В этой части мы подробно разъясним читателю нашу трактовку человеческих инстинктов, а также рассмотрим некоторые биологические, математические, психологические, и философские вопросы, на которые мы будем опираться во второй части, при рассмотрении собственно инстинктов.
Здоровая нация столь же не замечает своей национальности, как здоровый человек не замечает своего позвоночника.
Подавляющему большинству людей свойственно не замечать своих инстинктов. Инстинкты работают на подсознательном уровне, не имеют "внутреннего голоса", и субъективно воспринимаются как "само собой разумеющееся" побуждение к действию. Мы считаем само собой разумеющимися благодарность, стыд, раскаяние, гордость, честь, возмездие, сочувствие, любовь и им подобные явления. Точно так же мы считаем самим собой разумеющимся воздух, которым мы дышим, и свойство брошенных предметов падать. Но всё это – вещи, вовсе не автоматически присущие любой точке Вселенной! Почему-то они здесь есть, и мы вправе задаться вопросом, почему именно. Будучи же материалистами, мы не удовлетворяемся ответом об их ниспосланности Богом, и будем искать более осязаемые объяснения.
Человеческие инстинкты – что-то вроде постоянно включенного автопилота в воздушном лайнере: с одной стороны – воздушное судно подчиняется своему пилоту, с другой – пилот им командует не всегда. Иногда он даже безмятежно спит в полёте. Более того – даже при бодрствующем и активном экипаже, автоматика постоянно вмешивается в управление – помогая, а иногда и мешая экипажу. Но в отличие от самолёта, экипаж которого в курсе наличия автоматики, а автоматика так или иначе заявляет о себе, инстинкты вмешиваются "в управление" человеческим поведением никак и никого не информируя. Причины и способы такого вмешательства в большинстве случаев остаются "за кадром": "просто захотелось", "а как же иначе?" и так далее. В таких условиях бывает трудно поверить, что "само собой разумеющееся" поведение, как и любое другое, обусловлено какими-то конкретными причинами, заслуживающими изучения, и что этот "автопилот" имеет познаваемую логику работы. "Просто захотелось" – объяснение образное, и по-своему точное, но не информативное. Оно не приближает нас познанию истины, ибо не содержит никаких намёков на физический смысл; в то же время, лишь только понимая физический смысл, можно по-настоящему заметить свой поведенческий "позвоночник".
РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ – конструирование благовидных рациональных объяснений для поступков, в действительности обусловленных другими, неосознаваемыми, в определённом смысле иррациональными, и не всегда столь же благовидными мотивами. Термин предложен Зигмундом Фрейдом, и представляется весьма удачным – несмотря на спорность многих научных и прикладных построений его автора. Люди очень часто прибегают к рационализации для объяснения ими своего инстинктивно-обусловленного поведения, но не только. Очень наглядно и ярко выглядит рационализация, имеющая место при объяснении поведения, индуцированного гипнотическим внушением. Вот например, случай, зафиксированный одним из основоположников гипнотерапии, Ипполитом Бернгеймом ещё в 19-м веке (цитируется дословно):
"…В другой раз, в присутствии моего коллеги, г-на Charpentier, я внушаю ему в начале его сна, что как только он проснётся, он возьмёт лежащий на его кровати зонтик моего коллеги, откроет его, выйдет гулять на прилегающую к палате галерею, которую обойдёт 2 раза. Долго спустя я его бужу, и, прежде чем он открыл глаза, мы быстро выходим, чтобы своим присутствием не напомнить ему о внушении. Вскоре мы видим, приходит он, с зонтиком в руках, не открытым (несмотря на внушение), и 2 раза обходит галерею. Я спрашиваю его: "что вы делаете?" Он отвечает: "дышу воздухом". – "Почему, разве вам жарко?" – Нет, мне иной раз приходит идея прогуляться. – Но что значит этот зонтик? Ведь он принадлежит г-ну Charpentier. – Смотри, а я думал, что это мой, он на него похож. Я его отнесу, где взял"[45].
Мы привели эту цитату с целью лишь наглядно проиллюстрировать явление рационализации, но не с целью показать взаимосвязи между гипнотическим внушением и инстинктивными мотивациями (их исследование далеко выходит за рамки нашей книги). Но! И в том, и в другом случае, имеет место неосознаваемость рассудком истинных мотивов поступков, и конструирование логично выглядящих рациональных объяснений, имеющих очень мало (или даже ничего) общего с фактическими мотивами.
