель, – обиделась Алла.
– А знаешь, сколько в Москве этих писателей?
– Нет.
– Мне один мужик, у них по хозчасти работает, говорил – две тысячи. Ты думаешь, всем на хлеб хватает? То-то.
– Игорь зарабатывал…
– Зарабатывал, – презрительно сощурился Сергей, – на дубленку ты у него еле-еле выбила. А машина? Старенький «москвич». Кстати, я его отгоню на станцию. Там его сделают и продадут. Как с квартирой будем решать? У тебя две комнаты в центре, у меня тоже. Хочешь, обменяем на одну? Представляешь, четыре комнаты. Отделаем как картинку, все сдохнут от зависти.
– Это мысль. – Алла посмотрела на Сергея. Он сидел голый по пояс, крупный, плечистый, уверенный в себе. Настоящий мужчина. Охотник и добытчик.
В кабинете Никитина на диване сидел заместитель начальника главка. Он мрачновато выслушал доклад Наумова и, постукивая пальцами по подлокотнику, сказал:
– Это что же такое? Звонят из партийных органов. Спрашивают, что это за убийство писателя. А вы мне разводите антимонии. Чтобы завтра доложить о результатах. Я так и сказал товарищам. Завтра.
– Но, товарищ генерал…
– Никаких но. Не нравится – идите работать в Госстрах, совсем распустились.
Он встал и, оставляя за собой последнее слово, вышел. Этот генерал недавно служил в ГУВД. Он не любил и не умел работать. Зато умел доложить так, что кое-кто считал, будто именно при его участии решаются наиболее важные дела.
– Работай спокойно, – сказал Никитин, – я пойду к начальнику.
Полковнику Никитину, проработавшему в милиции всю жизнь, не нравилось, когда с ним и его сотрудниками разговаривали в подобном тоне.
Он трижды на партсобраниях осуждал методы руководства этого молодого генерала. Видимо, поэтому в свое время и не стал заместителем начальника главка по оперработе.
Будь помоложе, Никитин, конечно, болезненно переживал бы это. Но, перешагнув определенный возрастной рубеж, человек начинает спокойнее относиться к служебному росту.
Для начальника уголовного розыска Московской области значительно важнее были те результаты, которые наглядно показывали работу его службы.
До прихода Наумова у него был слишком долгий разговор с генералом. Долгий и неприятный. Поэтому он и шел к начальнику главка, зная, что тот наверняка поймет его.
А Наумов пошел в свой кабинет. Нельзя сказать, чтобы этот разговор улучшил его настроение. Ему действительно хотелось пойти в кадры написать рапорт, сдать удостоверение и оружие и навсегда уйти из милиции.
В тридцать шесть лет он бы нашел чем заняться. Вон на всех заборах слово «требуются». Лучше уж у станка стоять, чем выслушивать незаслуженные выговоры. Вот же жизнь какая у них. Все знают, как ловить воров. Знают и дурацкие указания дают. Нет, в каждом деле должны быть профессионалы. Иначе это дело становится никому не нужным.
В кабинете, слава богу, никого не было. Очень не хотелось, чтобы ребята видели его в этот момент. Олег сел к столу, достал сигарету, но прикуривать не стал, только понюхал. Вообще-то надо бросать курить или завести трубку. Вот Саша Золотарев начал курить трубку и доволен. Наумов взял лист бумаги, нарисовал кружок, поставил в центре букву «Б». От кружка повел линии, одну за другой. Получилось нечто похожее на многоногого паука. Кружок был, линии были, а пририсовать он смог пока только два кружочка с буквами «А» и «С».
«Итак, некто Сергей угрожал Бурмину. Почему? Горелов говорит – деляга. Надо проверить. Теперь Алла, жена Бурмина. Тоже заинтересована в его смерти. Но настолько ли сильны угрозы Сергея и заинтересованность Аллы, чтобы послать на дачу высокого профессионала? Убийство-то как в американском фильме. Даже пистолет с глушителем».
Дверь без стука отворилась, и в комнату вошел Борис Прохоров в полном сиянии капитанского мундира. Весь его вид выражал официальную строгость.
– Товарищ майор…
Наумов даже встал от неожиданности.
– …подследственный Грушин только что пытался дать мне взятку.
– Ну? – Олег сел. – Сколько же он тебе дал, Боря?
– Пытался.
– Ну, пытался.
– Тысячу рублей.
– Как говорят наши клиенты – штуку. Свидетели есть?
– Лейтенант Сытин.
– Готовь материалы. Ах, Грушин, Грушин, известный среди друзей по кличке Пончик.
– Какую меру пресечения избрать?
– Выноси постановление об аресте, Боря. Он на свободе уже лет десять лишнего ходит.
Прохоров вышел, а Олег задумался о хитросплетениях жизни. Вот человек, который сам, своими руками надел на себя арестантскую робу.
В комнату заглянул Сытин:
– Слышали, Олег Сергеевич? Грушин-то наш?
– Да, намотал себе статью. Ты рапорт написал?
– Конечно. Боря его в два счета оформит.
– Ты будто рад?
– А вы знаете, что сказал Велимир Хлебников? Олег прищурился, с трудом вспоминая эту фамилию.
– Это поэт, кажется?
– Председатель земного шара.
Теперь Наумов вспомнил повесть Катаева «Алмазный мой венец», в которой рассказывалось о поэте. Он даже хотел найти и прочесть стихи Хлебникова, да вот руки не дошли.
– Так что же он сказал?
– Мир изменился, люди из изобретателей стали приобретателями.
– Довольно точное наблюдение. Только при чем здесь Грушин?
– Он же в «Березке» работает. Наверняка…
– У тебя есть факты?
– При чем здесь факты. Сразу видно – крутой деляга.
