Глава 1 Первые исследователи подмосковных городищ Ходаковский и Калайдович

В конце 1819 года в Москве вышел очередной– двадцатый – номер популярнейшего русского журнала «Вестник Европы». Он был основан в 1802 году Николаем Михайловичем Карамзиным (1766–1826), а затем перешел в руки его литературного противника Михаила Трофимовича Каченовского (1775–1842). Новый редактор – профессор Московского университета по кафедре истории – в отличие от своего предшественника заполнял страницы журнала не столько произведениями поэтов и прозаиков, сколько специальными исследованиями, посвященными тем или иным явлениям древности и средневековья. Это вызывало нарекания читателей. Пушкин иронизировал, что «Вестник Европы» целиком ушел в обсуждение таких «животрепещущих» тем, как упомянутые в летописях «куньи мордки».[3]

И на этот раз в журнале была помещена большая статья, озаглавленная «Разыскания касательно русской истории», но вряд ли кто из подписчиков счел ее малоинтересной. Здесь поднимается вопрос, далеко не безразличный для русского общества в период национального подъема после Отечественной войны 1812 года и в начале движения декабристов. Вопрос состоит в том, была ли культура древнейших славян примитивной или она достигла высокого уровня. Рассматривались тут и пути решения этой проблемы.

Сказав несколько комплиментов «Истории государства Российского» Карамзина, изданной всего год назад и пользовавшейся огромным успехом, автор статьи упрекал историографа в малом внимании к истокам славянства, по сути дела в отказе от их поисков и характеристики (вероятно, это и привлекало в «Разысканиях» редактора Каченовского). Те, кто пользуется только летописями, составленными христианскими монахами, говорилось далее, неминуемо видят более ранний языческий период в искаженном свете, поскольку христиане намеренно изображали язычников грубыми, жалкими дикарями. Ученым надо обратиться к совсем другим материалам – к фольклору, топонимике, этнографии, покинуть кабинеты, «низойти под кровлю селянина», узнать его поверья и обычаи.

Особенно важны в этой связи своеобразные памятники прошлого – городища. «Мне удалось заметить…, – писал автор, – что, где они уцелели, везде сходствуют в главных чертах: имеют небольшие кругловатые валы, исключительно из черной земли насыпанные, имеют вход от востока, всегда находятся при реках или источниках на прекраснейших местоположениях, и посреди оных валов нередко примечаются ямки или котловища… Сии городища были святыми… приходскими местами, где свадьбы, венчания и другие обряды языческие совершались».[4] Городища сооружены не кем иным, как славянами, притом по строгой системе – в четырех – шести или восьми верстах друг от друга, так что по ним легко определить и область расселения славян, и устройство их общества в языческую эпоху. Более того: продолжая исследования, можно будет дойти до «Инда и Гангеса» и выявить корни всей европейской семьи народов (незадолго перед тем было установлено родство санскрита с европейскими языками).

Под статьей стояла незнакомая публике подпись: «Зориян Доленга-Ходаковский…, Гомель под Белицею, 20 липца 1819» («липец» – по-польски «июль»).

Менее чем через год увидала свет вторая работа Ходаковского: «Проект ученого путешествия по России для объяснения древней славянской истории». Она была напечатана в семи номерах петербургского журнала «Сын отечества» за 1820 год и содержала более развернутое обоснование тезисов, выдвинутых в «Вестнике Европы». Дан тут и список конкретных городищ, разбросанных по просторам России и требующих осмотра и изучения. Среди них названо несколько пунктов в Московской губернии: Вышгород в Верейском уезде (ныне Наро-Фоминский район), городища в Верее (Владимирово), Малом Ярославце и у села Ладонского в Тарусском уезде.[5] М. Т. Каченовский нашел нужным перепечатать эту статью с небольшими сокращениями в «Вестнике Европы».[6]