В ходе общения с неспециалистами нередко доводится выслушивать реплики вроде: "Я не общаюсь с людьми, которые руководствуются инстинктами. Животные, даже разумные, мне не интересны." Здесь мы имеем случай не просто слепоты к инстинктам, но восприятия термина "инстинкт" как идеологического, а не научного. Не будем придираться к тому, что здесь "за компанию" отвергаются инстинкт самосохранения, или материнский инстинкт, отрицать наличие которых у человека просто глупо. Важнее то, что здесь ярчайше выражена именно идеологическая биполярность отношения к инстинктам: или-или. Если у тебя есть инстинкты, то ты – животное, но категорически – не человек. Но как мы увидим далее, инстинкты, в какой-то форме и в какой-то степени, проявляются у любого человека – даже у Сократа, Папы Римского, Чарльза Дарвина, у нашего уважаемого читателя, или у авторов данной книги. Однако степень активности инстинктов, как в целом, так и по отдельности, у каждого человека своя, и эту степень мы называем примативностью, о которой подробнее поговорим в третьей части.
Человеку свойственно экономить на мышлении.
Нервная система любого живого существа – есть устройство для обработки информации. Надеюсь, читатель не будет здесь категорически спорить. Информация о внешних и внутренних событиях воспринимается органами чувств, обрабатывается, и порождает ответные реакции. Реакции живого существа традиционно подразделяются на рефлексы, инстинкты, полурассудочное и полностью рассудочное поведение, однако это разделение искусственно и поверхностно. Фактически, разница между рефлексами (которые бывают очень простыми, не очень, и довольно сложными), инстинктами (которые также бывают простыми, сложными и очень сложными), и так называемым рассудочным поведением (которое тоже бывает простым и сложным) – лишь в объёме вовлекаемой в обработку информации, глубине её перерабработки, и соответственно – в качестве и долгосрочности принимаемых решений. Резких границ в этом ряду (рефлексы-инстинкты-полурассудочное-рассудочное поведение) нет – есть плавно возрастающий объём работы по обработке информации, и соответственно – нарастающий объём энергозатрат на эту работу. Инстинкты – фактически лишь просто участок этого ряда, с более или менее произвольными границами, определяемыми информационной сложностью. Данное определение позволяет нам освободиться от рассмотрения очень мутных и схоластических вопросов о влиянии рассудка на то или иное поведение. Являются ли акты дефекации или деуринации рассудочными? Ведь человек, да и многие животные, могут в довольно существенных пределах управлять этими процессами! Нет, это рефлекс. Просто, в отличие от, например, зрачкового рефлекса, человек может как-то на них влиять усилием воли. Но объём информации, вовлекаемый в реализацию этого акта, очень скуден – потому это и рефлекс. А процесс выбора брачного партнёра? С одной стороны – он существенно рассудочен: человек сознательно покупает подарки, оказывает знаки внимания, и т. д., но с другой стороны – любовь вспыхивает отнюдь не в результате рассудочных калькуляций, а нередко и вопреки им. Но если мы примем, что участие рассудка в каком-то поведенческом акте не отменяет его инстинктивности или рефлекторности; что они вполне могут действовать совместно, то всё встаёт на свои места: в основе – инстинктивная мотивация, обрамлённая и изукрашенная рассудочными дополнениями.
При этом возникает вопрос – если мощный человеческий мозг в состоянии принимать рассудочные решения на основе большого объёма информации (которые наверняка будут более адекватны в силу этого), зачем ему инстинкты, которые принимают важные решения на основании очень скудного объёма информации? Всё дело в экономичности. Раз рефлексы и инстинкты вовлекают в работу гораздо меньший объём информации, чем рассудочные (эвристические) механизмы, то и энергии на свою деятельность тратят гораздо меньше. В силу чего могут часто предпочитаться вопреки доводам здравого смысла. Субъективно это воспринимается как "победа эмоций".
В нашей книге мы будем много говорить о срочности поведения. Под "срочностью", здесь будет пониматься не необходимость куда-то спешить, а отрезок времени между поступком и его ожидаемым эффектом. Другими словами, срочность поведенческих целей, или, если короче, "срочность поведения" – это степень отдалённости во времени (а нередко – и пространстве) предполагаемого результата от предпринимаемых действий. Это концептуально важное для нашей книги понятие, поэтому его следует разъяснить до того, как мы приступим к обсуждению всего остального. Утрируя, поведенческие цели можно подразделить на краткосрочные и долгосрочные – хотя на деле это просто точки некоего континуума, включающего среднесрочные цели различной степени близости к одной из границ. Кратко- и долгосрочность поведения – это совсем не то же самое, что и тактика и стратегия в военном деле. Военная тактика – сознательная схема поведения, призванная решать краткосрочные задачи, так или иначе лежащие в русле далёких стратегических целей. По крайней мере – в идеале. Классическая же краткосрочность поведения биологических объектов никаким боком стратегических целей в виду не имеет. Живое существо, не могущее, или не желающее видеть долгосрочных целей, вполне может зарезать курицу, несущую золотые яйца – кушать хочется прямо здесь и прямо сейчас, а яйца будут потом, и непосредственно несъедобные – их надлежит ещё конвертировать в еду, а это не очень понятно, да и когда ещё будет!