– У нас есть факты, что Грушин дважды вступал в конфликт с законом: 181-я и 174-я статьи. Все остальное – эмоции. А мы поставлены здесь точно исполнять закон. Если ты докажешь преступную деятельность Грушина на его работе, тогда говори. Иначе даже подозрением ты оскорбляешь человека.
– Да что вы, Олег Сергеевич, честное слово. Это теперь все знают.
– Знать – одно, доказать – другое, а обвинить – третье. Понял?
– Понял, – мрачно ответил Леня.
– Как наши дела?
Леня положил на стол бумагу с машинописным текстом.
– Вот все, что пока удалось выяснить. Олег взял бумагу.
Леня поработал неплохо. Название статьи, время публикации, номера уголовных дел.
– А здесь, Олег Сергеевич, фамилии и адреса людей, не привлеченных к уголовной ответственности.
– Ты выяснил, по каким причинам?
– Нет.
– Значит, ты и начнешь отрабатывать эти фамилии. Но предварительно поезжай в редакцию, там есть письма с угрозами Бурмину. Поговори с сотрудниками, они наверняка знают больше, чем написано в статьях.
Леня вышел, довольный заданием. А Олег, глядя ему вслед, подумал, что Сытин со временем станет очень хорошим оперативником. У него есть обостренное чувство справедливости, хватка, умение работать с бумагами, чего сам Наумов терпеть не мог.
В комнату снова вошел Леня.
– Олег Сергеевич, появилась вдова Бурмина. Телефон отвечает.
– Ты разговаривал с ней?
– Да.
– Что сказал?
– Представился телемастером. Спросил Игоря Александровича.
– Хорошо, Леня, езжай в редакцию, я с вдовой сам побеседую. И кстати, узнай о том, над какой статьей Бурмин работал в последнее время.
– Есть.
Олег поднял трубку, нашел в блокноте домашний номер Бурмина, набрал.
– Алло, – пропел в трубке красивый женский голос, в котором не было ни тени печали и огорчения.
Леня Сытин подъехал к зданию редакции, постоял у входа. Робел, конечно, немного лейтенант Сытин. Газета была весьма популярная, а для него самая любимая.
Как-то в прошлом он специально ездил в Зеленоград на встречу сотрудников газеты с жителями города. Правда, немного не такими представлял он себе корреспондентов газеты. Леня видел их крепкими, широкоплечими ребятами, обязательно в кожаных куртках и с трубками. Именно такими должны быть люди, проводящие большую часть времени в командировках, в тайге, на БАМе, на Крайнем Севере.
На сцене же сидели обыкновенные люди в пиджаках и свитерах, кое-кто даже очки носил. Но говорили они интересно и остро.
– Вы к кому? – спросила Леню пожилая женщина-вахтер.
– Уголовный розыск, – таинственно и коротко не ответил, а отрубил Леня, краем глаза наблюдая реакцию вахтерши. Он еще не отделался от игры в атрибутику службы, в некоторую таинственность и избранность своей работы.
Придя в уголовный розыск, он даже походку переменил. Начал ступать тяжело и уверенно. На улице он пронзительно рассматривал прохожих, словно подозревал их всех сразу. Ох, был еще совсем молодым оперуполномоченным лейтенант милиции Сытин. Молодым и искренне верящим, что сможет победить зло.
Кабинет заведующего отделом Чернова находился на третьем этаже. Леня шел по темноватому скучному коридору, читая таблички на дверях. Вот и искомый кабинет. Леня постучал.
– Да, – ответил бодрый голос.
Заведующему отделом было лет тридцать пять. Он поднялся навстречу Сытину из-за аккуратного стола, на котором не было ни одной лишней бумажки.
– Вы Сытин? – спросил он.
– Да. А вы Чернов?
– Я представлял вас немного постарше.
– Откровенно говоря, я тоже.
– Кофе хотите, Леонид?..
– Федорович.
– Так как насчет кофе, меня зовут…
– Виктор Сергеевич, я помню.
– Прекрасно. Так вы не ответили, как с кофе?
– Хочу.
– Сейчас организуем. Чернов поднял трубку:
– Света, у меня гость дорогой… Поняла? – Он положил трубку. – Все в порядке, садитесь, Леонид Федорович. После нашего телефонного разговора я подготовил вам эту папку. – Чернов протянул ее Лене. – Здесь письма, которые вас могут заинтересовать.
Леня открыл папку. В ней было аккуратно подшито минимум двадцать страниц. Он начал листать их. Жалобы на действия Бурмина, письмо главному редактору о недостойном поведении Бурмина в командировке.
– Эти факты подтвердились? – спросил Сытин.
– Конечно нет, – засмеялся Чернов. – Обычный прием. Если журналист выходит на острый материал, то кое-кто немедленно старается его опорочить. Вы дальше смотрите.
На разлинованной в косую полоску бумаге было торопливо и небрежно написано: «Я, Бурмин, в колонии парюсь и вернусь. А тебе, сука, не жить».
– Это чье письмо?
– Некоего Чарского. Был такой в Балашихе грозный хулиган. Мы получили письмо от жителей микрорайона, что на него нет управы. Вот Игорь и написал очень интересную статью «Кого вы испугались?». Чарского этого и его двоих дружков посадили за хулиганство. Там его второе письмо есть.
Тем же почерком, прыгающим и неустоявшимся, было написано: «Вернусь, ты у меня, гад, на пере попляшешь».
– Этот Чарский освободился?
– Наверное. Статья была опубликована шесть лет назад, а он получил пять. Но вы дальше смотрите, там еще кое-что интересное.
Далее шла докладная записка главному редактору о том, что в командировке в Сухуми Бурмину пытались подложить деньги в чемодан, инсценируя взятку.
– Интересно, – сказал Леня.
– Это вообще интересное дело было, да и статья получилась прекрасная. Может быть, вы ее помните. Она называлась «Капкан».
