Болонская школа глоссаторов стоит у истоков западной традиции права. Именно глоссаторы заложили основы той духовной культуры, которая кардинально изменила раннесредневековые представления западноевропейских народов о праве в целом и о договорном праве в частности и тем самым предопределила развитие юриспруденции стран романо-германской правовой семьи на долгие столетия.
В раннее Средневековье представления о праве определялись двумя различными традициями. Одна из них представляла собой вульгарное (народное) римское право романизированного населения бывшей Западной Римской империи. Другую принесли с собой германские племена. Обе традиции соответствовали историческим условиям примитивной духовной культуры и натурального хозяйства.
Вульгарное право зародилось в период кризиса Римской империи III в. и представляло собой «понятия и правила фактически действовавшего права, которые отличались от классической системы… Оно появилось дикоросом из судебной или частной повседневной практики» и стало массовым явлением после «разрушения опор классической юриспруденции» в правление императора Диоклетиана (Э. Леви).
Вульгарному договорному праву поздней Античности свойственны непоследовательное использование терминологии, размывание основных понятий права классического периода (контракта, «голого» пакта, стипуляции, каузы), бессистемность договоров и чрезмерное внимание к форме сделок.
В вульгарном праве Западной Римской империи IV–V вв. исчезла классическая, но так и не появилась собственная концепция договора, учение о договоре. Исказилось значение прежних терминов. Так, «контракт» в источниках поздней Западной Римской империи мог означать и источник обязательства, и акт передачи права собственности на товар (синоним отчуждения имущества), и предварительный договор, по которому должник обязуется передать залог в будущем, и заключение брака, и даже само обязывающее соглашение (сделки). Благодаря отмене формальностей при заключении вербального контракта стипуляции и ее превращения в долговой документ, она постепенно смешалась с простым соглашением (пактом) в письменной форме. Полностью был забыт прежний смысл «голого» пакта.
Об уровне упадка юридической техники красноречиво свидетельствует изданая в Западной Римской империи конституция 395 г. (Кодекс Феодосия 15.14.9), в которой без разбора перечисляются сделки, процессуальные действия; дарение, продажа, торжественно заключенные пакты, документы, поручения, брачный дар, аренда, залог и др.
С падением Западной Римской империи в 476 г. и образованием на ее территории варварских королевств римское право сохранилось как обычное право романизированного населения, их «личный закон». Практически полное исчезновение древнеримской юриспруденции привело к окончательному забвению концепций и правил классического периода. Однако именно «вульгаризация» сделала римское правовое наследие более удобным для восприятия в новых условиях и для потомков римлян, и для варваров.
Как точно отметил французский историк права Э. Глассон, германские племена поддались влиянию римской практики, а не науки. Принципиального различия между вульгарным позднеантичным и раннесредневековым римским правом не было. Имел место лишь прогрессирующий упадок юридической техники и ограниченное влияние германского племенного права и королевского законодательства на составление тех или иных записей «римского закона» для романизированных подданных в королевствах остготов, вестготов и бургундов конца V – начала VI в.
Материал раннесредневековых компиляций составители черпали из позднеантичных сборников императорских конституций или элементарных трактатов по праву (Институции Гая, реже Юстиниана). В частности, Кодекс Феодосия послужил для Бревиария основой «краткого изложения» римского закона, действовавшего в королевстве вестготов в правление Алариха (506). Его содержание составлено из фрагментов Кодекса Феодосия, новелл (новые конституции) позднеантичных императоров, Институций Гая, пяти книг сентенций Юлия Павла, 13 титулов Кодекса Грегориана, двух титулов Кодекса Гермогениана, фрагментов первой книги ответов Папиниана. Полный текст Юстиниановых Дигест и Кодекса, скорее всего, не был известен на Западе вплоть до возникновения Болонской школы глоссаторов в XI в.
Право германских племен в VI–X вв., по мнению большинства исследователей, еще не полностью выделилось из системы социальных норм (морали, религиозных представлений), основывалось на обычаях и рассматривалось как результат долгой неписаной традиции. Американский ученый Г. Берман даже ставит под вопрос само существование идеи права в раннее Средневековье.
Прочные родоплеменные отношения ограничивали возможности едва выделившейся публичной власти короля или князя вмешиваться в регулирование споров, а также препятствовали имущественному расслоению и развитию товарно-денежных отношений.
Социальные конфликты разрешались посредством кровной мести или переговоров между племенными группами на общих собраниях племени. Действия участников конфликта, по сути, являлись символическим продолжением кровной мести, ограниченной участием полноправных соплеменников. В то же время собрание не могло активно вмешаться в «судебную процедуру» и заставить стороны подчиниться принятому решению. Исполнение решений и договоренностей зависело от доброй воли участников спора.
Сохранившиеся варварские правды, хроники и другие исторические источники свидетельствуют о самом начальном периоде формирования у германцев идеи договора как источника обязательства, или инструмента, позволяющего сторонам установить по взаимному согласию такое отношение, по которому одна из них или они обе совершат определенное действие в будущем в виде имущественного предоставления или выполнения работы.
Высказанные учеными сомнения связаны прежде всего с социальным строем германцев, а также со структурой имущественных отношений и с порядком заключения договора. Действительно, в древнегерманском обществе индивид не был полностью самостоятелен, но рассматривался как член семейной группы. Не обладая личной свободой, германец не имел и частной собственности на наиболее ценные объекты (земля, дом, скот и т. п.), которые считались достоянием семьи или рода и потому в принципе не могли отчуждаться лицам из другого рода. Наконец, древнегерманское право признавало только формальные договоры, предполагающие либо передачу обещанного имущества, либо предоставление его стоимостного эквивалента.
Основное внимание во всех варварских правдах уделено обязательствам из правонарушений. Их явное преобладание над договорными обязательствами соответствует общему уровню правовой культуры германцев, у которых в раннее Средневековье идея частной мести очень медленно дополнялась идеей компенсации убытков потерпевшей стороне.
Использование латинского языка и латинской терминологии в законодательстве германских королевств и при составлении редких сохранившихся частных документов может свидетельствовать о влиянии вульгарного римского права на германское. Однако оно оставалось незначительным вплоть до возрождения научной юриспруденции в XII–XIII вв. Как правило, в латинскую терминологию вкладывался новый смысл. Так, термины fides facta и res prestita в тексте Салической правды (ок. VI в.) не имели аналогов в римском праве, stipulatio subnixa в лангобардских документах означала добавление к договору условия о неустойке, a causa в эдикте лангобардского короля Ротари (643) вовсе имеет три разных значения: подтвержденная сделка, основание для ордалии и сама ордалия.
В период раннего Средневековья обе правовые традиции смогли сохранить или выработать на практике отдельные виды сделок для регулирования договорных отношений. Однако ни одна из них не приблизилась к созданию теоретического учения о правовых институтах. Чтобы возродить учение о праве на Западе, потребовался мощный трамплин в виде текстов Свода Юстиниана, и прежде всего Дигест, наиболее полного из известных нам источников римского классического права.
С X–XI вв. в романизированных областях Апеннинского полуострова и Юга современной Франции наметился определенный прогресс в сфере изучения Юстиниановой компиляции. Именно в этот период в Италии было составлено «Краткое изложение (Брахилог) цивильного права в четырех книгах» по образцу Институций Юстиниана. Примерно веком позже на Юге Франции (регион Дофине, Баланс) некий Петр составил судебник – «Извлечения из римских законов» – с использованием Институций, а также фрагментов Дигест и Кодекса Юстиниана. Однако названные работы, по всей видимости, являлись результатом усилий отдельных эрудитов и канули в историю без заметных последствий. Лишь деятельность Болонской школы глоссаторов привела к масштабным и необратимым переменам в правовой жизни народов Западной Европы.
Научные доктрины глоссаторов разительно отличаются от всей предшествующей традиции изучения римского права. Они сложились в результате толкования авторитетного текста (Свода Юстиниана) посредством схоластической методологии в условиях особой профессиональной среды (специализированной правовой школы в Болонье). Профессиональное сообщество юристов стало питательной средой для возникновения и развития правовой науки, формирования общеевропейского права ученых (ius commune) и его распространения в XIII–XVIII вв. далеко за пределы Северной Италии. Большинство юридических факультетов средневековой Западной Европы следовали примеру школы глоссаторов и в организационном, и в научном отношении.