Применительно к человеческим инстинктам следует пояснить, что под "краткосрочностью" поведения следует понимать не только и не столько решения, эффект от которых ожидается в самое ближайшее время, сколько решения, результат которых можно предсказать посредством минимального количества максимально простых умозаключений (см. выше про экономию на мышлении). Известный перл армейского фольклора: "все ваши проблемы от того, что у вас верхняя пуговка расстёгнута!" вполне это иллюстрирует. Расстёгнутая пуговка – признак хорошо заметный, и чрезвычайно простой в анализе; использовать его для суждений о характере носителя этого признака очень легко и очень заманчиво. Но велика ли степень достоверности сделанных выводов? Очевидно, что нет – ведь существуют сотни других причин, по которым верхняя пуговка может быть расстёгнута даже у самого педантичного военнослужащего, и застёгнута у самого безответственного разгильдяя. Анализ же иных признаков разгильдяйства и гораздо менее быстр, и гораздо более утомителен. Ну или, если выражаться максимально популярно, то под краткосрочными решениями можно понимать решения "поверхностные", а под долгосрочными – "глубокие". Но при всей наглядности, эта аналогия может вводить в заблуждение, поэтому мы ей далее пользоваться не будем. В то же время, нельзя не заметить, что не занимаясь (или не владея) сколько-то углубленным анализом, можно предсказать лишь события наиближайшего будущего.
Высшая форма краткосрочности поведения – различные формы самообмана: употребление дурманящих средств, самогипнотических "духовных практик" и так далее. Их краткосрочность выражается в том, что они позволяют достичь "счастья" гораздо проще и быстрее, чем посредством всестороннего обустройства жизни – процесса очень длительного и трудного, пусть и дающего гораздо более капитальный результат.
Чтобы слишком не затягивать вступительную часть, мы пока не будем глубоко вдаваться в детали. Но поскольку это понятие носит весьма фундаментальный характер, мы уделим ему специальное внимание в третьей части. Впрочем, внимание ему будет уделяться по всему тексту книги – везде, где это будет необходимо.
Влияя на поведение живого существа, инстинкты влияют тем самым на его шансы выжить и оставить потомство, а следовательно – являются такими же адаптациями, как пищеварительная, кровеносная, терморегулирующая системы организма, и прочие приспособления живого существа, посредством которых оно обеспечивает своё эволюционное процветание.
Можно ли полагать, что длительная эволюция рано или поздно доводит адаптации – в том числе инстинкты – до безукоризненного совершенства? Среди неспециалистов, да и немалой части специалистов, бытует полуподсознательное мнение, что да – "природа всесовершенна". Направление биологии, отличающееся такой вот идеализацией результатов деятельности "Творца" известно как "адаптационизм" – такое приближение к эволюционизму, которое полагает зрелые адаптации принципиально наилучшими решениями стоящих перед организмом проблем.
АДАПТАЦИЯ – какая-то врождённая особенность организма, повышающая его шансы на успешное выживание и размножение в данных условиях. Адаптации могут быть как телесными (зубы, крылья, шерсть, защитная окраска), так и поведенческими – отдёргивание руки от горячего предмета, или ритуалы ухаживания за самкой, ведущие к успешному спариванию. Многие особенности поведения, особенно у человека, не являются врождёнными, и поэтому не могут называться адаптациями – однако сама способность при жизни вырабатывать какое-то новое поведение является врождённой, и потому адаптацией уже является. Впрочем, условие врождённости не является общепризнанным признаком адаптации: некоторые исследователи относят к адаптациям также и прижизненно выработанные приспособления.
Спору нет – совершенство иных адаптаций и в самом деле наводит на мысли об их непревосходимости. Излюбленный пример такого рода – глаз. Зрение человека, как и других приматов, воистину великолепно! Параметры зрительного анализатора человека, как и инженерная "красота конструкции" чрезвычайно высоки: рукотворные устройства лишь в последние годы стали как-то приближаться к его возможностям (в целом). Это так, но можно ли полагать наш глаз божественно совершенным?
А вот и нет.