Конечно, Леня помнил эту статью. В ней Бурмин раскрывал одно из громких дел подпольного бизнеса.
В дело были втянуты самые разные люди. Ответственные работники министерства, директора магазинов, шоферы, просто уголовники. Руководил всем некто Галинский, получивший высшую меру. Его соучастники были осуждены на долгие годы.
– Дело было необычным, и статья получилась интересная. И последствия кое-какие были. Прямо как в итальянском фильме о мафии. Бурмину грозили, даже избить пытались. Это, кстати, все есть в объяснительной записке Бурмина, все, кроме драки.
– Почему?
– Понимаете, Леонид Федорович, как получилось. Мы с Игорем ужинать пошли в ресторан «София». Ну, сидим, время раннее, еще только семь часов. Разговариваем о разных разностях, вдруг к нашему столу человек подходит и говорит Игорю: можно, мол, вас на минуточку. Игорь отвечает: конечно. А надо сказать, он парнем твердым был.
Бывший десантник, одним словом. Они вышли. А меня как подбросило, я за ними. Они на улицу, я следом. За углом еще двое стояли. Ну и началось. Сначала они Игорю сказали что-то, тот сразу одного и подрубил. Остальные на него, я на них. Потом в отделении они говорили, что обознались и претензий не имеют. Миром разошлись.
– Протокол составляли?
– Конечно.
– А когда это было?
– Года два назад.
В комнате появилась женщина с чашками кофе.
– Это и есть, Витя, твой таинственный гость? – Она внимательно посмотрела на Леню. – Вы из милиции?
– Да.
– Расследуете дело Бурмина?
– Вместе с моими коллегами.
– Скажите, за что убили Игоря?
– Света, – сказал Чернов.
– А что такое, разве я не могу узнать?
– Вы, конечно, можете узнать, – ответил Леня, – но все дело в том, что мы еще сами этого не знаем.
– А когда узнаете?
– Надеюсь, что скоро.
– Вы понимаете, – Света пристально посмотрела на Сытина, – Игорь был для нас не просто автор. Он друг, член коллектива. В нашем деле не каждый может стать таким нужным и близким. А Игорь стал.
Леня молчал, не зная, что ответить этой женщине, такой милой и печальной. Не расскажешь им, как напряженно живут они эти два дня. Невозможно непосвященному понять всю механику розыска. Сегодня в поиски убийцы включились сотни людей. Они проверяют запросы, готовят спецсообщения, работают в лабораториях НТО. И приход Сытина сюда – это тоже одно из слагаемых единого, именуемого розыском.
– Мы ищем. – Леня хлебнул кофе и смущенно отвел глаза.
– Завтра хоронят Бурмина, – тихо сказал Чернов.
И вновь в кабинете повисла томительная тишина. Леня понял, что Чернов и Светлана именно в эту минуту вспоминают что-то очень личное и дорогое, связанное с убитым.
– Извините, – прервал паузу Сытин, – нам сказали, что Бурмин последнее время собирал материалы для какой-то статьи по вашему заданию.
– Таким авторам, как Бурмин, заданий не дается. Их просят написать. Я специально пригласил Светлану Васильевну, чтобы она рассказала вам.
– Мы заинтересовались нашим туристским сервисом и всем, что с этим связано: их производственными комбинатами, автосервисом, гостиницами и мотелями. Игорь раскопал прекрасный материал. У него было какое-то особенное умение находить интересные факты. Но две недели назад он пришел и сказал, что не может продолжать работу по личным причинам.
– Как это? – удивился Леня.
– Ну если бы в деле убийства Бурмина был замешан ваш родственник или близкий знакомый, вы бы отказались от работы по делу?
– Конечно.
– Дело в том, что жена Бурмина сошлась с неким Сергеем Прониным, который руководит там автосервисом. Игорь, как человек порядочный, отказался от статьи, чтобы никто не подумал, что он сводит счеты на страницах газеты.
– И вы прекратили эту работу?
– Нет, – ответила Светлана, – ею занимается Дима Сорокин, он продолжает собирать факты. И нам кажется, что статья получится интересной.
– Я мог бы познакомиться со статьей?
– Сорокин в командировке, вернется через три дня.
Конечно, вдова Бурмина была женщиной красивой. Тем не менее что-то в ее лице казалось Наумову неприятным и даже отталкивающим, но он никак не мог понять, что именно, относя свое ощущение к обычной предвзятости.
– Мы были слишком разные люди, поэтому у нас жизнь не сложилась, – сказала она.
– Были у вашего покойного мужа враги?
– Я думаю, у каждого человека есть враги.
Алла стояла у окна и курила длинные коричневые сигареты. Она не скрывала, что визит Наумова ей неприятен.
Рассказ об убийстве мужа она выслушала спокойно. С каким-то непонятным равнодушием. Словно Олег поведал ей очередную детективную историю. Говорила она раздраженно и не скрывала своего раздражения. В ее мире, который она выстроила удобно и комфортно, не было места для Игоря Бурмина, для его жизни и трагической гибели.
– Ну, что вы от меня хотите? По какому праву? Мы фактически не живем с ним год. Правда, отношения не успели оформить, но собирались это сделать. Игорь жил странной жизнью. Ему предлагали делать телесериал. Это деньги, имя, а вместо этого он ехал разоблачать какого-то человека. Тратил на это уйму времени и сил и получал сто рублей. Или искал героев войны. Он просто боялся браться за большую работу, прикрывая свою беспомощность красивыми словами о гражданском долге. Наша встреча вообще была ошибкой. Так, затянувшаяся курортная связь.
Олег смотрел на нее и думал о том, что память – удивительное устройство, она забывает все, что хочет забыть. Неужели в отношениях этой женщины и Бурмина не было ничего большего, чем курортная связь? Было же, точно было. Любой человек может увлечься, сильно, безудержно, даже такой холодный, как эта Алла.
