За последующие десять дней майор Гемприх-Петергоф посетил восемь лагерей для военнопленных, в четырех из них отобрал для своего отряда двадцать человек. Оставалось отыскать последнего.
В лагере Заксенхаузен, созданном для русских активистов, ему удалось отобрать четырех человек, имевших личные счеты с Советами. Среди них было двое рядовых, сержант и кадровый офицер, отличавшийся патологической ненавистью к Сталину. Оставалось лишь удивляться, как ему удавалось скрывать свое настроение от сослуживцев. Но офицер он был грамотный, думающий, не случись плена, у него были бы хорошие шансы дорасти до майора.
Еще пятерых майор отобрал в городе Аушвитц, в особом предварительном лагере, организованном для уроженцев Кавказа, – двух грузин, одного ингуша и двух чеченцев. Еще трое были завербованы в предварительном лагере в глуховатом местечке Лешково, официально именовавшемся «СС зондерлагерь «Лешаново». На его основе форсировался «Туркестанский легион». Отряд получался интернациональный, но их всех объединяла нелюбовь к большевистскому режиму. Еще восемь человек были завербованы в штрафном лагере, расположенном в небольшом провинциальном городке Крейцбург. В нем содержались агенты и сотрудники «Цеппелина», допустившие непозволительные проступки, или те, кто не сумел пройти проверку после выполнения задания в советском тылу. Одетые в широкую робу, они носили на одежде нашивку желтого цвета с литерами «SU».
С каждым из них майор Гемприх-Петергоф побеседовал индивидуально: его интересовала их прежняя жизнь, чем они занимались до войны, привязанности, привычки – в общем, все, что могло бы пригодиться в работе. У каждого собственная судьба, затолкавшая по воле случая в штрафной лагерь, от которого всего-то один шажок до концентрационного. Опрошенные прекрасно понимали всю серьезность ситуации, а потому не стыдились проявлять чрезмерное усердие и вытягивались перед майором так рьяно, словно хотели достать макушкой потолок. Появление Гемприх-Петергофа воспринималось ими как счастливый шанс вернуться к прежней сытой жизни. И майор, являясь человеком дотошным, подробно и обстоятельно вникал в их житейские и служебные перипетии.
Трое из допрошенных, пренебрегая дисциплиной в разведшколе, были замечены выпившими и теперь клятвенно уверяли Гемприх-Петергофа, что не взглянут даже на квас. Двое, находясь на службе в полиции, угодили в лагерь за убийство – первое свершилось из-за ревности, второе – из-за неприязненных отношений. Оставшаяся троица, находясь на службе в «Абвергруппе», была отправлена в лагерь за воровство.
Следующим пунктом назначения стал концентрационный лагерь близ города Веймар. Начальник этого лагеря – старинный приятель майора капитан Якоб Грюнвальд, с которым тот весело проводил время в Берлине, учась на высших курсах академии Генштаба. Этот лагерь создавался как начальный этап подготовки агентуры, включавший в себя двухмесячный медицинский и политический карантин, а также дальнейшую разведывательную и диверсионную проверку. В его руководстве находились сотрудники «Абвера», а выполнение практической работы было возложено на бывших царских и советских офицеров, и он по праву считался одним из лучших в Германии.
Гемприх-Петергоф приехал в лагерь в тот день, когда накануне случилось чрезвычайное событие: утром во время тактического учения по стрельбе из особого сборного лагеря сбежало восемнадцать человек, застрелив инструктора и командира взвода. С привлечением армейских частей и батальона СС беглецов всю ночь отлавливали по близлежащим окрестностям. Десять человек после короткого следствия отправили в лагерь смерти, а остальных, выявленных как зачинщики, должны были расстрелять перед строем.
Место казни определили на краю поля, вырыв в глинистой земле несколько неглубоких ям. Место безлюдное – куда ни глянь, всюду заросшие смешанным лесом холмы. До ближайшей деревушки километра два, так что слаженные залпы никого не побеспокоят или будут восприняты за далекие раскаты грома, что в наступившую непогоду вполне оправданно.