Учитывая значение школы глоссаторов для последующего развития юриспруденции, в данной главе дана подробная характеристика ее организационных и методологических основ, а также наиболее значимых жанров научной литературы.
В современном языке «университет» означает совокупность факультетов высшего учебного заведения (universitas facultatum), в котором представлены все области знания. Но в Средние века данное слово трактовалось иначе. В широком смысле оно обозначало объединение нескольких лиц, в более узком смысле – корпорацию, или юридическое лицо, т. е. представляло собой синоним collegium в римском праве. В XII–XIII вв. название «университет» указывало на объединение профессоров или студентов, а вне сферы обучения – на профессиональные гильдии и городские муниципалитеты. Причем данное слово использовалось не самостоятельно, а в сочетаниях «университет студентов», «университет профессоров и студентов». Лишь в силу исторической случайности «университет» стал обозначать особое объединение. Оно всегда указывало на лиц, а не на место, где лица находились.
Учебное заведение обозначалось в основном словом studium, реже schola. Studium generale означало учебное заведение, в котором принимают студентов из всех стран и городов, а не то, где изучаются все науки. Редкая средневековая studium включала все известные тогда факультеты.
Studium generale (иногда также universale, commune) стал общим термином с XIII в. В целом он обозначал школу со следующими признаками:
1) прием студентов из разных стран;
2) наличие хотя бы одного факультета, дающего высшее образование (теологии, права, медицины);
3) значительная численность преподавателей (magister) с правом преподавать в любой аналогичной школе. Титулы magister, doctor и professor, реже dominus (господин) в Средние века синонимы. Лишь в силу традиции одно из них употреблялось чаще другого. В Париже и Оксфорде, например, преподаватели факультетов теологии, медицины и искусств именовались magistri, канонического права – doctores. В Болонье преподаватели права носили титул dominus.
Наименование закреплялось в силу обычая (ex consuetudine), а не указания властей.
Лишь во второй половине XIII в. свобода основания studium generate была ограничена. Империя и Папство, осознав важность школ, стремились использовать их в своих интересах и оспаривали друг у друга прерогативу основывать новую studium или подтверждать существование уже возникшей. В 1291–1292 гг. даже старые университеты Болоньи и Парижа получили буллы Николая IV с формальным подтверждением их прав. С изданием булл были основаны университеты: в 1224 г. в Неаполе по указанию Фридриха II, в 1229 г. в Тулузе по указанию Григория IX, в 1244 г. при папском дворе Иннокентия IV. В виде исключения разрешение выдавал король (Испания, Франция), тогда учреждение называлось studium generale respectu regni.
В XIII в. университетами считались все учебные заведения с названием studium generate. Последнее (generate) указывало на признание диплома и права преподавать во всех аналогичных учебных заведениях без дополнительной проверки. Профессор, преподававший в одном из признанных studium, мог преподавать в любом другом studium (так называемый ius ubique docendi).
Что касается соотношения между universitas и studium generate, то первоначально обязательная связь между понятиями отсутствовала. Объединения профессоров или студентов образовывались до того, как studium generale стало общеупотребительным. Они существовали даже там, где studium никогда не возникало. Universitas первоначально обозначало гильдии преподавателей или студентов, образовывавшиеся спонтанно, без чьей-либо санкции, как часть общего движения в городах того периода. Помимо Болонского и Парижского – двух великих прототипов средневековых университетов – все остальные studia generalia основывались выходцами из первых двух, волей-неволей повторяя их порядки. В результате universitas студентов или преподавателей стала неотъемлемой частью studium. Так постепенно studium generale стало означать не только школу с правом ubique docendi, но и определенную организацию преподавателей и студентов, а также известный набор привилегий. К XV в. различие между двумя терминами стерлось и они стали синонимами.
Споры о причинах возникновения Болонской школы или о возобновлении изучения римского права ведутся давно, но не дают однозначного ответа. Современные тенденции таковы: возрождение юриспруденции воспринимается как часть общего «научного ренессанса» XII в. Это сложная тема, заслуживающая отдельного исследования. Мы же ограничимся лишь общими замечаниями.
Со времен выхода в свет «Истории римского права в Средние века» великого немецкого правоведа XIX в. Ф. К. фон Савиньи (первое издание в 1816 г.), ученые признают, что Болонская правовая школа возникла не вдруг, а в силу комплекса объективных потребностей, которые во многом совпадают с теми, что привели к началу активной рецепции римского права в Западной Европе.
Одной из главных причин исследователи традиционно считают экономический подъем ломбардских городов, вызвавший практическую потребность в качественно ином правовом регулировании. При этом чаще всего добавляют, что в отличие от римского германское обычное право (в том числе лангобардское) не подходило для регулирования усложнявшегося товарно-денежного оборота. Данная причина, безусловно, важна, но недостаточна. Средневековому обществу известны примеры удачного регулирования усложнявшихся имущественных отношений без римского влияния прежде всего в области торговых отношений и устройства городской жизни стран «по другую сторону Альп».
Далее, римское право всегда сохраняло высокий авторитет в средневековом обществе, а потому было важным источником аргументов в политической жизни того времени. Империя и папство стремились им воспользоваться и поощряли его изучение.
С практическими потребностями переплетались духовные. С этой стороны обращение к изучению римского права ученые представляют как последовательное выражение настроений средневекового общества, в котором «поднялся вкус к мирным занятиям».
Известную роль мог сыграть субъективный фактор – талант Ирнерия и оказанная ему поддержка тосканской графини Матильды. Наконец, не следует забывать об удобном географическом положении Болоньи в центре Ломбардии, наиболее развитого и населенного региона на севере Италии.
В результате переплетения самых разных причин римское право превратилось в сознании западноевропейских интеллектуалов в «писаный разум», толкование которого возможно только из него самого и которое содержит все необходимое, избавляя юриста от «изобретения колеса».
В Болонье (как и во многих городах Италии) издавна существовала школа свободных искусств, где ученики в виде дополнительных занятий к курсу риторики изучали римское право (судебное ораторское искусство). Она могла стать основой для возникновения studium generale, где начали преподавать глоссаторы.
О школе глоссаторов нам известно сравнительно немного. Современных ей письменных свидетельств практически не осталось, а поздние не внушают доверия.
Впервые отдельным преподаванием римских законов, очевидно, занялся некий болонец по имени Пепо, упомянутый в документе 1076 г. под именем legis doctor. Исследователи отождествляют его с различными историческими личностями. Одофред в комментарии к D. 1.1.6 воспользовался возможностью рассказать слушателям, что когда-то прежде в Болонье «некий господин Пепо по собственной инициативе начал читать законы (т. е. объяснять их. – Д.П.), однако не прославился своим учением. Господин Ирнерий, прежде преподававший свободные искусства, принялся самостоятельно (т. е. без учителя. – Д.П.) изучать наши книги (рукописи Дигест. – Д.П.), когда их привезли в этот город; изучая их, он начал преподавать, заслужил широчайшую известность и стал основателем нашей науки. И поскольку он первый стал составлять глоссы к вашим книгам, мы его зовем светочем права»[7]. Однако деятельность Пепо успеха не имела.
Действительное начало Болонской школы связано с именем Ирнерия (ум. после 1125 г.). Этот преподаватель школы свободных искусств (по собственной инициативе или чьей-то просьбе) занялся чтением Дигест и пояснением отдельных фрагментов с помощью диалектического (схоластического) метода. Таким образом он приобрел репутацию «легиста» (doctor legum, знатока римского права) и согласно укрепившемуся преданию в 1088 г. по просьбе тосканской графини Матильды организовал устное преподавание. В хронике аббата Буркхарда Уршпергензского (Urspergense) читаем: «во время правления императора Лотаря господин Вернерий возобновил изучение правовых книг, которые прежде находились в забвении и никто их не изучал, по просьбе графини Матильды…» (MGH, Scriptores, XXIII. Р. 32). Подобное начало Болонской школы весьма вероятно. Матильда, правительница Тосканы и части Ломбардии, считалась сторонницей папы в его борьбе за инвеституру, а потому была против приглашения в свои суды легистов из г. Равенны, традиционно поддерживавших императора, и стремилась учредить в Болонье школу права, где могли бы обучаться юристы, преданные папству. В конце своей жизни Матильда получила от императора Генриха V должность наместницы Италии и, очевидно, перешла на его сторону. Год 1088-й принято считать годом основания Болонского университета.