– Значит, в день убийства вы находились в Суздале?
– Я уже говорила.
– Скажите, – Наумов старался обращаться к ней безлико, – вы приехали сегодня утром. Не было ничего необычного?
– Что вы имеете в виду?
– Кто-нибудь звонил, приходил?
– Необычным был только ваш звонок и визит.
– Простите, что я спрашиваю, но такова служба. Мне необходим телефон вашего будущего мужа.
– Зачем?
– Пустая формальность.
– Записывайте. – Алла продиктовала телефон. – Теперь все?
– Пока все.
– Что значит – пока?
– А это я вам объяснять не буду.
Олег встал и, выходя из квартиры, наконец понял, что поразило его в лице этой женщины. На нем была словно печать нерастраченного зла. Как это не увидел Бурмин? Впрочем, любовь слепа, человек сам дорисовывает портрет любимого, наделяя его чертами, приятными и близкими себе.
Посетителей набралось много. Черт знает что – уехал на три дня, и никто вопросы решить не может! А Николай Николаевич, ну какой он зам? Взял его Сергей по просьбе Виктора Константиновича.
– Наш мужик, – сказал он, – скала.
– А дело-то он знает?
– Тоже мне Академия наук. Он другое знает. И помогать тебе будет.
Конечно, деловая хватка у Николая Николаевича была. Крепкая, бульдожья. Копейка мимо его рук не проплывет. Но и работать же надо.
Сергей пытался говорить об этом Виктору Константиновичу, но тот только посмеивался:
– Ничего, благодарить будешь.
Приехав из Суздаля, пообедав, проведя час у Аллы, Сергей приехал на работу и сразу же погрузился в заботы. Посетители шли один за другим. И все просили, кричали, требовали. К шести вечера у Сергея начало рябить в глазах от машинописных строк и человеческих лиц. А эта гнида, Николай Николаевич, еще не удосужился приехать на работу.
Наконец он появился в кабинете. Маленький, кругленький, в скромном сером костюмчике с двумя нашивками за ранения на пиджаке.
Когда Сергей увидел все это в первый раз, он удивленно спросил:
– Вы разве воевали?
– Нет, конечно. Но к нам приходит много просителей-ветеранов, а тут сразу видно – фронтовик. – Николай Николаевич захихикал.
Только позже Сергей понял, что его заместитель не дурак. Сколько конфликтов удалось погасить благодаря этим нашивкам.
Николай Николаевич вошел, вытер платком лысину, присел к столу. По тому, как подрагивали мешочки щек, Сергей понял: что-то случилось.
– Неприятности, Сергей Митрофанович. Неприятности.
– Ну, что опять?
– Я бы сказал, даже беда.
– Что такое? – Пронин посмотрел, плотно ли закрыта дверь.
– Не знаю, как и начать.
– С начала.
– Мне Лапин звонил…
– Из Суздаля?
– Да. Корреспондент там шастает.
– Из какой газеты?
– Из той самой. Сорокин фамилия. Я его статеечки посмотрел. Он вроде вашего родственничка Бурмина. – Николай Николаевич захихикал.
– Копает?
– Да. Он, оказывается, и в управлении был, и в Сочи.
– Так, так. – Нехорошо стало на душе у Пронина. Нехорошо. Муторно. – Он чего-нибудь нашел?
– Не знаю пока. Но люди говорят: не человек – зверь.
– Как у нас с отчетностью?
– Ажур. Здесь ему делать нечего. Если никто не расколется, то напишет о плохом обслуживании, не больше.
– А о запчастях?
– Это место уязвимое, но не подсудное. Главное, чтобы молчали люди на станциях.
– Срок никому иметь не охота, будут молчать. Он только автосервис копает?
– Нет, всю проблему обслуживания в комплексе.
– Надо Константинычу позвонить, – сказал Сергей.
– Что-то вы так побледнели, голубчик? – ласково спросил Николай Николаевич. – Не надо. Это еще не буря. Так, ветерок. Нет у вас, молодых, привычки. Нет.
– Вы идите, Николай Николаевич.
– Иду, иду, мой золотой, иду. От сердца печаль-то отпустите. У меня с бумажками ажур.
Пронин поднял трубку, пальцы сами нашли на кнопках знакомый номер.
– Говорите, – пророкотал веселый баритон Виктора Константиновича.
Чувствовалось, что обладатель этого голоса лучезарно спокоен и доволен жизнью.
– Пошептаться надо, – сказал Пронин, – дело есть.
– На сорок тысяч? – хохотнул Виктор Константинович.
– Неприятности.
– Жду. – Голос собеседника сразу стал жестким.
Пронин положил трубку. Достал из сейфа деньги, рассовал по карманам. В кейс положил пачку бумаг. Надо будет вечером внимательно просмотреть заявки.
Он не заметил, как отворилась дверь и в комнату вошел человек.
Сергей поднял голову и недовольно спросил:
– Ну, что у вас? Рабочий день кончился.
Человек подошел к столу, сел, вынул из кармана красное удостоверение, раскрыл.
Пронин прочел: «Майор милиции Наумов Олег Сергеевич, состоит на службе в Управлении уголовного розыска ГУВД Мособлисполкома в должности старшего оперуполномоченного по особо важным делам».
– Слушаю вас, товарищ майор. – Пронин с трудом сглотнул ком, застрявший в горле.
– Вы Пронин Сергей Митрофанович?
– Да.
– Вы знакомы с Бурминым?
Волна радости словно окатила Сергея всего – с головы до ног. «Господи, – зашептал кто-то внутри его, – есть Бог, есть справедливость».
– Скорее, я знаком с его женой.