Постепенно до Москвы дошли рассказы о неизвестном русским читателям исследователе славянских древностей. Впервые он выступил в печати в 1818 году в западно-украинском городке Кременце, где находился центр польского просвещения – Лицей. Уже в этой ранней публикации намечена широкая программа сбора материалов о культуре славян-язычников: «Сбережем случайные, но довольно нередкие открытия, которые делаются в земле, – эти разные небольшие статуэтки, изображения, металлические орудия, посуду, горшки с пеплом. Сосчитаем и точно измерим все большие могилы… Охраним от уничтожения надписи, начертанные на подземных скалах… Снимем планы с положения местностей, пользующихся давней известностью. Узнаем все названия, какие деревенский люд и его лекарки дают растениям. Соберем, сколько возможно, песни и старые гербы. Опишем главнейшие обряды».[7]

Этот план исследований Ходаковский представил Варшавскому обществу друзей наук, но поддержки там не встретил. В его положениях усмотрели предосудительное восхваление язычества и очернение христианства. Тогда Ходаковский решил познакомить со своим проектом известного мецената графа Николая Петровича Румянцева (1754–1826). Сын фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского, видный дипломат, государственный канцлер, выйдя в отставку, погрузился в изучение русской старины, субсидировал издания исторических источников, поиски их в монастырях и архивах.[8] В его-то имение близ Гомеля и приехал Ходаковский из Западной Украины. Граф выслушал посетителя, снабдил его рекомендательным письмом в столицу, но от помощи в организации экспедиции уклонился.

Из Белоруссии Ходаковский направился в Петербург, где предложил «Проект ученого путешествия» министру народного просвещения А. Н. Голицыну. Тот запросил мнения Н. М. Карамзина. Николай Михайлович отозвался о проекте положительно, подчеркнув, в частности, что автор «окажет немалую услугу любителям нашей истории, если, осмотрев на месте ее памятники, в особенности городки, издаст их верное описание».[9] Проект, поданный министру, и был напечатан в «Сыне отечества».

Москвичи живо откликнулись на эту публикацию. В «Вестнике Европы» помещены четыре письма, сообщавшие о неучтенных в статье археологических памятниках. Один из корреспондентов– Михаил Николаевич Макаров (1785–1847) – интересовался этим кругом тем и раньше. В 1819 году он недоумевал, «почему наши любители древностей, занимаясь одной письменностью летописей, не хотят еще рассматривать и исследовать… немые, но самые любопытнейшие памятники временников, сохранившиеся в архивах самой природы».[10] Теперь он указывал Ходаковскому на Мячковский, или Боровский, курган в 30 километрах от Москвы и на несколько городищ, расположенных по дороге оттуда в Рязань.[11]

Имя Макарова давно позабыто, но в начале XIX века он пользовался известностью, много писал в стихах и прозе, собирал и публиковал русские песни и сказки, издавал журналы, знал Пушкина, оставил свои воспоминания о нем.[12]

Почему же весьма специальные статьи о древностях заинтересовали читателей? Труд Карамзина удовлетворил отнюдь не всех. Декабристы М. Ф. Орлов и Н. М. Муравьев обвиняли историографа в сознательном замалчивании периода «народоправства», т. е. республики в истории Руси, предшествовавшего «монархии» Рюрика. Объяснить, по каким материалам можно охарактеризовать загадочный период, они, однако, не сумели. Ходаковский отвечал как раз на этот вопрос.

Слово «городище» старинное русское. Означает оно место запустевшего города, как «селище» – место заброшенного села, а «кострище» – след прогоревшего костра. Под городом в данном контексте понимается не крупный населенный пункт с развитыми ремеслом и торговлей, а поселок, хотя бы небольшой, но непременно обнесенный оградой, укреплениями. Как покинутый укрепленный поселок расценивается городище уже в древнейших русских летописях: «Кий… приде к Дунаеви, возлюби место и сруби городок мал, хотяше сести с родом своим. И не даша ему ту близживущие. Еже и доныне наричают дунайцы городище Киевец».[13] Ходаковский, как мы видели, интерпретировал городища иначе – как языческие капища.