Вплоть до середины XII в. Болонская школа свободных искусств еще пользовалась большей известностью, чем школа права. Впрочем, по последним данным, постоянное преподавание в г. Болонье прослеживается только с 1140 г. и связано с деятельностью четырех докторов, предполагаемых учеников Ирнерия: Булгара, Мартина, Гуго, Якова. Быстрому росту авторитета Болонской правовой школы способствовало мастерство ее преподавателей и выгодное географическое положение города, а также покровительство германских императоров, прежде всего Фридриха I Барбароссы. Императоры (как и папы) были заинтересованы в поощрении занятий римским правом, на авторитет которого можно было всегда опереться в политических спорах той эпохи. Участие докторов в Ронкальском сейме 1158 г., урегулировавшем отношения Империи и ломбардских городов, и предоставление первой подлинной привилегии Болонской школе (конституция Фридриха I «Habita») означали ее официальное признание.
Со второй половины XII в. сохранились первые крупные работы глоссаторов – «Сумма из Труа» неизвестного автора, Сумма Кодекса (Summa Codicis) Рогерия, суммы Институций и Кодекса Плацентина.
В первой половине XIII в. школа глоссаторов переживала расцвет. В это время преподавали Ацо, Аккурсий, Одофред, Гуголин, создавались обобщающие произведения – Сумма Кодекса Ацо, Большая глосса Аккурсия. По свидетельству Одофреда, при Ацо в Болонье собиралось так много студентов из всех стран Западной и Центральной Европы, что иногда лекции приходилось читать на площади.
Профессора пользовались высочайшим авторитетом. Они носили титул dominus — «господин» (в отличие от magister у преподавателей школы свободных искусств), числились рыцарями, освобождались от налогов и военной службы и, даже если не родились в Болонье, получали все права граждан этого города. Многие из них принимали деятельное участие в общественных делах в качестве судей, магистратов или посланников.
В то же время наблюдались признаки застоя в научной деятельности. За век упорной работы накопилось огромное количество глосс к Своду Юстиниана (о понятии «глосса» см. далее в разд. 3.1). Тексты буквально тонули в глоссах. Страница рукописи Дигест обычно выглядела следующим образом: в центре крупным шрифтом в два столбца выписывался античный текст, а со всех сторон его обрамляли мелко переписанные глоссы. В такой массе становилось все труднее ориентироваться. Чувствовалась настоятельная потребность в создании обобщающего произведения, призванного облегчить работу с материалом. В этом заключалась одна из целей Ацо при составлении знаменитой Суммы Кодекса. Во введении он написал: «…поскольку часто случалось, что глосса заслоняла текст; и пока (удастся проследить ссылки) от глоссы к глоссе или к тексту… прилежный студент лишается желаемого результата; и нуждаясь в помощи глосс для уяснения сомнительных (мест. – Д.П.), (студент. – Д.П.) ищет объяснение на странице (рукописи. – Д.П.); оттого он очень часто попадает в лабиринт ошибок».
Смелая попытка преодолеть кризисные явления была предпринята Франциском Аккурсием. Он задумал и, что еще более удивительно, осуществил план «вечной глоссы», в которой были аккуратно собраны все лучше (на взгляд автора) глоссы представителей Болонской школы, сопоставлены различные мнения и по возможности разрешены противоречия.
Среди причин, приведших к закату школы глоссаторов, прежде всего следует отметить отказ от работы с первоисточниками. С разрастанием глоссового аппарата студенты привыкали работать не с самим источником, а с глоссами. Профессорам также составление собственных произведений показалось слишком утомительным, и они просто добавляли необходимые глоссы со своим авторским знаком к уже написанным на данном манускрипте их предшественниками. Такой метод затруднял не только уяснение смысла текста, но и установление авторства – одной из самых трудных задач современных исследователей, занимающихся глоссаторами.
Серьезным ударом по творческому потенциалу преподавателей стало подчинение коллегии профессоров городским властям путем введения оплачиваемых из городской казны должностей, установления допуска к преподаванию только для знатных и лояльных болонцев. Ущерб объективному толкованию источников наносило участие профессоров в политических спорах. С середины XIII в. школу глоссаторов сменила школа комментаторов, или постглоссаторов, предметом изучения которой стал обширный глоссовый аппарат, а не сами источники.
Ранняя история Болонского университета, совпадающая по времени с существованием школы глоссаторов, не содержит ни малейших следов существования организации, подобной позднеболонской. Так, по дошедшим до нас сведениям, «Ирнерий и его современники были частными учителями, не принадлежали к какому-либо учреждению и не пользовались привилегиями».
Имеющиеся данные свидетельствуют, что вплоть до конца XII в. преподавание права проходило в форме персональных занятий профессоров (doctores legum) со студентами (именовались его товарищами – socii, иногда – scholarii). Труд оплачивался гонорарами по договоренности.
В 1155 г. император Фридрих I по просьбе четырех докторов даровал знаменитую конституцию «Habita», предоставлявшую некоторые привилегии и защиту иностранным студентам (свободно путешествовать по Европе под покровительством императора, подлежать исключительной юрисдикции болонских профессоров). Середина XII в. стала временем институционального оформления школы.
В последней трети XII в. наметилось противостояние городских властей и профессоров. Первые стремились навязать профессорам клятву не переносить школу в другое место. Профессора, в свою очередь, желали обусловить допуск к профессорским должностям сдачей специального экзамена и принадлежностью к их цеху (collegium doctorum).
Конфликты с городскими властями приводили к уходу профессоров и студентов в другие города (Виченца, 1204 г., Ареццо, 1215 г., Падуя, 1222 г., Неаполь, 1224 г.). Компромисс был достигнут только в 1250 г.
Организация Болонской школы состояла из корпораций профессоров и студентов. Первые объединялись в цехи «легистов» и «канонистов» (collegium doctorum legum и collegium doctorum decretorum), а цехи – в «объединения» итальянцев и иностранцев (universitas scholarum citramontanorum и universitas scholarum ultramontanorum, в котором состояли французы, немцы, англичане, испанцы, португальцы, венгры, поляки, богемцы, фландрийцы и др.). Каждая universitas ежегодно избирала ректора и совет из различных национальностей, заведовавший вместе с ректором управлением и университетской юрисдикцией. Профессора (doctores legentes) выбирались студентами на определенное время, получали гонорар по условию и обязывались не преподавать нигде, кроме Болоньи. Таким образом, они зависели от universitates, будучи свободными лишь в руководстве занятиями студентов. Следовательно, профессора могли приобрести авторитет и влияние на слушателей исключительно своими личными качествами и педагогическими талантами.
В XIV–XV вв. были приняты Уставы школы (в 1317 г., 1347 г. и сохранившийся – в 1432 г.), определены полномочия ректора, профессоров, включены положения об экзаменах и библиотечном деле. Учебный процесс длительное время не был жестко регламентирован, поскольку профессора получали плату непосредственно от студентов. Оклад для всех преподавателей городские власти установили только в 1330 г. С этого момента к городу перешло право назначать профессоров и управлять университетом. К тому же к преподаванию стали допускаться только граждане Болоньи из знатных семей.
Болонский университет при глоссаторах – это юридический университет (universitas legum). Изучение римского права положило начало университету, принесло ему известность и оставалось главной сферой его деятельности на протяжении всего Средневековья. Изучавшие свободные искусства (философию) и медицину до XIV в. все равно считались студентами юридического университета. Цель преподавания состояла в том, чтобы объяснить содержание правовых источников и разрешить при помощи изученных норм споры, возникавшие на практике. Обучение проходило посредством лекций (lecturae) и обсуждений (disputationes). В дальнейшем возникли жанры правовой литературы с аналогичными названиями.
Предмет изучения изначально составляли Дигесты (разделены на древние, средние и новые), Кодекс, Институции Юстиниана. Примерно с 1270 г. к ним был добавлен сборник феодального права Libri feudorum. Изучение источников начиналось на лекциях («чтениях»), где их объясняли по частям (главам, параграфам), не меняя оригинального порядка изложения: вводные замечания, чтение источника и попутные замечания, указания на сходные и противоречивые фрагменты, разрешение противоречий, систематизация содержания, извлечение из текста аргументов для разрешения противоречий. Неплохое представление о плане лекций дает следующее изложение, приписываемое Одофреду или его ученику Пьетро Перегросси: «Во-первых, я кратко изложу содержание каждого титула, прежде чем перейти к чтению самого текста. Во-вторых, я как можно более ясно изложу суть каждого закона (в данном титуле). (Имеются в виду части (leges), на которые был разделен титул каждой книги. – Д.П.) В-третьих, я прочту текст, попутно делая замечания и исправления. В-четвертых, я кратко повторю содержание законов. В-пятых, я разрешу видимые (apparent) противоречия, прибавив к этому некоторые общие принципы, называемые brocarda, а также различия (distinctiones) или едва различимые и полезные правовые споры (quaestiones), возникающие на основании данного закона (фрагмента титула), (и предложу) их решение, насколько позволит мне божественное Провидение. И если какой-либо закон покажется заслуживающим повторения в силу своей известности или сложности, я оставлю его для вечернего повторения (repetitio)»[8].