– Нам известно, что восьмого числа в ЦДРИ вы угрожали Бурмину.
– Может быть. Знаете, чего при бабе не скажешь.
– А вам известно, что позавчера Бурмин убит?
– Как?
Наумов молчал, наблюдал за реакцией Пронина.
– Разговор в ЦДРИ – это несерьезно. Главное то, что мы с Аллой вернулись только сегодня утром.
– У вас есть свидетели, которые смогут подтвердить каждый ваш день по часам?
– Конечно, – обрадованно ответил Пронин, – и очень много.
И Наумов почему-то подумал, что свидетели у этого человека, конечно, есть.
– Я не испытывал к Бурмину ни злобы, ни неприязни. Он для меня существовал отраженно. В основном в рассказах Аллы. Я очень сожалею о конфликте в ЦДРИ, поверьте мне.
– Хорошо, – Олег встал, – разберемся. До свидания, гражданин Пронин.
Слова «до свидания» и «гражданин» Наумов произнес специально с некоторым значением.
Майор ушел, а Пронин остался сидеть, подавленный новостями. И корреспондент, и это убийство. Не дай бог, с двух концов начнут мотать. Тогда точно хана.
Пронин вел машину нервно, рывками, чего не делал никогда в жизни. Он любил машины с детства. Водить начал еще в школе, занимаясь в автомобильном кружке. В автодорожном институте он даже участвовал в гонках. Его страсть к машинам была всепоглощающей. Он не просто завидовал людям, имеющим «мерседесы», «вольво», «форды», «тойоты», – он ненавидел их. Потом, войдя в «дело», он купил себе «мерседес». И когда впервые сел за руль собственной иномарки, понял, что практически достиг всего в жизни.
И вдруг все, к чему он стремился, ради чего рисковал, вел двойную жизнь, может рухнуть. И тогда отберут «мерседес», изымут деньги, лишат чудесной квартиры и не станет Аллы. Он не испытывал к ней никаких особо сложных чувств. Она волновала его как женщина и была нарядна и красива, как машина иномарки, а следовательно, престижна.
А о престиже своем Сергей Митрофанович заботился. Он появлялся на просмотрах и в ресторанах творческих клубов элегантный, с красивой женщиной. Они шли, и Сергей ловил взгляды мужчин, обращенные на Аллу.
Да, в своем кругу, где место в жизни определялось маркой машины и часов, наличием свободных денег и тряпками, он занимал одно из первых мест. Но существовал другой мир, в котором жили люди типа покойного Бурмина. И в нем критерии были совершенно иные. Пронин понимал, что в том мире живут интереснее и полнее, но войти туда не мог, потому что там действовала иная шкала ценностей.
С Метростроевской Пронин свернул в переулок, ведущий к набережной, и въехал под низкую арку.
Он остановил машину у кирпичного трехэтажного дома, на стене которого висела скромная вывеска «Цех № 7». Пронин запер машину, спустился по ступенькам. Цех занимал весь подвал дома. Здесь еще работали. У Виктора Константиновича были свои законы о труде и, естественно, о заработной плате.
Сергей толкнул маленькую дверь с табличкой «Старший мастер».
Виктор Константинович пил чай. На окне уютно шумел электрический самовар. На столе лежали калачи и сахар, стояла открытая банка зернистой икры.
– Чаю хочешь?
– Не до грибов, – мрачно сказал Пронин.
И быстро, без пауз Сергей пересказал разговоры с Николаем Николаевичем и майором милиции.
– Так. – Виктор Константинович сжал в кулаке калач. – Так.
Он внимательно посмотрел на Пронина. Плох был его подельник, совсем плох. Но ничего. Первый испуг пройдет, появится спокойствие. Он тоже поначалу нервничал. Потом пообвыкся.
– Значит, так. Расписываешься, все деньги ей на книжку. Машину продай.
– Как? – ахнул Пронин.
– А так, продай – и все. Кончится кутерьма эта, новую купишь. А пока приобрети «жигули» на жену. Если уж без машины жить не сможешь. Долю мою привез?
Пронин молча положил на стол деньги, взятые из сейфа. Виктор Константинович, не считая, сунул их в портфель.
– Теперь слушай. Николай отчетность в порядок приведет, ты тоже все лишнее уничтожь. Ну, квартира у тебя нормальная, по окладу. Все дела заканчиваются с этой минуты. Я исчезаю. Не ищи. Надо будет, сам найду. Убийство – это плохо. Розыск копает въедливо. Могут поднять все, а там и ОБХСС прибудет. Езжай, главное, не паникуй.
Пронин ушел. А Виктор Константинович написал заявление об уходе, отнес его в кабинет начальника цеха. Завтра возьмет расчет и трудовую книжку. Деньги в чемодан – и на юг. Второй паспорт у него был, да и трудовая книжка тоже. А главное, в Сухуми был у него дом у моря, купленный на верную бабу, которая его ждет не дождется.
В шестьдесят восьмом повредили его на лесоповале, так что, спасибо колонии, инвалидность у него в кармане. Устроится сторожем на лодочную станцию. А денег на две жизни хватит.
Он убегал всю свою жизнь. Убегал и прятался. Но его находили, судили, наказывали. Он освобождался, и снова начиналась гонка. Лидером в ней были деньги.
Виктор Константинович Захарко, а на самом деле Анатолий Петрович Плужников сел в колонию первый раз в пятьдесят втором году. Потом вылетел на волю по амнистии от пятьдесят третьего. С тех пор он организовывал подпольные цехи, вкладывал деньги в дела с трикотажем, кухонной мебелью, автосервисом. Его снова сажали. У него конфисковывали деньги, но он, вернувшись, влезал в новое дело.
Теперь хватит. Накопил. Пора на покой. Ему уже шестьдесят один стукнул.
