Исцеленные. Вселяющие надежду истории необъяснимого выздоровления - читать онлайн

Глава 1 Вперед, в невозможное

Самой первой операцией, которую я провел самостоятельно, была ампутация ноги. Было два часа ночи, и я уже несколько часов находился в больнице. Меня вызвали в операционную и коротко проинформировали о пациенте – пожилом диабетике, который поступил с сильной болью в левой ноге. Когда медсестры осмотрели его, они обнаружили множественные гангренозные поражения тканей на голени и ступне. Такой запущенный, плохо контролируемый диабет, как у этого мужчины, может вызвать серьезные проблемы с притоком крови к конечностям. По прибытии мужчины в отделение неотложной помощи у него обнаружили обширные повреждения тканей и опасную инфекцию, из-за которой спасти ногу было уже невозможно.

Как и положено, в течение пяти минут я тщательно отмывал руки от кончиков пальцев до локтя. Подняв руки, я ждал, когда они высохнут, а затем направился в вестибюль, ведущий в операционную. Медсестра завернула меня в халат, надела мне на лицо маску и потянулась, чтобы надеть шапочку, но не смогла, так как я сильно превосходил ее в росте. Тогда она встала на цыпочки, а я немного присел, чтобы ей было удобнее, и мы оба рассмеялись. Я вдруг понял, как сильно нервничал. Я был всего лишь интерном, едва окончившим медицинскую школу, и вдруг – необходимость быть главным в операционной.

Не помню, сколько времени прошло, пока я делал надрез за надрезом, прижигая кровоточащие сосуды, чтобы сохранить оперируемое место чистым, но я никогда не забуду запах опаленной плоти и звук хирургической пилы, проходящей по большеберцовой кости. Этот звук напомнил мне цепные пилы, которые мы с отцом использовали на ферме, но те пилы издавали громкие, грубые звуки, в то время как хирургическая звучала тонко, даже нежно, хоть и гораздо более зловеще. Этот момент казался нереалистичным, и я никак не мог поверить, что стою в хирургическом халате и маске посреди операционной. Невероятно, что я вообще там оказался.

В подростковом возрасте я был очень тихим. Возможно, моя скромность отчасти объяснялась тем, что я рос в фундаменталистской семье и потому не чувствовал, что могу где-то еще прийтись ко двору. В старших классах меня окрестили «мистером Стесняшкой». К тому же я чувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что носил сшитую мамой одежду. Выходя из школьного автобуса и направляясь домой, я как будто переносился в прошлое. Телевидение и радио у нас были под запретом, и мир казался мне очень маленьким. Все взрослые, которых я тогда знал, работали на ферме, за редким исключением занимая должности «синих воротничков». Моя мать подрабатывала медсестрой в лютеранской больнице в Форт-Уэйнсе, а когда мне исполнилось 17, предложила мне устроиться туда санитаром. Я был высок и силен, ведь привык таскать тяжелые тюки сена, полные ведра воды или мешки с зерном, поэтому мне не составляло труда поднять взрослого мужчину, чтобы переложить его на каталку или пересадить в инвалидное кресло.

На этой работе я смог увидеть весь цикл человеческой жизни. Помимо выкатывания в креслах матерей с новорожденными в руках, выноса уток из-под больных и сбора постельного белья, я даже мыл полы, оттирая кровь с поверхностей после сложных процедур. Я видел, как больной раком ребенок теряет волосы, а через несколько месяцев выходит из больницы с легким пушком на голове, сжимая в маленьком кулачке связку воздушных шаров. Я помогал переворачивать пациентов во время перевязок. Я отвозил людей в морг, натягивая простыни на их лица.

Медсестер я знал ближе, чем врачей. Именно они всегда были рядом с больными, денно и нощно дежуря у их постелей. Они учили меня: объясняли, как брать кровь и прикреплять провода, чтобы провести ЭКГ.

– У тебя хорошо получается, – наперебой твердили мне медсестры, – тебе нужно стать врачом.

Идея, конечно, была потрясающей, и она упала в плодородную почву моего сознания, как семечко, которое позже взошло и стало прорастать. Но мне никогда не приходило в голову, что это может на самом деле случиться.

И вот теперь я здесь, оперирую так же, как и те хирурги, пациентов которых развозил по палатам. Я видел, как после окончания операции врачи снимали шапочки и маски и бросали их на пол.

Во время ампутации необходимо сохранить как можно больше мышц ниже края кости, чтобы сформировалась культя, которая в идеале сможет безболезненно войти в протез ноги. Накладывая швы длинной изогнутой иглой, я старался правильно сформировать конечность, которая сможет хорошо работать, хоть я и сомневался, что этот человек когда-нибудь встанет с инвалидного кресла и будет использовать протез. Операция прошла хорошо, но я очень переживал за этого мужчину. Да, он был пожилым и больным, и инсулина, который он принимал большую часть своей жизни, стало недостаточно для хорошего самочувствия, а тело начало отказывать, конечность за конечностью. Мне не давало покоя ощущение, что было что-то еще, что мы могли бы для него сделать на более ранних этапах болезни, до того, как он оказался на операционном столе. Возможно, был и другой путь.