К 1252 г. сложился следующий порядок: выделены главные и дополнительные, или специальные, лекции. Главные лекции (ordinarie) – о старых Дигестах (Digestum vetus), Кодексе Юстиниана (Codex), Декрете Грациана, декреталиях Григория IX – проходили три часа в день и начинались в 6:00 или 15:00 шесть дней в неделю кроме четверга (если на неделе нет праздничного дня). В это время никакие другие занятия не проводились. Полный курс длился более 200 лекционных дней: с 8 октября до конца августа. В течение учебного года были предусмотрены две недели пасхальных каникул. Курс обучения разделен на две части – «семестры» (prima pars и secunda pars). Лектор подготавливал список основных терминов, используемых при изложении материала, на 12–24 дня вперед. Специальные лекции (repetitiones) посвящались отдельным местам источников, нередко уже рассмотренных на главных лекциях, однако при этом аудитории задавались вопросы и приводились возражения. На таких лекциях могли присутствовать «гости». Обсуждения (disputationes) проводились по поводу определенных практических споров. Сначала их пытались решить студенты-участники, затем профессор объявлял и обосновывал свое мнение. Лекции и обсуждения долгое время проводились на дому у профессоров. Лишь во второй половине XV в. городские власти выделили специальные аудитории.
Общий срок обучения в Болонье не ограничивался. В конце XII в. он, как правило, составлял четыре года. Правила итоговой проверки знаний студентов формировались в течение всего срока существования школы глоссаторов. Выпускные экзамены были введены только на рубеже XII–XIII вв. В 1219 г. папа Гонорий III запретил преподавать в Болонье без сдачи основного экзамена коллегии профессоров под председательством архидиакона. В 1291 г. папа Николай IV выдал Болонье лицензию на преподавание права (licentia ubique docendi). До конца XIV в. сдача экзамена одновременно означала выдачу разрешения на преподавание.
Экзамен состоял из двух частей. Первая проходила за закрытыми дверями перед коллегией профессоров (examinatio privata), по итогам которой экзаменуемый принимался в профессорский цех. Вторая часть проводилась в присутствии всех студентов в местном соборе св. Петра (examinatio publica) и состояла в чтении лекции, ответах на вопросы слушателей и споров с ними.
На итоговом экзамене проверялось главным образом точное знание студентами «юридической Библии» Средневековья – Свода цивильного права императора Юстиниана, а также глоссового аппарата к нему.
История Болонской школы – это история изучения текста Свода, и прежде всего Дигест. Дигесты, упомянутые в последний раз папой Григорием Великим в 603 г., долгое время находились почти в полном забвении. Поэтому возрождение юридической науки начинают с «обнаружения» ок. 1075 г. рукописи Дигест в небольшом южноитальянском городке Амальфи. Ее называют Littera Pisana, или Florentina. Это – лучшая из немногих сохранившихся рукописей Дигест. До 1406 г. она хранилась в Пизе, затем, после захвата города флорентийцами, увезена во Флоренцию, где находится и поныне в библиотеке Medicea Laurenziana. На основе копии, снятой с этой рукописи, т. е. Codex S(ecundus), и с помощью сопоставления с другими источниками глоссаторы разработали критический текст Дигест (Littera Bononiensis, или Vulgata). Современные ученые, впрочем, склонны понимать «открытие» рукописи в том смысле, что «книга открыта, когда ее начинают понимать» (И. Гете). Глоссаторы первыми стали понимать эти тексты, забытые на протяжении нескольких столетий ввиду своей сложности, и тем самым открыли их новому миру. В то время требовалось настоящее мужество, чтобы приступить к изучению Дигест без научного багажа и справочного аппарата.
В Болонье Свод получил дополнительное деление. Это свидетельствует о неодновременном появлении у глоссаторов всего текста. Весь Свод был разделен на пять томов (volumina). Дигесты подразделялись на три части, составлявшие первые три volumina:
• Digestum vetus (старые Дигесты). Кн. 1-24 до титула D. 24.2 De divortiis et repudiis;
• Infortiatum (средние) титул 24.3 – кн. 38 «Tres partes» — вторая часть Infortiatum с последнего абзаца фрагмента D. 35.2.82, начинавшегося словами «tres partes», и до конца кн. 38;
• Digestum novum (новые Дигесты). Кн. 39–50.
Подобное деление, скорее всего, имеет историческое происхождение. Очевидно, в Болонью попали сначала начальные книги Дигест («старые»), затем завершающие («новые») и, наконец, две части центральных книг (Infortiatum, Tres partes). Глоссаторы не придавали этому делению видимого значения. Возможно, оно закрепилось под влиянием переписчиков. Во всяком случае уже в конце XIII в., как полагает Г. Канторович, на этот счет существовали самые разные объяснения.
Четвертый volumen — первые девять книг Кодекса, которые для глоссаторов представляли собственно Кодекс, сохранившийся с раннего Средневековья. Когда стали известны последние три книги, они были включены в следующий, пятый и последний том под именем Tres Libri.
Пятый volumen объединял: 1) четыре книги Институций Юстиниана; 2) Tres Libri Кодекса; 3) Новеллы Юстиниана – сборник, получивший название Аутентики (Authentica). По преданию, его составил Ирнерий. Он выбрал из 134 переведенных новелл 97 наиболее важных и объединил их в девять сборников (collationes). Позднее появился десятый сборник книги (Libri feudorum). В него вошли оставшиеся Новеллы Юстиниана, а также некоторые конституции императоров Священной Римской империи, названные extravagantes. Пятый том, несмотря на разнообразное содержание, оказался по объему меньше остальных, за что и получил название «малого» (volumen parvum, или просто volumen). Иногда его также именовали Authenticum.
Все пять томов глоссаторы назвали Corpus iuris civilis. Иногда их именовали просто libri legales (правовые книги, книги законов), чтобы кратко обозначить тексты, ставшие предметом изучения в курсе цивильного права. Например, известный канонист XIII в. Энрико Хостиенсис в предисловии к «Сумме Декреталий» (§ 7) утверждал, что «…юридическая мудрость заключается в 50 книгах Пандект (Юстиниана. – Д.П.), 4 книгах Институций, 12 книгах Кодекса, 9 сборниках Аутентик (Новеллы, Ломбарда. – Д.П.) и феодальных конституциях (Libri feudorum. – Д.П.)».
Метод глоссаторов ныне принято именовать «схоластическим» (от schola, школа), подчеркивая «ученический характер», преклонение перед авторитетами. В Средние века он назывался диалектическим, что соответствовало укрепившемуся в ту пору пониманию диалектики как искусства разрешения противоречий. Именно в этом смысле ее изложил младший современник Ирнерия Пьер Абеляр (1079–1142) в своем произведении «Sic et non»[9].
Рассматриваемый метод опирался на элементы античной (древней) логики[10]. В целом он был разработан на рубеже XI–XII вв. и активно применялся сначала в богословии, а позднее и в праве. Он предполагал абсолютный авторитет определенного текста, в котором содержалась истина. Свод Юстиниана, в частности, получил название писаного разума (ratio scripta). Однако парадоксальным образом предполагалось, что в тексте могут быть лакуны и противоречия. Отсюда главная задача метода – закрыть лакуны, разрешить противоречия. Поэтому-то глоссаторы считали возможным дополнять и уточнять авторитетный для них законодательный памятник.
Применение диалектического метода отличает произведения глоссаторов как от римской юридической литературы, так и от раннесредневековых сочинений. Римские юристы избирательно применяли греческую логику для упорядочения права. В свою очередь, доболонская литература представляла собой остатки античного правового наследия, плод раннесредневекового образования («свободные искусства»). В ней встречались лишь разрозненные объяснения слов (получившие название «глоссы»), наивные этимологические определения или выдержки из ранних рукописей. Но даже по редким работам можно судить, что развитие шло по пути не казуистического анализа дел, а обобщения.