Вот и еще один день прошел. Второй после выстрела в дачном поселке. И ничего. Никаких сдвигов. Даже наметок нет. Розыск буксовал, словно машина на размытой глине дороги. Никогда раньше Наумову не попадалось такое сложное дело. Оно напоминало некий кинофильм из жизни мафии Марселя. А если вдуматься, так оно и есть. Убит человек, убийца стреляет из пистолета редкой системы, да еще с глушителем. И если принять во внимание, что был некто высокий, который вначале, возможно, тщательно готовил преступление, то это действительно случай чрезвычайный.
Конечно, у Пронина не было повода для убийства Бурмина. Да и не тот человек этот Сережа. Как он побледнел, увидев удостоверение. Такой на убийство, тем более заранее обдуманное, не пойдет. Здесь рука чувствуется. Человек угадывается. Холодный, расчетливый, умеющий с оружием обращаться.
Вот в справке, которую принес Леня Сытин, есть интересная деталь. После статьи Бурмина о деле подпольного трикотажного цеха осуждены четыре человека. Трое так – подручные. А главный у них Низич Владислав Казимирович. Делец. Умный, хитрый, опасный. Но остался на свободе некто Александров Юрий Гаврилович. Мастер спорта по стрельбе, между прочим.
Олег позвонил Лене, попросил его зайти вместе с Прохоровым.
– Как с делом Грушина?
– У следователя.
– Прекрасно. Запросы?
– Жду ответов.
– Утром, Боря, съездишь в Балашиху, к этому Чарскому. Завтра суббота, он наверняка дома. Леня, ты в десятое отделение, выясни, кто напал на Чернова и Бурмина. Теперь этот Александров Юрий Гаврилович. Что о нем известно?
– Из Москвы уехал, проживает в Таллине, работает в тире ДОСААФ.
– Запрос сделали?
– Да, жду сообщения. Приготовил распоряжение об этапировании из колонии Низича Владислава Казимировича.
– Добро. Я утром на похороны Бурмина. Все, ребята. Поехали спать.
А Балашиха изменилась. Ой как изменилась с тех пор, когда Борис Прохоров работал здесь. Он пришел в первое отделение сразу после школы милиции. Город только начинал расстраиваться. Еще не было этого нового района на правой стороне шоссе.
Да и вообще все другое было. Патриархальнее, тише. Вот этот сквер у дороги. Хорошо его помнит тогда еще лейтенант Прохоров. Здесь он один задерживал троих грабителей. Память об этом деле – знак «Отличника милиции» и два ножевых шрама. А Витьку Чарского он знал и статью эту помнил. Когда пришла первая жалоба из микрорайона, его послали разбираться.
Вечер был теплый, яркий. У дома сидели мужики, стучали в домино.
– Я из милиции, – сказал Борис.
– Давно, давно ждем. Куда вы смотрите только, – попер на него здоровенный мужчина в майке, мышцы у него были как у циркового борца.
Услышав слово «милиция», несколько человек встали с лавочки и скрылись в подъезде, потом вернулись в пиджаках, увешанных фронтовыми наградами.
Борис с недоумением смотрел на этих людей. Судя по наградам, они на войне за чужие спины не прятались. Так что же напугало их сегодня? Неужели этот худой вертлявый семнадцатилетний пацан?
– Когда это кончится? – спросил один из них Бориса. – Куда смотрит милиция?
– А вы разве ничего сделать с ним не можете? – наивно спросил Прохоров, вызвав этим целую бурю негодования. Ему предложили занять их места на производстве и в учреждениях, обещали жаловаться, напечатать фельетон в газете.
– Ну вот вы, – упрямо обратился Прохоров к тому, кто был в майке, – вы же его одним пальцем…
– Вам легко говорить, а у него кодла с ножичками… Потом, конечно, было все: и жалобы на него в райотдел, и статья Бурмина «Кого испугались?», направленная все-таки больше против гражданской инертности, потом Чарский сел.
И вот опять эта история всплыла.
В отделении все было по-старому, словно не прошло таких длинных восьми лет, и, как всегда, несмотря на субботу, почти все были на месте.
Бориса встретили радостно. Как-никак столько лет проработали вместе.
А в работе этой всякое бывало.
– Чарский? А зачем он тебе? – спросил заместитель по оперативной части. – Неужели влип куда-то?
– Да нет, связи старые отработать надо.
– Это другое дело, а то парень вернулся, работает, семью завел. Вроде встал на ноги.
Ребята быстро организовали Борису патрульный мотоцикл.
Вот и дом Чарского. Отсюда и забирал его Прохоров. Теперь он снова поднимался по знакомой лестнице на третий этаж. Вот и дверь. Только теперь она аккуратно обита кожзаменителем.
Борис даже позвонить не успел, как распахнулась дверь, и из квартиры выехала сверкающая, словно самолет, детская коляска.
Борис посторонился и увидел Чарского. Тот взглянул на него, прищурился, узнавая, и спросил неприязненно:
– Вы, случайно, дверью не ошиблись?
– Нет, я к вам, Виктор.
– Хорошо. Лена! – крикнул Чарский в глубь квартиры. – Возьми Наташку, ко мне пришли.
Чарский вывез коляску на лестничную площадку, повернулся молча и пошел. Прохоров последовал за ним. Они вошли в крохотную кухню, и Борис плотно закрыл дверь.
– Ну? – Чарский закурил.
Борис расстегнул папку, положил на стол письмо.
– Твое?
– Мое.
– А ты знаешь, что Бурмин убит три дня назад?
– Вы думаете, это я?
– Во всяком случае, нам необходимо убедиться, что это не ты.
– Хорошо. – Чарский шагнул к дверям.
– Куда? – Прохоров преградил ему дорогу.
– Доказывать.
– Пошли вместе.
Они прошли крохотный, заставленный шкафами коридор, вошли в комнату.