Сотни сел на Руси носили и носят названия типа «Городище», «Городня», «Городок». Много таких названий попало в «Словарь географический Российской империи», изданный в начале XIX века Афанасием Щекатовым. Ходаковский сделал десятки выписок из этого справочника. Немало древних земляных укреплений находятся в стороне от современных деревень, но и об этих памятниках можно разузнать. Валы и рвы на высоких береговых мысах хорошо заметны. Места, некогда удобные для обороны, позднее служили ориентирами при размежевании земель и т. д. Благодаря этому картотека городищ пополнялась путем расспросов, просмотра карт и планов.

В конце 1820 года Ходаковский получил от Министерства народного просвещения 3000 рублей на свое «ученое путешествие». Начал он с Новгорода Великого и его окрестностей. Обследовав Рюриково городище на правом берегу Волхова, в дальнейшем он сосредоточил силы на раскопках древних могил – сопок и жальников. Наблюдения, сделанные при этом, свидетельствуют о добросовестности и пытливости Ходаковского. К марту 1821 года он «издержал последний рубль из щедрот правительства» и, прервав поездки и раскопки, принялся за составление отчета о них для Министерства просвещения. Увы, эти донесения разочаровали чиновников. От экспедиции ждали сенсационных открытий, а результаты были скромными. На протяжении 1821–1823 годов Ходаковский послал в Петербург кучу писем с сообщениями о новых интересных урочищах. Ответы сначала были уклончивыми, потом совсем прекратились, деньги же не поступили ни разу. В марте 1823 года Министерство вынесло официальное решение – считать экспедицию законченной.

В этот критический для себя период Ходаковский и появился в Москве. Он приехал туда в самом конце 1821 года и прожил в старой столице до весны 1824. Москвичи знали его под именем Зорияна Яковлевича. Полунищий, живший на гроши, взятые в долг у знакомых, одержимый своими идеями, он производил на окружающих странное впечатление. Вот как обрисован он в мемуарах журналиста Ксенофонта Полевого: «всегдашний костюм его составляли серая куртка и серые шаровары, а на голове что-то вроде суконного колпака. В таком костюме являлся он всюду и обращал на себя внимание солдатскою откровенностью, близкою к грубости. Всех дам, без различия с простолюдинками, называл он „матушка“, всех мужчин – „батюшко“. Он обращался с расспросами ко всякому, нарочно ходил на Болотный рынок и умел выспрашивать у русских мужичков о городках». Там «принимали его то за вора, то за шпиона и таскали на съезжую». Не пренебрегал Ходаковский и посетителями дома Полевых, вплоть до барышень. «Происходили в глазах наших истинно комические сцены… Входит в комнату человек, вовсе ему не знакомый, и еще не успел этот человек сказать, зачем пришел, как Зориан начинает допрашивать его. Кое-как отделавшись от допросчика, он спрашивает – что это – помешанный что ли? – Другие принимали его за пьяного».[14]

Все это выглядит достаточно нелепо, но понять, в чем тут дело, нетрудно. Средствами на поездки по городищам Ходаковский не располагал, а желание пополнить список таких памятников было неодолимо. Приходилось довольствоваться сведениями, полученными от случайных собеседников.

Куда больше дало Ходаковскому знакомство с документами Московской межевой канцелярии. Просматривая планы имений, государственных и крестьянских земель, он постоянно встречал новые указания на городища. В письмах в Петербург увлеченный исследователь утверждал, будто количество их равно «числу звезд нашего неба», что их можно собирать «как грибы в благоприятствующую им осень», а после занятий в Межевой конторе удалось учесть 3000 памятников.[15] Итоги этих изысканий были подведены в очередном отчете для Министерства просвещения.

Общался Ходаковский и с московскими учеными и любителями старины – профессором университета Иваном Михайловичем Снегиревым (1793–1868), молодым историком, недавно защитившим магистерскую диссертацию Михаилом Петровичем Погодиным (1800–1875), журналистом Николаем Алексеевичем Полевым (1796–1846) – будущим издателем «Московского телеграфа» и автором «Истории русского народа». Видимо, люди этого круга помогли Ходаковскому осмотреть несколько городищ в окрестностях Москвы. В его письмах и неопубликованных при жизни работах упомянуты городища у села Дьякова, в Кунцеве[16] и Бородине.[17] Побывал он и в Рузе, Радонеже, Дмитрове, Звенигороде и Можайске. Отмечен в его записях Бабий городок в районе Воронова в Подольском уезде[18] (ныне районе). Известен также план, якобы снятый им с Дьякова городища.[19] Данных о том, что на каком-то из заинтересовавших его объектов Ходаковский пробовал вести раскопки, у нас нет.