Глоссаторы первыми в Средние века обратились к организованному изложению материала и разрешению противоречий при помощи диалектики. Связь Болонской школы с диалектикой несомненна и прослеживается с момента ее основания Ирнерием, который, как известно, был magister in artibus, т. е. учителем свободных искусств. В рамках программы обучения семи искусствам логика (диалектика) изучалась до конца VIII в.
Диалектика применялась глоссаторами главным образом для установления соотношения между понятиями, построения определений и разрешения противоречий (в том числе в тексте Дигест). Использование данного метода позволило болонским профессорам создать прочную и ясную систему понятий. На этот «каркас» и опиралась их аргументация.
Диалектический метод – это необходимое условие их достижений. Он возвысил Болонскую школу среди прочих правовых школ, но и задал пределы ее развития. Vetus logica, которой пользовались глоссаторы, включала лишь основные элементы науки логики, почерпнутые главным образом из логических произведений одного из основателей схоластики – Боэция.
Аниций Манлий Северин Боэций (Boethius, ок. 480 г., Рим – ум. в 524 г., Павия) – римский христианский философ, переводчик и интерпретатор логических трактатов, представитель римской аристократии, служил консулом (510) и начальником канцелярии при дворе остготского короля Теодориха (522–523). В числе наиболее важных его диалектических произведений: «Четыре книги к трактату Аристотеля „О категориях“», «Комментарии к трактату Аристотеля „Об истолковании“», «Комментарии к „Исагоге“ Порфирия», «Введение в категорические силлогизмы», «Две книги о категорическом силлогизме», «Книга о делении», «Шесть книг комментариев к „Топике“ Цицерона», «Четыре книги о различных топиках».
Вплоть до позднего Средневековья произведения Боэция служили для Западной Европы связующим звеном с Античностью. В литературе его именуют «последним римлянином и первым из схоластов», даже «основателем средневековья». Несмотря на компилятивный характер логических произведений Боэция, глоссаторы именно его тексты избрали в качестве авторитетного источника своих знаний о vetus logica, и в своих глоссах ссылаются именно на Боэция, а не на Аристотеля, Порфирия или Цицерона.
Ко времени Абеляра канон vetus logica включал:
• пять предикатов (основных понятий, которые устанавливают отношение между понятиями безотносительно их значения);
• десять категорий (предназначены для упорядочения понятий по их значению);
• деление (методическое руководство по классификации понятий).
Сопоставив указанные выше главные достижения глоссаторов, мы увидим, что они основывались на учении о понятии, о соотношении между понятиями (на основе пяти предикатов), системе классификации понятий (делении) и определении.
В современной логике понятие – это форма мышления (мысль), отражающая в обобщенной форме предметы и явления действительности и связи между ними путем указания на общие и специфические признаки, в качестве которых выступают свойства предметов и явлений, а также отношения между ними[11]. Понятия выражаются и закрепляются в словах и словосочетаниях, неразрывно связаны с ними, но не тождественны. Например, одно и то же понятие может выражаться разными словами и наоборот (синонимы и омонимы).
Для античной и средневековой логики «понятие» есть «слово», «речь» (λóγος), имеющее только объективное содержание и не нуждающееся в подробном пояснении. Затруднительно даже назвать слово, которым обозначалось понятие. В данном смысле древняя логика – это масса понятий без общего определения понятия.
Древняя логика различала содержание и объем понятия. Содержание, или совокупность существенных признаков предмета, раскрывалось в учении о категориях (см. подразд. 2.2.3). Учение о понятии концентрировалось на объемной характеристике понятия, т. е. множестве обозначаемых им предметов. Этому способствовало укоренившееся со времен Платона представление, что наука оперирует только общими понятиями. Чтобы «единичное» стало доступным уму, его требовалось обобщить. Поэтому единичные понятия зависели от общих, и в доктрине глоссаторов они не играли заметной роли (за искл. «римский народ» (populus Romanus) и «римская церковь» (ecclesia Romana)). Таким образом, в учении о понятии разрабатывалось соотношение между ними безотносительно их значения.
Различие между понятиями устанавливалось через их соотнесение с пятью предикатами: род (genus), вид (species), различие (differentia), свойство (proprium), случайные признаки (accidentia). Их перечислил Порфирий в «Исагоге» (введение к органону Аристотеля), а за ним Боэций. Эти «основные понятия» вначале не имели специального обозначения. У Боэция они – res («вещи»), с XII в. их стали называть voces (слова), а затем predicabilia, откуда произошло современное название «предикаты».
Наиболее важные предикаты, характеризующие понятия с точки зрения объема, – это род (genus) и вид (species) как целое и часть[12]. Род и вид соотносятся как целое и часть в самом общем смысле, т. е. подразумеваются не составные части предмета, а нечто такое, что «целиком содержится в другом». Таким образом, вид содержится в роде. Оба предиката являются классами, только род состоит из разных предметов или более мелких классов, а вид включает только похожие предметы, различаемые числом. В этом проявляется характеристика вида с содержательной стороны: вид содержит все признаки рода, а также имеет некоторые особые признаки. По словам ученого VIII в. Алкуина, род – это именно то, что отличается от видов. Ту же мысль находим у Цицерона: «Род есть то, что включает в себя два вида или более, сходные между собой в известном общем признаке, но различные по признакам видовым».
Римские юристы при анализе правового материала часто различали род и вид, однако род они выделяли без учета подклассов, а вид в их понимании означал индивидуально определенные предметы, т. е. единичные понятия. Достаточно вспомнить деление вещей в римском праве на определенные родовыми признаками и индивидуально определенные.
Глоссаторы учитывали, что вид может обозначать и множество однородных предметов, и отдельный предмет. Как правило, они выстраивали логическую «лестницу» из общих понятий. Внизу этой «лестницы» находился класс, который являлся только видом, т. е. охватывал только отдельные предметы и не объединял никаких других подклассов, а на вершине – класс, который являлся только родом, т. е. охватывал подклассы и не входил в другие классы. Этот высший класс был категорией в смысле, который придавал этому понятию Аристотель. Между низшим и высшим классами находились такие, которые являлись родами для нижестоящих и одновременно входили как виды в вышестоящие классы.
«Лестница» классов позволяла глоссаторам более полно анализировать объем понятий; она легла в основу многоуровневого деления, сыгравшего определяющую роль в построении четких понятийных систем (о делении понятий см. подразд. 2.2.3). Поэтому глоссаторы могли называть, например, владение или иск и родом и видом (глосса к D. 41.2.3.21), и делать выводы, отсутствовавшие в Своде Юстиниана.
Сопоставление родов и видов по содержанию проводилось с использованием третьего предиката – «различие» (differentia). В специальном логическом смысле «различие» – это отличия рода от вида, видовые отличия (differentia specifica). Значение видового отличия проявлялось в том, что с его помощью обосновывалась принадлежность вида к роду (общие признаки, differentia constitutiva) и в то же время отличие вида от рода (видовые отличия – differentia divisivd).
При сопоставлении родов и видов учитывались только существенные признаки, однако ясные критерии «существенности» не смогли найти ни в Античности, ни в Средние века. Так, Фома Аквинский в комментариях к трактату Аристотеля «О душе» констатировал, что «начала вещей нам неизвестны».
Неясности понятия «сущность» соответствовала многозначность ее обозначения – substantia, natura, essentia, esse rei, summa. До XIII в. чаще использовали слово substantia, но затем его заменила essentia, чтобы избежать путаницы с substantia в смысле первой категории Аристотеля.
Глоссаторы попытались практически осмыслить предикат «различие» и понятие «сущность». «Различие» они отождествили с формой. Далее, на примере вида, рассуждения развивались так: поскольку предмет состоит из формы (в смысле «различия») и материи в ее особом качестве (отличном по форме от рода – qualitas substantialis), то сущность вида как раз будет состоять из сочетания особого качества (qualitas) с формой. В целом такое определение сущности вносит не больше ясности, чем диалектическое: сущность – это то, что составляет предмет, без чего он существовать не может.
В доктрине глоссаторов сущность приобретала практическое значение не чаще, чем у римских юристов, например pactum de substantia, error in substantia. В теоретическом плане болонские профессора ограничивались поверхностным употреблением substantia лишь в ряде случаев (противопоставление substantialia и accidentalia контрактов, т. е. сущностного и случайного).