Я занялся медициной, потому что думал, что смогу помогать людям. Я представлял, как помогаю пациентам зажить другой, лучшей, более здоровой жизнью. Но многое из того, что мы могли сделать как врачи, было бесполезно. Слишком поздно. Я наблюдал, как мои коллеги работают целые сутки напролет, перебегая от одного пациента к другому. Наши старания улучшить жизнь пациентов редко венчались успехом не потому, что мы мало работали или не слишком старались. Дело было в том, что мы рассматривали лишь небольшой кусочек истории болезни, при этом упуская из виду общую картину. Мы лечили симптомы, а не первопричину недуга. Каждый день я видел, как люди страдают и нуждаются в помощи.

Шли годы, а я все еще мысленно возвращался к тому первому пациенту, которого на операционный стол привел диабет – недуг, уничтоживший его здоровье. И я продолжал размышлять над тем, как случаи спонтанной ремиссии могли дать таким, как он, подсказки, которые помогли бы победить болезнь на ранних этапах. Именно поэтому в 2003 году я все-таки купил билет и отправился в Бразилию.

Когда я сошел с трапа самолета и оказался в столице Бразилии, я вдохнул теплый и спокойный воздух: конец марта в южном полушарии – это конец лета. Солнце, казалось, прогревало до самых костей, и холод оставленной позади бостонской зимы начал отступать. В конце концов, отправиться в путешествие было неплохой идеей. Но меня все еще терзали сомнения.

Когда я принял решение проверить сообщения о «чудесных» выздоровлениях в целительных центрах Бразилии, я понятия не имел, во что ввязываюсь. Я думал, что пробуду там недельку, изучу все бумаги и найду ответы на вопросы, что не давали мне покоя, даже если они не будут иметь под собой никакого научного обоснования. Теперь мне стыдно в этом признаться, но я был почти уверен, что не сумею найти чего-либо вразумительного. Я был убежден, что стоит мне лишь заглянуть за ширму «чудесных исцелений», как тут же вскроются подлог, обман и шарлатанство. Быстрая поездка, чистая совесть – и я вернусь домой к своей обычной жизни и работе, не мучаясь вопросом о реальности спонтанных выздоровлений.

В течение года до меня то и дело доходили слухи о том, как в Бразилии люди продолжают исцеляться от неизлечимых болезней. Начавшись с истории Никки, количество подобных упоминаний стало расти как снежный ком. Со всей страны поступали звонки от людей, которые отчаянно хотели поделиться со мной историей своего выздоровления. Оказалось, что, когда я отказался вникать в историю Никки, она попросила всех своих друзей в Бразилии связаться со мной, чтобы слухи поскорее распространились, подтолкнув меня к исследованию этого чудесного феномена. Некоторые истории и впрямь были неправдоподобными, но люди, поведавшие их, были невероятны открыты. Кто-то из них отправлял мне письма на электронную почту, прикладывая рентгеновские снимки, результаты томографий и медицинские карты с невнятными пометками врачей.

Некоторые люди так свято верили в грядущее исцеление, что едва замечали прогрессирующую болезнь. От таких историй мое сердце сжималось. Я понимал их надежды на лучшее – они так сильно желали выздороветь, что убедили себя в том, что чудо уже случилось. Когда люди звонили и писали мне, я внимал их историям, но ничего не предпринимал. Мои административные, медицинские и педагогические обязанности тяжким грузом лежали на сердце, не давая отвлечься ни на минуту. У меня не было времени пускаться в этакую погоню за подлинностью фактов, разыскивая свидетельства трудно поддающегося объяснения феномена, который почти наверняка исчезнет, как мираж, едва появившись на горизонте.

– У тебя есть образование и правильный угол зрения, – настаивала Никки, ссылаясь на сочетание моей медицинской подготовки и ученой степени в области теологии.

Она будто чувствовала, что именно у меня есть уникальный шанс исследовать феномен спонтанного исцеления с открытым разумом. Рассказываемые мне истории становились все более убедительными – опухоли таяли, как кубики льда на солнце, парализованные вдруг начинали ходить, а неизлечимо больные люди радовались жизни спустя годы после постановки диагноза, хотя никто из врачей не давал им ни единого шанса на поправку. Однако у меня по-прежнему не было ни одного доказательства, и я переживал, что, сорвавшись исследовать это явление, поставлю на кон всю свою карьеру и репутацию. Вероятность, что я не найду никаких фактических доказательств, подтверждающих хотя бы одну из этих историй, была велика.