Архив рос, карта пополнялась все новыми точками, а средств не было не только на экспедицию, но и на кусок хлеба. Это заставило Ходаковского взяться за управление имением одного из тверских помещиков. Весной 1824 года он покинул Москву, а уже в начале 1826 года газета «Северная пчела» сообщила: «Мы получили на сих днях известие, что почтенный изыскатель славянских древностей 3. Доленга-Ходаковский скончался в прошедшем ноябре месяце в Тверской губернии. Бумаги его находятся в Москве у одного приятеля. Желательно, чтобы они не были потеряны для нашей литературы».[20] Умер и похоронен Ходаковский в селе Петровском. В целом жизнь его сложилась трудно. Наукой вплотную он занимался всего пять лет (1818–1823), опубликовал за эти годы лишь пять статей и провел единственную экспедицию. Имена многих дилетантов XIX века, сделавших столько же, а то и больше, давно забыты. Тут получилось иначе.

Архив покойного был передан в распоряжение Н. А. Полевого, но тот, бегло проглядев рукописи, не счел их заслуживающими издания. В августе 1830 года А. С. Пушкин и П. А. Вяземский остановились по дороге из Петербурга в Москву в Твери и навестили жившего там в ссылке декабриста Ф. Н. Глинку. По свидетельству А. А. Шишкова, они «умоляли Глинку упросить» обосновавшуюся в той же Твери вдову Ходаковского Елену Матвеевну «уполномочить их на отнятие у Полевого» бумаг ее мужа, видя в них «золотой рудник» и «сокровище».[21] После долгих и неприятных объяснений архив перешел к М. П. Погодину. В 1838, 1839 и 1844 годах в издававшихся под его редакцией «Русских исторических сборниках» – органе Общества истории и древностей Российских при Московском университете – были напечатаны отчеты Ходаковского о раскопках в Новгородском округе, развернутое изложение созданной им «Исторической системы» и начало ответа критикам. Подробную карту городищ Европейской России, извлеченную из того же архива, Погодин опубликовал еще позже – в 1871 году, в атласе к своей «Русской истории до монгольского ига».

Итак, архив Ходаковского был спасен и введен в научный оборот при помощи самого Пушкина. Поэт приехал в Москву из ссылки в Михайловское, когда многие его знакомые хорошо помнили о «Зорияне Яковлевиче», особенно о его расспросах. В поэме о Езерском Пушкин писал о себе:

…Новый Ходаковский,

Люблю от бабушки московской

Я толки слушать о родне,

Об отдаленной старине.[22]

Гоголь внимательно изучал украинские песни, собранные Ходаковским.[23] Салтыков-Щедрин в 1861 году хлопотал через Литературный фонд о пенсии для вдовы археолога.[24] Чернышевский, узнав о «теории славянского городства» из лекций знаменитого филолога И. И. Срезневского в Петербургском университете, послал запрос в Саратов о городищах Нижней Волги своему учителю Г. С. Саблукову.[25] Увлекся идеей о городищах как славянских святилищах и известный историк Иван Егорович Забелин (1820–1908). Вместе со своим другом, впоследствии крупным искусствоведом Д. А. Ровинским, в молодые годы он много ходил по Подмосковью и разыскал несколько городищ, не попавших в поле зрения предшественников. Одно расположено у села Подушкина на речке Кобыленке в районе Барвихи, другое – у села Соколова на Сходне.[26] В своей книге «История русской жизни», вышедшей вторым изданием в 1908 году, Забелин все еще излагал построения Ходаковского без сколько-нибудь существенных поправок. Наконец, данью уважения одному из основоположников славяно-русской археологии стал выпуск в 1967 году в Польше сборника его избранных трудов и писем, подготовленного при содействии русских и украинских ученых. Таким образом, судьба творческого наследия неудачника Ходаковского сложилась на редкость счастливо.