Как и римские предшественники, глоссаторы ясно использовали только логическое содержание диалектики. Например, substantia contractus купли-продажи – это согласие сторон о предмете и цене. Если хотя бы одна из этих составляющих отсутствует или изменяется, исчезает «сущность» купли-продажи и контракт считается незаключенным, а не превращается в другой вид контракта, как того можно было бы ожидать в соответствии с онтологическим пониманием изменения сущности.
Не вполне четкими были также представления глоссаторов о двух последних предикатах – свойстве и акциденции. Свойство (proprium) – это случайные признаки, присущие всем предметами определенного вида. Таким образом, по своему объему «свойство» равнялось самому виду. При делении рода на виды «свойство» играло роль видового различия (differentia specifica), пересекаясь с предикатом «различие».
Предикат «акциденция» (accidentia) представлял собой остаточное понятие и охватывал все то, что не являлось «существенным» и не составляло «свойство» предметов. Глоссаторы понимали данный предикат как «явно случайное», отделимое от предмета без ущерба для его родовидовой принадлежности.
Ограниченность учения о понятии, воспринятого глоссаторами, проявлялась в двух главных аспектах. Во-первых, они не выделяли различные функции одного и того же слова. Общее понятие всегда обозначало только класс (множество предметов). Между тем в настоящее время считается доказанным, что общее понятие может указывать как на институт (например, государство), так и на определенный предмет (например, Россия). Речь в данном случае идет не о многозначности (например, право как правопорядок, как субъективное право, как указание направления и т. д.), а о различных функциях одного понятия.
Во-вторых, вслед за Порфирием, автором «Исагоги» (введения к «Органону»), глоссаторы были убеждены, что любой предикат связан только с одним субъектом (например, S есть Р, «Сократ сидит»), тогда как в действительности нередко использовали многоместные предикаты (например, «Гай должен Титу», где предикат «должен» предполагает связь между двумя и более субъектами).
Учение о категориях – это попытка расположить все понятия по их содержанию. Однако насколько их использование продуктивно в плане онтологии, настолько затруднительно в практике толкования правового материала. В целом учение о категориях соответствовало стремлению средневековых правоведов к систематизации и упорядочению. Кроме того, болонские профессора часто сталкивались с необходимостью упорядочить материал того или иного титула Дигест или Кодекса. Разумеется, это вызывало огромные трудности, поскольку составители указанных частей Свода Юстиниана не ставили перед собой такой задачи. Титулы Дигест – это сборник фрагментов из различных произведений юристов на общую тему. В Кодексе императорские конституции вовсе изложены в хронологическом порядке.
Уникальная попытка применить категории в праве принадлежит Ацо. В Сумме Кодекса он отождествил категории с предикатами, пытаясь таким образом сочетать установление связей между понятиями с классификацией их по содержанию: «Итак, чтобы охватить все эти толкования как в вышеуказанных (вещах), так и во всех остальных, я выделяю десять предикатов, как это явственно могло бы следовать из сказанного и того, что еще предстоит сказать. Десять предикатов таковы: субстанция, количество, отношение, качество, действовать, претерпевать, иметь, где, когда, положение» (п. 9-19). Но попытка найти основание деления внутри самих предметов не нашла практического применения.
Диалектика не давала принципа деления материала. Этот пробел восполнила судебная риторика, предложившая внешний критерий. Так, Цицерон предложил делить изложение аргументов «от лица» (a persona) и «от вещи/от дела» (a re/negotio). Глоссаторы уточнили деление: от субъекта, от объекта и смешанно (inspectio mixta). Устоялся также и ряд из семи вопросов, отвечая на которые, юрист излагал нужный материал: quis (persona) – quid (factum) – cur (causa) – ubi (locus) – quando (tempus) – quemadmodum (modus) – quibus adminiculis (facultas)?» (кто (лицо) – что (факт) – почему (основание) – где (место) – когда (время) – каким образом (способ) – какими средствами (возможность))?
Несмотря на общую неприменимость в толковании права, учение о категориях все же оказало на него определенное влияние. Прежде всего оно укрепило саму идею упорядочения понятий по их содержанию. Далее, важное практическое значение имела идея о том, что категории – это высший род, т. е. выше категорий нет ничего[13]. Аристотель в «Метафизике» отмечал, что «бытие» имеет столько же значений, сколько существует категорий: «Следует ли считать началами первые роды или же те, что как последние сказываются о единичном?.. Если общее всегда есть начало в большей мере, то, очевидно, началами будут высшие роды: такие роды сказываются ведь обо всем. Поэтому у существующего будет столько же начал, сколько есть первых родов, так что и сущее и единое будут началами и сущностями…» Глоссаторы усвоили, что не существует некоего наивысшего рода (summum genus), который охватывал бы все классы. Перенеся это убеждение на толкование правовых понятий, они никогда не стремились свести все понятийные системы к одной-единственной категории. Наконец, с учением о категориях связаны такие важные логические правила, как непротиворечия и исключенного третьего.
Решающую роль в толковании римских правовых текстов для глоссаторов играло деление понятий или методическое руководство по их классификации.
Квинтэссенция толкования текста выражена в формуле, с которой глоссаторы нередко начинали комментарий того или иного фрагмента: «рассмотрим, что это такое и как оно подразделяется».
Боэций различал четыре вида деления:
1) деление рода на виды;
2) деление целого на составные части;
3) разграничение нескольких значений одного слова;
4) упорядочение случайных признаков по несущим их субъектам.
Первые два вида имели наибольшее значение. Смысл деления рода на виды (divisio) состоял в определении объема понятия. При этом признаки рода – всегда признаки входящих в него видов. Этим divisio отличается от деления целого на части (partitio): признаки целого не обязательно являются признаками его составных частей. Впрочем Боэций не всегда четко проводил данное различие и нередко divisio и partitio использовал как синонимы.
В некоторых случаях и у глоссаторов трудно разобрать: применено ли деление рода на виды или целого на части. Но иногда это имело важное значение. Так, если право народов и цивильное право – составные части права в целом, то на них необязательно распространяется характеристика права как искусства о добром и справедливом.
Разграничение нескольких значений одного слова (divisio vocis in significationes) составляло задачу грамматики. Но данный вид деления важен и для диалектики, поскольку многозначность слов часто ведет к ложным заключениям. По этой причине, а также ввиду тесной связи первых глоссаторов с преподаванием свободных искусств, в число которых входила грамматика, они часто прибегали к делению значений слова.
В основе упорядочения случайных признаков по несущим их субъектам лежало деление на существенные и случайные признаки. Считалось, что только существенные признаки образуют отдельный вид предметов. Вместе с тем данное деление имело не логическое, а онтологическое обоснование, и потому мало интересовало Боэция и глоссаторов.
Основным у глоссаторов было деление рода на виды, т. е. divisio в узком смысле, или distinctio. Данный вид деления известен со времен Платона и активно применялся римскими юристами: от Квинта Муция Сцеволы (D. 1.2.2.41), Цицерона и до составителей Свода Юстиниана. Таким образом, в распоряжении глоссаторов имелась масса примеров этого деления. Они продолжили и развили практику его применения, о чем свидетельствует появление самостоятельного жанра правовой литературы: трактаты, основанные на делении (distinction) (см. далее).
Римские юристы строили классификации для конкретных случаев (ad hoc) по заданным критериям. Такой подход позволяет создавать классификацию только там, где она нужна, для решения конкретной ситуации. Однако подобные классификации получались «открытыми», «дробными». Римский подход не мог привести к созданию исчерпывающей и общей классификации.