Но имел ли я право продолжать поворачиваться спиной к тому, что могло оказаться новой областью для полноценных исследований? А случаями некоторых из обратившихся ко мне людей было и вовсе сложно пренебречь – они имели доказательства не только верно поставленного диагноза, но и наступления ремиссии. Просматривая медицинские карты, я изо всех сил пытался найти этому здравое объяснение. А вдруг и правда в мире происходит что-то, что современная медицина не в силах заметить?

Как только я понял, насколько неполными были данные о частоте случаев спонтанного исцеления, я ускорил свои исследования. Ночь за ночью, едва закончив вечерний обход, я садился за компьютер и начинал выискивать подходящие прецеденты, по крупицам собирая данные из медицинских баз, а затем шел по следу этих статей, выясняя, кем и когда они были опубликованы. Количество информации повергло меня в шок.

Случаи спонтанной ремиссии неизлечимых болезней были повсюду, однако их было сложно идентифицировать как таковые. В ходе описания истории заболевания, ее развития и вариантов лечения данные ситуации, как правило, не упоминались, поскольку считались исключениями, а когда все данные собирались воедино и обобщались, подобные случаи, больше похожие на погрешность или случайность, и вовсе исчезали в массе усредненных значений – медицина их очень любит. Однако, сделав акцент на поиске случаев спонтанной ремиссии, я стал находить их повсюду, как будто все это время они были у нас под носом, но никто не обращал на них внимания.

Давным-давно, когда я решил навсегда покончить с уединенной сельской жизнью и получить высшее образование, я поклялся, что буду всегда следовать за истиной.

Почему же происходят случаи спонтанной ремиссии? Даже если расследование привело бы к опровержению всех услышанных мною историй, я был обязан озвучить этот вопрос. Из головы никак не выходили слова моего наставника в Принстоне: «Качество вопроса определяет качество ответа». Как мы можем прийти к каким бы то ни было ответам, если даже не задали нужных вопросов?

Поездка на такси до аэропорта, откуда я собирался отправиться в свое первое путешествие в один из «духовных» центров исцеления, заняла около полутора часов. Когда мы выехали за пределы города Бразилиа, взору открылись бескрайние зеленые холмы. Я старался отвлечься на красоту вокруг, но голова все равно была занята сомнениями. Что, если все это – ошибка? Я должен был избавиться от предубеждений и следовать за истиной, не думая о том, куда она меня приведет.

Центры были спрятаны в маленьких городках в сельской местности Бразилии. Эти места мне, какой глубокой духовностью обладает бразильский народ. Его культура значительно отличалась от той, в какой я вырос. Система верований местных обитателей допускала, что целитель действительно может общаться с духами или энергиями другой природы из невидимого нам мира, который в конечном итоге оказывался гораздо более реальным и важным, ведь мир физический, по их мнению – лишь слабая тень того глубокого, истинного мира. В их вероучениях такие невыразимые понятия, как любовь и душа, считаются чрезвычайно могущественными силами в контексте исцеления. По их мнению, болезнь начинается в душе, и когда внутренний мир обретает баланс, физическое тело подстраивается под изменившуюся реальность.

Люди приезжали к целителям, даже если для этого приходилось продавать все свое имущество. Центр, в который направлялся я, назывался «Дом Инасио де Лойолы» и располагался в Абадиании. Это место отличалось от себе подобных тем, что привлекало людей не только со всей страны – со всего света. Истории именно его «пациентов» повествовали о чудесных исцелениях, и как минимум несколько из них встретились мне во время поиска данных о спонтанных ремиссиях. К тому же это было то самое место, которое Никки убедила меня исследовать.

Едва прибыв, я внимательно осмотрел центральную виллу, окруженную зелеными холмами. Всюду были места для медитации, а открытые сады полнились извилистыми дорожками и скамейками, стоящими в тени раскидистых розовых деревьев. Разумеется, один лишь приезд в столь отдаленный уголок, где все так сильно отличается от привычной будничной жизни, мог провести полную перезагрузку разума и тела, а значит, и поспособствовать нахождению сил для борьбы с определенными болезнями или состояниями (как психическими, так и физическими). Даже я сразу почувствовал, как успокаиваюсь, а тревоги, которые я вез с собой из Бостона, испаряются под теплыми лучами солнца и уносятся прочь с легким бризом Абадиании. Разумеется, отпуск в мои планы не входил – так я не смог бы разобраться, что же помогает местным целителям прогонять смертельные болезни.