Капитан Грюнвальд, напоминая себя прежнего, травил анекдоты про евреев, и в какой-то момент майор даже поверил, что они идут не к месту предстоящего расстрела, а на веселую гулянку.
Солдаты айзацгруппы привели приговоренных. Взводом командовал субтильный белобрысый немец, едва вылупившийся из возраста гитлерюгенд. Якоб Грюнвальд обмолвился о том, что парень весьма романтичный: сочиняет стихи, поет, любит фотографировать. Особенно предпочитает расстрелы евреев, собрал уже целый альбом. В нем же хранил снимок невесты, обожаемой Гретхен.
Сломленные, с разбитыми лицами, арестованные безропотно выполняли команды командира взвода. Личный состав айзацгруппы состоял преимущественно из полиции порядка и нескольких работников уголовной полиции. По их спокойным слаженным действиям было понятно, что расстрел для них давно уже стал рутиной. Немного в стороне, вооружившись лопатами, стояли сотрудники вспомогательной полиции.
Грюнвальд зачитал приказ о расстреле, после чего приговоренных поставили на край неглубокой ямы. Руки у арестантов были связаны за спиной тонкой веревкой, глубоко врезавшейся в кожу, но неудобств никто не ощущал. Судя по отрешенным лицам, становилось ясно, что они успели смириться с предстоящей смертью.
Хлипенький лейтенант с острым кадыком на тощей шее прокричал команду, поднимая вверх руку:
– Гото-овьс-сь!
Расстрельная команда из шести полицаев привычно вскинула карабины, и стволы, пропахшие порохом, хищно отыскали очередную жертву.
– Пли! – задиристо выкрикнул лейтенант.
Расстрелянные упали на дно ямы. Айзацгруппа отошла в сторону под ветвистый клен, и, пользуясь перерывом, все присели на ящики из-под снарядов и молча закурили.
Полицаи из вспомогательного отряда некоторое время рассматривали на дне ямы расстрелянных, а потом привычно и без особого усердия, как это делают только могильщики, принялись засыпать трупы рыжей глинистой землей. Затем, немного потоптавшись на появившемся холмике, отошли в сторонку.
Четверо полицаев из айзацгруппы подвели к краю ямы следующую партию приговоренных. Среди них выделялся красноармеец, стоявший слева, – русоволосый, с большими глазами, он невольно притягивал взгляды. Пройдет какой-то миг, и широко распахнутые глаза будут присыпаны землей.
– У меня есть просьба, господин капитан, – вдруг произнес арестант.
– Гото-овьс-сь! – скомандовал субтильный лейтенант.
– Ты не хочешь выслушать, что он скажет? – посмотрел на приятеля Гемприх-Петергоф.
– Что у тебя? – раздраженно спросил Грюнвальд.
– Развяжите мне руки, господин капитан. Не хочется престать перед господом со связанными руками.
– Отставить… Развяжите ему руки, – распорядился капитан.
Юркий полицай подскочил к арестанту и, чиркнув ножом по веревке, отскочил в сторону. Белобрысый растер затекшие запястья и, расстегнув накладной карман, вытащил из него какую-то бумагу и крепко зажал в ладони.
Грюнвальд протянул майору флягу с ромом. Тот благодарно принял ее, отпил большой глоток и, возвращая флягу, произнес:
– Неплохой ром. А кто этот солдат с левого края?
– Это сержант Аверьянов, он главный инициатор побега. Хотели расстрелять на месте, но все-таки решили сделать это перед строем. В назидание остальным.
– Как же вы его так просмотрели? – удивленно спросил Вильфред.
Солдаты айзацкоманды, повинуясь приказу офицера, послушно побросали недокуренные сигареты в притоптанную траву и вытянулись в короткую цепь напротив приговоренных.
– Не ты первый задаешь этот вопрос, – ответил майору Грюнвальд. – Хорошо притворялся… Он прошел двойную фильтрацию, изъявил желание сотрудничать и бежал сразу после окончания карантина. Кстати, мы поймали его последним. Надо признать, он проявил немалую изворотливость.