Глоссаторы скрупулезно собирали римские приемы и результаты деления. Но они активно и последовательно разделили даже те понятия, которые в римском праве делению не подвергались. В активе глоссаторов имелись следующие диалектические приемы distinctio:
• образование видов, находящихся в состоянии противоречия (дихотомическое деление). В результате этого деления образуются два вида, один из которых обладает определенным признаком, а второй – лишен его. Примеры такого деления известны римским юристам (деление вещей на манципируемые и неманципируемые и др., например D. 41.2.3.22; Inst. 2.7 рг.; С. 7.31.1.5). Несмотря на очевидный изъян, глоссаторы часто использовали данный прием. Недостаток дихотомического деления заключается в том, что второй вид определяется через отрицание (неманципируемые вещи), а потому его не понять без положительно определенного вида (манципируемые вещи) либо без дополнения иными вариантами деления;
• образование противоположных видов. Это деление устраняет недостаток предыдущего приема, поскольку ведет к образованию двух видов, оба из которых определяются положительно, например римское деление вещей на телесные и бестелесные (Inst. 2.2 рг.-2). Вместе с тем оно также не совершенно, поскольку в отличие от дихотомического деления не исчерпывает объем делимого рода, т. е. не исключает возможность существования третьего вида – среднего между двумя противоположностями. К числу не выраженных в римском праве делений относятся, в частности, деление пактов на «голые» и «одетые», касающиеся существа (de substantia) или случайных (accidentalia) условий сделки; на действительные и недействительные (utilia vel inutilia) и др.;
• трехчленное деление ведет к образованию двух противоположных видов, дополненных третьим, которому, однако, недостает позитивных признаков первых двух.
Стремление глоссаторов к полноте деления и очевидная невозможность разделить правовой материал на черное и белое обусловили активное применение данного вида деления.
Только дихотомическое деление полностью исчерпывает объем делимого рода, но оно определяет лишь один вид из двух и к тому же мало соответствует естественному развитию права, не считающемуся с правилами логики. В Своде Юстиниана и глоссах гораздо чаще встречаются другие варианты деления – по не исключающим друг друга признакам, – ставившие проблему полноты деления. Полноту деления следовало доказать, а в противном случае внести дополнения. Внесение дополнений глоссаторы часто аргументировали тем, что в Своде Юстиниана указаны правила, а они добавили исключения. Так, Ацо в «Сумме Институций» отмечает, что иски бывают не только вещными или личными, как указано в Inst. IV.6.3, но и те, «которые называют смешанными, (то есть) и личные и вещные, например, о требовании наследства, о разделе наследства, о разделе общего имущества, установлении границ; и это не абсурдно найти некоторые (случаи), не вписывающиеся в правило».
В дополнение к правилу полноты деления глоссаторы стремились избегать пересекающихся по объему членов деления, т. е. имеющих общие признаки. При этом они использовали два способа деления:
• с использованием сочинительного союза «и». Так, упоминаемые в Дигестах цивильные и натуральные обязательства болонские профессора разделили на обязательства цивильные, цивильные и натуральные, натуральные;
• понятийную пирамиду. В этом способе одно деление подчиняется члену другого деления, а видообразующие отличия сочетаются. Преимущество понятийной пирамиды состоит в том, что она позволяет упорядочить самые разнообразные понятия. Глоссаторы развили это преимущество, строя с помощью дальнейшего подразделения (subdivisio) многоступенчатую пирамиду. Получалась довольно сложная структура, которая сама нуждалась в пояснении в виде дефиниций, примеров или того и другого.
Примеры пятиступенчатого деления можно встретить у Рогерия, Плацентина, Ацо и других авторов. Зачастую перечисление становилось настолько подробным, что занимало несколько страниц печатного текста. Так, «пирамида» способов приобретения права собственности из «Лекций к Институциям» Ацо (2.1.11) выглядит следующим образом: «Право собственности на вещи приобретается двумя способами: или по праву народов (1), или по цивильному праву (2). По цивильному праву – посредством приобретательной давности. По праву народов – двумя способами: собственность либо переходит к тебе от другого (1.1), либо начинается с тебя (1.2). Переходит к тебе либо в силу права (1.1.1), либо по решению судьи (1.1.2), либо по какой-либо сделке (1.1.3). В силу права, например, наследнику переходит наследство отца, не оставившего завещания (1.1.1.1)…».
В результате многоступенчатого деления образовывался каркас понятий, служивший пониманию нормы. Таким образом, деление имело смысл лишь тогда, когда указывало на видовые отличия, от которых зависит применение хотя бы одной нормы. Указание на связь между членом деления и действующей для него нормой лучше всего подтверждает, что деление имело практическую направленность, а не было простым логическим упражнением.
Наиболее впечатляющий результат деления, проявивший силу и слабость этого способа толкования, – древо исков (arbor actionum), составленное учителем Ацо Иоанном Бассианом и включавшее 169 исков, разделенных на 12 групп (на 121 преторских и 48 цивильных исков, которые затем подразделялись на вещные, личные и смешанные; простые, в двойном, тройном, четырехкратном размере; иски доброй совести и строго права; иски прямые и по аналогии и т. д.). Древо исков неоднократно дополнялось последующими юристами и все равно признавалось неполным.
Глоссаторы не раз обращали внимание на значимость деления, прежде всего в области дидактики, где оно позволяло наглядно представить непростой материал Свода Юстиниана. В области познания римского права активно использовалось правило, по которому нормы, относимые к роду, применимы и к его видам и подвидам. Не менее важно сформировавшееся убеждение, что нормы всегда имеют свое место в общей взаимосвязанной системе. Наконец, пределы деления – это пределы исследований глоссаторов. Они были убеждены, что деление – единственное средство представить связи между понятиями. Следовательно, не охваченное делением не существует.
Переходя к учению об определении, мы опять сталкиваемся с различием средневековой и современной логики.
Напомним, что в античной и средневековой логике использовались только знаки естественной речи (слова и их сочетания). Искусственные символы (применяемые в синтаксических и семантических определениях) – открытие современной науки.
В самом общем смысле определение содержит сведения о значении слова. Сведения могут быть двоякого рода: либо пояснительного значения («слово X имеет определенное значение»), либо указательного («слово X должно иметь определенное значение»). В первом случае мы имеем дело с пояснительным, или аналитическим определением, которое относится к предмету (а не к знакам) и содержит утверждение, что предмет имеет определенные признаки (иногда его еще называют реальным, от лат. res — вещь). Во втором случае определение называется номинальным, или синтетическим, и поясняет знак, имя.
Синтетическое определение глоссаторам было неизвестно. Они пользовались аналитическим определением как для пояснения предметов (аналитическое определение в собственном смысле), так и для пояснения «имен». Таким образом, они различали виды определения не по способу, а по определяемому объекту («реальное», если определяется вещь, «номинальное» – если «имя», nomen).
Вслед за Боэцием глоссаторы понимали определение как анализ значения слова. Следовательно, такое определение является суждением и может обладать свойством истинности или ложности. Этим оно отличается от современного синтетического, или номинального определения, часто используемого в законодательстве. Синтетическое определение – это выражение воли законодателя («слово X должно иметь данное значение»), а воля не может быть ни истинной, ни ложной.
Средневековое определение отличалось и от римского. В Своде Юстиниана definitio — это либо краткое изложение судебного решения, либо установление законодателя, либо правовая норма. Ни в одном из указанных смыслов definitio никак не поясняет слово и не устанавливает его сущность. Глоссаторы знали о данном различии, но остановились на диалектическом понимании определения, предложенном Боэцием. Так, в ответ на известное предостережение Яволена об опасности определений в цивильном праве (D. 50.17.202) Аккурсий отметил: «определение, согласно Боэцию [имеется ввиду фрагмент Boethius. De differentis topicis. I 1059 В], есть речь, указывающая на значение какой-либо вещи; здесь же [то есть в D. 50.17.202] говорится о кратком или обобщенном формулировании правила относительно нескольких разных вещей».
Боэций считал номинальное определение определением лишь в несобственном смысле. Как и Аристотель, он основное внимание уделял реальному определению, поскольку считал основной задачей определения как такового указать сущность предмета. Именно этим определение отличается от описания (descriptio), которое не указывает на существенные признаки предмета, а только на случайные.
О новом отношении глоссаторов к определениям свидетельствуют их комментарии к предостерегающим словам римского юриста Яволена: «Всякое определение в цивильном праве чревато опасностью, ведь редко когда оно не может быть опровергнуто» (D. 50.17.202). Глоссаторы не могли не обратить внимание на это предупреждение, но истолковали его в нужном для себя смысле. Так, в Глоссе Аккурсия к словам «omnis definitio» добавлено следующее толкование: «…но это сказано о поспешном и обобщенном объединении различных случаев в одном правиле», т. е. опасность в цивильном праве проявляется прежде всего в формулировании кратких или обобщенных правил в отношении различных правовых ситуаций.
Аккурсий косвенно провел различие между определением и правилом (нормой). Следуя мнению Цицерона и Боэция, он отметил, что определение имеет онтологическое значение, а правило, наоборот, – нормативное. Именно с правилами юристу прежде всего приходится иметь дело.