Когда я впервые встретился с Хуаном Тейшейру де Фариа, также известным как Иоанн Божий – целителем, которому так много посетителей приписывали свои выздоровления, – он сидел в большом кресле на краю целого моря медитирующих. У него были темные редеющие волосы, очки и полностью белое одеяние. Люди перед ним выстроились в длинную очередь: в коротком разговоре они сообщали ему свой диагноз, а он озвучивал им рецепт исцеления и велел возвращаться к медитации, после чего все начиналось сначала. Я пожал ему руку, понимая, что, хоть некоторые люди и считают его творцом чудес, другие называют его мошенником (впрочем, позже я услышал и более грубые обвинения).

У меня тоже была причина скептически относиться к Фариа. До меня дошли слухи, что он проводил так называемую «духовную хирургию», и что, хотя сами сеансы были совершенно бесплатными, как и ежедневный обед, который подавали на вилле, главным источником дохода этого центра были продажи запатентованной смеси трав. Каждый раз, когда люди приписывают «чудесные» исцеления действиям конкретного человека или определенному месту, у меня в голове поднимается красный флаг. Сотни лет назад люди заявляли о целительных свойствах святой воды из Лурдского грота, находящегося во Франции, но прибывшая на место комиссия так и не смогла связать с ней описанные улучшения. Впрочем, будь я членом той комиссии, я бы уделил больше внимания не источнику воды, а людям, которые излечились от недугов. Поэтому по прибытии в Абадианию меня в первую очередь заинтересовало сообщество людей, ведь именно они представляли собой ту уникальную выборку, в которой концентрация случаев спонтанной ремиссии превышала все ожидания.

Я решил, что буду исследовать лишь те случаи выздоровления, которые имеют неопровержимые медицинские доказательства, свидетельствующие что произошло нечто необъяснимое.

Первым человеком, с которым мне довелось побеседовать, был Хуан – энергичный пожилой мужчина лет 80, который каждый год приезжал в центр со своей семьей. Он был фермером, выращивающим сою, из другой части сельской Бразилии, и его мозолистые, потемневшие от солнца руки свидетельствовали о многолетней работе на открытом воздухе. Десятилетиями ранее с помощью биопсии у него была диагностирована мультиформная глиобластома – смертельно опасный и быстро распространяющийся тип рака головного мозга. Это не тот тип рака, при котором люди выживают, так как, согласно статистике, в течение пяти лет после постановки диагноза в живых остаются лишь от 2 % до 5 % пациентов. От мультиформной глиобластомы нет лекарства, лечение является паллиативным, нацеленным на обеспечение комфорта пациента и, по возможности, продление его жизни. Тем не менее Хуан сидел передо мной, пышущий невероятным для своего возраста здоровьем и излучающий тихое, медитативное спокойствие. Я спросил его, чем он объясняет свое чудесное выздоровление.

В ответ Хуан лишь развел руками. Кто знает? Он рассказал, что после постановки диагноза он стал приезжать в Францисканский восстановительный центр (The Casa) и с тех пор ездит сюда каждый год, чтобы посидеть в энергетической комнате и помедитировать. Он сравнил это с ежегодной настройкой, своего рода заменой масла.

– Вы меняли что-либо в своей жизни после того, как вам поставили диагноз? – спросил я.

Он задумался, а затем отрицательно покачал головой. Хуан не знал, что сказать.

Однако его жена, все это время сидевшая рядом и слушавшая наш разговор, вдруг расплакалась. Мы оба повернулись к ней.

– Все изменилось, – сказала она. Женщина призналась, что до того, как Хуану поставили страшный диагноз, он редко проводил время с детьми и с ней. Он был на работе, в запое или еще где-либо – в любом месте, кроме дома. Их отношения были напряженными и полными ссор. Ей казалось, что он подобен лодке, которую уносит все дальше и дальше в море. Однако когда Хуану поставили диагноз и смерть внезапно оказалась за его спиной, его жизненные приоритеты полностью изменились. Однажды утром он будто проснулся другим человеком.

– Он вернулся домой, к нам, – улыбнулась она, – теперь наша связь стала гораздо прочнее.

Они уходили с работы и разводились, воскрешали забытые мечты, бросаясь за ними в погоню, меняли систему приоритетов. Они прибывали в Францисканский восстановительный центр (the Casa) в надежде найти руководство, с помощью которого смогли бы углубиться в вере, допускающей чудесное исцеление. Порой так и происходило. Я изучал снимки МРТ, на которых были запечатлены смертоносные, неоперабельные опухоли, сравнивая их со снимками, на которых те уменьшались или и вовсе исчезали. Я пытался осмыслить то, чему стал свидетелем, но понимал, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Перед поездкой я просмотрел всевозможные материалы об этом центре. Несколько источников, подтвержденных The Casa, заявляли, что рейтинг выздоровления составлял от 90 % до 95 %. 95! Если это было правдой, цифры ошеломляли. Источники ссылались на исследования, проведенные в Бразилии, которые, предположительно, подтверждали эту статистику. Я смог найти лишь несколько исследований по этой теме, однако языковой барьер – работы не были переведены с португальского на английский – заметно усложнял выяснение деталей.