Чарский подошел к буфету, открыл ящик.
Прохоров в кармане щелкнул предохранителем пистолета. Мало ли что, а вдруг этот «намбу» в ящике буфета.
Но Чарский достал не пистолет, а письма и положил их на стол.
Борис снова поднял предохранитель, выпустил рукоятку, вытер о подкладку кармана вспотевшую ладонь.
– Что это?
– Письма Бурмина. Он мне на мою глупость ответил. У нас переписка завязалась. Он к Лене, к моей жене, ездил. Говорил, чтобы ждала. Я ему всем обязан. Вы, конечно, пошутили насчет убийства?
– Я же не из передачи «Вокруг смеха».
– Это точно. Передачи после вас носят.
Борис взял письма, начал читать. От письма к письму чувствовалось, как возникает нить доверия и доброты между этими совершенно разными людьми. Бурмин в своих письмах не декларировал, не изрекал избитых и потому надоевших всем истин. Он писал о месте человека в жизни, о великом счастье, которое оно дает. Ни тени назидательности не было на этих страницах. Писал подлинный друг, горько и умно переживающий чужое несчастье.
Борис никогда не видел таких писем. Он только читал нечто похожее в книгах. И читая, не верил, что люди могут так писать друг другу, считая опубликование письма неким литературным приемом. И вот он воочию столкнулся с этими письмами.
– Он мне и книги дарил, – тихо сказал Чарский.
– Ты когда видел Бурмина в последний раз?
– Дней двадцать назад. Он ко мне приезжал, просил, чтобы я ему крепления для книжных полок сделал.
– Сделал?
Чарский вынул из того же буфета горсть никелированных пластиночек. Прохоров взял их в руки, покрутил. С душой было сделано, здорово. И вдруг мысль, словно искорка, зародилась в глубине мозга. Глушитель.
Самодельный глушитель. А вдруг… Но Борис вспомнил письма Бурмина и не дал этой искорке разгореться.
Он посмотрел на Чарского. Тот сидел, и слезы медленно ползли у него по щекам. Молча плакал Чарский, по-мужски.
Наумов, как и всякий человек, похорон не любил. После этой печальной обязанности у него несколько дней бывало плохое настроение. И сегодня на кладбище ему передалась боль и скорбь людей, пришедших проводить Бурмина в последний путь.
Он знал только Новикова, Горелова и Елену Георгиевну, но кое-кого из людей он видел по телевизору, в кино, на газетных портретах.
Когда он подъехал к воротам кладбища, там стояли «жигули». Дверь открылась, и вылезла Алла в черном платье, напоминающем крылья летучей мыши. Олег увидел, как к ней подошел Горелов. Сказал что-то короткое и злое. Алла села обратно в машину, грохнула дверью, и «жигули» умчались.
В книгах и фильмах были сцены, когда сыщики приходили на кладбище, интуитивно догадываясь, что здесь может появиться убийца. Но детективы и жизнь – вещи разные. Наумов слушал последние слова, видел слезы на лицах и больше всего боялся, что все эти прекрасные люди узнают о том, что именно он ищет и пока не может найти убийцу.
Среди прощающихся были трое. Они стояли немного отдельно от всех. Чуть в стороне. Но стояли как солдаты на плацу. Это был строй, пусть из трех человек, но все равно строй. Они были не похожи друг на друга, но что-то общее роднило их.
– Кто это? – спросил Олег у Новикова.
– Герои последней повести.
– О разведчиках?
– Да.
Когда был опущен гроб и оркестр, доиграв траурный марш, собирал инструменты, к Наумову подошел Горелов:
– Пойдем, я тебя познакомлю.
Люди уходили, а эти трое так и стояли у могилы, словно прощаясь с однополчанином.
– Познакомьтесь, майор Наумов, – сказал Горелов, – он ведет дело об убийстве Игоря.
– Брозуль, – протянул Олегу руку среднего роста человек в темном костюме.
И Олег вспомнил то, что успел прочесть о нем. Это был партизанский резидент в Гродно.
– Лунев, – сказал второй.
И Наумов увидел этого человека совсем молодым, готовым погибнуть, чтобы спасти товарищей.
– Субботин.
Эта фамилия пока ничего не говорила Олегу, он просто не дочитал, видимо, до того места, где она упоминалась.
Все трое молча смотрели на Наумова, словно спрашивая его: как ты мог допустить? И Олегу неуютно стало под взглядами этих людей, знавших цену дружбе, видевших горе и смерть.
Брозуль достал из кармана визитную карточку:
– Если я понадоблюсь. Готов помочь.
То же сделали Лунев и Субботин. Потом попрощались и пошли по дорожкам кладбища.
– Ты поедешь на поминки? – спросил Горелов.
– Нет. Работа. Довези меня до управления.
Горелов кивнул. Его машина стояла почти у самых ворот. Виктор включил двигатель, посидел, прислушиваясь.
– Когда-то у Ремарка в «Трех товарищах» я прочел пронзительную фразу.
– Какую?
– Помнишь похороны Ленца? Наумов кивнул.
– «Я оглянулся, за нами никто не шел». Тогда я ее еще не понимал по-настоящему. Осмыслил все сейчас, когда мы уходили с кладбища. Только я не оглядывался. – Он выжал сцепление, плавно тронул машину. – Ты, Олег, говорил, что я тебе нужен.
– В эти дни боялся тебе мешать, а сейчас…
– Это поможет найти убийцу?
– Поможет ответить на некоторые неясные вопросы.
– Значит, поможет. Прошу тебя, дай мне эту работу.
– Хорошо, на следующей неделе я позвоню.
– Ну, вот и улица Белинского. Машина остановилась, Олег вышел.