Диалектика предлагала глоссаторам лишь общие правила построения определений. Номинальное определение строилось либо на пояснении незнакомого слова через знакомое, либо этимологическим путем. Как и римские юристы, глоссаторы часто прибегали к этимологическому определению, несмотря на то что оно не дает полного содержания понятия, т. е. не указывает на все существенные признаки. Такую склонность, очевидно, следует объяснять влиянием учения стоиков, известным в Средние века в переложении Августина, в соответствии с которым слова по природе должны соответствовать предметам, которые они обозначают. Например, крест (crux) – пояснял испанский богослов и ученый-энциклопедист Исидор Севильский в своих «Этимологиях», – звучит так жестко от жестокости казни на кресте, а роща (lucus) называется так, поскольку туда проникает мало света (lux). Этот же христианский мыслитель утверждал, что «без этимологии понимание действительности от тебя ускользает», но «зная происхождение слова, ты сразу же ощущаешь его силу» (I 7,1; I 29,2). Именно на «Этимологии» Исидора Севильского глоссаторы часто основывали свои пояснения. Например, Рогерий утверждал, что поручение называют мандатом, поскольку его как бы дают рукой (тапи). В глоссе Аккурсия «пакт» выводится из слова «мир» (pax). У глоссаторов даже был особый термин – естественное значение (naturalis significatio). Напротив, Аристотель в произведении «Об истолковании» подчеркивал, что свои значения слова получили не от природы, а по договоренности между людьми.
Реальное определение, как учил Боэций, устанавливало сущность только общих понятий. Единичное служило предметом описания (descriptio), а не определения. Как известно, общее понятие состоит из признаков, общих с родом, к которому оно принадлежит, и особых, определяющих его видовое отличие. Выше отмечалось, что представления о существенном и несущественном в Средние века были неясными. В учении об определении Боэций также изложил метод поиска существенных и несущественных признаков лишь в общих словах. Следовало проводить пошаговый поиск видообразующих отличительных признаков предмета, отнимая один признак за другим и проверяя, сохранилась ли принадлежность предмета к роду. Очевидно, что высшие роды таким образом определить невозможно. Конечный результат определения – установление тождества между определяющей (definiens) и определяемой (definiendum) частями, например, в определении «пакт есть соглашение двух или более лиц», «соглашение двух или более лиц» (definiens) тождественно «пакту» (definiendum).
Правило тождества определяемого и определяющего тем более было важно для глоссаторов, поскольку римские юристы предлагали различные определения одного и того же понятия.
Как и остальные разделы диалектики, учение об определении несовершенно. В его основе заложен посыл об определимости любого понятия. В действительности правила определения работают только применительно к предметам, имеющим общие признаки. Живая речь содержит понятия, которые обозначают предметы без общих признаков, лишь сходные друг с другом. Пример такого понятия в обыденной речи – слово «игра», в научной – «субъективное право». Такие понятия нельзя полностью охватить в определении.
В области определимых понятий глоссаторы руководствовались нехитрыми правилами построения определений, создавали сравнительно простые определения сложных понятий и тем самым снижали их познавательную ценность.
Наконец, определения в глоссах уязвимы с точки зрения их целеполагания. Цель определения в диалектике – указать, чем является предмет, выделить его сущность. Однако знание сущности предмета – конечная цель науки. Наука стремится именно к раскрытию сути вещей. Все остальные вопросы второстепенны. Цель определения в правовой науке скромнее – пояснить предмет, задать отправную точку исследования. Установление сути предмета имеет смысл только в современном синтетическом определении, где неизвестное научное понятие разъясняется через известное бытовое. В аналитическом определении указывать на сущность – значит определять неизвестное через неизвестное.
Некоторые определения глоссаторов не имеют выраженной цели, а многие понятия вовсе не определены[14]. Например, согласие (consensus) регулярно присутствует в определениях пакта в качестве ближайшего рода, однако само понятие «согласие» нигде не раскрывается. В частности, Плацентин пояснял «согласие» через «соглашение», «поскольку никто не может договариваться сам с собой, поэтому нужно соглашаться, то есть соглашаться с другим».
Отмеченные недостатки диалектического учения об определении снижали ценность построенных глоссаторами определений. Очевидно, определение понятий глоссаторы воспринимали как дополнение к основной познавательной операции – делению.
Обзор применения диалектического метода свидетельствует о практической направленности исследований в работах глоссаторов. Из содержания древней логики они выбирали то, что считали нужным. Из основных разделов диалектики чаще всего они пользовались делением понятий на роды и виды путем построения понятийной многоступенчатой пирамиды.
Диалектический метод предоставлял глоссаторам некоторые преимущества по сравнению с римскими юристами. В частности, они превзошли своих предшественников по размаху классификации понятий. Г. Берман полагал, что средневековые правоведы достигли в этом уровня системности и абстрактности современной правовой науки благодаря «смешаному браку» римского права с греческой философией[15]. Немецкий же ученый Г. Отте, напротив, видел в произведениях глоссаторов лишь построение отдельных групп понятий, пока еще не всегда связанных друг с другом и с некой общей идеей[16]. Менее заметно преимущество глоссаторов в построении определений. В остальном же они выступали в роли учеников римских юристов, осваивали их наследие.
В то же время средневековая диалектика не была совершенным методологическим руководством. Упрощенный взгляд на сложную действительность ограничивал познавательные возможности глоссаторов. Стремление к классификации понятий в рамках многочисленных понятийных систем не следует смешивать со стремлением к обобщению и систематизации в широком смысле, свойственном лишь современной правовой науке. Толкуя римские правовые тексты, глоссаторы преследовали прагматичную цель – построить непротиворечивую аргументацию в рамках сконструированных сравнительно небольших понятийных систем.
Со дня основания Болонской школы в тесной связи с методом преподавания находилась правовая литература. Понять их друг без друга нельзя. Глоссы к различным частям Свода Юстиниана являлись ничем иным, как записанными лекциями. Каждому методическому элементу лекции соответствовал методический элемент глоссового аппарата.
Исидор Севильский (ок. 570–636 гг.) и Алкуин (ок. 735–804 гг., деятель «каролингского возрождения») поясняли глоссу как «толкование одного слова или имени» (unius verbi vel nominis interpretatio). Связь литературы Болонской школы с лекциями отметил еще немецкий юрист, глава исторической школы права Ф. К. фон Савиньи. Он определил глоссы как «такие пояснения, которые юрист добавлял к своему экземпляру текста (части Свода. – Д.П.) с той целью, чтобы они сохранялись, переписывались и распространялись». Но Ф. Савиньи четко различал лекции и литературу, считая единственным объединяющим их фактором общность предмета (Свод Юстиниана).
Немецкий правовед Г. Канторович показал, что это справедливо главным образом для глосс Ирнерия[17]. В основном же, по его мнению, «глоссы выполняли троякую функцию: 1) конспекты для чтения лекций, 2) материал для составления систематических учебников (суммы), 3) комментарии к тексту для читателей»[18].
Согласно преобладающей точке зрения сначала появлялись отдельные глоссы к тексту, затем они накапливались и по прошествии нескольких поколений преподавателей объединялись в «обширные комментарии, так называемые аппараты, к титулам и целым книгам», и наконец, Аккурсий создал аппарат ко всему Своду.
Представление о лекционной методике позволяет понять структуру глосс до их обобщения Аккурсием. Некоторые ученые пытались восстановить структуру лекций глоссаторов. Однако эту задачу осложняла проблема достоверности источников: чем позднее датировалось свидетельство, тем менее оно надежно.
Наибольшего доверия заслуживают следующие авторы и произведения:
• глоссатор Иоанн Бассиан – «Материал пандект» (конец XII в.), с 1484 г. публиковавшийся в приложении к «Сумме Институций» Ацо;
• известный канонист Энрико Хостиенсис (Henricus Hostiensis, или de Segusio), ученик Якова Бальдуини (XIII в.) – «Сумма к титулам декреталий» (ок. 1250–1253 гг.), издана в Лионе (1588);
• Пьетро Перегросси, ученик Одофреда и Якова Бальдуини – «Введение к лекциям по Digestum vetus».
Произведения Иоанна Бассиана и Пьетро Перегросси опубликованы в приложении к третьему тому многотомной «Истории римского права» Ф. фон Савиньи, которая на русский язык (кроме первого тома) не переведена.