Из той информации, которую мне удалось собрать за неделю усердного расследования – опроса пациентов, просмотра записей и медицинских баз данных – мне стало ясно, что уровень исцеления не был даже близок к 95 %. Многим людям действительно становилось лучше после посещения The Casa, и на первый взгляд это могло показаться настоящей ремиссией, однако после избавления от ярлыка «чудо», приклеившегося к этим историям, на поверхность начали выходить настоящие факты.

Как я и полагал, у некоторых пациентов действительно наблюдался резкий регресс симптомов, однако чаще всего следом случался рецидив. Некоторые люди выздоравливали, применяя в том числе общепринятые методы лечения, и, хотя они и настаивали на том, что центр в Абадиании был истинным катализатором их выздоровления, в этом вопросе нельзя не учитывать влияние препаратов.

Другим действительно становилось лучше, и качество их жизни заметно повышалось. Было приятно слышать, насколько лучше стала их жизнь с тех пор, как болезнь ослабила хватку, и все же я не мог рассматривать эти случаи как исключительно спонтанные исцеления.

В последней, самой душераздирающей категории пациентов были те, кто горячо верил, что они уже исцелились, в то время как медицинские показатели указывали на обратное. Они двигались вперед при помощи веры, как самолет, способный некоторое время лететь без двигателя, но проблема сохранялась – недуг не уходил, несмотря на желание пациента избавиться от него и навсегда забыть о мучениях, – и достаточно скоро самолет начинал терпеть крушение.

Было трудно сообщать людям, что я не мог воспользоваться их рассказами, ведь это были истории человеческих жизней, полные сложностей и противоречий, и они исходили от реальных людей, сидящих передо мной и желающих верить, что им становится лучше. Слушать, как кто-то описывает, каково это – ощущать, как изнуряющая болезнь вымывается из тела, – не шло ни в какое сравнение с чтением данных опухолевой нагрузки пациента или снимка МРТ с обезличенным изображением чьего-то туловища.

По мере того как я делал заметки и сверял данные из рассказов и медицинских карт, все чаще всплывали определенные случаи. Это были неопровержимые, задокументированные диагнозы, за которыми спустя недели, месяцы, а иногда и годы, следовали документально подтвержденные свидетельства наступления ремиссии, обычно регистрируемые сбитыми с толку врачами и медсестрами. Из мрака стали появляться реальные случаи спонтанного исцеления – яркие, как бриллианты.

Мэтью, у которого при проведении биопсии был диагностирован агрессивный тип опухоли головного мозга, поехал в Бразилию на несколько недель, но в итоге задержался на несколько месяцев и влюбился. Его опухоль исчезла, оставив на месте себя лишь небольшой шрам – это было невозможным результатом. Джен, у которой была терминальная стадия волчанки и приближающаяся полиорганная недостаточность, а также вероятность не пережить поездку к целителю даже в сопровождении врача, теперь сидела передо мной, здоровая и сияющая. Линн, утверждающая, что исцелилась от рака молочной железы. Сэм, описывающий, как избавился от опухоли позвоночника.

Они продолжали всплывать один за другим – невероятные и даже невозможные случаи выздоровления. Конечно, это были не те 95 %, о которых говорилось ранее, но и их было значительно больше, чем современная медицина могла объяснить. Этого было более чем достаточно, чтобы убедить меня, что здесь действительно что-то происходит. Люди, приехав в Бразилию, добивались беспрецедентного выздоровления, и ни мое медицинское образование, ни мои богословские изыскания не позволили бы мне списать это на таинственное «чудо». Мы все время находимся в процессе преодоления необъяснимого, превращения чудесного в рациональное и понятное. Как врачи, мы постоянно назначаем лекарства и пользуемся ими, даже если не знаем наверняка, как и почему они действуют. Многие технологии, которые мы сегодня считаем само собой разумеющимися, – сотовые телефоны, радио, телевидение и так далее – в прошлом тоже считались бы чудесами. Представьте, каково было бы человеку, живущему в 1600-х годах, посмотреть на небо и увидеть, как над головой с ревом пролетает огромный реактивный самолет – кусок металла весом в 500 тонн, летящий по воздуху. Это невозможно. Тем не менее в наши дни мы знаем принцип Бернулли и можем создавать самолеты, которые летают безопасно и регулярно. Вероятно, справедливо будет сказать, что, учитывая ход истории, сегодняшние чудеса завтра станут новой «нормой».