При всём своём великолепии, глаз человека несёт в себе грубую конструкторскую ошибку, которую вряд ли допустил бы даже студент-первокурсник на практической работе. Речь идёт о сетчатке (ретине), смонтированной "шиворот-навыворот": светочувствительными клетками в сторону склеры, а нервными волокнами – к свету. Это приводит к тому, что часть света на пути к ретиноцитам поглощается и рассеивается нервными волокнами, чем ухудшается качество воспринятого изображения. Но самое главное – на поверхности ретины при этом неизбежно образуется так называемое "слепое пятно" – довольно большая область, где все нервные волокна собираются в один зрительный нерв, чтобы далее выйти из глазного яблока к мозгу. В этом месте глаз не видит ничего! И ладно бы это слепое пятно располагалось где-нибудь с краю ретины, где оптическая система глаза не может построить чёткого изображения в силу законов оптики; но нет, оно располагается почти в центре её, недалеко от области наилучшего зрения – "зрительной ямки"!
Да, конечно, подстройка алгоритмов работы зрительного анализатора позволила в общем и целом скомпенсировать и наличие слепого пятна, и рассеяние света на нервных волокнах, но, без сомнения, "грамотное" расположение сетчатки улучшило бы работу нашего зрения, и снизило бы издержки обработки поступающих от глаза сигналов. И вряд ли такое положение ретины можно оправдать какими-то ещё не исследованными выгодами такого решения, или принципиальной невозможностью иного. Глаза некоторых животных, например, головоногих моллюсков, устроены аналогично нашим, – за очень важным исключением: их сетчатка смонтирована "правильной" стороной.
Инверсное положение сетчатки позвоночных – тяжкое наследие их эволюционного прошлого, наглядное свидетельство неразумности эволюции. Зрение ранних хордовых было очень примитивно, и позволяло лишь отличать свет от темноты. А поскольку тельца этих существ были полупрозрачны, то таким "датчикам освещённости" было безразлично, с какой стороны подходят нервные волокна. В ходе эволюции эта некритичность сохранялась довольно долго – даже тогда, когда глаза усложнились, и начали уже кое-что видеть. Но затем, когда глаза, продолжая усложняться, начали видеть не "кое-что", а более-менее отчётливую картину окружающего, и место подвода нерва стало "иметь значение", то в корне перестраивать работоспособную конструкцию было поздно. Крупные спонтанные перестройки неизмеримо вероятнее "сломают" сложное зрение вообще (оборвав линию этой мутации), чем "сделают" что-то, работающее хотя бы не хуже. Не зря эволюция веско "предпочитает" мелкие шаги – без рассудочной способности предвидеть, совершенствоваться можно только так – пусть и ценой невозможности устранения коренных ошибок.
Глаз позвоночных – яркий, но далеко не единственный пример такого рода [3, глава 3]; существует масса других примеров, подтверждающих мысль Питтендриха [49], высказанную им ещё в 1958 году: адаптивная организация – "лоскутное одеяло из подвернувшихся кусков, впопыхах соединённых под угрозой смерти, и ретроспективно, но не перспективно – одобренное естественным отбором". Собственно говоря, даже у вполне разумных людей-проектировщиков часто бывают такие ситуации, когда неоптимальное базовое решение выгоднее совершенствовать мелкими улучшениями, чем кардинально всё переделывать. Что же говорить о неразумной эволюции!
Какое это имеет отношение к инстинктам? Вспомним, что инстинкты – в общем, такие же адаптации, как и глаз. Следовательно, степень их адаптивной безукоризненности имеет не больший порядок величины, чем таковой адаптаций телесных. И весьма вероятно, что даже меньший, так как формируются они гораздо более скоротечно, и быстрее устаревают. Поэтому, обсуждая адаптивность инстинктов – т. е. их полезность для выживания и размножения, мы должны ясно представлять себе её относительность. Адаптивность – адаптивностью, но детали, смонтированные "шиворот-навыворот" в инстинктах встречаются гораздо чаще, чем в глазу; они чаще используются "не по назначению"; и сплошь и рядом являются, говоря современным компьютерным языком, "дырами в системе безопасности" – т. е. рычагами манипулятивного воздействия на носителя данного инстинкта – к вящему вреду последнего. Классический пример – кукушка, эксплуатирующая себе во благо материнский инстинкт малиновки – разумеется, во вред последней. Или вот пример, более "человеческий": использование в рекламе полуобнажённого женского тела, или иных знаков как бы доступности высокопривлекательной самки. Как правило, они не имеют никакого отношения к объекту рекламы, однако созерцание "высококачественного", пусть и гипотетического, полового партнёра, вызывает приятные эмоции безотносительно к деловой компоненте информации. Эту приятность потребитель неосознанно распространяет на рекламируемый товар, и может склониться к ложному для него выбору. И, вместо хорошего металлопроката, не слишком матёрый менеджер по закупкам может "выбрать" привлекательную крановщицу в рекламном буклете. Хотя рассудочно, он, скорее всего, будет осознавать отсутствие связи между её "достоинствами" и свойствами товара, да и, разумеется, её сугубую виртуальность для него, как для мужчины.