Интерес к научным изысканиям Ходаковского породил любопытство и к его биографии. Ведь чем он занимался до 1818 года, никто толком не знал. Когда он вел переговоры с Министерством просвещения об организации своей экспедиции, его попросили сообщить основные сведения о себе. Копия этой записки с пометкой «не для печати» попала в руки Н. А. Полевого, и в 1839 году он опубликовал ее.[27] В жизнеописании сказано, что Доленга-Ходаковский родился 23 декабря 1784 года в местечке Комов в Австрии, окончил училище ксендзов-пиаров, а затем, в 1806–1810 годах, совершенствовался в науках в Кременецком лицее.

Вскоре «Варшавская газета» поместила реплику, озаглавленную: «Кто именно был Зориян Доленга-Ходаковский?». Там утверждалось, что автобиография содержит заведомо ложные данные. В 1850-х годах польские ученые разобрались в этом вопросе.

Подлинное имя «изыскателя славянских древностей» – Адам Чарноцкий. Родился он действительно в 1784 году, но не 23 декабря, а 4 апреля, и не в Австрии, а в России – в Минском воеводстве. Сын мелкого шляхтича получил не столь блестящее образование, как сказано в жизнеописании, а окончил всего-навсего Слуцкую уездную школу. С 1807 года служил помощником управляющего у новогрудского воеводы в Гродненской губернии. По рассказам друзей его юности, Адам рано увлекся историей, рылся в архивах, описывал народные обряды, собирал песни. В марте 1809 года Чарноцкого арестовали.

Польское общество не смирилось с гибелью своего независимого государства после разделов 1773 и 1795 годов. Это учитывал Наполеон, создавший марионеточное герцогство Варшавское и обещавший помочь полякам, если они поддержат его в войнах со странами, участвовавшими в разделах. Часть молодежи поверила Наполеону. Это не могло не беспокоить русское правительство, понимавшее, что Тильзитский мир не гарантирует от новых притязаний Наполеона. К следствию по делу молодых поляков, собиравшихся выступить на стороне Наполеона, и был привлечен Чарноцкий. Девять месяцев он просидел в тюрьме в Петербурге, потом его лишили дворянства, поверстали в солдаты и выслали в Омский гарнизон. Некоторое время он тянул солдатскую лямку, а потом скрылся. В войне 1812 года был в польском легионе армии Наполеона. Вновь появился в родной для себя среде польской интеллигенции в Западной Украине уже под именем Ходаковского.[28]

Многого мы не знаем. То, что известно о деятельности Чарноцкого в 1818–1825 годах, не свидетельствует ни о его национализме, ни об интересе к политике вообще. Он жил в мире своих идей, гипотез, фантазий. Так или иначе, положение Чарноцкого-Ходаковского оказалось неизмеримо более трудным, чем у тех поляков, кто в 1812 году служил в армии Наполеона. Александр I даровал им прощение, и польский легионер Фаддей Булгарин спокойно издавал затем в Петербурге официозные газеты и журналы. На Ходаковского амнистия не распространялась, поскольку он был не просто французским солдатом, а дезертиром из русской армии. Поразительно, что в сложнейшей ситуации, без гроша в кармане он напряженно работал и писал вовсе не о своих бедах, а о древнейшем прошлом славян, при этом на материалах России, а не Польши.

Среди чиновников и обывателей понимания он не встретил. Зато русские ученые и писатели его поддерживали. Насмешки московских барышень вряд ли задевали Ходаковского. Но его ждало и более серьезное испытание: критический разбор его построений, данный квалифицированным историком.

В 1822 году на месте запустевшей после нашествия Батыя столицы древнерусского Рязанского княжества – городища Старая Рязань – был найден клад ювелирных изделий, зарытый незадолго до гибели города кем-то из его жителей. Находка вызвала большой интерес, и Н. П. Румянцев решил послать в Рязанскую губернию одного из членов своего кружка, чтобы уточнить все обстоятельства открытия. А раз клад был связан с городищем, предполагалось заодно проверить, верна ли интерпретация подобных памятников, выдвинутая Ходаковским.