Неделя в Бразилии закончилась так же быстро, как и началась. Я перекинул сумку с документами и записями за плечо и, направляясь к такси, в последний раз оглянулся на здание центра The Casa. Курица лениво перебегала передо мной дорогу в поисках кукурузы. Осел с трудом тащил повозку с худощавым возницей. Я покидал мир, которого не понимал, и возвращался в мир, который, как мне теперь казалось, понимал еще хуже. Я уезжал, не найдя ответов, но в то же время обзаведясь множеством новых вопросов. Это была совершенно другая культура, с другими представлениями о природе здоровья и исцеления, а также о взаимоотношениях между разумом и телом. Я стоял на пороге какой-то тайны. С одной стороны, она притягивала меня, с другой – я боялся того, что мог обнаружить.

Ничто из того, что я раскопал в Бразилии, не убедило меня, что дело было только в целителе. На самом деле совсем наоборот. Ходили слухи, что Иоанн Божий приглашал женщин на частные сеансы, которые часто приводили к сексуальным контактам, а иногда – к изнасилованиям. И хотя на тот момент я не мог подтвердить эти данные, они были достаточно тревожными, и я принял решение не рекомендовать Францисканский восстановительный центр для посещения, к тому же мои пациенты часто бывали особенно уязвимы. Когда на меня вышли телевизионные журналисты с вопросами о центре, я отказал им в беседе, поскольку не хотел поощрять поездки туда. Я не хотел допускать даже малейшего шанса, что люди в конечном итоге могут пострадать после посещения The Casa.

Также я решил все же не отворачиваться от интригующих случаев, которые были свидетельством реальности спонтанных исцелений. Вместо этого я собирался более четко сосредоточиться на сдвигах и изменениях, внесенных самими людьми, в надежде обнаружить то, что привело их к выздоровлению. Я не верил, что неожиданные исцеления имеют отношение к целителю или врачу, за исключением той роли, которую лекари потенциально могут сыграть в активизации чего-то, что уже существует внутри каждого из нас. Но те обвинения, которые звучали в адрес Иоанна Божьего, лишь укрепили мою мысль о том, что люди, которые занимаются целительными практиками, могут быть опасны, поэтому как можно скорее нужно было раскрыть истинные факторы, связанные с исцелением, чтобы люди могли самостоятельно распознать их в себе и воспользоваться ими без сторонней помощи.

Я не хочу умалять влияние, которое великий целитель или грамотный врач может оказать на человека – связь между целителем и пациентом может быть глубокой и даже стать неотъемлемой частью процесса выздоровления. Однако, размышляя о том, что я узнал в процессе отбора реальных случаев спонтанной ремиссии, я понял, что все происходящее не было вызвано чем-то внешним. Это были не таблетки, лекарства, операции или чудесные руки целителя, какой бы заманчивой ни была в эти простые и, казалось бы, очевидные решения. Что-то происходило внутри этих людей, и именно это сделало их выздоровление возможным.

Несколько месяцев спустя, готовясь к презентации и копаясь в старых записях и учебниках, я нашел историю, которую смутно помнил со времен медицинской школы. Я натыкался на нее несколько раз, но то были лишь краткие упоминания – параграф в учебнике по патологии или комментарий в лекции профессора. Эта история всегда была сноской к основному повествованию, и на ней никто не останавливался подробно, но на этот раз, держа в голове вопросы о спонтанном исцелении, я решил уделить ей чуть больше внимания.

История началась осенью 1890 года, когда к Уильяму Коули, молодому хирургу из Нью-Йоркской мемориальной больницы, пришла новая пациентка. Девушку звали Бесси Дэшил, она поступила в отделение с незаживающей раной на руке, которая беспокоила ее уже несколько недель. В смотровой Бесси рассказала Коули, что во время летних каникул она отправилась в путешествие, и в поезде ее руку зажало между двумя трясущимися сиденьями. Возникшие в результате травмы отек и боль поначалу не сильно беспокоили, но симптомы сохранялись, и со временем Бесси становилось хуже. Коули провел биопсию места повреждения, будучи полностью уверенным, что дело в инфекции, однако в итоге обнаружил очень редкую и агрессивную форму костного рака – саркому.

В то время единственным выходом для Бесси была ампутация. Ей ввели небольшую дозу сладко пахнущего хлороформа, и Коули удалил ей руку чуть ниже локтя.

К сожалению, было уже слишком поздно – рак распространился выше. Состояние Бесси не улучшалось, и несколько недель спустя Коули обнаружил в ее правой груди мягкий узелок размером с миндаль. Уже на следующий день он увеличился вдвое, а в левой груди появилось еще два узелка. Саркомы быстро распространялись по телу, набухая под кожей сначала до размера мячей для гольфа, а затем становясь похожими на грейпфрут. В брюшной полости Коули даже обнаружил опухоль «размером с голову ребенка». Всего через несколько месяцев после постановки диагноза, в январе 1891 года, Бесси Дэшил умерла в возрасте 18 лет.