Неожиданно к белокурому красноармейцу подошел крепкий коренастый полицейский из вспомогательной группы и что-то энергично проговорил. Выслушав короткий ответ, он слегка хлопнул его по плечу и отошел в сторону. Увиденное показалось майору странным – люди, стоявшие на краю пропасти, для всех присутствующих были уже мертвецами. Что же их связывало?
– Огонь! – громко крикнул офицер, и шесть выстрелов слились в один. Приговоренные, сбитые ураганом пуль, попадали на дно ямы.
Вспомогательная группа, не дожидаясь следующей команды, действуя явно по привычке, похватав лопаты, зашагала к яме. Комья земли шумной россыпью разбивались об тела убитых. Зондеркоманда работала дружно, слаженно, не скупилась на землю, засыпая руки, ноги, лица…
Поднявшись, Гемприх-Петергоф подошел к яме. В неестественных позах, уже наполовину засыпанные комьями слежавшейся глины и земли, лежали расстрелянные. Белокурый боец лежал лицом вниз. На гимнастерке с правой стороны расплывалось красное пятно. А ведь какую-то минуту назад он двигался, говорил, даже чего-то просил. Одним словом – жил!
Неожиданно со дна ямы прозвучал протяжный стон. Полицаи вспомогательной группы на минуту прекратили работу и в ожидании посмотрели на майора. Глинистое дно ямы колыхнулось, и на поверхность, приподняв русую голову, перепачканную в глиноземе, и подгребая под себя руками землю, стал выбираться Аверьянов.
– Живой, мать вашу!.. Такую волю к жизни не у каждого увидишь… Теперь понимаю, почему он попросил развязать руки. Что же его так здесь держит?
– Пристрелить, господин майор? – скинул с плеч карабин подошедший полицай.
– Отставить!
– Ма… ся… – прошептал раненый.
– Что он говорит?
– Матерится, кажись.
– У этого парня сильный ангел-хранитель. Я забираю его у вас, именно такой мне и нужен. Будет двадцать первым! Вытащить его из ямы!
Полицейские не спешили выполнять распоряжение майора. Для них он был человеком со стороны.
– Бегом выполнять приказ! – повысил голос Гемприх-Петергоф. – Если не хотите оказаться на их месте!
Отставив в сторону лопаты, полицейские попрыгали в яму. Аккуратно подхватили раненого под руки, бережно попридержали ноги, выволокли его из ямы и, положив на землю, перевернули на спину. Майор присел рядом, расстегнул ему ворот и спросил:
– Что это у него в руке?
– Какая-то бумага, – ответил полицай и попытался забрать ее, но раненый держал листок на удивление крепко. – Вот вцепился… – буркнул он и, все же вытащив, протянул листок Гемприх-Петергофу: – Возьмите, господин майор.
Расправив его, Гемприх-Петергоф увидел, что это рисунок, бережно сложил его вчетверо и сунул в карман.
– Ты меня удивляешь, Вильфред, прежде я не замечал в тебе сентиментальности. Обычно мы пристреливаем раненых. Один выстрел в затылок, и все кончено! Что на тебя нашло? – спросил подошедший Грюнвальд.
– Считай меня сентиментальным, но этот случай – беспроигрышный вариант. Он будет мне благодарен всю жизнь за то, что я вытащил его из могилы, а значит, станет верным солдатом Третьего рейха. Будет служить в моей группе… если выживет, – ответил майор.
– Врачам придется очень серьезно потрудиться. Обычно после таких ран не выживают.
Веки красноармейца дрогнули, и он негромко произнес, устремив взгляд в посеревшее небо:
– Ма… ру… ся… – И тут же неровно задышав, смежил веки.
– Что он сказал? – спросил Грюнвальд.
– Кажись, бабу какую-то вспоминает, – безразлично произнес стоявший рядом полицейский. – Не то Маню, не то Марусю. Не разобрать!