В июле 1822 года в поездку отправился снабженный 150 рублями Константин Федорович Калайдович.[29] Он был младше Ходаковского (родился в 1792 году в Ельце), обладал более солидной, чем он, научной подготовкой (окончил с отличием Московский университет), но было и что-то похожее в судьбе этих двух людей. Выходцы из мелкого дворянства, оба они жили не за счет крепостных, а должны были служить или обращаться за помощью к меценатам.

Обоим суждено было перенести два тяжелых испытания. Преодолев первый кризис, именно вслед за ним оба работали особенно успешно, после же второго, – пожалуй, менее острого, – оправиться не смогли, отошли от науки и быстро погибли.

Окончив университет в 1810 году, Калайдович преподавал в Московском благородном пансионе и увлеченно занимался науками. В печати он выступал с 1807 года, едва достигнув пятнадцати лет. Начал он со стихов и прозы, но, пройдя школу М. Т. Каченовского, сосредоточился на изучении русской старины, стал членом Общества истории и древностей Российских, прочел там ряд удачных докладов. Наполеон шел на Москву. Калайдович добровольно вступил в ополчение и в чине подпоручика участвовал в сражениях при Тарутине и Малоярославце. В Москву он вернулся «с одной только рубашкою и военным мундиром». Родительский дом «у Рождества в Палашах» на Тверской сгорел. Пожар не пощадил и библиотеку и первое собрание древних рукописей молодого ученого. Но победа над захватчиками окрыляла, сил было в избытке, и Калайдович с радостью вернулся к прерванным занятиям, готовился к магистерским экзаменам. И вдруг пришла беда.

В конце 1814 года в городке Коврове Владимирской губернии Калайдович был арестован за неподобающее дворянину поведение.

Что имелось в виду, мы не знаем. Человек молодой мог просто загулять, покутить, но отношение к таким грехам было тогда снисходительным («Великая беда, что выпьет лишнее мужчина!»). Приходит в голову догадка – а не позволил ли он себе какие-либо вольнолюбивые высказывания, столь опасные в аракчеевские времена? Фантазировать не стоит. Наказание, во всяком случае, было страшным. Отец поместил Константина на четыре с половиной месяца в дом умалишенных, а потом целый год ему велели предаваться церковному покаянию за крепкими стенами Николо-Песношского монастыря около Дмитрова. Все это не прошло бесследно для физического и душевного состояния юноши. С тех пор он страдал «нервическим расслаблением» и «ипохондрическими припадками». То были симптомы психического заболевания.

И все-таки, покинув монастырь, Калайдович сумел придти в себя и за восемь лет сделать очень много для развития русской исторической науки. В 1817 году он поступил на должность контр-корректора Комиссии печатания государственных грамот и договоров – издания, задуманного и финансировавшегося Н. П. Румянцевым. Работа была не техническая, а творческая. Требовалось отобрать из архивов заслуживающие публикации документы, прочесть и прокомментировать их, найти разумные принципы воспроизведения древних текстов в печати, где-то сохраняя старую орфографию, а где-то заменяя ее новой. Калайдовичу удалось создать передовые для того времени правила публикации русских средневековых исторических источников. Румянцев оценил заслуги контр-корректора, назначил его «смотрителем», т. е. редактором всего издания, ввел в группировавшийся вокруг него кружок любителей старины. В 1817 и 1820 годах на средства государственного канцлера Калайдович предпринял объезд монастырей Центральной России, разыскивая там древние рукописи. Успех превзошел все ожидания: были выявлены сотни манускриптов – государственных и частных актов и произведений древнерусской литературы. За 1818–1822 годы Калайдович выпустил ряд значительных научных трудов: сборник записей русских народных песен, составленный в XVIII веке Киршей Даниловым, книги о писателе XII столетия Кирилле Туровском и о судебнике Ивана III и около шестидесяти статей.

Загрузка...