Та же скамейка, князь сидит удрученный. Из темноты входит Аглая и тормошит князя. Князь сонный пытается понять, кто его тормошит.
Мышкин. Опять эта женщина…
Аглая (смеётся над князем). Какая женщина?…
Мышкин. Другая… мне приснилась… (ловит на себе строгий взгляд Аглаи)
Аглая. Я все знаю! Вы жили тогда в одних комнатах, целый месяц, с этой мерзкой женщиной, с которой вы убежали…
Аглая, опомнившись, села. Князь был ужасно поражен внезапностью выходки и не знал, чему приписать ее.
Аглая. Я вас не люблю.
Князь не ответил; опять молчали с минуту.
Аглая. Я люблю Гаврилу Ардалионовича…
Мышкин. Это не правда.
Аглая. Стало быть, я лгу? Это правда; я дала ему слово, третьего дня, на этой самой скамейке.
Князь испугался и на мгновение задумался.
Мышкин. Это не правда, вы все это выдумали.
Аглая. Удивительно вежливо. Знайте, что он исправился; он любит меня более своей жизни. Он предо мной сжег свою руку, чтобы только доказать, что любит меня более своей жизни.
Мышкин. Сжег свою руку?
Аглая. Да, свою руку. Верьте не верьте – мне все равно.
Князь опять замолчал. В словах Аглаи не было шутки; она сердилась.
Мышкин. Что ж, он приносил сюда с собой свечку, если это здесь происходило? Иначе я не придумаю…
Аглая. Да… свечку. Что же тут невероятного?
Мышкин. Целую или в подсвечнике?
Аглая. Ну да… нет… половину свечки… огарок… целую свечку, – все равно, отстаньте!.. И спички, если хотите, принес. Зажег свечку и целые полчаса держал палец на свечке; разве это не может быть?
Мышкин. Я видел его вчера; у него здоровые пальцы.
Аглая вдруг прыснула со смеха, совсем как ребенок.
Аглая. Знаете, для чего я сейчас солгала? Потому что когда лжешь, то если ловко вставишь что-нибудь не совсем обыкновенное, что-нибудь эксцентрическое, ну, знаете, что-нибудь, что уж слишком редко, или даже совсем не бывает, то ложь становится гораздо вероятнее. Это я заметила. У меня дурно вышло, потому что я не сумела…
Вдруг она опять нахмурилась, как бы опомнившись.
Аглая. Если я тогда… если я тогда и прочла вам про «бедного рыцаря», то этим хоть и хотела… похвалить вас заодно, но тут же хотела и заклеймить вас за поведение ваше и показать, что я все знаю…
Мышкин. Вы очень несправедливы ко мне… к той несчастной, о которой вы сейчас так ужасно выразились, Аглая.
Аглая. Потому что я все знаю, все, потому так и выразились! Я знаю, как вы полгода назад, при всех предложили ей вашу руку. Не перебивайте, вы видите, я говорю без комментариев. После этого она бежала с Рогожиным; потом вы жили с ней в деревне какой-то или в городе, и она от вас ушла к кому-то. (Аглая ужасно покраснела.) потом она опять воротилась к Рогожину, который любил ее как… как сумасшедший. Потом вы, тоже очень умный человек, прискакали теперь за ней сюда, тотчас же как узнали, что она в Петербург воротилась. Вчера вечером вы бросились ее защищать, а сейчас во сне ее видели… Видите, что я все знаю; ведь вы для нее, для нее сюда приехали?
Мышкин. Да, для нее, для нее, чтобы только узнать… Я не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал.
Он вздрогнул и поглядел на Аглаю; та с ненавистью слушала его.
Аглая. Если приехали, не зная зачем, стало быть, уже очень любите.
Мышкин. Нет, нет, не люблю. О, если бы вы знали, с каким ужасом вспоминаю я то время, которое провел с нею!
Даже содрогание прошло по его телу при этих словах.
Аглая. Говорите все.
Мышкин. Тут ничего нет такого, чего бы вы не могли выслушать. Почему именно вам хотел я все это рассказать, и вам одной, – не знаю; может быть, потому что вас в самом деле очень любил. Эта несчастная женщина глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете. О, не позорьте ее, не бросайте камня. Она слишком замучила себя самое сознанием своего незаслуженного позора! И чем она виновата, о Боже мой! О, она поминутно в исступлении кричит, что не признает за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но что бы она вам ни говорила, знайте, что она сама, первая, не верит себе и что она всею совестью своею верит, напротив, что она… сама виновна. Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она доходила до таких страданий, что мое сердце никогда не заживет, пока я буду помнить об этом ужасном времени. У меня точно сердце прокололи раз навсегда. Она бежала от меня, знаете для чего? Именно чтобы доказать только мне, что она – низкая. Но всего ужаснее то, что она и сама, может быть не знала того, что только мне хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: «Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!» О, может быть, вы этого не поймете, Аглая! Знаете ли, что в этом беспрерывном сознании позора для нее, может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщение кому-то. Иногда я доводит ее до того, что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю, когда у меня и в мыслях этого не было, и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения себя». Вы видели ее вчера; неужели вы думаете, что она счастлива с этою компанией, что это ее общество? Вы не знаете, как она развита и что может понять! Она даже удивляла меня иногда!
Аглая. Вы и там читали ей такие же… проповеди?
Мышкин (задумчиво). О нет, я почти все молчал. Я часто хотел говорить, но я, право, не знал, что сказать. Знаете, в иных случаях лучше совсем не говорить. О, я любил ее; о, очень любил… но потом… потом… потом она все угадала…
Аглая Что угадала?
Мышкин. Что мне только жаль ее, а что я… уже не люблю ее.
Аглая. Почему вы знаете, может, она в самом деле влюбилась в того… помещика, с которым ушла?
Мышкин. Нет, я все знаю; она лишь насмеялась над ним.
Аглая. А над вами никогда не смеялась?
Мышкин. Н-нет. Она смеялась со злобы; о, тогда она меня ужасно укоряла, в гневе, – и сама страдала! Но… потом… о, не напоминайте, не напоминайте мне этого!
Он закрыл себе лицо руками.
Мышкин (кричит). О, оставьте ее, умоляю вас! Что вам делать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не писала больше.
Аглая. Если так, то вы человек без сердца! Неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы все в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что это такое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете, она в самом деле замуж за Рогожина выйдет, как пишет здесь в письмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!
Князь вздрогнул; сердце его замерло. Но он в удивлении смотрел на Аглаю: странно ему было признать, что этот ребенок давно уже женщина.
Мышкин. Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и сделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я уже не могу любить ее, и она это знает!
Аглая. Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведь такой великий благодетель. … Вы должны, вы обязаны воскресить ее, вы должны уехать с ней опять, чтоб умирять и успокаивать ее сердце. …
Свет над сценой гаснет.