МОДУЛЬ – Социобиологический термин, обозначающий какую-либо психическую адаптацию. Как уже сказано, социобиологи обычно избегают понятия "инстинкт", предпочитая говорить о модулях, однако мы находим, что этот термин (модуль), и именно в социобиологическом смысле, для нашей темы очень уместен и адекватен. Мы будем называть модулями функционально выделяющиеся составные части инстинктов.
Однако, если с тем или иным телесным несовершенством "созданий природы" люди соглашаются сравнительно легко, то с поведением дело обстоит куда неоднозначнее. С одной стороны – нерациональность и сумбурность поведения человека наблюдаются слишком часто и явственно, чтобы от них просто отмахнуться; с другой – колоссальное и бесспорное влияние обучения на формирование поведения человека даёт крайне соблазнительный повод оправдать все эти нерациональные и даже саморазрушительные поведенческие акты "неквалифицированным воспитанием, а то и тлетворным внушением извне, наводящем скверну на его изначально безупречную природу". В этот соблазн охотно впадают не только обычные люди, но и многие специалисты, что в свою очередь, препятствует признанию ими инстинктивности многих поведенческих мотиваций человека.
Впрочем, нет худа без добра. Неидеальность адаптаций, в принципе будучи злом, является, в одном очень важном смысле, благом. Известно, что, для достижения долгосрочной стратегической цели как правило приходится идти на те или иные сиюминутные жертвы. К примеру – откладывая визит к дантисту по поводу чуть ноющего зуба, мы избегаем ярко выраженных неприятных ощущений сейчас, сию минуту (то есть – поступаем оптимально на коротком горизонте). Но весьма рискуем иметь очень серьёзные последствия в будущем – например, полную, и очень болезненную потерю зуба и даже не одного. Если же мы пойдём на эти сиюминутные жертвы, то выиграем в конечном итоге более крупно. Это – сознательное поведение, да, но фокус в том, что достижение далёких стратегических оптимумов становится в принципе возможно и при неосознанном, и даже хаотическом отклонении от достижения оптимумов сиюминутных. Американский генетик Сьюэл Райт предложил на этот счёт интересную метафору – "адаптивный пейзаж" состоящий из долин разной глубины, разделённых водоразделами разной высоты. Глубина долины символизирует степень оптимальности данной адаптации, а высота водораздела – степень отклонения от оптимума, при котором становится в принципе выгоден переход к другой адаптациии, возможно, хотя и не обязательно, – более полезной для организма. Чтобы попасть в глубокую долину (глобальный оптимум), организмы должны время от времени "выпрыгивать" из малых – т. е. в какой-то степени "ломать" устоявшуюся адаптацию, чтобы стала выгодна другая. Неразумное живое существо может делать такие "прыжки" только хаотически и наобум – рискуя в основном попадать впросак; тем не менее, в глубокую долину глобального оптимума оно может попасть можно только так. Такие хаотические прыжки, постоянно выводящие живых существ из ловушек локальных оптимумов, и обеспечивающие тем самым принципиальную возможность (только возможность!) достижения оптимумов глобальных, обусловлены генетическим дрейфом.
Понятно, что КПД такого способа достижения совершенства крайне низок, и каждый шаг в стратегически правильном направлении даётся огромной ценой – перебором и отбраковкой колоссального количества разнообразно неточных тактических шагов. Но это, собственно, и есть "эволюция посредством естественного отбора". А ещё для достижения глобального (но не абсолютного: абсолютное, в общем случае недостижимо) совершенства нужно, чтобы все виды, которые в данный момент эволюционного времени противостоят друг другу, имели сравнимую степень несовершенства – дабы ни один из них не имел веских сиюминутных преимуществ по причине неидеальности конкурента. Поскольку законы эволюции для всех её субъектов едины, то это условие в природе выполняется достаточно часто.
ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ДРЕЙФ – Явление изменения долей (как говорят генетики – частот) тех или иных генов в популяции под влиянием случайных причин, не связанных с полезностью или вредностью этих генов. Это явление может привести к тому, что единственно представленными в данной популяции генами могут стать не самые лучшие из них. Особенно ярко проявляется в маленьких популяциях.