– Ах, вот кто его на тот свет не пускает… Стоять на краю могилы и думать о женщине! А ведь он был уже почти покойник… Вот что значит настоящая любовь!
– Видно, этот русский и в самом деле очень любит эту женщину. Где-то ему можно даже позавидовать… Надеюсь, Вильфред, что ты не ошибся в своем выборе, – произнес капитан Грюнвальд.
– Дождь, кажется, будет, – посмотрел на потемневшие облака майор. – В это время погода всегда дрянь! Чего стоим?.. Положили его на телегу, да поаккуратнее, и так едва душа в теле держится! Везем в лазарет!
Русоволосого уложили на пук сена. Щербатый возница невольно хмыкнул, озадаченный таким неожиданным решением, и прикрыл раненого рогожей.
– Но, пошла родимая! – поторопил он кнутом застоявшуюся лошадь.
Полицаи, выстроившись по двое, уже двинулись к расположению лагеря, только вспомогательная команда продолжала орудовать лопатами, разравнивая землю. О расстрелянных более ничто не напоминало, разве что стреляные гильзы, валявшиеся подле захоронения, да еще пара новых сапог, аккуратно поставленных под дерево, – мертвым они не нужны, а вот кому-нибудь из полиции еще послужат.
У последней ямы возился коренастый чернявый мужик лет тридцати пяти. Землю разравнивал старательно, с усердием разбивал большие комья земли. Было видно, что в земляных работах он изрядно поднаторел и к своей службе относился с подобающим рвением. Он был из тех людей, что привыкли выполнять порученное дело добросовестно, для которых не существовало мелочей. Оставался самый краешек ямы, и чернявый, едва ли не высунув язык, разравнивал бугры.
– Фамилия?
– Рядовой Тарасюк.
– Это ты подходил к белобрысому?
– Так точно!
– Что ты ему сказал? – спросил майор, с интересом посмотрев на полицейского.
– Пожелал ему дороги в ад!.. – распрямившись, ответил чернявый.
– Хм… Ты всем так желаешь?
– Нет, только ему. А еще сказал, что закопаю его так, что он больше не выберется.
– Хм… Вот оно что… Что же он тебе ответил?
– Сказал, что ради любимой женщины выберется из любой могилы.
– Значит, этот Аверьянов не соврал. Ты его знаешь?
– Да, мы жили в одном городе.
– Чем же он тебе так насолил, что ты его решил поглубже закопать?
Чернявый нахмурился, на лбу образовалась длинная кривая складка. Тут было что-то личное, что он хотел бы сохранить в тайне.
– До меня моя жена встречалась с ним. Забыть этого я не мог… Когда мы были с ней близки… нередко называла меня его именем, – наконец выдавил он из себя.
– Вот оно что, – усмехнулся майор. – А ты злопамятный. Это неплохо! А еще ты хорошо копаешь. Считай, что с сегодняшнего дня у тебя будет новое место работы.
– Какое? – удивился чернявый.
– Пройдешь обучение в диверсионно-разведывательной школе. Согласен?
– Так точно! Во всяком случае, это веселее, чем работать могильщиком.
– Твой приятель… которого ты не сумел зарыть, тоже будет в моей группе. Так что вам придется подружиться. Если увижу что-нибудь неладное… Пристрелю обоих! Все понятно?
– Так точно!
– А теперь становись в строй, тебя уже заждались.
Вернувшись в расположение «Абверкоманды-104», майор Гемприх-Петергоф вызвал к себе куратора группы. Через несколько минут в его кабинет вошел сорокапятилетний обер-лейтенант Филипп Голощекин.
– Меня интересует последний набор агентуры, все ли в порядке?
– Есть одно правонарушение, рядовой Ломидзе был вчера замечен выпившим.
– Ломидзе отправить в штрафной лагерь! Все, вы свободны!
Обер-лейтенант вышел, а майор, глядя ему вслед, подумал: «Теперь в моем отряде снова двадцать один человек».