Эта история, хоть в ней и рассказывается о редкой форме рака, не является чем-то примечательным для конца XIX века и вряд ли стоила упоминания в учебниках истории медицины. Однако Коули был так опустошен потерей молодой пациентки, к тому же в результате столь мучительной болезни, что никак не мог ее забыть. Вместо того чтобы переключиться на других больных, он принялся изучать упоминания саркомы, чтобы в дальнейшем не повторить своей ошибки. Он просматривал имеющиеся больничные записи до тех пор, пока не наткнулся на случай, идентичный случаю Бесси с одним лишь отличием: тот пациент выжил.

Чем же отличались эти истории? У выжившего пациента, немца по имени Штейн, в первые дни после проведенной операции развилась опасно высокая температура. Инфекция – вероятно, рожистое воспаление кожи – чуть не убила его. Тем не менее его иммунная система смогла отбиться от рожистых бактерий, и температура начала спадать, а затем, как ни странно, начали уменьшаться и опухоли. К тому времени, как он выздоровел от рожистого воспаления, его саркома исчезла без следа. Врачи выписали его, сбитые с толку – кроме как чудом этот случай они назвать не могли.

Сопоставив данные с другими случаями, Коули обнаружил еще больше свидетельств неожиданного выздоровления пациентов с раком после лихорадки, возникшей из-за инфекции вследствие перенесенной операции по удалению опухоли. Он заметил, что и другие пионеры медицины, такие как Луи Пастер, сообщали о подобных результатах при рожистых воспалениях, и начал подозревать, что послеоперационные инфекции в некоторых случаях действительно помогали пациентам излечиться от рака.

Коули немедленно проверил свою теорию на пациенте, которому не помог ни один из известных методов лечения онкологии, непосредственно введя ему живые бактерии стрептококка. Мужчине с опухолью размером с куриное яйцо, мешающей ему говорить и глотать, прогнозировали лишь несколько недель жизни. После инъекции бактерий у него поднялась температура, и ему стало невыразимо плохо, но после победы над инфекцией и он, и Коули обнаружили, что опухоль исчезла. Мужчина выжил и вернулся домой, полностью вылечившись от рака.

Последствия были поразительными – каким-то образом естественные процессы борьбы организма с инфекцией разрушали также и раковые опухоли, разжижая и вымывая их, как будто тех никогда и не было.

Перечитывая историю доктора Коули и Бесси Дэшил, я был поражен дальновидным характером его открытий. Коули, которого теперь называют «отцом иммунотерапии», раскрыл кое-что важное о силе иммунной системы человека – потенциальную возможность «включить» ее для борьбы с неизлечимой болезнью. Далее он разработал смесь мертвых бактерий, которую начал использовать для лечения рака, – она была более безопасной в использовании, поскольку с меньшей вероятностью доводила пациентов до предсмертного состояния. И все же людям было трудно принять идею введения в организм «плохих» бактерий.

Коули был новатором, опередившим свое время. В то время как он стремился спровоцировать сильный иммунный ответ, который побудил бы организм делать то, что должно – вымывать мутировавшие раковые клетки – дух времени двигался в направлении подавления иммунного ответа. В то время медицина находилась на ранней стадии раскрытия истинной силы лекарств, и фокус общества сместился в сторону новых иммунодепрессантов и жаропонижающих средств – лекарств, предназначенных для подавления иммунной системы, лихорадки и, следовательно, уничтожения раковых клеток. Лучевая терапия также в конечном итоге стала частью нового набора инструментов. Побочным эффектом этих методов лечения был тот факт, что они также убивали и здоровые клетки. Но они спасали жизни, и потому мы приняли практику подавления иммунной системы для лечения болезней, вместо того чтобы стимулировать ее. Работа Коули была выброшена на свалку истории – его идеи были верны, но он пытался донести их до мира в неподходящее время.

Методы лечения, подавляющие иммунитет, много лет помогали людям возвращаться к полной жизни, и я не мог не задаться вопросом: «Где бы мы были сегодня, если бы придерживались уроков, извлеченных из наработок Коули?». Наша иммунная система может стать тем самым секретным оружием в борьбе с неизлечимыми заболеваниями, о котором все мечтают.

Совершая обходы и готовясь к выступлениям, я продолжал смотреть на вещи сквозь призму спонтанного исцеления – откуда оно взялось и как его можно воспроизвести. Старые, забытые уроки из медицинской школы, такие как исследования Коули, всплывали на поверхность моего сознания, как яблоки из воды; комментарии пациентов, которые выздоравливали, демонстрируя превосходные результаты лечения, переплетались с тем, что я слышал от выживших в Бразилии.