Вестибюль был торжественно пуст. Милиционер на вахте. Он хорошо знал Наумова, но все же проверил его документы. Олег подошел к лестнице.
– Наумов, – через вестибюль бежал помощник дежурного по управлению, – быстро в десятое, там Сытин, вооруженных по вашему делу берет.
А Леня Сытин утром приехал в десятое отделение. Дежурный оперуполномоченный Сережа Проханов заканчивал с ним Московскую школу милиции. Он и был первым, кого Леня встретил в отделении.
– Ты никак в город перешел? – удивился Сережа.
– Да нет пока. Все в деревне воюю.
– А чего к нам? Леня объяснил.
– Сейчас разыщем книги происшествий. Когда эта драка была?
– Два года назад.
– На ключ. Мой кабинет седьмой. Иди, а я книги принесу. И они погрузились в море квартирных склок, драк, наездов, краж.
Каждый день был аккуратно занесен в книгу происшествий. Разные люди заполняли эти страницы. Это была печальная книга. В ней собиралось все невидимое другим, изнанка жизни огромного куска одного из центральных районов Москвы. И не было дня, чтобы очередной дежурный не занес сюда новое происшествие.
Раньше Лене как-то не приходилось сталкиваться с этой сферой работы милиции. После окончания школы милиции он сразу попал в ГУВД Мособлисполкома и, как говорили его коллеги, «на земле» не работал.
Конечно, он знал о существовании этих книг и даже заглядывал в них, приезжая в те районы, которые курировал. Но так плотно, так надолго он никогда не погружался в обыденность милицейской службы.
Через час они с Сергеем сделали перерыв. Закурили.
– Может, в «Молодежное» сходим поедим? – как гостеприимный хозяин спросил Проханов.
– Давай еще посмотрим.
– Давай, время у нас есть.
Сергей раскрыл новую книгу, перевернул страницу и сказал радостно:
– Как говорят нынче, с тебя соковый коктейль.
– Нашел?
– Вроде. Значит, Бурмин и Чернов?
– Да.
– Вот смотри.
Аккуратным почерком было написано, что такого-то числа в такое-то время дежурная группа доставила таких-то граждан за драку у ресторана «София».
Разобравшись, они выяснили, что Алексей Семенович Бобаков, Евгений Петрович Федоров и Илья Дарханович Нурамбеков напали на гражданина Бурмина Игоря Александровича.
– Ты этих людей знаешь? – спросил Леня.
– Бобакова Лешку по кличке Бобак у нас знают все. Вреднейший тип. Освободился, нигде не работает, связан с ворьем.
– За что сидел?
– За квартирную кражу. Да что тут разговаривать, пошли, он рядом живет. Ты мне так и не сказал, почему его ищешь?
– По подозрению в убийстве.
Сережа присвистнул, открыл сейф, вынул пистолет и сунул его в карман.
– Зачем? У меня есть оружие.
– Ты, Леня, этого Бобака плохо знаешь. Псих. Если пьяный, всего ожидать можно.
Дом, где проживал Бобаков, был действительно в десяти минутах ходьбы от отделения. Они шли по залитой солнцем улице Готвальда, по-субботнему пустой и поэтому кажущейся особенно тихой. Машин не было, и ощутимее стали звуки города: обрывки музыки, доносящейся из окон, приглушенный расстоянием шум Новослободской, детские голоса из сквера.
Вместо вывески «Бар «Ритм» висела другая: «Десертный бар».
– Видишь, – сказал Сережа, – ликвидирована самая горячая точка района.
– А я сюда раза два заходил, все было очень пристойно. И обслуживали хорошо, и кофе чудесный делали.
– Ты днем заходил?
– Да.
– Один?
– С девушкой.
– А ты бы вечером попробовал там покрутиться.
– Хулиганы?
– Да нет, сюда, как магнитом, всякую шпану притягивало. Причем у них все четко обозначено было. До девятнадцати они сюда ни ногой.
– А теперь тихо?
– Теперь здесь молодежь собирается. Коктейли пьют, танцуют. Я забегаю вечерком чашечку кофе выпить, так просто удовольствие получаю. Ну вот и пришли. В этом доме и проживает гражданин Бобаков.
Сытин и Проханов свернули под арку, миновали перекопанный двор.
Видимо, здесь когда-то собирались менять коммуникации, но так и не собрались. Траншеи вырыли и оставили до лучших времен.
– Здесь ночью лучше не ходить, – усмехнулся Леня.
– На территории, контролируемой гражданином Бобаковым, лучше не ходить и днем.
– Неужели управы нет?
– Боятся. Говорят, посадите, а он через два года выйдет, житья не даст.
И Леня задумался об излишней, на его взгляд, гуманности закона по отношению к таким, как этот Бобаков. Видимо, воров и хулиганов не надо вообще прописывать в Москве. Надо очищать столицу от них. Правда, невольно возникал вопрос, а куда их девать, но об этом Леня думать не хотел.
Они вошли в грязный, заваленный окурками подъезд. Подошли к лифту.
Кабина беспомощно висела между первым и вторым этажами.
– Кадр из фильма «Мир Бобакова», – зло сказал Сережа. – Пошли. Он на третьем этаже живет.
Даже если бы Леня не знал номера квартиры, он безошибочно определил бы дверь Бобакова. Она была под стать подъезду. Обивка оборвана, и грязные доски открывались глазу со всей ветхой неприглядностью. Вместо звонка торчали два оборванных провода.
– Вот так и живет, – зло сказал Сергей.
Они постояли, прислушались, из глубины квартиры доносились мужские голоса. Видимо, там кто-то крепко спорил.
Сергей соединил провода, и звонок за дверью заголосил пронзительно и длинно.
– Ты что! Кто?
– Открывайте, Бобаков! Милиция.
В квартире послышались быстрые шаги, потом все стихло. Леня ударил по дверям ногой.