Я ожидал, что в поездке полностью опровергну утверждения о происходящих там чудесных исцелениях, вычеркну это из своего списка и, наконец, продолжу жить дальше. Однако вместо этого я нашел новую страсть. Я знал, что происходит нечто удивительное, и не мог избавиться от ощущения, что оно коренится, по крайней мере в какой-то степени, в недавних научных открытиях об иммунной системе и различных факторах, которые на нее влияют.

– Что-то я совсем расклеился, – говорим мы своим друзьям и коллегам, сморкаясь или чихая.

Мы понимаем и принимаем, что при простуде брешь в иммунной системе впускает вирус, который мог бы и отскочить от нашей брони, но ее ослабил плохой сон или стресс, испытываемый на работе или дома. Когда речь заходит о раке, болезнях сердца, диабете или других хронических и неизлечимых заболеваниях, которыми страдают многие из нас, мы, однако, не склонны думать, что наши тела и иммунная система могут работать на нас или против нас. Мы тут же обращаемся за помощью, часто прибегая к разного рода вмешательствам, направленным на лечение тяжелых симптомов, вместо того чтобы обратиться внутрь и искать первопричину. Возможно, она кроется в том, что иммунная система вышла из строя из-за хронического воспаления – не только перестала быть такой эффективной, какой должна быть, но и принялась создавать свои собственные проблемы и болезни. Хотя у нас и есть блестящая в некоторых отношениях медицинская система, она часто лечит пациентов, предоставляя лекарства, которые в лучшем случае помогают справиться с болезнью. К несчастью, мы не изучаем здоровье и тех, кто нашел иные способы исцеления.

Эксперимент Коули показал, что лихорадка может перезагрузить иммунную систему человека так, чтобы та могла «распознать» и атаковать раковые клетки, которым ранее позволяла процветать, – это работает почти как перезапуск компьютера для перезагрузки жесткого диска. За время учебы в медицинской школе и многолетней практики в психиатрии я убедился, что все, что мы вводим в наш организм – от продуктов питания и токсинов до мыслей и чувств – может изменить иммунную функцию на базовом уровне. Пища влияет на то, как работает иммунная система, так как в клетки организма через нее поступают – или не поступают – необходимые микроэлементы. Наше непосредственное окружение тоже на это влияет: недавнее исследование, проведенное в Стэнфордском университете, показало, что окружающий мир, от утробы матери до дома детства и места, где вы живете и работаете сегодня, формирует и определяет вашу иммунную функцию даже больше, чем гены. Фактически 90 % хронических заболеваний вызваны не геномом, а факторами из окружающей среды, способными провоцировать развитие болезней. То, как мы справляемся со стрессом, также имеет значение. Мы давно знаем, что хронический стресс подавляет иммунную функцию, и новаторские работы в области психонейроиммунологии, а теперь и позитивного здоровья, которые раскрывают сложную связь между мозгом и иммунной системой, доказывают, что положительные эмоции и счастье буквально делают нас здоровее, повышая защитную функцию организма.

В Бразилии или любой другой стране люди время от времени избавлялись от неизлечимых болезней без медицинского вмешательства или вкупе с ним, но с учетом того, что результаты лечения значительно превосходили прогнозируемые. Какой-то существенный, невидимый сдвиг наблюдался среди самых разных групп людей и их заболеваний, что позволяло иммунной системе набираться сил и противостоять недугам. Но как именно это происходило? Был ли этот феномен тем, на чем мне стоило сосредоточиться? Был ли Иоанн Божий «чудесным целителем», а заявления, сделанные его Домом, – законными, не было важно, ведь если явление спонтанной ремиссии и правда существовало, пусть даже в очень редких случаях, наука должна была его исследовать. Для этого мне предстояло избавиться от всех отвлекающих факторов: ложных историй, пренебрежительного отношения медицинского сообщества и моего страха оказаться предметом насмешек.

Я начал исследование спонтанных ремиссий отчасти для того, чтобы начать задавать более точные вопросы, и потому первый из них звучал следующим образом: «Почему, когда кто-то приходит в больницу с хроническим или неизлечимым заболеванием, иммунная функция – не первое, на что врач обращает внимание?»

Глава 2 Прирожденные убийцы

Медицина сегодня похожа на длинную вереницу машин скорой помощи, припаркованных у подножия высокого утеса. Там, наверху, люди сходят с края скалы и стремительно падают вниз. Машины скорой помощи забирают покалеченные тела и увозят их в больницу, где новейшие технологии и современные лекарства приводят пациентов в порядок настолько, насколько это возможно. И все они очень стараются, выполняя свою работу! Однако единственный способ на самом деле помогать людям – это иметь ограждения у обрыва, которые представляют собой методы поддержки людей в развитии важных привычек и правил здоровой жизни, начиная с иммунной системы и заканчивая тем, чтобы они с самого начала не падали в пропасть. [1]